Болван
ТекстВ беседку зашел Коля и хмуро шепнул на ухо Василию Палычу, что мать не велела ему больше пить водки.
– Все, иди, иди! Не мешай… Контролер!
– Коль! – рявкнул Иван Петрович. – Подожжи! Как ты относишься к идее, что не Гитлер на нас хотел напасть, а наоборот?
Коля искренне пожал плечами.
– Вы, с-сударь, употребили запрещ-щенный прием, – зловеще промолвил Борис Генрихович, поднимая палец.
– Ну-ка, ну-ка?
– Какое вы… ты имеешь пр-раво, использовать р-ребенка в споре?
– Что?! Коль! Тебе сколько лет?
– Тринадцать.
– Это ребенок?
Коля двинулся к дому, ускоряясь с каждым шагом. Бухтение в беседке приобрело угрожающий характер.
– Я сказал: «нефформир-ровавшаяся лищность». Я не сказал: «непол-лноценный», – донеслось до Колиного слуха. – Вы э-элементарных слов не знаете!
Потом он услышал одно из тех слов, которыми любят щеголять в школе разные идиоты.
Через минуту Борис Генрихович, проклиная всех вокруг, с разбитым носом вываливался из беседки и, шатаясь, плелся к калитке, яростно рассекая воздух кулаком.
– Чернь! Чернь ч-чернос-сотенная!
– Уползай, пока жив! – рычал ему вслед Иван Петрович. – С-сука…
Дед с отсутствующим, безмятежным видом наливал себе новую стопку.
Знакомство
Толян, подперев бока руками, задумчиво разглядывал свои приобретения, стоящие на фоне огромного камина в гостиной. Превратить камин в музей случайных вещей не получалось. Большинство экспонатов были слишком крупные, иные, как, например, глиняная посуда, смотрелись убого.
Постепенно до него дошло, что никакого применения всему этому древнему барахлу в его доме быть не может. Его можно было разве что сдать в музей или спрятать на чердаке, как это сделал Моисеич.
Толян страшно не любил чувствовать себя дураком. Но сейчас он стоял перед фактом: только идиот мог как мальчишка натаскать домой со свалки вещей и совершенно не знать, что с ними делать.
Полусгнивший мушкет на стену не повесишь. Облупившийся Будда мог быть изготовлен сорок лет назад в Ташкенте.
«Козел!» – разбито прошептал Толян. – «На ко-ой? Еклмнэ…»
Он чувствовал, что больше не сможет заявиться к Моисеичу и потребовать с него долг. Это будет уже настоящее срамное шакальство. А бог не фраер.
Он выматерился и пошел в ванную
Помлев в джакузи и выкурив сигарету, Толян еще раз критично осмотрел свои «сокровища». Потом без колебаний побросал глиняные плошки обратно в коробку. Деревянные фигурки и Будда тоже отправились на выброс.
«Ружье… ладно, придумаем!»
Кофейник вроде худо-бедно смотрелся на камине.
От чего не хотелось избавляться, так это от роскошной золотой ханукии. Но Толян представил, что начнется, когда гости увидят это у него дома.
«Еще этот хмырь…» – подумал Толян, переведя взгляд на полюбившегося истукана.
– Че у тя рожа такая тупая? – зло спросил он.
Болван молчал.
«Не-е, Буряту такое дарить нельзя. В морду даст!»
Он провел пальцем по глиняным губам, между которыми зияла узкая щелка для бросания монет.
– Кушать хочешь?
Он подумал, что в брюхе у истукана вполне возможно лежат древние динары. Их-то как раз было бы недурно заполучить. В молодости Толян собирался стать нумизматом.
К этой мысли прицепилась следующая.
«Интересно…» – подумал Толян. – «Пробки у этой штуковины нет. Значит, ее должны были все-таки рано или поздно разбить! Она ж семьсот лет стояла, деньги жрала!»
Думая об этом, Толян взял со стола рубль и зачем-то протиснул его в пасть чудовищу.
Он не сразу осознал, что именно пошло не так. Падение монеты показалось явно не таким, каким должно было быть.
Толян нашел бумажник, вынул пятак и тоже спустил его в щель. Лишь теперь он понял: монеты падали в глиняное брюхо совершенно беззвучно, будто летели в пропасть.
Толян стал швырять монеты одну за другой, пока не истратил их все. Ни намека на звон!
Затем, подумав, достал десятирублевку и просунул в щель. Он хотел лишь пошарить ею внутри, но рот истукана сам вдруг всосал купюру, на манер автомата в банке.
– Ни х…а! – заорал Толян.
Он бешено тряхнул головой, дрожащей рукой достал новую купюру. Болван съел и ее.
Толян бросился в спальню и вернулся с пистолетом.
– Ану, гнида!
Он наставил дуло в пузо монстру, не зная, что делать. Внутри не смог бы уместиться даже карлик, даже обезьяна. Да и как бы она там оказалась, черт подери?
«Кто ж таскает деньги?!»
Толян достал третью купюру, не обратив внимания на солидный номинал, сунул в щель. Купюра исчезла.
– Ты… кто? – выдохнул Толян.
Он вдруг понял, что надо сейчас же, немедля, вмазать рукояткой по этой харе, разнести урода на куски и вышвырнуть их за забор. Иначе он не заснет.
Проклятая морда смотрела на него как-то по-новому, точно с вызовом.
И вдруг Толяна осенило.
«Да это ж машинка для туристов, япона мать!»
Он облегченно рассмеялся.
«Такие в парке аттракционов ставят. За деньги говорят прохожим судьбу. Моисеич, старый першень, фальшивку не распознал! Четырнадцатый век, Иордания – тоже мне, археолог блин!»
Толян вновь расхохотался, однако уже не так искренне и благодушно. Казавшееся миг назад логичным объяснение начинало таять, как сосулька в кулаке.
«Не-е… Не так все просто! За столько лет все сломалось бы! И почему нет ни звука?»
Он постучал дулом по глиняному животу.
– Ты… т-ты понимаешь, что я т-тебя пристрелить могу? Ты попал, слышь!
Урод молчал.
– Ты че, а? Ты кто?
Сердцем вновь овладевал панический страх.
На столе спасительной трелью зазвенел мобильник. Толяна словно вырвало из тягучего жуткого сновидения.
– Да, але! Нет! Только безнал!
Он торопливо вышел, радуясь, что голос не дрожит.
– Ща, подожди!
Он закрыл дверь в гостиную. Долго шарил по дому в поисках ключей. Наконец, найдя, запер дверь. Чертыхнулся – вспомнил, что оставил там пистолет. Забрал его и снова запер комнату.
«Все!»
После разговора Толян выпил на кухне виски, покурил и несколько успокоился. Спал на втором этаже. С оружием.
Ночь
Алина посреди ночи встала с постели. Щелкнув зажигалкой, взглянула на часы. Полвторого. Быстро натянула майку и шорты. Нашарила спрятанные под кроватью сандалии.
На всякий случай, хоть и ни на секунду не верила, что кто-то может зайти, сунула под одеяло скомканный халат и баскетбольный мяч.
Ступая по-кошачьи, подошла к открытому окну, перекинула ногу и с привычной ловкостью махнула из спальни в темные заросли рябины и облепихи. Июльская ночь окатила тело доброй прохладой. Повсюду звенели кузнечики.
Перелезать через высокий забор было трудно, да и незачем. Алина поспешила в другой конец участка, отделенный от соседей низенькой соседской оградкой. Через такую даже болонка перепрыгнет.
Мокрая трава щекотала стопы. Не прошло и минуты, как она уже стояла посреди сумрачной пустынной улицы, под чернильно-синей чашей неба. Звезд почти не было. Полная луна точно в сизую шаль, куталась в тонкие облака, подмигивая из-за них.
Счастливо вдохнув напоенный свежестью и ароматами ночи воздух, чувствуя барабанный бой в груди, Алина побежала в сторону главной улицы на своих быстрых, сильных ногах.
Многие по ошибке принимали ее за спортсменку. Алина никогда всерьез не занималась спортом, ела что хотела, покуривала. Атлетичная фигура досталась ей даром от щедрого небесного скульптора.
Алине нравилось бегать в ночи. Ночь была просторнее, необъятнее и глубже, чем день, фальшивый и угловатый. Темнота страшила только в стенах и коридорах.
«В этих мертвых пещерах, придуманных людьми!»
Она добежала до магазинчика и стала ждать, то и дело отгоняя комаров.
Через пять, шесть или семь минут вдали зажегся огонек и послышался знакомый рокот мопеда.
Олег несся к своей подруге, задорно сигналя в ритме какой-то дурацкой мелодии, трясясь и подскакивая на колдобинах.
– С полнолунием, ведьма!
– Привет! – Алина потрепала его короткую стрижку и села сзади.
– Куда прикажете?
– К речке!
Самодельный мопед рявкнул что было сил, точно изображая из себя грозный мотоцикл.
Они погнали сквозь шепчущий в уши ветер, сквозь призрачный свет луны, серебрящий мглистую бесконечность дороги.
Она держалась за его крутые плечи, откидывалась назад, чувствуя, как волосы подобно знамени весело развеваются на ветру.
Как в ускоренном кино промелькнули мимо сторожка, шлагбаум и заброшенный ангар. Дорога понесла вниз под гору в совершенно черную кромешную тьму, в которую Алина иногда падала во сне. Ей хотелось поверить, что они никуда не едут, что просто висят над какой-то вечной, неизбывной бездной. Над черной дырой, у которой нет ни пределов, ни конца.
Мопед остановился, круто завернув на луг. Алина уселась в высокую, стрекочущую траву и потянула к себе Олега. Они поцеловались.
Луна снова вышла из-за облаков, и в ее сиянии голубоватые лица друг друга показались им непривычными и до странности красивыми.
Далеко в руинах церкви плясали огненные блики, и хрипло надрывалась гитара.
– …Убитых пе-есен. Да мне нечего терять. Мир так те-есен. Дай-ка, брат, тебя обнять, – тихо начала подпевать Алина.
Он обнял ее и прижал к себе, касаясь небритой щекой.
– Хочешь, пойдем к ним?
– Не-е! Надоели. Каждую ночь одно и то же.
– Просто заглянем.
– Не хочу. Давай посидим здесь. А потом на реку… Или на кладбище!
– Ох ты! Какая храбрая!
– С тобой да. Есть курить?
Он вынул коробку сигарет, и во тьме ожили два оранжевых светлячка.
– Скучал по мне?
– Еще бы! Целых пять ночей не виделись.
– Трудно от предков сбежать, – соврала Алина. – Чуют, что-то не так, заставляют спать на втором этаже. А там, как начнешь спускаться по лестнице – треск по всему дому. Демаскирует.
– Съезжала бы ты от них.
– Хе-хе, легко сказать! Ты сам до сих пор с отцом живешь.
– Батя больной и пьет, загнется без меня. А ты-то свободная.
– Ну свободная и что? За квартиру, за еду, за универ – все деньги, деньги, деньги! А я убиваться ночью в аптеке не хочу.
Она резко затянулась и выпустила кучерявую струю дыма в темное небо.
– Лучше сам переезжай, как сможешь. Я буду ждать.
– Да уж… как сможешь… Если только мамка к нему вернется.
– Не грусти. Может, тебе спеть чего-нибудь из моего?
– У тебя ж гитары нет.
– И че?
Алина обхватила руками воображаемую гитару и ударила по невидимым струнам. Ее переливающийся грудной голос воспарил над спящим лугом:
Эта реальность решила меня убить.
Я это знаю, я чувствую это кожей.
Кто-то решил меня, видимо, в землю вдавить.
Кто-то решил надо мной поглумиться, похоже.
Кто он, не знаю, но знаю я только одно:
В жизни подобной фальшивой игры не увидишь.
Все это словно в дешевом, чернушном кино
Или в романе, который, закрыв, ненавидишь.
Слишком бесчестно,
Пошло и дурно,
Слишком гротескно,
Карикатурно.
Все что любил я, все, во что верил, чем жил
Было насмешливо превращено в мертвечину.
Сколько потребует жизнь предстоящая сил?
Сколько еще мне терпеть, да и есть ли причина?
Мир изменился, будто на голову встал,
Черное белым, а белое черным предстало.
Мне двадцать лет, а мне кажется, я уже стар.
Сила жестокая душу вытягивать стала.
Я лишь начало
Жизни увидел,
Слишком уж мало
Сделал, увы, дел.
Если мне все же не повезло,
Буду я жить Властелину назло.
– Ни фига себе! Ну ты… Цветаева! А почему вся песня в мужском роде?
– Я писала ее во время депрессии, не спрашивай. Наверно мое мужское «я» как-то жестче выражает переживания.
– У меня была девчонка в школе. Тоже писала стихи от лица мужчины. Причем не просто мужчины, а выдуманного поэта, который якобы жил двести лет назад и даже стрелялся с Пушкиным. Странные вы, барышни…
– Это вы, юноши, слишком простые.
– Спой еще что-нибудь.
– Погоди, надо отдохнуть. Я че-то полностью выгорела.
В это время в темноте послышались медленные шелестящие шаги. Кто-то неспешно приближался к ним по лугу.
– Ну-ка… – Олег стал подниматься, на всякий случай вынимая из джинсов карманный нож.
Темная, сутулая фигура с палкой-посохом в руке остановилась и многозначительно покивала головой.
Это был дядя Петя. Сухой, заросший, полубезумный житель одной из дач, ушедший в себя, после того как его сына сбил поезд. Он почти круглый год жил на даче один, без электричества и газа. Никогда ни с кем не общался. Из всех дел жизни, продолжавших связывать его с реальностью, у дяди Пети оставался только огород.
Иногда в сумерках поздние водители видели его в сером дождевике, бродившим по полям за несколько километров от дома. Он был вполне безобиден. Хотя наверняка этого, конечно, никто не знал. Его ночные странствия давали мнительным бабам почву для самых гадких слухов и подозрений.
– Что сидите-то? – спросил он угрюмым голосом.
Олег пожал плечами.
– Все спят, а вы тут поете! Идите домой!
– Мы сидим в поле и никому не мешаем, – улыбнулась Алина.
– Знаете, кто тут ходит?
– Волки? – ухмыльнулся Олег.
– Волки… Если б только волки! Чертовщина бродит, бродит, бродит… дымом черным стелется… Вон! – старик вытянул руку с кривым, заскорузлым пальцем в направлении реки. – Во-он оттуда… п-поползет!
– Кто поползет?
Дядя Петя хотел что-то ответить, но лишь захлопал челюстью и раздраженно затрясся от непонятливости молодых.
– Кто, кто! Идите, идите! Домой… Нечего тут!
Он повернулся и остервенело заколдыбал прочь, размахивая палкой.
– Может, он крокодила-людоеда имел в виду? Как в американском фильме? – пошутил Олег, когда шаги стихли.
– Жалко его, – прошептала Алина.
Им обоим стало не по себе. Свидание было основательно подпорчено.
– Пошли на реку! – весело предложила вдруг Алина, сбросив оцепенение. – Купаться.
– Голышом?
– Нет, блин, в аквалангах!
И они пошли.
Она ощущала единство каждым миллиметром кожи. Ее талия скользила в его объятиях. Вода разбегалась и накатывала волнами, которые почему-то казались жаркими. Она видела то его глаза, то необычайно яркий, вертящийся лунный диск над головой. Остальное перестало существовать.
Он покрывал ее поцелуями, стремясь осмыслить прикосновениями каждый изгиб великолепного тела возлюбленной.
Алина, забыв себя, беззастенчиво хохотала в ночи.
Сотрудничество
– Вот, щас смотри! – возбужденно говорил Толян, подводя горничную Катюху к истукану.
– Господи, ну что вы…
– Смотри внимательно! Видишь десятку?
– Вижу и что?
Толян сунул купюру в щель, но никакой реакции не последовало.
– Н-ну… – простонал Толян, не веря своим глазам. – Давай, жри! Жри, гад!
– И чего?
– Да он у меня бабки вчера таскал!
– Как? Он же неживой.
– Жрал! Пастью всасывал! Блин! Щас…
Он потер бумажку о штаны, уже без надежды принялся впихивать десятирублевку в рот болвану. Тот не только не ел, но и вообще не пропускал деньги, словно был забит под завязку.
Толян яростно выматерился.
– М-может, вам показалось?
– Давай, ты попробуй!
– Мама родная…
– Давай, давай!
Катюха робко пошарила купюрой во рту чудища и, вернув ее Толяну, посетовала на полное непонимание. В ее глазах читалась испуганная констатация: «Псих!».
Когда она удалилась, Толян вновь исступленно ткнул деньги в щель, и болван тут же охотно их заглотил.
– Тв-варь… – прорычал Толян. – Хитрый, да? Ниче, ниче, падла!
Он вышел из гостиной и вскоре вернулся с японской видеокамерой. Включил запись.
Истукан не ел.
– Ах ты… – Толян бросил камеру на кресло и, содрогаясь от бешенства, принялся мерить зал шагами.
«Я че, умом поехал, да? Если вижу всякую хрень? Не-ет… Я же не пью, как лошадь. Не нюхаю! Только по большим дням… Отчего ж это, а? Кто же мне мозги-то сломал?»
Он пощупал себе голову в том месте, где ему раскроили череп много лет назад.
«Точняк! Рецидив! Глюки начались!»
Толян изможденно вздохнул и тяжело опустился на диван. Закрыл лицо руками.
Ему пришла в голову нелепая, но не лишенная логики мысль: попробовать разбить болвана.
«Если он живой, волшебный, то наверняка сделает что-то, чтобы спастись. А если нет, туда ему и дорога!»
Толян вынул из каминной стойки кочергу и, примерившись, начал замахиваться. Разрушать не разгаданную тайну было жалко. Продолжать с нею жить – невыносимо.
«А если внутри не окажется денег?» – подумал он вдруг. – «Тогда я точно рехнулся!»
И тут Толян вспомнил, что до сих пор не сделал самого главного: ни разу не потребовал от копилки вернуть принадлежащие ему деньги.
«А ведь это моя копилка! И деньги мои. Кто ей позволил без просу бабло сосать?»
Он вернул кочергу на место, присел на корточки перед истуканом. Посомневавшись, открыл было рот, и тут же из глиняной пасти в лицо ему с шелестом полетели купюры. Затем в лоб выстрелила очередь проглоченных монет.
Толян упал на задницу. Дико захлопал глазами. Сперва он хотел крикнуть Катюху, но понял, что ничего не сможет ей доказать.
Он поднялся и поглядел на болвана, как обычно смотрел на низкорослую, но хитрую и опасную сволочь.
Закрыл дверь, чтоб Катюха не услышала разговор.
– Значит, ты и правда джинн? – промолвил он, стыдливо поражаясь самому себе. – Говорить не умеешь, да? Но желания исполняешь. За деньги. Ладно! Какие расценки?
Он снова скормил уроду купюры и мелочь. Добавил еще.
– Я хочу, чтобы…
«А чего я хочу? Просить надо то, о чем действительно мечтаешь».
Как на зло все мечты и желания в едином порыве покинули голову.
– Пусть у меня на столе появится н-ну… чемодан зеленых!
Ничего не произошло.
То ли магия была слишком сложной, то ли плата недостаточно солидной.
«Не-е, таких желаний он не исполнит», – подумал Толян. – «Это те не Старик Хоттабыч! Че ж придумать, епт?»
Он решил ненадолго отвлечься, взял пульт и включил телевизор.
– Джесси, ты должна решить, чего ты хочешь, – говорил белозубый голубоглазый парень понурившей голову красотке. – Нельзя просить бога обо всем и сразу, понимаешь! Может, сперва попросишь его помочь тебе разобраться собственных чувствах?
«Точняк!»
Толян погасил телевизор.
– Хочу, чтобы ты мне помог…
Не успев договорить, он мигом осознал, чего хочет.
«Хочу, чтобы с Катюхой все получилось и как можно быстрее!»
Катюха, наверное, уже собирала вещи, решив, что попала в дом к буйному шизофренику.
Отчетливо понимая, что именно ему необходимо сделать, Толян бросился ее искать.
К двум часам желание исполнилось.
Черный дым
Пятнисто-серая пушистая кошка Ушаня (ей дали это имя за длинные, как у рыси уши с мягкими кисточками) покинула свой дом и, повинуясь внутреннему зову, отправилась на разведку.
Лежащий за пределами малого мира, то есть дома, мир большой, выглядел и ощущался не так, как обычно. Однако причину этой ползучей перемены еще предстояло узнать.
Мудрая Ушаня прошлась по дощатому забору и, спрыгнув вниз, встретилась лицом к лицу с черным соседским петухом. Вздорный петух, заквохтал, возмущенно тряся красной бородкой, и стал приближаться к кошке.
Ушаня выгнула спину колесом, подняла опахалом хвост и слегка стукнула пернатого лапой по голове. Возмущенный пуще прежнего хозяин двора захлопал крыльями, но тут же благоразумно решил ретироваться.
Кошка продолжила путь напропалую по чужим участкам.
Поиздевалась над большим старым лохматым псом, прикованным к будке. Псина заливалась бешенным лаем, рвалась с цепи и в итоге лишь потеряла дыхание, зайдясь надрывным собачьим кашлем.
Потом повстречала людей. Ее манили пальцем, говорили: «Кс-кс!», воображая, будто этот глупый, никогда не действующий зов, заставит ее подойти ближе.
Ушаня неплохо понимала человеческую речь. В прошлых жизнях ей довелось побывать и полубожественным созданием в Древнем Египте, и слугой дьявола в средневековой Франции, и главным любимцем эксцентричной английской баронессы, объехавшим вместе с хозяйкой полмира.
Она могла бы общаться с людьми на многих языках, если б умела разговаривать. Впрочем, стоило Ушане выразительно заглянуть человеку в глаза и трогательно мяукнуть, и человек обычно понимал, что от него требуется. Этого было достаточно.
Правда извечный человеческий недуг, который сами люди гордо называют абстрактным мышлением, делал людей замороченными, глупыми и катастрофически оторванными от мира существами. Никакие коробки, в которых люди жили, в которых передвигались и сквозь которые смотрели на других людей, не могли компенсировать эту беду.
Потом Ушаня полежала в тени смородинового куста, умыла языком лапы и грудь, с грустью вспомнила котят, которых хозяйка зачем-то решила раздать своим знакомым, и, неудачно попробовав сцапать семенившую мимо трясогузку, продолжила путешествие.
Ее тянуло в поля, хотя раньше она туда никогда не заходила. Ушаня чувствовала, что что-то не так. С самого утра она ни разу не видела других. Другие, как назвала бы их Ушаня, умей она говорить – это бесплотные существа, населяющие мир с незапамятных времен. Люди давным-давно разучились их видеть и чувствовать, а теперь и вовсе перестали в них даже верить. Домовые, овинники, банники, полевики, злыдни, кикиморы, лешие, болотники, водяные, русалки – большие и малые, добрые и злые, забавные и страшные. Теперь их как ветром сдуло.
Уйдя в безбрежный океан колышущейся травы и цветов, Ушаня очень долго следовала по какому-то не вполне понятному ей самой маршруту. Ей казалось, она чувствует необычный смутный запах, какого прежде не знала.
В зените среди густой синевы и белых клочков палило золотистым огнем солнце. Порхали бабочки, деловито гудел шмель. Черной зловещей точкой, простирая крылья, висел в небе коршун. Его бы стоило опасаться, но Ушаня знала, что хищник едва ли посмеет напасть на хранительницу загробного мира.
До сих пор ей не встретилось ни одного другого. Если предположить, что все они, включая даже недобрых, сорвались с места и разом ушли, местных жителей в будущем не ждало ничего хорошего.
И вдруг Ушаня увидела дурную метку: лежащую на земле черную тушку мертвого крота. По запаху было ясно, что это вовсе не крот, а маленький луговик, который перевоплотился в крота перед тем, как его убили. Другие своей смертью не умирали никогда.
Ушаня внимательно изучила мертвое тельце и осторожной поступью двинулась дальше. В текущей жизни она еще ни разу не сталкивалась ни с чем подобным.
Она спросила у коршуна, что это может значить. Коршун с высоты дал ей пространный ответ, следуя которому кошка стремглав бросилась туда, где таилась пугающая истина.
Чуждый запах, который она уловила в первые минуты странствия, усиливался с каждым скачком.
Достигнув крутого спуска, сбегающего к реке, Ушаня разглядела курящийся вокруг большого человеческого жилища, окутывающий его подобно туче черной копоти, расползающийся грязными щупальцами по земле ирреальный колдовской дым.
Это было самое худшее, что могло произойти.
Ушаня выгнула спину, вонзила когти в землю и что было злости зашипела на дым, требуя, чтобы тот убирался туда, откуда пришел. В далекое царство-могильник, в мир раскаленного песка и мертвых камней, по которым карабкаются черные скорпионы и ползают, шелестя сухой кожей, ядовитые змеи.
В ответ черный дым на мгновение превратился в огромную, страшную собачью пасть с черным языком и сверкающими клыками. Оглушительно и насмешливо залаял.
«Что ты можешь против меня!»
Ушаня поняла, что враг совершенно прав. Она не могла ничего.
Разборка
Черное, зернистое как наждачная бумага шоссе бежало из непроглядной мглы навстречу горящим фарам несущегося в ночи внедорожника.
Все напряженно молчали. Лишь из заглушенной автомагнитолы едва слышно доносился никому не интересный Дэвид Бирн.
Говорить было не о чем. Все детали предстоящей встречи, любой мыслимый вариант развития событий, любая возможная лазейка и прокол были сто раз обговорены, расписаны и распланированы на бумаге по секундам.
Толян думал об истукане, которому в эту ночь полностью доверил свою жизнь. Карим с механической быстротой перебирал четки. Сашок, как всегда, одними губами молился о грешной душе своей.
У всех при себе были стволы. Карим для верности прихватил даже дробовик.
За ними следом ехал еще один джип, в котором также сидели четверо самых опытных, вооруженных до зубов братков.
Сидевший за рулем Каленый взглянул на стрелки часов и приложил к уху сотовый. Толян затаил дыхание, слушая тихие равномерные гудки.
Наконец-то ответ.
– Завалили? – по губам Каленого пробежала кривая улыбка. – Тихо, да? Крас-савы!
По машине пронесся возбужденный гул.
– Есть!
– Он там че, один был?
– Один, один… – ухмыльнулся Каленый.
Кортеж свернул на проселочную дорогу и, мотаясь по вековым колдобинам, пополз в какую-то богом забытую глушь.
Кругом простирался заросший бурьяном пустырь. Лишь в сотне метров серой полосой проступал бетонный забор, за которым торчали темные остовы заброшенных заводских построек.
В сердце этой пустоши на голой плеши, которой заканчивалась дорога, возле ржавых железнодорожных путей стояли две черные иномарки с тлеющими фарами, а рядом прохаживались и разминались с сигаретными огоньками у лиц мутные фигуры. Кажется, их было десять.
– На два больше, чем нас, – проворчал Каленый, ставя джип на нейтралку.
Братки начали выходить из машин.
Две шеренги по традиции медленно и вальяжно приблизились друг к другу.
Выступивший из середины навстречу Толяну долговязый тип с рассеченной губой и цепью поверх синей рубахи заговорил первым.
– Чего звал? Не спится?
– У Директора к тебе разговор есть, – вяло промолвил Толян. – Свидеться хочет. На ковер приглашает.
– А че мне его ковры портить? – высокомерно улыбнулся Север. – Давай тут все обсудим. У вас ко мне предъява?
– Предъява. От чужого откусываешь. Не по понятиям жить стал!
– Хм!
– Рейс Москва-Караганда. Спецгруз: сорок три контейнера. Что с десятью?
– Местным отступной заплатить пришлось. После этого дела… Директор в курсе должен быть.
– Он в курсе. Только вот новость дошла: ты на махамбетовцев как работал, так и продолжаешь работать. На двух стульях усидеть хочешь? Где товар?
– Это кто ж тебе такое сказал? – оскалился Север.
– Гарик твой. Которого ты в Каме утопить хотел.
– Хех! Ты это… хорош гнать! Кого ты слушаешь-то вообще?
– А ты че такой дерзкий?
Толян как бы невзначай резко взмахнул рукой.
Со стороны завода щелкнул снайперский выстрел. Стоявший с краю молодой по прозвищу Серый охнул и начал оседать, хватаясь за живот.
Север и его кодла разом, словно по команде, выхватили пистолеты, готовые изрешетить Толяна и всех, кто с ним приехал. Они явно ждали этого выстрела. Через долю секунды их пальцы уже вдавили бы курки, но именно этой доли секунды хватило Толяну и его друзьям, чтобы взять недругов на мушку. Исход сражения был предрешен до его начала.
– Стволы в землю, гниды! – взревел Толян.
Наступило оцепенение.
Север, как затравленный волк бегал глазами по вражеской шеренге, останавливая взгляд то на дробовике в руках Карима, то на коротком спецназовском «Вихре» в руках незнакомого здоровяка.
Перевес был не в пользу напавших. К тому же ярко зажженные фары джипов били прямо в глаза, мешая сосредоточиться.
– Вы че, фраерки, еще не въехали? – Север усилием воли заставил себя презрительно усмехнуться. – У нас там снайпер сидит! Через пару секунд вы все деревянные бушлаты наденете!
Он злорадно поглядел на корчившегося в агонии Серого, который почему-то уже не корчился и не истекал кровью, а преспокойно сидел на земле, подняв руку с пистолетом.
– Твой снайперок в котельной с открученной башкой лежит, – сухо объявил Каленый.
У Севера екнул кадык, глаза испуганно заморгали, как у перетрусившего подростка.
– Стволы в землю! Или кишок не соберете! – прорычал Толян.
Одно за другим черные дула медленно поползли вниз, боясь все же опуститься до конца.
– Амба! – довольно осклабился Толян, выхватывая зубами сигарету из пачки. – А теперь колись, сука! Откуда борзоты набрался? Кому надо? Чья затея?
– Махамбетова, – выдохнул Север.
– Да неужто! Старик умом двинулся, да?
– Н-не знаю. Он мне сказал…
– По чесноку ответишь – не убью.
– А, сука… м-мать… Булат!
– Хм! Булат?
– Хотел Директора с казахами стравить! Ты ж его любимчик. Я б тебя грохнул, а все стрелки на Тимурыча. Аванс отвалил щедрый. Нам-то один хрен, что вы, что степняки – от кого пулю в спину получать!
– Со снайпером сам придумал?
– Да.
– Дурак! Пулемет бы лучше взял.
Толян сплюнул Северу под ноги.
– Бог видит, Толян, не хотел я твоей смерти! Сам ты до этого дерьма довел!
– Короче, чтоб через два дня деньги за груз были у Директора. А нет – будем с тобой разговаривать по-другому. Понял?
– М-м…
– Исчезни!
Север с опустошенным видом начал поворачиваться к машинам.
– Погодь! – улыбнулся Толян. – Щас фейерверк будет.
Каленый достал мобильник и что-то мягко сказал по нему загадочным полушепотом.
Со стороны завода щелкнуло. Взорвалась шина одной из иномарок. Щелк! Вторая. Щелк! Треснули стекла.
Когда обе машины пришли в жалкий вид, Толян бросил Северу в лицо рублевую монету.
– На автобус!
Север, стиснув зубы, зашелся бессильной витиеватой матерщиной.
– А все-таки, шеф, как ты узнал про западню? – спрашивал Сашок, когда они мчались в кабак праздновать победу.
– Я те сто раз уже рассказывал!
– Оно-то понятно! А главный источник?
– Это только я и Директор знаем, понял?
– По-онял…
Толян подумал, что надо будет попросить болвана состряпать какую-нибудь безукоризненно убедительную ложь.
«Как бы Директор не заподозрил чего…»
Он закрыл глаза под тихий бархатный баритон Круга. Впервые за долгое время у него было право не думать ни о чем.
Последний росс
– Не-ет, не согласен я с вами. Ра-ди-каль-но! – говорил Борис Генрихович, опять неумело забрасывая удочку. – Россия, которую вы рисуете… Слушайте, ну вы же знаете, что тот же Пушкин для публикации писал одно, а в переписках своих личных совсем другое. Вы вспомните его строки: «И нежно чуждые народы возлюбил! И мудро свой возненавидел!» Мудро! И это писалось, когда, как нам сейчас кажется, Россия пребывала на пике своего процветания и могущества. Ненавидеть ее было мудро! С чего бы?
– Для меня русофобия Александра Сергеевича не секрет, – брезгливо промолвил Аркадий Романович, скорбно глядя на искрящуюся рябь. – Пушкин и не такое писал. Особенно, когда страдал желудком в ссылке.
– Вот, вот! Любой, кто тогда жил и мыслил, видел, на каких ничтожных ниточках держится все это хваленое благополучие.
– И что же для вас Россия, уважаемый Борис Генрихович? – Аркадий Романович с высокомерной заинтересованностью поднял свои ястребиные брови.
– Все просто. Мы гибрид Европы и Африки. Народ, ставший жертвой тяжелейшего климата и огромной территории, в которую вцепился и с которой не знает, что делать.
– Да-с… И правда, как все просто!
Борис Генрихович снизу вверх глядел на статного, широкоплечего человека лет сорока с холодными глазами и светло-русыми усами на бледном истинно офицерском породистом лице.
«Куда меня несет?» – подумал Борис Генрихович, чувствуя, что все равно уже не остановится.
– Стало быть, по-вашему, Россия – это нечто уродливое, косное, беспутное и несамодостаточное.
Эта и ещё 2 книги за 399 ₽