Новый баланс сил. Россия в поисках внешнеполитического равновесия

Оставаясь европейской по корням, российская цивилизация, таким образом, не является западной. Будучи открытой для разнообразных заимствований и способной достигать высот «западной» культуры – например, в музыке, литературе и кино, – Россия на протяжении всей своей истории упорно отвергала путь культурной ассимиляции, первоначально в рамках католической церкви, а в наши дни – расширенного Запада. Вместо этого Россия традиционно объединяла народы и религии в растущих границах самого российского государства.

Российская цивилизация очень рано вышла за пределы изначального восточнославянского этноса. Население России – результат соединения многих народов: славян и варягов-скандинавов, финно-угорских и тюркских этносов, монголов и евреев, а также армян, немцев, греков и десятков других. Православие широко распространилось на территории России, но приверженцы других религий и конфессий – ислама, иудаизма, буддизма, а также католичества и протестантизма – получили возможность исповедовать свою веру. После церковного раскола XVII века преследованиям подвергалось в России старообрядчество, а в годы большевистского богоборчества в ХХ веке – все религии без исключения. Надо отметить, однако, что советская власть обрушивала наиболее жесткие репрессии на русский народ – православных священников и монахов, русское крестьянство и интеллигенцию, даже на русских коммунистов («ленинградское дело» 1949‒1951 годов), не без оснований считая русскость реальной альтернативой советскому коммунизму.

Советский период был временем широко культивировавшегося интернационализма. Многонациональное население России – не сплав многих волн иммигрантов, как в американском плавильном тигле, а тесный и, как свидетельствует история, довольно прочный союз преимущественно автохтонных народов с русским большинством на общей государственной основе и с сохранением национальных очагов.

В ходе обоих колоссальных российских потрясений ХХ века – 1917‒1920 годов и в 1989‒1991 годах – народы, проживающие ныне на территории Российской Федерации, оставались вместе с русским народом в составе российского государства. Это важный факт, позволяющий говорить о базовой устойчивости якобы искусственной Российской Федерации.

Готовность и расположенность русских к интеграции в свое сообщество не только отдельных личностей, но и – с сохранением их национальных черт – этнорелигиозных сообществ на равноправной основе есть главный фактор государственного единства страны. Его необходимо всемерно оберегать и укреплять. Преобладающий российский патриотизм-национализм – не этнический, а государственный, толерантный к этническим и религиозным различиям. В перспективе государственный элемент необходимо укрепить гражданским.

Становление гражданственности и связанной с ним модели народовластия – важнейшая проблема русской политической культуры.

Традиционная русская политическая культура существенно отличается от европейской. В ее основе – принципы единоначалия, нерасчлененности и сакрализации высшей власти; вертикали управления; консультативности («соборности») как средства совмещения частных интересов; иерархии и в идеале специфической гармонии («симфонии») между правителями и управляемыми. Эта культура, формировавшаяся в огромной единой стране – в противоположность раздробленной на отдельные государства и расколотой борьбой между светской и духовной властью Европе, изначально враждебна состязательности, упорядоченной политической борьбе, подотчетности и регулярной сменяемости власти, легальной оппозиции, приоритету прав человека и в конечном счете суверенитету народа, поскольку видит в этих явлениях и институтах угрозу внутренней смуты и гибели государства.

Модернизация политической культуры страны началась еще во второй половине XIX века, но процесс, несмотря на несколько волн революций, идет медленно, с частыми откатами назад. Российская конституция, принятая в 1993 году, формально установила в стране западную модель демократического государства, но основной закон, написанный с использованием лучших западных практик, работал в России лишь формально. Его коррекция в 2020 году формально отдалила Россию от западной политической модели, столь же формально укрепив основы суверенитета страны, но не предложила действительно серьезных новаций. По сути формула власти не изменилась. Вероятно, становление российского народовластия – самодержавия народа – будет процессом длительным и неравномерным, даже (как свидетельствует опыт ХХ века) в случае каких-либо потрясений.

Попытки одним рывком изменить все заканчиваются тем, что предыдущая модель вертикальной власти воспроизводится, но на другом уровне и в иных идеологических одеждах. Советская Россия, поначалу обещавшая построить новый мир, не имела достаточных ресурсов для решения этой задачи и в итоге продолжила и усовершенствовала свергнутую ею царскую систему, а постсоветская склоняется в каком-то смысле к развитию советской. Процесс суверенизации народа – это длительный процесс изменения самосознания общества: от положения подвластного населения, от вечного состояния подданных – к статусу граждан. Заграница с ее демократическим опытом здесь не поможет. Путь к самодержавию гражданской нации может быть только российским, как и решение, которое рано или поздно будет найдено.

Не вступая в дискуссию относительно принципов деления человечества на отдельные цивилизации, можно уверенно говорить о цивилизационном своеобразии России. Преимущественно европейская по своему происхождению, Россия серьезно отличается в культурном отношении – в том числе с точки зрения мировоззрения и политической культуры – от остальных стран, включая даже ближайших соседей и родственников, таких как Украина и Белоруссии. В годы холодной войны СССР и США иногда называли полуевропейскими странами. При этом США были больше связаны с западными протестантскими и католическими элементами Европы, а Россия – с восточными православными.

Сегодня, когда Европа объединилась и практически целиком находится не только в политическом и военном, но и в ценностном союзе с США, Россию можно назвать страной евротихоокеанской, в отличие от евро-атлантических стран к западу от ее границ.

Геополитическое самоопределение

Итак, после распада Советского Союза Российская Федерация не входит в состав каких-то интегрированных политико-экономических общностей, но и не имеет возможности выстроить собственный блок. Таким образом, она не принадлежит какой-либо геополитической или идеологической «семье», но при этом распустила свою. На политической карте мира Россия стоит особняком, однако она не жестко изолирована от внешнего мира. Россия пришла к этому состоянию долгим и сложным путем. Он оставил богатое наследие, влияние которого не только хорошо видно до сих пор, но и отражается на восприятии россиянами своей страны.

Первой политической самоидентификацией русских было видение своей страны как части православного христианского мира. Особенно важным был тот факт, что с середины XV века (падения Константинополя) по вторую половину XIX века (образования при помощи и поддержке Российской империи самостоятельных славянских государств на Балканах) этот мир – вернее, независимая его часть – территориально совпадал с границами России. В результате Москва, в собственных глазах преемница Царьграда-Константинополя, увидела себя Третьим Римом, и вселенская религия превратилась в обыденном сознании в национальную русскую, породив одновременно гордость, высокомерие и замкнутость.

Следующей – с XVIII века – стала самоидентификация российских элит, связанная с Западной Европой, европейской цивилизацией. Таким образом Россия из центра вселенной переосмысливалась в соискателя признания со стороны индустриально и цивилизационно более продвинутых и поэтому скептически и часто враждебно настроенных по отношению к российским «выскочкам» западных соседей. Россия разомкнулась, открылась Западу. Надо только иметь в виду, что модернизационные усилия «немца» Петра I и его наследников, включая урожденную немку Екатерину II, были направлены не на то, чтобы превратить Россию в Европу, а на то, чтобы стать вровень с европейскими державами. В то же время этот поворот породил в высших классах русского общества комплекс ученика, подражателя, «русского европейца» – качество, неизжитое до сих пор, а после распада СССР даже укрепившееся. В петербургский период своей истории Россия, сознавая свою технологическую отсталость, стремилась – и небезуспешно – компенсировать ее различными видами ресурсов: демографических, мобилизационных, духовных и других.

В начале ХХ века европейскую ориентацию сменила коммунистическая утопия. Советская Россия превратилась в цивилизационную альтернативу капиталистическому Западу, приобрела сторонников и последователей во всем мире и вновь – как во времена православной Московской Руси – стала центром мироздания, теперь уже социалистического. Говоря словами поэта Владимира Маяковского, «собственная гордость» «советских» вознесла их до глобальных высот, но одновременно породила беспрецедентную замкнутость, закрытость страны от внешних влияний, тлетворных для системы. Советский Союз добился положения мировой сверхдержавы, соперничавшей с другой сверхдержавой – Соединенными Штатами Америки, но оставался закрытым обществом. Этот период оставил нам в наследство глобализм мышления и действий и особо трепетное отношение к международному статусу страны.

СССР погиб, оказавшись не в состоянии пережить свой первый общий – но не летальный – кризис. Крах и распад сверхдержавы стали не только геополитической, но и психологической катастрофой, оставившей глубокую травму. Круто развернувшись в очередной раз, Российская Федерация, позиционировавшая себя как основного наследника и государства – продолжателя СССР, попыталась поначалу интегрироваться в мировой Запад, даже стать своего рода «третьим Западом» (наряду с США и ЕС) в рамках евро-атлантического мира^[5]. Эта попытка, как известно, завершилась неудачей, причины и следствия которой будут подробно проанализированы в исторической части книги.

Перестав быть Востоком и не став Западом, Россия в XXI веке становится Севером, но при этом не геополитическим северным полюсом, а отдельной величиной глобального уровня.

Удастся ли ей удержаться в положении независимого игрока, покажет время. Многое зависит от того, будет ли современное российское государство следовать заявленным ценностям: оба предшественника РФ – СССР и Российская империя – погибли именно из-за эрозии, а затем и краха официально преобладавших систем ценностей. Образно говоря, империя явно предпочла Рим – Иерусалиму, а СССР силу – правде.

Ценности

Часто при обсуждении внешней политики ценности считаются камуфляжем интересов. Это верно, если речь идет о ценностной риторике, прикрывающей действительные цели государств. В то же время нельзя не видеть, что первоосновой интересов являются базовые ценности, ради которых только и стоит жить, а если придется – пожертвовать жизнью. Это справедливо и в отношении людей, и применительно к странам. По сравнению с современными европейскими российские базовые ценности заметно консервативнее. Это относится к таким фундаментальным вопросам, как значимость и сама сущность семейного союза, традиционный взгляд на проблему пола, роль религии в частной жизни и в жизни общества. Эти различия имеют значение и для международных отношений России.

Главной политической ценностью в истории русского (здесь это слово употребляется как синоним «российского») народа является его государство. Постоянная необходимость наведения порядка у себя дома, а затем – выживания в борьбе с многочисленными соседями, начиная с вошедших в поговорку печенегов и половцев, отсутствие естественных препятствий – линий защиты от возможных противников – делали военную организацию всего народа первостепенной необходимостью. Как и военные вопросы, связанная с ними внешняя политика стала и остается исключительной прерогативой первого лица, каков бы ни был его официальный титул. С этого первого лица – символа государства – был и основной спрос за неудачи. Вертикаль власти стала в российских условиях основным принципом не только военного командования, но и государственного строительства и управления и остается им по сей день.

В то же время и в противовес сказанному, русскому человеку свойственно стремление к природной свободе и воле. Идеальное государство для него – не свод законов и бюрократическая машина для их исполнения, а дом справедливости, в котором порядок основывается на совести, а не на законах. Это – важная иррациональная сторона русского сознания, дополняющая соседствующую с ней рациональность, а иногда подавляющая ее. Поэтому вслед за обеспечением внутреннего порядка и внешней безопасности важнейшей ценностью являлась и остается справедливость. Несправедливая себялюбивая власть всегда была шаткой. Благополучие, прежде всего материальное, признавалось ценностью менее высокой, чем справедливость, независимость или безопасность, а богатство, для большинства недостижимое, традиционно вызывало подозрения в неправедности его приобретения. Ценность справедливости подрывает основы ценности государства, если государство не только признается несправедливым – обычно так и бывает, – но и девальвируется ценность государства как защитника. Советский Союз выстоял и укрепился в Великой Отечественной, не дрогнул в холодной войне, но стал рассыпаться, когда мантра «лишь бы не было войны» сменилась подозрением, что, говоря словами песни Бориса Гребенщикова, «мы воевали сами с собой»^[6].

Приоритет, традиционно отдаваемый русскими людьми своему государству, требовал обеспечения самостоятельности этого государства, его внешней независимости, суверенитета и равенства.

Отстаивание как важнейшей ценности свободы руководства страны в принятии решений предполагало готовность народа платить высокую, даже запредельную цену за сохранение государственной самостоятельности. Эта же ситуация ставила государство над обществом, над отдельными личностями. Внешний суверенитет, самостоятельность и свобода России покупались высокой ценой внутренней несвободы и жесткой зависимости русских людей от своего государства и его правителей. Сознательно или нет, народ был готов платить такую цену. Очень важна в этой связи идея равенства – не юридически оформленного статуса, а природного равенства людей и народов, тесно связанного с представлением о справедливости.

Устойчивость государства и его суверенитет напрямую зависели от сохранения внутреннего единства. Домашняя смута представлялась русским людям самой большой напастью – худшей, например, чем иноземное вторжение. Привычная внутренняя несвобода сменялась тогда безвластием и вольницей, которые неизбежно вели к разрухе и упадку. Российское государство разваливалось в начале XVII, а также в начале XX века и еще раз в конце его из-за внутренних неурядиц и затем с большим трудом собиралось вновь, хотя бы – как в последний раз – в неполном составе. Напротив, тяжелые оборонительные войны, получившие название отечественных, против таких сильных противников, как наполеоновская Франция и гитлеровская Германия, приводящих с собой на русскую землю войска половины Европы, были не только успешны и даже триумфальны, но вели к сплочению народа и подъему страны.

Справедливость для русских людей была и остается важнее, чем легальность, формальная законность. Русская народная правда – это правда справедливости. В то же время здравый взгляд на международные отношения показывает, что действительно справедливые решения часто оказываются недостижимыми или непрактичными. Справедливость замещается здесь международным правом.

Приоритет собственного суверенитета – то есть отказ от признания какой-либо высшей власти над своим государством – лежит в основе традиционной апелляции России к международному праву в качестве регулятора международных отношений.

Международное право – это, конечно, не универсальный свод законов о международных отношениях. Само понятие суверенитета государств предполагает анархию в этой сфере. Международное право на деле всего лишь система договоренностей, свободно заключаемых и расторгаемых суверенными государствами. Оставаясь приверженной международному праву на таких основах, Российская Федерация решительно отвергает продвигаемый сегодня странами Запада принцип порядка, основанного на правилах. Такой порядок ближе к понятию национального права. Он установил бы в международном сообществе универсальный режим, введенный группой государств (коллективным Западом), которые фактически обладали бы исключительной компетенцией в установлении правил, наблюдении за их соблюдением, назначении и реализации санкций за их несоблюдение, а также изменении самих правил. Такой порядок уничтожал бы суверенитет отдельных государств, подчинял их высшей юрисдикции мирового правительства – в той или иной форме.

В реальной международной жизни отношения между государствами основываются не на праве и даже не на договоренностях, а на силе. Признающий это политический реализм, основанный на здравом смысле, обычно был прочным фундаментом российской внешней политики, а порожденный им прагматизм, то есть нацеленность на практический результат в рамках возможного, – принципом международного поведения.

При этом мировоззренческом подходе основной упор делается на соотношение сил тех или иных участников международных отношений, с которыми России приходится иметь дело, и признается иерархия государств, фактическое неравенство их возможностей. Именно в эту логику укладывается апокрифический вопрос Сталина относительно возможностей папы римского во Второй мировой войне: «А сколько у него дивизий?»

Итак, деятели, выступающие от имени России, если они хотят иметь возможность опираться на поддержку большинства населения страны, обязаны быть государственниками, обладать чувством справедливости и исходить из норм и принципов международного права, понимая в то же время, что международные отношения в реальном мире основываются на силе, а результативная внешняя политика – на прагматизме. Прагматизм в свою очередь неразрывно связан с конкретными интересами.

Интересы

Движущими силами и ориентирами внешней политики любой страны являются национальные интересы. В принципе, у России, как у каждой страны, есть два главных интереса: обеспечение безопасности и создание или поддержание благоприятных внешних условий для процветания.

Обеспечение безопасности, как уже отмечалось, первое, важнейшее условие существования обществ и государств. Безопасность – это не отсутствие угроз, такое представить себе в реальном мире невозможно, а приемлемый уровень защищенности. Абсолютной безопасности не существует, но и игнорировать опасности нельзя. Попытка полностью обезопасить себя от всех возможных угроз не только тщетна, но крайне вредна. Государство, целиком сосредоточенное на обеспечении собственной безопасности, жестко ограничивает свободы граждан и тем самым сдерживает развитие страны. Таким государством – государством госбезопасности – был Советский Союз. Как только в СССР назрел первый общесистемный кризис, зажатость населения внутри страны и глухое отгораживание ее от внешнего мира повернулись своей оборотной стороной и стали одной из важнейших причин быстрой эрозии, а затем падения советской коммунистической системы, а с ней и государства.

Для России внешняя безопасность страны – очевидный приоритет. Часто это вопрос не комфортного состояния, а физического выживания народа. Россия всегда была и сегодня остается уязвимой для противников. Синдром внезапного германского нападения 22 июня 1941 года – только самый последний в длинном ряду и самый наглядный и страшный пример внешней угрозы. Он врезался в историческую память народа, вероятно, навсегда. В период холодной войны на этот синдром наложилась реальная опасность ядерной войны с США, способной полностью уничтожить обе стороны и заодно убить все живое на Земле. Холодная война закончилась, но возможность ядерной войны сохраняется.

На протяжении российской истории императив безопасности – в условиях, как уже отмечалось, уязвимости страны из-за отсутствия естественных препятствий, которые могли бы стать более или менее надежными границами, – требовал распространения российской территории вплоть до рубежей соседних крупных цивилизаций. С этой же целью российские правители создавали или поддерживали зависимые от них буферные государства. Эти буферные зоны были призваны как минимум не допустить превращения пограничных стран-лимитрофов в плацдармы для нападения на Россию. Пожалуй, только по итогам Второй мировой войны Москва могла почувствовать удовлетворенность тем, как были проведены ее границы и до каких пределов распространялось ее военно-политическое влияние^[7]. Такой подход, разумеется, создавал напряжение между Россией и малыми соседями, для которых обеспечение безопасности России оборачивалось ограничением естественного для малых стран стремления к многовекторности, а иногда – просто ограничением свободы, сопровождаемым утратой независимости. С этим историческим наследием Российской Федерации предстоит жить еще долго.

Понятие «национальная безопасность» отличается от понятия «государственная безопасность» тем, что подразумевает не только безопасность государства или политического режима, но также – и прежде всего – безопасность личности и общества.

Именно такая трактовка зафиксирована с начала 1990-х годов в официальных российских документах, в том числе в «Концепции национальной безопасности Российской Федерации» и сменившей ее «Стратегии национальной безопасности Российской Федерации до 2020 года».

Обеспечение условий для процветания также в большой степени проводилось путем расширения территории. Территориальная экспансия велась не только во имя безопасности, но и для решения экономических проблем или приобретения торговых преимуществ. Так была приобретена и освоена Сибирь вплоть до Тихого океана; отвоеваны устья рек, питающих Центральную Россию: Волги, Дона, Днепра, Западной Двины; получен доступ к морскому побережью (северное «окно в Европу» через Балтику и южное – через Причерноморье). Как и другие крупные страны, Россия стремилась к расширению рынков сырья и сбыта готовой продукции. Характерной чертой России при этом было стремление к самодостаточности в рамках империи. Новые территории не просто присоединялись, но, как правило, тесно интегрировались в государство. Деление на метрополию и колонии в России практически отсутствовало.

Безопасность и процветание – вечные и универсальные интересы любого государства. Конечно, конкретная трактовка этих интересов в той или иной исторической ситуации – прерогатива и обязанность высших должностных лиц, прежде всего главы государства или главы исполнительной власти. По таким вопросам не только может быть несогласие в обществе, но и часто ведется острая полемика и политическая борьба. Помимо базовых национальных интересов, руководители российской политики на определенных исторических этапах, иногда длительных, формулировали конкретные интересы. Ниже мы приведем только несколько примеров.

Объединение (воссоединение) соотечественников и защита граждан за рубежом. Уже вскоре после освобождения от монгольского ига московские великие князья и цари заявили о своих правах на «дедины и отчины» – территории бывшей Киевской Руси, вошедшие впоследствии в состав Великого княжества Литовского, а затем Речи Посполитой. В основном это была геополитическая задача, хотя и осененная религиозной и национальной символикой. Объединение трех ветвей первоначальной древнерусской общности происходило постепенно, на протяжении столетий, в условиях многочисленных войн с Речью Посполитой, затем путем ее раздела, и завершилось только в 1939‒1945 годах с присоединением к СССР Восточной Галиции, Волыни, Северной Буковины и Червонной Руси (Закарпатья).

Защита православных единоверцев – в Речи Посполитой, Османской империи, на Балканах – была в XVIII – начале ХХ века политическим лозунгом, под которым проходило распространение российского влияния. В этом деле бывали серьезные сбои и неудачи. Попытка Николая I выступить защитником православных в Святой земле стала предлогом для неудачной для России Крымской войны, а установление российского контроля над Константинополем и черноморскими проливами превратилось в навязчивую идею, которая двигала восточной политикой Петербурга со времен греческого проекта Екатерины II вплоть до вступления России в Первую мировую войну. Идеи панславизма, сформулированные Николаем Данилевским и рядом других мыслителей, были нацелены на создание мощного пророссийского геополитического блока в Восточной, Центральной и Юго-Восточной Европе^[8] – в противовес романо-германской Европе.

В этом отношении, однако, они оказались совершенно бесплодными, что стало ясно довольно скоро. Германский канцлер Отто фон Бисмарк, говоря о греках, румынах, сербах и болгарах, писал, что «все эти племена охотно принимали русскую помощь для освобождения от турок; однако, став свободными, они не проявляли никакой склонности принять царя в качестве преемника султана»^[9]. Глубокий знаток Балкан, русский мыслитель Константин Леонтьев подтверждает: «они (югославяне. – Д.Т.), просветившись несколько по-европейски (отчасти с нашей помощью), перестали нас слушаться»^[10]. Тем не менее наряду с одержимостью задачей установления контроля над Босфором идеи объединения славян под началом России проложили дорогу к втягиванию Российской империи в катастрофу войны 1914 года.

В ряде случаев российские правители стремились к увеличению территории путем объединения земель, населенных нерусскими народами, проживавшими в России. По итогам войны с Турцией в 1878 году к империи была присоединена Карская область, населенная армянами. В 1924 году была создана Молдавская АССР – ныне это в основном территория Приднестровья – с перспективой возвращения отторгнутой Румынией у России Бессарабии. Не все такие попытки оказывались успешными. В 1940 году была создана Карело-Финская союзная республика, задуманная как плацдарм для не случившейся советизации Финляндии. Во время Второй мировой войны на части территории Ирана, населенной азербайджанцами и оккупированной советскими войсками, при поддержке СССР были созданы народные республики, которые рассматривались как возможное продолжение советского Азербайджана.

К интересу восстановления единства наций примыкает тема восстановления единства государственной территории. Советская Россия меньше чем через пять лет после распада империи смогла объединить под флагом СССР большую часть ее пространства, за исключением Финляндии, Польши, Прибалтики и Бессарабии. Руководство Российской Федерации с самого начала заявило о признании границ между союзными республиками в качестве межгосударственных. Это помогло поначалу избежать конфликтов с новыми государствами, но оставило проблему 26 млн этнических русских, оказавшихся после распада Советского Союза за границами Российской Федерации. В некоторых случаях (Крым в составе Украины) русские люди жили компактно на тех или иных территориях на протяжении десятилетий и отождествляли себя с российским государством.

Включение Крыма в состав Российской Федерации в 2014 году для многих стало указанием на то, что границы постсоветской России могут прирастать территориями, населенными русским этносом. В одночасье изначально гуманитарная концепция Русского мира обрела геополитические очертания. Поднялась кратковременная, но шумная кампания по созданию то ли автономной в рамках Украины, то ли независимой от Киева Новороссии – от Харькова до Одессы. Президент Путин неоднократно публично заявлял, что значительная часть территории современной Украины – весь юго-восток страны, но не только – состоит из территориальных «подарков» со стороны России. Он же неосторожно по отношению к казахстанскому руководству заметил, что до конца ХХ века Казахстан не имел собственной государственности^[11].

Вопрос о государственном единстве России и Белоруссии с рассмотрением разных форматов – от суперфедерации до простого включения шести белорусских областей в состав РФ по модели интеграции ГДР в ФРГ – неоднократно обсуждался Москвой и Минском на протяжении всего периода существования Союзного государства Белоруссии и России (с 1999 года). Ряд заявлений российских политиков^[12] с призывами о включении в состав РФ территорий Донбасса, Приднестровья, Абхазии, Южной Осетии (и воссоединения ее с российской Северной Осетией) свидетельствует, что вопрос сохраняет актуальность по крайней мере в политическом дискурсе. В 1990-е годы аналогичные предложения в отношении Крыма и Севастополя выдвигались другими видными политиками^[13], а затем при изменении обстоятельств были реализованы государством.

Конкретные внешнеполитические интересы государства определяются исходя из его актуальных и перспективных потребностей. Геополитические интересы, вопросы безопасности формулируются в российской традиции высшим руководством страны, иногда – в том числе в современную эпоху, например, в связи с Крымом, – фактически единолично.

Экономические интересы, напротив, формулируются и продвигаются экономическими игроками, обычно при поддержке высшего руководства страны. В конце XVI века промышленники Строгановы отправили казачий отряд атамана Ермака Тимофеевича на завоевание Сибирского ханства. Колонизация Сибири в XVII веке, как и более раннее освоение новгородскими ушкуйниками, охотниками и рыбаками Европейского Севера России вплоть до Арктических островов, была делом русских крестьян и казаков, промышленников и купцов.

В XVIII‒XIX веках освоение Аляски вплоть до северной Калифорнии (форт Росс) было осуществлено частной Российско-американской компанией. Российско-британская «Большая игра» XIX века велась не только за геополитические призы в Турции, Персии, Средней и Центральной Азии, но и за экономические преимущества^[14]. В целом следует иметь в виду, что жесткая монополизация внешней торговли, вообще внешних сношений, – исключение в истории России, порожденное идеологией коммунизма и практикой советского режима.

Напротив, частно-государственное партнерство – правило для России. Наряду с успешными его примерами – такими как строительство железных дорог в Маньчжурии – были и эксцессы. На рубеже ХХ века безответственная клика царедворцев при поддержке императора Николая II так увлеклась лесными концессиями в Корее вдоль реки Ялу, что привела Россию к столкновению с Японией, окончившемуся позорным поражением. Этот пример стоит постоянно помнить как предостережение. Не всегда то, что хорошо для крупной компании, даже преимущественно государственной, как «Газпром» или «Роснефть», не говоря уже о частных военных компаниях, автоматически хорошо для России как государства.