Кратко означая ход битвы, Бенигсен доносил государю между прочим, что он отступает за Прегель, где будет держаться оборонительно до прихода ожидаемых им подкреплений.

Бенигсен, не желая огорчить государя, многое скрыл, стараясь в своем донесении несколько смягчить наше поражение под Фридландом.

Он считал необходимым вступить в переговоры с Наполеоном, чтоб этим выиграть время для пополнения потерь, понесенных армией.

Государь, несмотря на советы приближенных, не хотел вступать в переговоры с Наполеоном и думал продолжать войну; но наш министр иностранных дел Будберг, считал, что если не мир, то перемирие необходимо.

Император Александр скрепя сердце принужден был согласиться на перемирие и немедленно послал на имя главнокомандующего Бенигсена рескрипт, где среди прочего говорилось:

«Если у вас, кроме перемирия, нет другого средства выйти из затруднительного положения, то разрешаю вам сие, но с условием, чтобы вы договаривались от имени вашего. Отправляю к вам князя Лобанова-Ростовского, находя его во всех отношениях способным для скользких переговоров. Он донесет вам словесно о данных ему мною повелениях».

Со стороны Наполеона для переговоров о перемирии назначен был маршал Бертье.

Начав переговоры о перемирии, доверенный государя князь Лобанов-Ростовский предупредил маршала Бертье, что при всем желании мира император Александр не примет оскорбительных достоинству его условий и тем более не потерпит самомалейшего изменения в границах России.

Бертье уверил нашего уполномоченного, что об этом не может быть и речи.

Перемирие сделали на месяц, определив границей обеих армий берег Немана, от Бреста по Бугу.

Князь Лобанов-Ростовский любезно приглашен был Наполеоном к обеду. В то время Наполеон находился в Тильзите.

– Очень рад, князь, вас видеть и еще рад тому, что между мной и императором Александром, которого я глубоко уважаю, заключен мир, – такими словами встретил Наполеон нашего уполномоченного.

– Не мир, ваше величество, а только перемирие, – возразил Лобанов-Ростовский.

– От перемирия к полному миру только один шаг. Я надеюсь, мир будет заключен, и надолго.

– Дай бог!

– Мне не хочется воевать с императором Александром! Признаюсь вам, князь, нелегко досталась мне победа под Фридландом – ваши солдаты дрались геройски. Император Александр счастлив, что имеет такую славную армию.

– Похвала вашего величества и радует меня, и придает мне гордости.

– Да-да, ваша армия – великая армия. Повторяю, князь, я рад миру. Да и зачем нам воевать? Я от души желаю находиться в дружбе с императором Александром. О, если бы мне соединиться с ним – тогда весь мир был бы наш. На земле было бы только два государя: я и Александр, – проговорил Наполеон, с обычным ему хвастовством.

За обедом Наполеон пил за здоровье императора Александра; он был весел, говорлив до бесконечности, не раз повторял о своей преданности нашему государю. Он уверял Лобанова-Ростовского, что взаимная польза обеих держав, то есть России и Франции, требует союза; что он не имел никаких видов на Россию и что естественной границей России должна быть река Висла. С побежденной Пруссией Наполеон тоже заключил перемирие.

Не радовалась этому перемирию наша храбрая армия: солдаты сгорали желанием отомстить французам за своих павших в бою товарищей.

XI

Городничий города Сарапула ротмистр Дуров, его жена и семейные, а также чиновник Василий Чернов, муж Надежды Андреевны, так и решили, что Надя утонула в реке Каме и не одну панихиду отслужили они за упокой «утопленницы».

Однажды Андрей Васильевич, печально понурив голову, сидел у открытого окна в своей горнице; мысли невеселые, нерадостные бродили в голове старого ротмистра и не давали ему покоя.

Думал он о Наде, о своей милой дочке, о ее трагической кончине, и слезы, незваные-непрошеные, одна за другой струились по его лицу.

Не одно было горе у Андрея Васильевича: жена его, Марфа Тимофеевна, в то время сильно хворала и близка была к смерти.

– О чем, ваше благородие, стосковались? – подходя к окну, робко спросил Дурова Астахов.

Старик-гусар жил в его доме на покое.

Ротмистр, помня долгую и верную службу Астахова, под старость освободил его от всяких обязанностей, дал ему отдельную комнату, обед и ужин посылал со своего стола и обходился с ним по-родственному.

Дуров делился со стариком и своей радостью, и своим горем.

В то время когда Надя ушла из родительского дома, Астахов был в отлучке или, скорее, в отпуске, на родине. Когда он вернулся и узнал, что его любимица-барышня утонула, он несколько дней плакал, ходил в церковь служить панихиды и по нескольку раз в день расспрашивал старушку-няньку Нади о том, как и при каких обстоятельствах на берегу Камы нашли платье барышни.

– Скучно, брат Астахов, больно скучно! – ответил старику-гусару Андрей Васильевич.

– Верно, по Надежде Андреевне скучаете?

– Отгадал, старик, по ней.

– Молиться за нее надо, ваше высокоблагородье, а не скучать, – наставительным тоном промолвил Астахов.

– И то молюсь.

– Добрые дела в память утопленницы надо делать, нищую братию не забывать.

– По силе и возможности подаю милостыню…

– И подавайте, ваше высокоблагородье, милостыня Христова всяк грех искупляет.

– Ох, Астахов, одно горе другим погоняет… жена у меня при смерти.

– Что поделаешь, ваше высокоблагородье? Божья воля!..

– Известно, на все Божья воля, – со вздохом проговорил Андрей Васильевич.

Ротмистру подали только что полученное письмо. Он взглянул на адрес, побледнел, дрожащими руками распечатал конверт, и крик радости и удивления вылетел из его груди.

Его дочь, которую он считал утонувшей, жива! Она пишет любимому отцу, что жива, здорова и служит в уланском полку под фамилией Александра Дурова.

– Жива, жива!… Господи, благодарю Тебя!

– Кто, кто?

– Да Надя жива!

– Как?.. Неужели?

– Жива, здорова и служит в уланах. Вот какова у меня дочурка-то… Слушай!

Задыхаясь от радости, счастливый Андрей Васильевич стал читать вслух полученное от Нади письмо.

Старик-гусар весь обратился в слух.

Когда ротмистр окончил чтение, Астахов усердно перекрестился и со слезами на глазах проговорил:

– Жива голубушка, а я панихиды по ней служил.

– Не один ты, старик! И все мы считали Надю утонувшей и служили по ней панихиды.

Андрей Васильевич поспешил поделиться радостью с больной женой.

– Марфуша, знаешь, с какой я радостью? – весело проговорил ротмистр, подходя к постели Марфы Тимофеевны.

– С какой? – слабым голосом спросила больная.

– Уж не знаю, говорить ли?

– Да говори…

– Ты только, пожалуйста, не волнуйся, это тебе вредно…

– Ох, говори же!

– Надюша жива.

– Как? Неужели?

– Прислала письмо, просит у тебя благословения. Служит Надюша в уланском полку, на хорошем счету начальства, – рассказывал жене Андрей Васильевич.

И он стал читать письмо. Но несчастная Марфа Тимофеевна не слушала – она была мертва.

– Какова у нас с тобой дочурка-то, а? Героиня, вторая Жанна д’Арк… Марфуша, ты слушаешь?

Дуров поглядел на жену и, страшно побледнев, схватил ее руку – рука была холодна; приложил руку к сердцу – оно не билось.

– Марфуша, Марфуша! – со стоном вырвалось из груди у Андрея Васильевича.

И бедный Дуров без чувств упал у постели дорогой покойницы.

Вероятно, с Марфой Тимофеевной от страшного волнения произошел во время чтения письма паралич сердца, и смерть ее была мгновенная.

Так или иначе, только неожиданное письмо дочери было для больной матери роковым, как об этом вспоминает сама кавалерист-девица в своих записках.

XII

Смерть жены повергла Андрея Васильевича в страшное горе, близкое к отчаянию. Он остался с большой семьей на руках.

Дуров стал повсюду разыскивать свою дочь Надежду. Но найти ее было нелегко. Надя не написала отцу, в каком именно полку она служит.

Андрей Васильевич делал запросы во многие полки, не числится ли его дочь на службе под именем Александра Дурова, и получал отрицательные ответы.

Тогда Андрей Васильевич по совету своего старшего сына Николая подал прошение в 1807 году на высочайшее имя о возвращении ему дочери Надежды, по мужу Черновой, которая по семейным несогласиям принуждена была скрыться из дома. Прошению дан был надлежащий ход: сделали запросы во все полки, и вот в одном из них, в Коннопольском уланском, нашелся рядовой, который был принят в полк под именем Александра Дурова.

По высочайшему повелению Надю приказано было доставить в Петербург.

Теперь ей более уже нельзя было скрывать, что она женщина, – эта тайна была уже открыта. Почти всем было известно, что в рядах армии в уланском мундире скрывается женщина.

Главнокомандующий русской армией граф Буксгевден потребовал ее для объяснения.

Добряк-поручик Бошняков ахнул от удивления, когда узнал, что в его взводе состоит на службе женщина:

– Ну, диво! Беспримерный случай! Кавалерист-женщина!

– Что, ваше благородие, говорил я вам, говорил! Не слушали тогда, – упрекал Стрела своего барина.

Денщик торжествовал – его предположение оправдалось.

– Что ты говорил мне? Что? – крикнул с сердцем на денщика Иван Иванович.

– Чай, помните?

– Стану я помнить всякие глупости. Ведь умного ты ничего не сказал.

– Ан вот и сказал!

– Да что, дубина?

– Говорил, что Дуров – девка, так вот и вышло. А вы не верили, ругались…

– Ну-ну, ладно! Пошел, приведи его.

– Кого?

– Ну его… Дурова.

– Не Дурова, а Дурову, – поправил Стрела своего барина.

– Ну Дурову, черт тебя возьми! Пошел! – прикрикнул на денщика Иван Иванович.

– Слушаю-с.

Стрела поспешно удалился.

– Вы звали меня, Иван Иванович? – ничего не подозревая, спросила Надя, входя к поручику.

– Звал-с! Прошу присесть.

– Я и постоять могу.

– Нет уж, садитесь…

Иван Иванович указал Наде на стул. Она была удивлена любезностью поручика.

– Господин Дуров, то есть нет… госпожа Дурова…

Иван Иванович замолчал. Он немного растерялся и не знал, что ему говорить далее.

Надя побледнела; она поняла, что ее тайна теперь открыта.

– Что вы говорите, Иван Иванович?

– А то говорю-с, что начальству известно, кто вы…

– Как? Неужели?!

– Да-с, известно…

– Но как? Как могли узнать? – с отчаянием проговорила молодая женщина.

– Про это я ничего не знаю-с. Я не подозревал, не догадывался… Мой денщик Стрела в этом отношении дальновиднее меня: он с первого взгляда определил, что вы не мужчина, а женщина… Он даже сказал мне это, но я не поверил, изругал его, чуть не побил… Но не в том дело. Главнокомандующий приказал вас доставить к нему на главную квартиру.

– Зачем?

– Не знаю-с. А оттуда вас повезут в Петербург. Государь император пожелал вас видеть.

– Боже мой!

Надя побледнела и закрыла лицо руками.

– Вам особенно бояться нечего… Ваша неустрашимость и аккуратность по службе служили нам примером-с. Не порицать вас надо, а хвалить-с. Наш полк будет гордиться, что вы были в его рядах, – быстро, не переводя духа проговорил старый поручик.

– Иван Иванович, какой вы добрый, милый!

Надя с чувством пожала руку Бошнякова.

– Когда же я должна ехать? – спросила она.

– Сейчас же, немедленно.

– Я должна проститься с вами, с полком… надолго, а может быть, и навсегда, – сквозь слезы проговорила Надя.

– Что делать!.. Так начальство приказывает.

Молодая женщина трогательно простилась со своими сослуживцами; весь полк провожал ее.

В день своего отъезда Надя зашла в госпиталь проститься с князем Шустовым. Он все еще находился в госпитале. Рана его была хоть и неопасна, но требовала продолжительного лечения.

– Как, вы уезжаете? – грустно спросил князь.

Ему неизвестна была последняя новость, он по-прежнему принимал Надю за мужчину.

– Еду.

– Зачем и куда?

– В Петербург. Впрочем, прежде поеду к главнокомандующему.

– Но зачем? Зачем?

– Вы все узнаете, князь, только не теперь.

– Разве у вас есть какая-нибудь тайна?

– Да, князь, есть.

– Но где мы с вами увидимся?

– Где-нибудь увидимся, князь. Гора с горой не сойдется, а человек с человеком когда-нибудь сойдутся.

Князь Шустов обнял и поцеловал Надю.

Она в тот же день уехала в Витебск, где находилась главная квартира генерала Буксгевдена.

XIII

Вскоре после фридландского сражения Дурова в числе других была свидетельницей того знаменательного момента, когда на Немане, близ Тильзита, император Александр I протянул руку примирения императору французов Наполеону I. Произошло это в 1807 году, в полдень, 7 июня.

Местом свидания императоров избрана была «нейтральная почва», а именно плот посреди Немана, разделявшего русскую армию от французской.

На плоту были построены два четырехугольных, обтянутых белым полотном и украшенных коврами и национальными флагами павильона; один павильон предназначен был для императоров, другой – для их свиты. На фронтонах зеленой краской были начерчены две буквы: обращенное к нашей стороне огромное «А», и «N», обращенное к Тильзиту. По обоим берегам Немана были расположены русская и французская армии в парадной форме.

День был прекрасный, солнечный. Мундиры и оружие ярко блестели на солнце. Надя с нетерпением поглядывала вдаль, на дорогу, по которой должен был прибыть император Александр. Она сгорала желанием взглянуть на обожаемого войском и народом монарха.

– Дуров, что так пристально смотришь? – спросил Надю поручик Бошняков, заметив, что «молодой улан» не спускает глаз с дороги.

– Не хочу пропустить момент, когда появится государь.

– А ты прежде никогда не видел государя?

– Никогда, господин поручик! Я буду почитать этот день счастливым. Я увижу царя ангела, как называют императора Александра наши солдаты и народ.

– Он и на самом деле такой.

– Государь, государь! – послышались сдержанные возгласы между рядами войск.

Верхом на лошади, окруженный свитой, показался император Александр. На нем был генеральский мундир Преображенского полка, через плечо Андреевская лента, на голове треугольная шляпа с черным султаном и белым плюмажем по краям, на ногах белые лосиные короткие ботфорты.

С государем прибыли цесаревич Константин Павлович и король прусский Фридрих-Вильгельм.

Громкими и долго не умолкавшими криками «ура!» приветствовала наша армия своего государя. При взгляде на доброе, кроткое лицо обожаемого монарха Надя не могла скрыть своих слез – слез радости и счастья.

– Барчук, ты плачешь? – спросил Надю старый бравый улан.

– Да, плачу слезами радости и счастья – я увидел государя, – с чувством ответила улану молодая женщина.

– Это точно! Хоть кого слеза прошибет, когда взглянешь на нашего царя-батюшку, на его лицо ангельское.

Вот что Дурова говорит в своих записках о наружности императора Александра.

«Государь наш – красавец, в цвете лет; кротость и милосердие изображаются в больших голубых глазах его, величие души – в благородных чертах и необыкновенная приятность на румяных устах его! На миловидном лице молодого царя нашего рисуется вместе с выражением благости какая-то девическая застенчивость. Государь проехал шагом мимо всего фронта нашего; он смотрел на солдат с состраданием и задумчивостью. Ах, верно, отеческое сердце его обливалось кровью при воспоминании последнего (фридландского) сражения!»

На другом берегу величественного Немана тоже раздались приветственные крики – это прибыл Наполеон. На нем был неизменный серый сюртук с лентой Почетного легиона через плечо и треуголка; его окружали почетный конвой и свита.

В одно и то же время Александр и Наполеон сели в лодки и поплыли к павильонам.

Когда разукрашенные лодки отчалили от берега, громкие клики потрясли воздух на обоих берегах Немана.

Почти в одно и то же время оба императора подплыли к павильонам и взошли на плот. Вопрошающим взглядом посмотрели они один на другого, молча подали друг другу руки и вошли в павильон; двери за ними плотно притворились.

Благодаря свиданию на Немане произошло сближение двух великих империй.

Своей любезностью и предупредительностью Наполеон просто очаровал Александра.

Между тем как русский и французский императоры обсуждали в павильоне политические дела, прусский король Фридрих-Вильгельм не был допущен на конференцию, от которой зависела судьба его династии; он все время оставался на берегу, сидя верхом на коне.

Совещание двух великих монархов длилось более двух часов.

Второе свидание Александра с Наполеоном происходило тоже на Немане; на этот раз при беседе двух императоров находился и Фридрих-Вильгельм, король прусский.

Город Тильзит был объявлен нейтральным и разделен на две части: одну часть его заняли русские, другую – французы.

Император Александр прибыл в Тильзит 15 июня и встречен был Наполеоном на берегах Немана с большим почетом.

Александр и Наполеон жили в Тильзите в близком расстоянии друг от друга; обедали они вместе и каждый день прогуливались или делали смотры.

Почти всякий день вечером можно было видеть на городских улицах двух императоров, которые, гуляя, вели между собой оживленную беседу. Александр был в генеральском мундире, а Наполеон – в своем историческом сером сюртуке.

Все обещало прочный союз России с Францией.

Все пункты договора, лично условленные Александром и Наполеоном, были скреплены формальным договором, составленным в Тильзите с нашей стороны – князьями Куракиным и Лобановым, а со стороны Франции – Талейраном. Главные статьи договора заключались в следующем: Пруссия обязалась заплатить Франции с лишком пятьсот миллионов франков контрибуции и теряла около четырех миллионов жителей, которые переходили к Франции.

Хоть этот договор и тяжел был для Пруссии, но все-таки спас ее от окончательного падения. Наполеон хотел было Пруссию отдать кому-нибудь из своих приближенных друзей, а несчастному королю Фридриху-Вильгельму оставить только одну корону, но император Александр вступился за Пруссию.

По окончании договора в Тильзите были устроены в честь Александра и Наполеона балы и различные увеселения. Мир между двумя могущественными державами, казалось, был упрочен надолго… Но это только казалось.

Этот мир был непрочен, скоро произошел опять разрыв между императорами Александром и Наполеоном, следствием чего и была Отечественная война, покрывшая вечной славой русского царя и весь русский народ.

XIV

Граф Буксгевден, главнокомандующий русской армией, заступивший место Бенигсена, принял Дурову довольно ласково.

– Здравствуйте, герой или героиня! Не знаю, как и называть вас, – с улыбкой проговорил главнокомандующий, посматривая на Надю.

– Здравия желаю, ваше сиятельство! – по-солдатски громко проговорила молодая женщина.

– Где же у вас сабля?

При отправлении в главную квартиру у Нади отобрали саблю.

– У меня ее взяли.

– Разве вы под арестом? Я прикажу возвратить вам саблю – солдат никогда не должен оставаться без оружия. Скажите, сколько вам лет?

– Двадцать, ваше сиятельство.

– Я много слышал о вашей храбрости; начальство отзывается о вас с хорошей стороны. Обо всем этом я сделаю донесение государю.

– Я не найду слов благодарить вас.

– Вы не боитесь ехать в Петербурга?

– Откровенно скажу вашему сиятельству – боюсь.

– Совершенно напрасно.

– Я того боюсь, ваше сиятельство, что государь прикажет отправить меня домой, к мужу…

Надя покраснела, и на глазах у ней выступили слезы.

– Не бойтесь, государь наш очень милостив и очень великодушен. Вы это увидите сами.

– Я боюсь, мне прикажут снять мундир.

– Поверьте, у вас не отнимут мундира – вы с честью его носили и будете носить. Просите государя оставить вас в рядах армии – он вам не откажет.

– О, если бы так было!

– И будет. Я пошлю о вас донесение самое для вас лестное.

Дурова поехала в Петербург в сопровождении флигель-адъютанта государя Засса, которому поручено было доставить кавалерист-девицу во дворец к государю.

После довольно продолжительного путешествия Дурова приехала наконец в Петербург.

По приезде в Петербург Надежда Андреевна была принята императором Александром.

С каким благоговением и чувством вступила Надежда Андреевна в кабинет обожаемого всем народом монарха и преклонила перед ним колена!

– Встаньте, я рад вас видеть, познакомиться, – раздался тихий, ласкающий голос Александра.

– Государь, ваше величество!..

Дурова хотела что-то сказать, но слезы мешали. То были слезы радости и восторга. Видеть великого из монархов, говорить с ним составит радость всякому.

Она опустилась на колени

– Встаньте!

Государь протянул Дуровой руку, чтобы помочь ей встать.

– Я слышал, вы не мужчина? Это правда?

– Правда, ваше величество, – тихо ответила государю Надежда Андреевна, наклонив голову.

– Расскажите мне все подробно: как поступили вы в полк и с какой целью, – проговорил государь.

Он говорил с Дуровой стоя, опершись рукой о стол.

Надя дрожащим голосом в кратких словах рассказала государю историю своей жизни и причину своего поступления в уланский полк.

Император слушал со вниманием. Когда она окончила, государь стал хвалить ее неустрашимость:

– Вы первый пример в России; ваши начальники о вас отзываются с большой похвалой. Храбрость ваша беспримерна, и я желаю сообразно этому наградить вас и возвратить с честью в дом вашего отца.

– Будьте милостивы ко мне, ваше величество, не отправляйте меня домой, – проговорила Надя голосом, полным отчаяния, и снова упала к ногам государя. – Не заставляйте меня, государь, сожалеть о том, что в сражении не нашлось ни одной пули, которая бы прекратила дни мои.

– Встаньте и скажите, чего вы желаете.

– Милосердный государь, дозвольте мне носить мундир и оружие. Это – единственная награда, которую вы можете мне дать… другой не надо. Государь, я родилась в лагере! Трубный звук был моей колыбельной песней… я страстно люблю военную службу и чуть не с колыбели полюбила; начальство признало меня достойной носить мундир и оружие. Признайте и вы это, великий государь, и я стану вас прославлять, – тихо проговорила Дурова, смотря на государя глазами, полными слез.

– Если вы полагаете, что одно только позволение носить мундир и оружие может быть вашей наградой, то вы ее получите, – после некоторого молчания проговорил государь.

– Ваше величество! – с радостью воскликнула Надежда Андреевна.

– Вы будете носить мое имя, то есть называться Александром, но не забывайте ни на минуту, что имя это всегда должно быть беспорочно и что я не прощу вам никогда и тени пятна на нем… Теперь скажите мне, в какой полк хотите вы быть помещены? – спросил император Александр Надежду Андреевну.

– Куда вы, ваше величество, соблаговолите меня назначить.

– Назначаю вас офицером в Мариупольский гусарский полк – этот полк один из храбрейших. Я прикажу зачислить вас туда. Завтра вы получите от генерала Ливена денег, сколько вам надо будет на обмундировку.

Государь подошел к столу, взял с него крест Святого Георгия и собственноручно вдел его в петлицу мундира счастливой Нади.

Она вспыхнула от радости и в замешательстве схватила обе руки государя и стала их с благоговением покрывать поцелуями.

– Ваше величество! Мой всемилостивейший монарх!.. – заговорила было Дурова, но слезы радости и счастья мешали ей говорить.

– Надеюсь, что этот крест будет вам напоминать меня в важнейших случаях вашей жизни, – проговорил государь.

«Много заключается в словах сих! Клянусь, что обожаемый отец России не ошибется в своей надежде; крест этот будет моим ангелом-хранителем! До гроба сохраню воспоминание, с ним соединенное; никогда не забуду происшествия, при котором получила его, и всегда-всегда буду видеть руку, к нему прикасавшуюся!» – так пишет Дурова в своих записках.

Надежда Андреевна счастливой, довольной вернулась в свое временное помещение в Петербурге; обласканная государем, с Георгиевским крестом на груди и с офицерским чином, теперь почитала она себя счастливейшей в мире.