Морской волк

Глава XXIV

То, что произошло затем на «Призраке» в течение ближайших сорока часов после того момента, как я открыл, что влюблен в Мод Брюстер, я считаю самыми яркими событиями в моей жизни. Я, проживший всю свою жизнь в спокойной обстановке и теперь в тридцать пять лет попавший в полосу самых нелепых приключений, никогда не мог себе представить, чтобы в сорок часов можно было пережить столько волнений. И мне кажется, что голос некоторой гордости, который шепчет мне, что я вел себя тогда не совсем плохо, говорит правду.

Началось с того, что за обедом Волк Ларсен сообщил охотникам о перемене в нашем обиходе: они будут впредь обедать отдельно, у себя в каюте. Это была неслыханная вещь на промысловой шхуне, где охотники, согласно обычаю, приравниваются к офицерам. Ларсен не сообщил, почему изменяется порядок, но его мотивы были ясны. Хорнер и Смок позволили себе ухаживать за Мод Брюстер. Это было только смешно, нисколько не оскорбительно для нее, но, очевидно, ему не понравилось.

Распоряжение было встречено гробовым молчанием, хотя остальные четверо многозначительно посмотрели на двоих, бывших причиною изгнания. Джок Хорнер, человек спокойный, ничем не выказал своего недовольства, но Смок побагровел и хотел было заговорить. Волк Ларсен вызывающе посмотрел на него стальным взглядом. Смок закрыл рот и не сказал ни слова.

– Вы хотели что-то сказать? – грозно спросил Ларсен.

Это был вызов, но Смок отказался принять его.

– О чем? – спросил он с таким невинным видом, что даже Волк Ларсен сразу не нашелся, а остальные улыбнулись.

– Так, ни о чем! – проворчал Волк Ларсен. – Я думал, что вы хотите получить пинка.

– За что? – так же невозмутимо спросил Смок.

Теперь товарищи Смока смеялись уже открыто. Я не сомневаюсь, что капитан уложил бы Смока на месте и пролилась бы кровь, если бы здесь не присутствовала Мод Брюстер. Да и Смока сдержало ее присутствие. Он был достаточно благоразумен и осторожен, чтобы не разжигать гнева Волка Ларсена в такую минуту, когда этот гнев мог бы вылиться в более резкие формы, чем простые слова. Но я все же боялся, что вот-вот разразится гроза, как вдруг сверху донесся крик рулевого, который спас положение.

– Виден дым! – кричал рулевой через открытую дверь в кают-компанию.

– В каком направлении? – крикнул ему Волк Ларсен.

– С кормы, сэр!

– Не русское ли судно? – высказал предположение Латимер.

Его слова вызвали тревогу на лицах других охотников. Русское судно могло быть только военным крейсером, а охотники отлично знали, что мы находились недалеко от запретной полосы: Волк Ларсен был известным браконьером^[57]. Все глаза устремились на него.

– Ерунда! – воскликнул он со смехом. – На этот раз, Смок, вам не придется попасть в соляные копи. Но вот что я хочу предложить вам: я ставлю пять против одного, что это «Македония».

Никто не принял его пари, и он продолжал:

– Если это так, то ставлю десять против одного, что нам не избежать хлопот.

– Нет, благодарю вас, – ответил Латимер. – Я не возражаю против проигрыша, но не хотел бы проигрывать наверняка. Еще ни разу не случалось, чтобы дело обошлось благополучно при вашей встрече в море с братцем. Ставлю двадцать против одного, что и теперь произойдет то же.

Все усмехнулись, в том числе и сам Волк Ларсен, и обед прошел гладко благодаря мне, потому что все остальное время он возмутительно издевался надо мной, то вышучивая меня, то принимая покровительственный тон, заставлявший меня задыхаться от сдерживаемого гнева. Но я знал, что ради Мод Брюстер я должен сдержать себя, за что и получил награду, когда глаза наши встретились на секунду. Ее взгляд яснее слов сказал мне: «Бодритесь! Не падайте духом!»

Прямо из-за стола мы все вышли на палубу, так как в нашей монотонной жизни среди моря каждый пароход был развлечением, а уверенность, что это должна быть именно «Македония» с братом Волка Ларсена, прозванным Смерть Ларсен, усиливала наше любопытство. Море постепенно утихало, так что можно было спустить после обеда лодки и начать охоту. Она обещала быть удачной. С самого рассвета мы не встретили ни единого котика, а теперь натолкнулись на целое стадо.

Дым виднелся в нескольких милях позади нас, но, пока мы спускали лодки, он опередил нас. Лодки рассеялись по океану и взяли курс на север. Мы видели, как они то и дело убирали паруса, затем раздавались ружейные залпы, и паруса ставились опять. Котики шли большим стадом; ветер совершенно стих, и все предвещало богатую добычу. Когда мы опередили последнюю нашу лодку, мы увидели, что океан точно ковром покрыт спавшими котиками. Они были всюду вокруг нас, и я никогда еще не видел такой их массы. Они по двое, по трое и целыми группами, вытянувшись во всю свою длину на поверхности моря, сладко спали как ленивые щенята.

Пароход был теперь хорошо виден. Это действительно была «Македония», я прочитал ее название в бинокль. Волк Ларсен злобно смотрел на судно, а Мод Брюстер была охвачена любопытством.

– А где же беда, которую вы предсказывали, капитан Ларсен? – весело спросила она.

Он взглянул на нее, и его лицо на миг смягчилось.

– А вы чего же ожидали? – спросил он. – Что они возьмут нас на абордаж и перережут нам глотки?

– Да, чего-нибудь в этом роде, – созналась она. – Обычаи охотников на котиков так новы и странны для меня, что я готова ожидать всего, чего угодно.

Он кивнул.

– Вы правы, – сказал он. – Ошибка только в том, что вы не ожидали самого худшего.

– Как? Что может быть хуже того, если нам станут резать глотки? – возразила она с наивным и забавным удивлением.

– Когда станут резать кошельки – это будет хуже, – продолжал он. – Так уж создан современный человек, что его жизнеспособность зависит от тех денег, которые у него есть.

– «Кто ворует мой кошелек, тот ничего у меня не ворует», – процитировала она.

– «Кто ворует мой кошелек, тот ворует у меня право на жизнь», – возразил он. – Потому что тот, кто крадет у меня мой хлеб, мясо и постель, подвергает опасности мою жизнь. Кухмистерские и булочные, как вам известно, не вырастают прямо из земли, и когда у человека пуст кошелек, то он обыкновенно умирает, и умирает самым жалким образом, если ему не представится возможность вновь наполнить свой кошелек.

– Но я все еще не вижу, каким именно образом этот пароход может посягать на ваш кошелек!

– Подождите и увидите, – ответил он угрюмо.

Нам не пришлось долго ждать. Отойдя на несколько миль от линии наших лодок, «Македония» стала спускать свои. Мы знали, что у нее четырнадцать лодок против наших пяти (шестой мы лишились вследствие побега Уэйнрайта), и она, став на подветренную сторону к нашей последней лодке, спустила все свои лодки. Маневр «Македонии» испортил нам охоту. Позади нас не было ни одного котика, а впереди нас линия из четырнадцати лодок точно огромная метла сметала находившееся там стадо.

Наши лодки могли охотиться только на пространстве двух или трех миль и скоро вернулись на «Призрак». Ветер упал, океан становился все спокойнее. Такая погода при наличии большого стада могла бы сделать охоту очень удачной; такие счастливые условия охоты бывают очень редко. Гребцы, рулевые и охотники кипели от злобы. Каждый чувствовал себя ограбленным, и со всех лодок неслись ругань и проклятия. Если бы проклятие имело силу, то Смерть Ларсен был бы обречен на верную гибель.

– Будь он проклят навеки, разрази его на месте! – ворчал Луис, убирая парус на своей лодке и сверкая глазами.

– Прислушайтесь к ним, и вам нетрудно будет решить, что больше всего волнует их души, – сказал Волк Ларсен. – Вера? Любовь? Высокие идеалы? Добро? Красота? Справедливость?

– В них оскорблено врожденное человеку чувство права, – сказала Мод Брюстер, присоединяясь к разговору.

Она стояла в нескольких шагах от нас, держась рукой за ванты, мягко покачиваясь в такт легкой качке шхуны. Она не повысила голоса, но меня поразила его ясность и звучность. Как он ласкал мой слух! Боясь выдать себя, я едва смел глядеть на нее. Она была в мальчишеской фуражке, и ее светло-каштановые волосы, собранные в слабый, пушистый узел, на котором отражалось солнце, походили на сияние вокруг нежного овала ее лица. Она была очаровательна и вместе с тем казалась какой-то неземной, бесплотной женщиной, почти святой. Все мое прежнее преклонение перед жизнью возвратилось ко мне при одном взгляде на это дивное воплощение ее, а холодное объяснение смысла жизни, которое делал Волк Ларсен, показалось бледным и смешным.

– Вы сентиментальны, как мистер Ван-Вейден, – сказал он с презрительной улыбкой. – Эти люди разражаются проклятиями только потому, что не исполняются их желания. Вот и все. А чего они желают? Вкусно поесть и мягко поспать на берегу, что возможно только при кругленькой сумме в кармане. Они хотят вина и женщин, разгула и животных удовольствий. Вот и все их высшие стремления, их «идеалы», если хотите. То, что они так ярко проявляют свои чувства, – не особенно трогательное зрелище. Они задеты за живое потому, что затронуты их кошельки: наложить руки на их кошельки, значит, наложить руки на их души.

– Но по вашему поведению мало заметно, что на ваш кошелек наложили руки, – сказала она с улыбкой.

– Ну, это случайно, я веду себя несколько иначе, но мой кошелек очень задет, а значит, задета и душа. Принимая во внимание цены шкурок на лондоском рынке и высчитывая, сколько котиков мы могли бы убить, если бы не подвернулась «Македония», мы должны определить потери «Призрака» в полторы тысячи долларов.

– Вы говорите это так спокойно… – начала она.

– Нет, я не чувствую себя спокойным, – перебил он ее. – Я убил бы этого человека, который грабит меня. Да, да, я знаю, что этот человек мой брат, но это только сантименты! Это не для меня!

Его лицо внезапно изменилось. Голос стал менее резким, и в нем зазвучала искренность.

– Вы, сентиментальные люди, должны быть счастливы, глубоко счастливы, думая, что все на свете хорошо. А находя все хорошим, вы считаете хорошими и себя. Ну, скажите мне вы оба: считаете ли вы меня хорошим человеком?

– На вас приятно смотреть, – отвечал я.

– В вас все задатки, чтобы быть хорошим человеком, – сказала Мод Брюстер.

– Вот ваш ответ! – сердито крикнул он. – Ваши слова – пустой звук для меня. В том, что вы сказали, нет ни ясности, ни остроты, ни определенности. Вашу мысль нельзя ухватить. По правде говоря, это даже и не мысль. Это просто чувство, сантименты, нечто основанное на иллюзии, а вовсе не продукт интеллекта.

Но по мере того, как он говорил, голос его снова сделался мягким, и в нем послышались нотки доверия.

– Знаете, – продолжал он, – я иногда ловлю себя на желании стать таким же, как и вы, быть слепым к фактам жизни, поверить в иллюзии и фантазии. Они лгут, конечно, все лгут, и противны рассудку, но все же рассудок мой говорит мне, что мечтать и жить иллюзиями большее наслаждение, чем жить без иллюзий. А наслаждение, в конце концов, – единственная награда жизни. Без наслаждения жизнь ничего не стоит. Взять на себя труд жить и не получить за это платы – хуже, чем смерть. Кто умеет получать наибольшее количество наслаждений, тот и живет лучше всех, а ваши мечты и фантазии менее нарушают ваш покой и более вознаграждают вас, чем меня мои факты.

В раздумье он медленно покачал головой.

– Я часто сомневаюсь в ценности разума. Мечты дают больше удовлетворения. Эмоциональное наслаждение более наполняет жизнь и более продолжительно, чем интеллектуальное; кроме того, за момент интеллектуального наслаждения платишь разочарованием. За эмоциональным же наслаждением следует только некоторая усталость, которая быстро исчезает. Я завидую вам! Я завидую вам!

Он остановился, и на его губах появилась вдруг одна из его странных насмешливых улыбок.

– Но я завидую вам рассудком, – добавил он, – а не сердцем, заметьте это. Мне диктует это разум. Зависть – продукт интеллекта. Я похож в этом отношении на трезвого человека, который смотрит на пьяницу и, будучи страшно утомлен, жалеет, что он сам не пьян.

– Или на умного человека, – засмеялся я, – который глядит на толпу дураков и тоже желает быть дураком.

– Пожалуй, что и так, – ответил он. – Вы двое – блаженные обанкротившиеся дураки. В вашем бумажнике нет реальных ценностей.

– Однако мы тратим не меньше вас, – вставила Мод Брюстер.

– И даже больше меня, потому что это вам ничего не стоит.

– И потому что мы рассчитываем на вечность, – добавила она.

– Поступая так, вы получаете большую ценность, тратя то, чего у вас нет, чем я, тратя добытое мною в поте лица.

– Тогда почему же вы не перемените основы вашей денежной системы? – спросила она насмешливо.

Он взглянул на нее как будто с надеждой, а затем с грустью ответил:

– Слишком поздно. И хотел бы, да не могу. Мой кошелек набит монетой старой чеканки, а это упрямая вещь. Я никогда не смогу признать какую-нибудь другую монету за настоящую.

Он замолк, и его взгляд, безучастно скользнув по Мод Брюстер, потерялся на поверхности спокойного моря. Его первобытная меланхолия снова ожила в нем. Он довел себя своими размышлениями до хандры, и теперь можно было ждать, что в него вселится бес и станет бунтовать. Я вспомнил Чарли Фэрасета и понял, что мрачность этого человека есть кара, которую каждый материалист несет за свое материалистическое мировоззрение.

Глава XXV

– Вы были на палубе, мистер Ван-Вейден, – обратился ко мне на следующее утро за завтраком Волк Ларсен. – Ну что, какова погода?

– Довольно ясно, – ответил я, поглядев на солнечные лучи, врывавшиеся в кают-компанию через открытый иллюминатор. – Свежий западный ветер, обещающий окрепнуть, если предсказание Луиса оправдается.

Он не без удовольствия кивнул.

– А как туман?

– На севере и северо-западе густая полоса тумана. Он снова кивнул, с еще более удовлетворенным видом.

– А что «Македония»?

– Ее не видно.

Я готов был поклясться, что его лицо сразу омрачилось от этого известия, но почему именно он был так разочарован, я не мог догадаться.

Но скоро я узнал и это.

– Дым! – донесся голос с палубы. И лицо его вдруг прояснилось.

– Отлично! – воскликнул он, выскочил из-за стола и побежал на палубу, туда, где на баке завтракали в своем изгнании охотники.

Мод Брюстер и я почти не прикоснулись к еде и с тревогой глядели друг на друга, прислушиваясь к голосу Волка Ларсена, долетавшему до нас сквозь перегородку. Он говорил долго. Перегородка была слишком толста, и мы не могли расслышать его слов, но они задели охотников за живое, потому что вслед за ними раздались радостные возгласы.

По долетавшим с палубы звукам я догадался, что матросы вызваны наверх и готовятся спускать лодки. Мод Брюстер вышла со мной на палубу, но я оставил ее на мостике у кормы, откуда она могла видеть все и не быть замеченной. Матросы, очевидно, уже знали о том, что им предстояло делать, и энергия, с которой они работали, говорила об их энтузиазме. Охотники толпою высыпали на палубу с ружьями и патронами и, что всего страннее, еще и с винтовками. Винтовки берутся в лодки редко, потому что котики, убитые на далеком расстоянии из винтовок, тонут раньше, чем лодки успевают подойти к ним. Но в этот день каждый из охотников имел при себе винтовку и полный патронташ зарядов. Я заметил, что охотники злорадно ухмылялись каждый раз, как появлялся дымок «Македонии», становившийся все заметнее и поднимавшийся все выше по мере того, как она приближалась к нам.

Все пять лодок были быстро спущены с одного и того же борта, развернулись веером и, как и накануне, взяли курс на север. Я некоторое время с любопытством наблюдал за ними, но в их действиях не было ничего необычайного. Убирали паруса, стреляли в котиков, ставили паруса вновь и вообще делали все то, к чему я уже привык. «Македония» повторила вчерашний маневр, вытянув опять все свои лодки в линию перед нашими, «выметая» море перед нами. Четырнадцать лодок вообще требуют для охоты значительного пространства на океане, и пароход, отрезав путь нашим лодкам, направился на северо-восток и по пути спустил еще несколько лодок.

– В чем дело? – спросил я у Волка Ларсена, не в силах более скрывать свое любопытство.

– Это вас не касается, – ответил он угрюмо. – Не тысячу лет будете ждать, узнаете! А пока молитесь, чтобы дул хороший ветер. Впрочем, извольте, я скажу вам. Я собираюсь полечить своего братца его же собственным лекарством. Одним словом, я хочу ему преподнести свинство сам, и не на один только день, а на весь остаток сезона. Конечно, если повезет.

– А если нет? – задал я вопрос.

– Этого не может быть, – усмехнулся он. – Нам должно повезти, или же мы погибли.

Он стал на руль, а я отправился в свой лазарет на баке, где у меня лежали двое калек – Нильсон был счастлив и весел, потому что его сломанная нога хорошо срасталась, а повар находился в черной меланхолии, и я почувствовал к нему искреннее сострадание. Меня поражало, что он все еще жив и цепляется за жизнь. Ужасные пережитые им муки сделали из его слабого тела какие-то жалкие обломки, точно после кораблекрушения, и все-таки в нем упрямо горела искра жизни.

– С искусственной ногой, – теперь их делают очень хорошо, – вы до конца ваших дней сможете ковылять по палубе, – сказал я ему весело.

Но ответ его был серьезен и даже, я сказал бы, торжественен:

– Я не знаю, о чем вы говорите, мистер Ван-Вейден, – я знаю одно: я буду счастлив только тогда, когда издохнет этот проклятый кровожадный пес. Он не должен пережить меня. Он не имеет права оставаться в живых. Как говорит Священное Писание, «он умрет позорной смертью». А я прибавлю: аминь, и проклятие его душе.

Когда я вернулся на палубу, то увидел, что Волк Ларсен правит одной рукой, а в другой держит бинокль и изучает расположение лодок и, главным образом, маневры «Македонии». Единственной заметной переменой было то, что наши лодки круто повернули к ветру и взяли курс на северо-запад. Однако я не мог понять целесообразность этого маневра, потому что открытое море все еще было загорожено пятью лодками с «Македонии». Они медленно делали диверсию на запад, удаляясь от остальных своих лодок. Наши лодки шли на веслах и под парусами; они быстро приближались к лодкам «Македонии».

Дым с «Македонии» теперь казался туманным пятнышком на северо-восточной части горизонта, самого же судна не было видно. До сих пор мы продвигались вперед не спеша, убрав часть парусов, и раза два на короткое время даже ложились в дрейф. Теперь все изменилось. Все паруса были поставлены, и Волк Ларсен пустил «Призрак» полным ходом. Мы прошли мимо наших лодок и направились к ближайшей лодке враждебной линии.

– Уберите кливер, мистер Ван-Вейден, – скомандовал Ларсен.

Я побежал исполнять приказание, и мы пронеслись мимо лодок в каких-нибудь ста футах. Сидевшие в лодке три человека подозрительно посмотрели на нас. Это были уже бывалые моряки, они знали свою вину и знали Волка Ларсена, хотя бы понаслышке. Я заметил, что у одного охотника, громадного скандинавца, сидевшего на носу, лежала на коленях винтовка. Казалось бы, что место ей было скорее на скамье, чем на коленях. Когда же наша команда поравнялась с ними, Волк Ларсен послал им приветствие рукой и закричал:

– Идите к нам на шхуну поболтать!

Такие посещения очень приняты среди моряков промысловых судов.

«Призрак» описал дугу и повернул к ветру.

– Пожалуйста, останьтесь на палубе, мисс Брюстер, – сказал Волк Ларсен, направляясь навстречу к своим гостям. – И вы тоже, мистер Ван-Вейден.

Лодка убрала парус и пошла рядом с нами. Золотобородый великан-охотник перепрыгнул через борт к нам на палубу. При всем своем богатырском сложении он держался несколько тревожно, сомнение и недоверие ясно читались на его лице. Лицо у него было открытое, и на нем сразу появилось успокоение, как только он убедился, что нас на палубе только двое – Волк Ларсен и я. Затем он многозначительно посмотрел на своих двух товарищей, которые явились к нам вслед за ним. В сущности, ему нечего было бояться. В сравнении с Волком Ларсеном он казался Голиафом^[58]. Ростом он был, вероятно, в шесть футов и восемь или девять дюймов и весил, как я впоследствии узнал, двести сорок фунтов. И при этом совсем не было жира: кости да мускулы.

Когда у входа в кают-компанию Волк Ларсен пригласил его вниз, то на лице у него вновь появилось выражение недоверия. Однако, оглядев своего хозяина, тоже крупного человека, но казавшегося в сравнении с ним карликом, он перестал колебаться и спустился вниз за капитаном. Тем временем два его матроса, как это обыкновенно водится на судах, отправились на бак.

Вдруг из каюты послышался страшный рев, сопровождавшийся звуками яростной борьбы. Это сцепились лев и леопард. Ревел лев. Волк Ларсен был леопардом.

– Вы видите, как священно у нас гостеприимство? – с горечью обратился я к Мод Брюстер.

Она утвердительно кивнула, и я заметил на ее лице признаки той же дурноты, которая мучила меня в первые недели моего пребывания на «Призраке» при виде физического насилия.

– Не лучше ли вам уйти на нос, – посоветовал я, – ну хотя бы в каюту для команды, пока все это кончится?

Она отрицательно покачала головой и грустно посмотрела на меня. Она не испытывала страха, но была ошеломлена этими зверскими нравами.

– Я прошу вас понять, – сказал я, воспользовавшись случаем, – что какую бы роль мне ни пришлось играть в том, что здесь происходит или должно еще произойти, я принужден буду выполнить ее до конца, – я не могу поступить иначе, если только мы с вами хотим спастись. Это очень тяжело для меня, – прибавил я.

– Я понимаю вас, – ответила она каким-то слабым, далеким голосом, и по ее глазам я понял, что она действительно поняла меня.

Доносившиеся снизу крики скоро замолкли. Затем Волк Ларсен вышел на палубу один. На его бронзовом лице горел легкий румянец, но каких-либо других признаков борьбы видно не было.

– Пошлите сюда тех двух людей, мистер Ван-Вейден, – обратился он ко мне.

Я повиновался, и через минуту они стояли перед ним.

– Поднимите вашу лодку сюда, – приказал он им. – Ваш охотник решил остаться на некоторое время и не желает, чтобы она зря колотилась о борт.

Они не решались исполнить его приказание.

– Поднять лодку, говорю я! – повторил он строго. Они медленно принялись за дело.

– Кто знает, – продолжал он ласковым голосом, но с затаенной угрозой, – может быть, вы будете плавать теперь со мной! Так уж лучше давайте будем друзьями. Ну, живо! Смерть Ларсен заставляет вас работать живее, вы это знаете.

Под его командой их движения стали быстрее, и как только лодка была поднята на шхуну, он послал меня на нос, а сам стал у руля и направил «Призрак» ко второй лодке «Македонии».

По пути, пользуясь свободной минутой, я посмотрел на море, желая узнать, что происходит теперь с лодками. Третья лодка «Македонии» была атакована двумя нашими лодками; четвертая – остальными тремя; пятая, сделав поворот, шла на выручку к своим. На широком пространстве шло сражение: слышалась резкая трескотня винтовок; поднявшийся ветер развел быструю мелкую волну – это мешало метко стрелять. То и дело, лавируя, мы видели, как пули со свистом прыгали с волны на волну.

Лодка, которую мы преследовали, ринулась против ветра, стараясь спастись от нас, и тоже приняла участие в перестрелке.

Наблюдение за парусами все же давало мне время следить за происходившим: Волк Ларсен приказал двум чужим матросам идти на бак. Они угрюмо подчинились. Затем он распорядился, чтобы мисс Брюстер сошла вниз, и улыбнулся, когда в ее глазах вспыхнул ужас.

– Ничего страшного вы там не найдете, – сказал он, – за исключением невредимого человека, для безопасности привязанного к основанию мачты. Пули будут прилетать на борт, а я не желаю, чтобы вы были убиты.

И действительно, в этот самый момент одна из пуль, ударившись о спину штурвала, между руками Ларсена, отлетела от нее рикошетом.

– Вот видите! – обратился он к ней. – Возьмите штурвал, мистер Ван-Вейден, – прибавил он, повернувшись ко мне.

Мод Брюстер спустилась по трапу на несколько ступенек вниз, но остановилась так, что голова ее была видна. Волк Ларсен достал винтовку и зарядил ее. Я взглядом просил мисс Брюстер сойти вниз, но она с улыбкой сказала:

– Может быть, мы, слабые обитатели суши, и не умеем стоять на собственных ногах, но нам не трудно доказать капитану Ларсену, что мы так же храбры, как и он.

Он бросил на нее быстрый взгляд, полный удивления.

– Вы нравитесь мне за эти слова на сто процентов больше, – сказал он. – Писательница, умница, да еще и храбрая. Вы хоть и синий чулок, но достойны стать женой вождя пиратов. Впрочем, поговорим об этом позже, – улыбнулся он, когда пуля вдруг звонко ударилась о стенку рубки.

Я увидел снова золотистый цвет в его глазах и ужас в глазах Мод Брюстер.

– Ну, мы храбрее, – поспешил я вмешаться в разговор. – По крайней мере, говоря о себе, я могу утверждать, что я храбрее, чем капитан Ларсен.

Теперь он удостоил меня своим быстрым взглядом. По-видимому, он еще не мог отдать себе отчета, шучу я или нет. Я повернул штурвал на три или четыре румба, чтобы поставить парус под ветер и дать устойчивость «Призраку». Волк Ларсен ожидал разъяснения, и я указал ему на свои колени.

– Вы можете заметить здесь небольшую дрожь, – сказал я. – Это потому, что я боюсь, боится во мне моя плоть; боюсь я и рассудком, потому что не хочу еще умирать. Но мой дух властвует над дрожащей плотью и над изнеможенным рассудком. Я более чем храбр. Я мужествен. Ваша плоть не боится. Вас нельзя испугать. Встретиться лицом к лицу с опасностью для вас только радость. Быть может, вы не знаете страха, мистер Ларсен, но вы должны согласиться, что настоящая храбрость – на моей стороне.

– Вы правы, – согласился он. – Я никогда не думал об этом. Поставим обратный вопрос. Если вы храбрее, чем я, то следует ли отсюда, что я трусливее вас?

Мы оба засмеялись над этим абсурдом. Он спустился на палубу и положил винтовку на перила. Мы теперь находились в полумиле от стрелявших в нас лодок. Он тщательно прицелился и дал три выстрела. Первая пуля упала в пятидесяти футах от носа лодки, вторая пролетела у самого борта, а после третьей рулевой выпустил руль и повалился на дно.

– Ну, это немножко вразумит их, – сказал Волк Ларсен, вставая. – Я не хочу ранить охотника; гребец, надеюсь, не умеет править, а охотник не в состоянии будет в одно и то же время и отстреливаться, и править.

Его соображение скоро подтвердилось, так как в эту самую минуту ветер подхватил лодку и охотнику пришлось перепрыгнуть на корму и взяться за руль. С этой лодки стрельбы уже не было, хотя с других лодок все еще звонко трещали винтовки.

Охотнику удалось снова направить лодку по ветру, но мы быстро догоняли его, делая, по крайней мере, по два фута на каждый его один. Когда мы были друг от друга в каких-нибудь двадцати футах, я увидел, как гребец передал охотнику винтовку. Волк Ларсен отошел на середину палубы и взял бухту каната. Затем он перегнулся через перила, все еще держа винтовку наперевес. Дважды я видел, как охотник, управляя рулем одной рукой, тянулся за винтовкой другой и не решался взять ее. Мы шли теперь бок о бок.

– Эй, ты! – вдруг крикнул Волк Ларсен гребцу. – Принимай конец!

И он бросил им канат. Канат шлепнулся всей тяжестью и чуть не сбил с борта гребца, но тот не исполнил приказа. Вместо того чтобы принять канат, он смотрел на охотника. Охотник сам не знал, что ему делать. Винтовка лежала у него на коленях, но если бы он даже и бросил руль, чтобы иметь возможность стрелять, то его лодка повернулась бы и столкнулась со шхуной. К тому же он видел, что Волк Ларсен целился в него, и знал, что если только возьмется за свою винтовку, то тотчас же будет им убит.

– Прими! Чего уж тут!.. – тихо сказал он гребцу.

Гребец повиновался и привязал конец каната к передней скамье, а когда канат натянулся, стал травить его. Лодка отошла, и охотник дал ей курс, параллельный с «Призраком», в расстоянии всего каких-нибудь двадцати футов.

– Теперь убирайте парус и подходите к борту! – скомандовал Волк Ларсен.

Он все еще не выпускал из руки винтовки и сам бросил им другой рукой тали. Когда оба уцелевших моряка приготовились подняться к нам на борт, охотник вдруг взял в руки свою винтовку, делая вид, что желает спрятать ее.

– Бросьте! – крикнул ему Волк Ларсен.

И охотник отшвырнул ее, точно она обожгла его.

Очутившись на шхуне, оба пленника подняли свою лодку на палубу и, по распоряжению Волка Ларсена, отнесли раненого на бак.

– Если бы все наши пять лодок обработали дело так, как я и вы, – обратился ко мне Волк Ларсен, – то у нас оказалась бы большая команда.

– Ну а человек, в которого вы стреляли? – с дрожью в голосе спросила Мод Брюстер. – Что он? Надеюсь…

– В плечо!.. – ответил Ларсен. – Ничего серьезного. Мистер Ван-Вейден поставит его на ноги в три-четыре недели. Но едва ли он поставит на ноги вон тех парней, – добавил он, указывая на третью лодку «Македонии». – Это работа Хорнера и Смока. Я ведь говорил им, что нам нужны живые люди, а не трупы! Но удовольствие пострелять в живую цель, оказывается, очень захватывающая вещь для хорошего стрелка. Вы когда-нибудь испытывали это, мистер Ван-Вейден?

Я покачал головой и посмотрел на «работу» охотников.

Лодка беспомощно качалась, точно пьяная, переваливаясь по волнам с гребня на гребень, с парусом, прикрепленным к мачте за правые углы. Охотник и гребец лежали на дне, а рулевой поперек лодки, бороздя руками воду; его голова моталась из стороны в сторону.

– Не глядите, мисс Брюстер, отвернитесь, пожалуйста! – стал я упрашивать ее и был рад, что она послушалась.

– Держите прямо в центр сражения, мистер Ван-Вейден! – скомандовал Волк Ларсен.

Как только мы подошли к лодкам, стрельба прекратилась, и мы поняли, что битва кончилась. Две неприятельские лодки были захвачены нашими пятью, и все семь ждали, когда мы их подберем.

– Смотрите сюда! – невольно воскликнул я, указывая на северо-восток.

На горизонте показался дым; это была «Македония».

– Да, я слежу за ней, – спокойно ответил Волк Ларсен.

Он измерил глазами расстояние до границы тумана и постоял минуту, чтобы определить силу ветра.

– Ладно, сойдет! – продолжал он. – Но вы можете биться об заклад, что мой проклятый братец догадался, в чем дело, и собирается дать нам реванш. Смотрите, смотрите!

Дымок вдруг стал расти и сделался густо-черным.

– Ну, я тебя проведу, дорогой братец, – проговорил Ларсен сквозь зубы. – Достанется тебе на орехи! Я доведу тебя до того, что все твои старые машины взлетят на воздух.

Мы легли в дрейф, и началась общая суета. Матросы поднимали лодки на палубу. Как только пленники появлялись на шхуне, их немедленно отводили на бак, под конвоем наших охотников. Матросы размещали лодки на палубе. Мы шли уже полным ходом, когда последняя лодка была поднята.