Подсказчик

7

Ее обязательно вернут домой.

С этим невысказанным обещанием они забрали тело девочки.

Справедливость будет восстановлена.

После самоубийства Бермана это обязательство нелегко выполнить, но они все равно попробуют.

Теперь труп находится у них, в Институте судебной медицины.

Доктор Чан поправил свисающий с потолка микрофон, чтобы он располагался перпендикулярно стальному столу морга. Затем включил запись.

Вооружившись скальпелем, он прежде всего провел им по пластиковому мешку, прочертив очень точную прямую линию. Затем аккуратно отложил хирургический инструмент и двумя пальцами ухватил края разреза.

Единственным источником света в помещении была слепящая лампочка над операционным столом. Все остальное было погружено во тьму. И в этой темной бездне были только Горан и Мила. Больше никто из группы не счел нужным присутствовать на церемонии.

Судебный медик и двое приглашенных были в стерильных халатах, перчатках и масках, дабы избежать заражения.

С помощью солевого раствора Чан начал медленно раздвигать края мешка, освобождая тело от плотно облепившего его пластика. Потихоньку, очень аккуратно и терпеливо.

Постепенно тело открылось. Мила разглядела юбочку из зеленого вельвета, белую блузку и вязаный жилет. Потом показался фланелевый блейзер.

Чан приступил к работе, и взору представали все новые детали. Патологоанатом дошел до грудного отдела на уровне отсутствующей руки. Блейзер, однако, не был перепачкан в крови. Руку отпилили на уровне левого плеча; в том месте торчал обрубок.

– Он убил ее не в этой одежде. А потом уже переодел труп, – пояснил Чан.

Это «потом уже» эхом пронеслось по темной комнате, словно брошенный в пропасть камень, отскакивающий от стенок бездонного колодца.

Чан обнажил правую руку девочки. На запястье был браслет с подвешенным брелоком в виде маленького ключика.

Добравшись до шеи, судмедэксперт на миг прервался, чтобы утереть пот со лба небольшим полотенцем. Мила только теперь заметила у него испарину. Он дошел до самого сложного места и опасается, что, отлепляя пластик от лица, повредит эпидермис.

Ей уже приходилось присутствовать на вскрытиях. Обычно судебные медики не слишком церемонятся с трупами: запросто разрезают их и зашивают. Но тут она поняла: Чан хочет, чтобы родители в последний раз увидели свою девочку в наилучшей форме, и потому осторожничает. Это вызвало в ней уважение к Чану.

Наконец, спустя несколько бесконечных минут, врач ухитрился полностью освободить лицо от черного мешка. Мила увидела ее и сразу узнала.

Дебби Гордон. Двенадцать лет. Первая жертва.

Широко открытые глаза. Разинутый рот. Она как будто отчаянно пытается что-то сказать.

Волосы сколоты заколкой в виде белой лилии. Он к тому же причесал ее. «Какая нелепость!» – подумала Мила. Ему проще проявить сочувствие к трупу, чем к живой девочке! Но потом она решила, что причина такой заботы совсем иная.

Он приукрасил ее для нас!

Догадка привела ее в ярость. Но она также поняла, что этот посыл предназначен не ей, а кому-то другому. Ведь скоро она должна будет выйти из этой тьмы на свет и сообщить и без того убитым горем родителям, что жизнь их в самом деле окончена.

Доктор Чан обменялся взглядом с Гораном. Пришло время установить, с каким типом убийцы они столкнулись. Был ли его интерес к этому существу обобщенным или зверски направленным. Иными словами, имело ли место насилие сексуального характера.

С одной стороны, все в этой комнате надеялись, что судьба избавила бедняжку хотя бы от этого надругательства, а с другой – рассчитывали, что насилие все-таки было, ведь в этом случае убийца, возможно, оставил биоматериал, по которому его можно будет опознать.

Есть точная процедура, касающаяся случаев возможного изнасилования. И Чан, не видя причин обходить ее, начал с анамнеза, который состоит в поиске и воссоздании способа агрессии, коль скоро нет возможности установить факты на основании показаний потерпевшей.

Следующим этапом был общий осмотр. Оценка физического состояния, сопряженная с фотодокументированием, описание внешнего вида и внутренних повреждений, которые могли бы помочь обнаружить следы борьбы и сопротивления.

Обычно осмотр начинается с описи предметов одежды. Затем переходят к поиску подозрительных пятен на одежде, а также волокон, волос, пленок. И наконец, приступают к так называемым подногтевым соскобам, то есть к извлечению острым предметом вроде зубочистки остатков кожи убийцы из-под ногтей жертвы (в случае самозащиты) или земли и различных волокон для определения места убийства.

Результат и на сей раз оказался отрицательным. Состояние трупа, если не считать ампутации конечности, было превосходным, а ее одежда – совершенно чистой.

Как будто тело вымыли, прежде чем засунуть в мешок.

Третий, наиболее глубоко проникающий в ткани этап, сводился к гинекологической процедуре.

Чан взял кольпоскоп и вначале осмотрел внутреннюю поверхность бедер на предмет пятен крови, следов спермы и других выделений насильника. Потом придвинул металлический поднос и набор для вагинального исследования из двух тампонов: один – для соскоба, другой – для мазка. Он приготовил два покровных стекла: на первое нанес полоску соскоба, второе оставил сушиться на воздухе.

Мила знала, что эти стекла послужат для возможной генетической типизации убийцы.

И последний этап, самый жестокий. Доктор Чан согнул заднюю часть стального стола, приподнял ноги девочки двумя опорами, а сам примостился на табурете и, глядя в увеличительное стекло, оборудованное специальной ультрафиолетовой лампой, стал выискивать внутренние ссадины.

Спустя несколько минут он повернул голову к Горану и Миле и вынес хладнокровный приговор:

– Он ее не тронул.

Мила кивнула и, перед тем как выйти из операционной, склонилась над телом Дебби и сняла с запястья браслет с маленьким ключиком. Эта вещичка и сообщение о том, что девочка не была изнасилована, станут единственным утешением, которое она может предложить супругам Гордон.

Едва отойдя от Чана и Горана, Мила почувствовала неодолимое желание снять стерильный халат. Она ощущала себя грязной с ног до головы. Заглянув в раздевалку, она остановилась перед большой фаянсовой раковиной, открыла горячую воду, подставила руки под струю и стала отчаянно оттирать их.

Отмываясь с необъяснимой яростью, она подняла глаза к висевшему перед ней зеркалу. Ей показалось, она видит маленькую Дебби, которая вошла в раздевалку в зеленой юбочке, синем блейзере, с заколкой в волосах и, опершись на единственную оставшуюся у нее руку, села на скамейку у стены. Так она сидела и смотрела на Милу, болтая ногами. Потом стала открывать и закрывать рот, как бы разговаривая с ней. Но так ничего и не произнесла. А Миле так хотелось расспросить ее о названой сестре. О той, что пока была для всех девочкой номер шесть.

Потом галлюцинация рассеялась.

Вода из крана все лилась. К потолку широкими волнами поднимался пар, покрыв почти всю поверхность зеркала.

И только тогда Мила ощутила боль.

Она опустила глаза, инстинктивно отдернула руки от струи горячей воды. Кожа на тыльной стороне ладоней покраснела, а на пальцах уже вздулись волдыри. Мила тут же обмотала их полотенцем и направилась к аптечке искать бинты.

Никто не должен знать о том, что с ней случилось.

Открыв глаза, она первым делом вспомнила про обожженные руки и рывком села, резко вернувшись к реальности. Перед глазами был шкаф с треснутым зеркалом, слева от него комод и окно с опущенными жалюзи, сквозь которые тем не менее просачивался сизоватый свет. Мила уснула одетая, так как одеяло и простыни в номере убогого мотеля были все в пятнах.

Отчего она проснулась? Может быть, кто-то стучал. Или ей это приснилось?

Стук повторился. Она встала и подошла к двери, чуть приоткрыв ее.

– Кто здесь? – задала она глупый вопрос, глядя на улыбающуюся физиономию Бориса.

– Я за тобой. Через час начинаем обыск в доме Бермана. Остальные нас ждут. А я захватил тебе завтрак. – Он помахал у нее перед носом бумажным пакетом, в котором, по всей вероятности, были кофе и круассан.

Мила быстро оглядела себя. Вид не слишком презентабельный, но, может, это и к лучшему, а то у коллеги гормоны не к месту разыгрались. Она пригласила его войти.

Борис шагнул в комнату, озадаченно осмотрелся, а Мила подошла к раковине в углу ополоснуть лицо и главным образом спрятать забинтованные руки.

– Тут стало даже хуже, чем было на моей памяти. – Он понюхал воздух. – И запах тот же.

– Это средство от насекомых.

– Когда я оказался в команде, то целый месяц искал квартиру. А ты знаешь, что здесь одним ключом открываются все номера? Клиенты имеют обыкновение уезжать, не заплатив, и хозяин уже устал менять замки. Так что ночью ты лучше передвинь комод к двери.

Мила поглядела на него в зеркало над раковиной.

– Спасибо за совет.

– Нет, серьезно. Я могу помочь, если хочешь переселиться куда-нибудь поприличнее.

Мила вопросительно приподняла бровь:

– Уж не к себе ли приглашаешь, спецагент?

Он смутился и поспешил оправдаться:

– Да нет, я просто могу поспрашивать у знакомых: может, кто готов потесниться.

– Я не собираюсь задерживаться надолго, – пожала плечами Мила.

Она вытерла лицо полотенцем и нацелилась на принесенный им пакет. Забрав его из рук Бориса, она уселась на кровать, скрестив ноги, и заглянула внутрь.

Кофе и круассан, как она и ожидала.

Бориса удивил и этот жест, и ее перебинтованные руки. Но он ничего не сказал, а лишь робко поинтересовался:

– Голодная?

Она ответила с набитым ртом:

– Два дня ничего не ела. Если б не ты, я бы сейчас вряд ли нашла в себе силы переступить порог.

Мила знала, что не должна говорить такие вещи: звучало слишком ободряюще. Но она не нашла иного способа поблагодарить его, к тому же действительно проголодалась. На лице Бориса засияла торжествующая улыбка.

– Ну и как тебе у нас? – спросил он.

– Я неприхотлива, так что все нормально.

«Если не считать твоей подруги Сары Розы, которая меня практически ненавидит», – но этого Мила вслух не сказала.

– Я в восторге от твоей догадки насчет кровных сестер.

– Мне просто повезло. Я порылась в детских воспоминаниях. Наверняка и ты делал глупости в двенадцать лет, не так ли?

Он растерянно и безуспешно думал, что ответить, и Мила опередила его улыбкой:

– Шучу, Борис.

– Ну конечно, – отозвался он, покраснев.

Мила доела последний кусок, облизала пальцы и набросилась на второй круассан в пакете, который Борис принес для себя, однако при виде такого аппетита протестовать не решился.

– Скажи мне вот что, Борис… почему вы назвали его Альбертом?

– Это любопытная история. – Он без стеснения сел рядом с ней и начал рассказывать: – Пять лет назад мы столкнулись с очень странным случаем. Серийный убийца похищал женщин, насиловал, душил и подбрасывал нам трупы без правой ступни…

– Без правой ступни?

– Именно! Никто не мог понять, почему этот аккуратист и чистюля не оставляет следов, кроме вот этой ампутации. А удары, сукин сын, наносит непредсказуемо. В общем, нашли мы уже пять трупов и все никак не могли его поймать. И тут у доктора Гавилы возникла идея…

Мила прикончила второй круассан и принялась за кофе.

– Что за идея?

– Он велел нам искать в архивах все дела, даже самые нелепые или банальные, где фигурировали ступни.

Мила озадаченно уставилась на него.

Потом высыпала в стаканчик три пакетика сахара. Борис это заметил, поморщился, хотел было как-то отреагировать, но предпочел не прерывать рассказ.

– Мне тоже вначале это показалось абсурдом. Но что делать – мы стали рыться в делах и наткнулись на воровство женских туфель, выставленных перед обувными магазинами. Выставляют всего одну туфлю каждого размера и каждой модели, ну, чтоб не воровали, и обычно правую, чтобы покупателям было легче примерить.

Мила застыла со стаканчиком кофе в руке – так поразила ее эта интуиция сыщика.

– Вы стали караулить в обувных магазинах и поймали вора?

– Альберта Финли. Инженера тридцати восьми лет, женатого, отца двоих малолетних детей. У него был загородный дом и фургон для путешествий.

– Обычный человек.

– В гараже мы обнаружили морозилку, и там были аккуратно завернутые в целлофан пять правых женских ступней. Он для развлечения обувал их в украденные туфли. Своеобразное наваждение фетишиста.

– Правая нога, левая рука. Поэтому и Альберт!

– Ну да, – кивнул Борис и в знак одобрения положил ей руку на плечо.

Мила резко стряхнула ее и поднялась. Молодой полицейский обиженно нахмурился.

– Извини, – сказала Мила.

– Без проблем.

Это было не так, и Мила ему не поверила. Но решила притвориться, что верит. Она снова повернулась к раковине. «Я мигом соберусь, и поедем».

Борис поднялся и пошел к двери:

– Не торопись. Я подожду тебя в машине.

Она проводила его взглядом и посмотрелась в зеркало.

– О господи, когда же это кончится? – спросила она себя. – Когда я снова смогу терпеть чьи-то прикосновения?

За весь путь к дому Бермана они не обменялись ни словом. Сев в машину, Мила обнаружила включенное радио как намек на путешествие без всякого общения. Борис обиделся, и, возможно, у нее в группе появился еще один враг.

Добрались они чуть меньше чем за полтора часа. Жилище Александра Бермана оказалось загородным домиком, утопающим в зелени тихого предместья.

Улица была перекрыта. За ограждением толпились любопытные – соседи и журналисты. Взглянув на них, Мила подумала: ну все, началось! В дороге она слышала по радио новости о том, что найден труп маленькой Дебби; упомянули также имя Бермана.

Мотив этой медийной эйфории простой: сейчас они зубами вцепятся в этот сюжет и в мгновение ока не оставят камня на камне от жизни Бермана. Его самоубийство равнозначно признанию вины. Поэтому СМИ изо всех сил станут отстаивать свою версию. Они без малейших сомнений уверены в роли этого монстра, и подобное единодушие – их главный довод. Они подвергнут его расчленению так же, как он предположительно поступил со своими малолетними жертвами, и даже не заметят иронии в этой параллели. Они выльют литры крови, дабы новость на первую полосу выглядела аппетитнее. Прочь сдержанность и беспристрастие! А если кто-то посмеет усомниться, они мгновенно выставят свое вечное «право хроники», прикрывая таким образом собственное оголтелое бесстыдство.

Выйдя из машины, Мила протолкалась сквозь толпу репортеров и зевак, вошла за ограждение, поставленное силами правопорядка, и направилась к подъездной аллее, ведущей к дому. Несмотря на быстрый шаг, ей не удалось уклониться от слепящих вспышек. На подходе она поймала взгляд Горана, стоявшего у окна. И вдруг ощутила абсурдное чувство вины за то, что он видел, как она подъехала с Борисом, после чего сразу же обругала себя дурой.

Но Горан уже снова смотрел внутрь дома, порог которого через минуту переступила Мила.

Стерн и Сара Роза с помощью других сыщиков уже развернули оживленную деятельность – сновали взад-вперед по дому, как деловитые муравьи. Они успели все перевернуть вверх дном: просеять ящики через частое сито, обшарить стены, обнюхать каждый угол в поисках улик, которые позволили бы прояснить дело.

И вновь Мила не смогла подключиться к обыску: Сара Роза бросила ей прямо в лицо, что она не более чем наблюдатель и на большее права не имеет. И Мила стала осматриваться, держа руки в карманах, чтобы не давать объяснений по поводу забинтованных рук.

Ее внимание привлекли фотографии.

В элегантных ореховых и серебряных рамках повсюду стояли и висели десятки снимков, представляя счастливые моменты жизни Бермана и его жены. Жизни, которая была уже далека и казалась невозможной. Они много путешествовали, отметила Мила. В каких только краях не побывали! Но, по мере приближения к настоящему времени, по мере старения, выражение их лиц изменялось. Что-то стоит за этими снимками, это несомненно. Но что – она пока не поняла. При входе в дом ее охватило странное ощущение, которое теперь, кажется, стало проясняться.

Чье-то присутствие.

Среди сновавших по дому агентов обнаружилась еще одна наблюдательница. Мила узнала ее по фотографиям: Вероника Берман, жена предполагаемого убийцы. Она тут же поняла, что эта женщина с характером. Она держалась с гордым достоинством, в то время как чужие люди рылись без спросу в ее вещах, бесцеремонно нарушая их личный характер и святость воспоминаний. В ней не было смирения, лишь молчаливое согласие. Она выразила старшему инспектору Рошу свою готовность сотрудничать, хотя и утверждала, что все эти чудовищные обвинения против ее мужа беспочвенны.

Мила долго наблюдала за ней, пока нечто другое неожиданно не отвлекло ее внимание.

Коллекция забальзамированных бабочек, занимавшая целую стену.

Они хранились в стеклянных рамках. Были среди них и странные, и совершенно изумительные экземпляры. Под каждой вывешена медная табличка с выгравированным именем и местом обитания. Самые великолепные происходили из Африки и Японии.

– Они так прекрасны, потому что мертвы.

Это сказал подошедший Горан, который стал рассматривать стену вместе с ней. Сегодня на нем был черный пуловер и вигоневые брюки. Воротничок рубашки с одной стороны выглядывал из выреза пуловера.

– Перед такой картиной мы забываем главное и очевидное. Эти бабочки больше не взлетят.

– Это неестественно, – согласилась Мила. – Но так завораживает.

– Именно так действует смерть на отдельных личностей. Отсюда и серийные убийцы.

Горан сделал почти незаметный жест, но его было довольно, чтобы вся группа мгновенно собралась вокруг него. Признак того, что, несмотря на занятость, они не упускали его из виду, ожидая, когда он что-нибудь скажет или сделает.

Мила в очередной раз убедилась в том, как верит группа в его проницательность. Горан – их вожак. Это очень странно, поскольку он ведь не полицейский, а «фараоны» (по крайней мере, в ее кругу) неохотно доверяют гражданским лицам. Было бы верней называть группу «командой Гавилы», нежели «командой Роша», который обычно уклоняется от личного присутствия. Он появится, когда сыщики нароют классические, неопровержимые доказательства и окончательно пригвоздят Бермана.

Стерн, Борис и Роза окружили доктора согласно привычной схеме, в которой каждому отведено свое место. Мила осталась на шаг позади: чтобы опять не нарваться на исключение, исключила себя сама.

Горан заговорил тихо, задавая тон остальным, – видимо, не хотел волновать Веронику Берман.

– Ну и что мы имеем?

Вместо ответа Стерн первым помотал головой:

– В доме нет ничего, что могло бы увязать Бермана с девочками.

– Жена явно не в курсе. Я задал ей несколько вопросов, и непохоже, что она лжет, – добавил Борис.

– Наши прочесывают сад с собаками, обученными на поиск трупов, – сказала Роза. – Но пока безрезультатно.

– Необходимо восстановить все перемещения Бермана за последние шесть недель.

Все закивали в ответ на эти слова Горана, хотя и понимали, что это практически невозможно.

– Стерн, что еще?

– На банковском счете ничего необычного. Самым значительным расходом Бермана за последний год была оплата искусственного оплодотворения жены, что обошлось ему в кругленькую сумму.

Слушая Стерна, Мила смогла ухватить ощущение, ускользнувшее от нее, когда она разглядывала фотографии. Она ошиблась: дело не в присутствии, как она предположила вначале.

Дело в отсутствии.

В этом доме, обставленном дорогой, но безликой мебелью, чувствуется отсутствие ребенка и уверенность супругов в том, что им суждено доживать свой век одним. Поэтому упомянутое Стерном искусственное оплодотворение выглядит парадоксом в сравнении с атмосферой, обитатели которой давно уже не ждут такого Божьего дара, как дитя.

В заключение Стерн набросал краткий портрет Бермана в быту:

– Наркотики не употреблял, не пил и не курил. Имел абонемент в спортзал и видеотеку, где брал только документальные фильмы о насекомых. Посещал лютеранскую церковь неподалеку, два раза в месяц дежурил в местном хосписе.

– Святой, да и только! – съязвил Борис.

Горан оглянулся на Веронику – не слышала ли она последней реплики, – потом обратился к Розе:

– А у тебя что?

– Я отсканировала жесткие диски – дома и в офисе – и запустила программу восстановления удаленных файлов. Но тут тоже ничего интересного. Только работа, работа, работа. Этот тип был зациклен на работе.

Мила заметила, что Горан внезапно отвлекся. Длилось это недолго: он тут же снова сосредоточился на разговоре:

– Из Интернета что-нибудь выудила?

– Я связалась с его провайдером и получила список сайтов, которые он посещал последние полгода. Но и там пусто. Он интересовался сайтами о природе, путешествиях, животных. Через Интернет он приобретал антиквариат и коллекционных бабочек.

Роза умолкла. Горан скрестил руки на груди и обвел взглядом своих сотрудников. Поглядел он и на Милу, отчего она наконец-то ощутила свою причастность происходящему.

– Ну и что вы об этом думаете? – спросил доктор.

– Прямо глаза слепит, – мгновенно отозвался Борис и подчеркнул свои ощущения, прикрыв глаза рукой. – Уж больно чистенький.

Все опять кивнули в знак согласия.

Мила не поняла, на что он намекает, но переспрашивать не стала. Горан провел рукой по лбу и потер усталые глаза. На лице его опять появилось выражение той самой задумчивости. Какая-то мысль на секунду-другую уводила его от всех, но почему-то криминалист отодвигал ее в сторону.

– Каково первое правило разработки подозреваемого?

– У всех есть свои секреты, – торжественно изрек Борис.

– Именно, – подхватил Горан. – У всех свои слабости, и нет человека, который хотя бы раз в жизни им не поддался. У каждого из нас есть малый или большой секрет, в котором невозможно признаться. Но оглянитесь вокруг: этот человек был образцом семьянина, верующего, труженика. – Горан перечислял, разгибая пальцы. – Филантроп, следит за здоровьем, берет напрокат документальные фильмы, не имеет пороков, коллекционирует бабочек. Похож он на реального человека?

Ответ на сей раз был очевиден. Нет, не похож.

– Откуда у подобного персонажа труп девочки в багажнике?

– Он собирался уничтожить улики, – высказался Стерн.

Горан развил его мысль:

– Он ослепил нас своей образцовостью, чтобы мы не искали в других местах. А где мы с вами еще не искали?

– Так что же мы должны делать? – спросила Роза.

– Начнем сначала. Ответ находится среди всего, что вы пересмотрели. Надо опять просеять весь материал через сито, снять с него блестящий налет. Не дайте себя обмануть образцовой жизнью: этот блеск нужен только для того, чтобы отвлечь нас и запутать. И еще вам надо…

Горан опять потерял нить. Сосредоточил внимание на чем-то другом. На сей раз это заметили все. Какая-то мысль крепла у него в голове.

Мила проследила за его взглядом, блуждавшим по комнате. Он не просто пребывает в пустоте, нет, он явно что-то рассматривает.

И тут Гавила громко спросил:

– Кто-нибудь прослушал автоответчик?

Все застыли, уставившись на аппарат, который красным глазком подмигивал присутствующим, и мгновенно почувствовали себя виноватыми: как же они могли такое забыть? Горан, не придавая значения их растерянности, шагнул вперед и просто нажал кнопку воспроизведения.

Из аппарата донеслись слова покойника.

Александр Берман в последний раз вошел в свой дом.

– Э-э… Это я… Э-э… У меня мало времени… Но я все равно хочу тебе сказать, что сожалею… Обо всем сожалею… Надо было раньше сказать, но я не решался… Прости, если можешь. Это я во всем виноват…

Сообщение прервалось, в комнате воцарилась мертвая тишина. Все взгляды, как и следовало ожидать, устремились на Веронику Берман, бесстрастную, словно статуя.

Только Горан Гавила не замер в неподвижности. Он подошел к госпоже Берман, приобнял ее за плечи и передал на руки женщине-полицейскому, которая отвела ее в другую комнату.

Потом Стерн, опомнившись, высказался за всех:

– Ну что, господа, судя по всему, у нас есть признание.