«Блуждающий Огонь», или «Крыло-и-Крыло»

Глава IV

Судно, стоящее здесь на якоре, из Вероны. Михаил Кассио, лейтенант воинственного мавра Отелло, сошел на землю.

Шекспир. Отелло

Итуэлю достаточно было одного беглого взгляда, чтобы разобраться в общественном положении всех присутствующих. Он понял, что двое из них занимают место значительно высшее сравнительно с четырьмя остальными и что эти последние – простые матросы. Относительно Бенедетты, как хозяйки дома, не могло быть никаких сомнений.

– Вина, – приказал Итуэль, жестом поясняя свое желание, так как это было почти единственное известное ему итальянское слово.

– Сию минуту, синьор, – отвечала Бенедетта, кокетливо улыбаясь, – сию минуту вам подадут, – но какого вина желаете вы? У нас вино различной стоимости.

Итуэль предоставил своему спутнику, генуэзцу Филиппо, объясняться с хозяйкой, а сам занял место у одного из свободных столов и, сдвинув в сторону находящиеся на нем стаканы, не замедлил непринужденно развалиться на стуле, подняв ноги на край сиденья и опираясь руками на соседние стулья.

Баррофальди с удивлением посматривал на него. Конечно, он не мог ожидать встретить порядочное общество в кабачке Бенедетгы, но манеры этого иностранца превзошли его ожидания. Однако он ничем не выдал своего впечатления.

Между тем гостям подали то же вино, что и Баррофальди с подестой, и Итуэль, приложившись губами к бутылке, почти разом опустошил ее, к немалому огорчению Филиппо.

– И это называется вином! – воскликнул Итуэль, отрываясь от горлышка бутылки, чтобы передохнуть. – Я мог бы выпить его целую бочку и, не пошатнувшись, пройтись по узкой дощечке.

Он говорил это с самым довольным видом, доказывавшим, что только что выпитое вино доставило ему громадное наслаждение.

Все это время вице-губернатор старался уяснить себе характер этого незнакомца и припоминал особенности его родины. Весьма естественно, что он принял Больта за англичанина, и его недоверие к приехавшему люгеру на время снова стушевалось. Подобно большинству итальянцев своего времени, он считал чем-то вроде дикарей этих жителей севера, и уж конечно не Итуэлю с его грубыми манерами было изменять такое мнение.

– Вы генуэзец? – спросил вице-губернатор Филиппо авторитетным тоном.

– Как же, синьор, к вашим услугам, хотя я и нахожусь в настоящее время на чужеземной службе.

– На чьей именно, мой друг? Говорите! Я блюститель порядка на этом острове и по своей должности обязан задать вам этот вопрос.

– Это сейчас видно, ваше сиятельство, – отвечал Филиппо, вставая и почтительно ему кланяясь. – Я нахожусь на службе у английского короля.

Он твердо произнес свой ответ, но невольно опустил глаза под проницательным взглядом вице-губернатора.

– А ваш товарищ не говорит по-итальянски – он англичанин?

– Нет, синьор, он американец и Англию совсем не любит, насколько я его понимаю.

– Американец! – воскликнул Баррофальди.

– Американец! – повторил за ним Вито Вити.

– Американец! – хором откликнулись все четверо матросов – и все взоры обратились на любопытного иностранца, выдержавшего этот осмотр с невозмутимым спокойствием.

В том любопытстве, с которым моряки и начальство города смотрели на американца, не было ничего удивительного, так как еще в 1799 году итальянцы не имели верного представления об американцах и смешивали их с неграми; словом, двух с половиной веков существования нации и более полстолетия независимости было недостаточно для того, чтобы поведать жителям Старого Света, что великая современная республика населена народом европейского происхождения и с белой кожей.

– Да, я американец, – сказал, в свою очередь, Итуэль с важностью, слыша, как повторяется это слово, – и я не стыжусь своей родины. Если желаете знать подробнее, то я скажу вам, что родом из Нью-Гемпшира, Гранитного штата, как у нас его называют. Объясните им это все, Филиппо, и скажите мне, что они об этом думают.

Филиппо перевел его речь, как мог, а также и полученный на нее ответ. Скажем заранее, что весь последующий разговор велся, таким образом, при содействии Филиппо как переводчика; но мы не будем выписывать повторений и передадим только сам разговор.

– Гранитный штат! – повторил вице-губернатор недоверчиво. – Бедные жители, как им трудно, должно быть, промышлять себе пищу. Спросите у него, Филиппо, есть ли там вино?

– Вино! – ответил Итуэль. – Скажи этому господину, что у нас там не назовут вином того, что мы здесь пьем. То, что у нас там пьют, как пилой режет горло и точно лавой с Везувия обжигает внутренности.

– Не познакомит ли нас синьор американец с религией своей страны, если только они там не язычники? Я не помню, Вито, чтобы я когда-нибудь читал о религии в этой части света.

– Религия! О, подобный вопрос вызвал бы немалый шум из Нью-Гемпшире. Слушайте, синьор: все эти ваши обряды, образа, одежду церковнослужителей, ваш колокольный звон и коленопреклонения – всего этого мы не называем религией, так же как не считаем вином вот этот напиток.

Голова Итуэля уже в значительной степени была отуманена этим самым напитком, о котором он так пренебрежительно отзывался, иначе он не позволил бы себе так громко высказывать свои убеждения, так как из многократного опыта знал, насколько надо сдерживаться по этим вопросам в стране католической. Баррофальди отвечал ему со строгостью убежденного католика, хотя и не изменяя правилам вежливости:

– Очевидно, американец не понял того, что он называет нашими обрядами и образами: такая малоцивилизованная страна, как его родина, нелегко может постигнуть глубокие таинства нашей древней религии.

– Малоцивилизованная! Я полагаю, что надо основательно вспахать эту часть света, чтобы взрастить на ней цивилизацию, равную той, какой пользуются у нас малые дети. Но бесполезно говорить об этом, а потому лучше выпьем!

Андреа и сам увидел, что бесполезно толковать о религии, тем более что Филиппо сильно затруднялся переводом, а потому он прямо приступил к тем вопросам, которые привели его в кабачок.

– Должно быть, и американец также на службе у английского короля, – небрежно заметил он. – Помнится мне, что была война между американцами и англичанами, причем французы помогли американцам одержать верх над англичанами и достигнуть национальной независимости. В чем состоит эта независимость, я хорошенько не знаю, но возможно, что населению Нового Света есть еще чему поучиться у своих прежних хозяев, чтобы поднять своих моряков.

Все мускулы лица Итуэля страшно напряглись, и выражение глубокой горечи омрачило его лицо; затем губы скривились в злую насмешку, и он сказал:

– Может быть, вы правы, сударь. Англичане действительно как будто с полным правом вербуют себе наших соотечественников; возможно, что мы служим нашим прежним господам и что вся наша независимость – один пустой звук. Но как бы там ни было, а есть между нами молодцы, которые тем или другим способом сумеют воспользоваться первой возможностью отомстить за себя, и не видать мне никогда Нью-Гемпшира, будь он из камня или из гнилого дерева, если я не сыграю какой-нибудь очень скверной шутки с мистером Джоном Булем.

Эта речь, хотя и переданная в неточном переводе Филиппо, произвела тем не менее довольно сильное впечатление на вице-губернатора; ему показалось крайне любопытным такое враждебное отношение американца к той нации, у которой он состоит на службе.

– Спросите американца, почему он остается на службе у английского короля, если это положение так сильно его возмущает, и как он на нее попал?

– Меня завербовали при наборе матросов, и семь лет продержали как собаку, заставляя служить на себя. Но это еще не все, и я не думаю, что имею право рассказать остальное.

– Нам интересно будет послушать все, что американец найдет возможным сообщить нам.

Итуэль, все более поддававшийся влиянию вина, не знал, на что ему решиться. Подумав, он подкрепил себя новым глотком и заговорил:

– Ну, худшее это то, что к несправедливости присоединилось оскорбление. Казалось бы, довольно за глаза одной несправедливости к человеку, так нет, надо еще его оскорбить, да так, что самое каменное сердце воспламенится!

И, разгоряченный выпитым вином, Итуэль разразился длиннейшей тирадой, в которую включил свои воспоминания, свои обиды, которых действительно было немало, и вылил всю накипевшую в нем ненависть к англичанам. Он говорил захлебываясь, чуть не с пеной у рта, скороговоркой, и Филиппо совершенно не в состоянии был передать его слова. Баррофальди сначала внимательно прислушивался, надеясь хоть что-нибудь уловить; но он ничего не мог понять, к счастью для Итуэля, который, забываясь, выдавал себя с головой. Наконец весь этот дикий шум надоел вице-губернатору, и он решился положить ему конец.

– То, что вы говорите, может быть, и справедливо, – заметил он, воспользовавшись минутным перерывом в речи задыхавшегося американца, – но неприлично в устах служащего той нации, которую он так третирует; и не идет также служителю великого герцога Тосканского, союзника англичан, слушать такие речи. Перейдем к другому. Итак, люгер, на котором вы служите, английский?

– Как же, – отвечал Итуэль с язвительной усмешкой, – это очень хорошенькое судно. Это «гернсейский люгер», и надо видеть, как он улепетывает, когда проснется и обуется!

– Только моряки могут так выражаться! – засмеялся вице-губернатор. – Они так носятся со своими судами, что почти олицетворяют их. Подумать только – люгер, обувающий сапоги!

Вито Вити, несмотря на свое итальянское происхождение и звучное имя, совершенно не обладал даром воображения. Он принимал все в буквальном смысле и интересовался одними делами, а потому прелесть выражения американца для него совершенно пропала.

Наступило сначала общее молчание, а затем негромкий разговор между вице-губернатором и подестой и отдельно в группе четверых матросов. Итуэль тем временем несколько успокоился и опомнился. В высшей степени находчивый, изобретательный и хитрый человек, когда он бывал настороже, теперь, под влиянием своей беспредельной ненависти к англичанам, он чуть не выдал тайны, которую обязан был усердно хранить.

В это время глаза всех обратились на вице-губернатора, ожидая, что он заговорит. И действительно, осведомившись у Бенедетты относительно отдельной комнаты, где бы ему никто не помешал, он встал и, взглядом пригласив американца и Филиппо следовать за собой, вышел с ними и с подестой из комнаты.

Когда они очутились в отдельной комнате, Баррофальди, не теряя ни секунды времени, выложил на стол деньги.

– Вот язык, общий всем нациям, – сказал он. – Не будем даром терять времени, вы меня понимаете, конечно.

– Я вижу золото, – отвечал Итуэль, – и знаю, что его предлагают недаром. Чего же вы от меня хотите? Говорите яснее, я не люблю бродить в потемках, это против моих правил.

– Вы должны нам сказать правду. Мы подозреваем, что это французский люгер. Дайте нам доказательство, и вы найдете в нас друзей.

Андреа Баррофальди плохо знал американцев, предполагая, что ему удастся подкупить такого человека, как Итуэль. Завзятый плут и мошенник, Итуэль сохранил особую чуткость к поддержанию собственного достоинства и национальной чести и всякую подачку принимал за личное оскорбление и швырял, чтобы не унизить чести родной страны. Не будь его люгер в такой опасности, он бы не задумываясь бросил эти деньги в голову вице-губернатору; но он помнил, чем мог грозить такой поступок. Поэтому с полным самообладанием он отстранил золото и сказал:

– Нет-нет, синьор! Во-первых, мне нечего вам сообщить, а за ничто деньги брать зазорно; во-вторых, капитан имеет полномочия от короля Георга по всей форме, и люгер построен в Гернсее. У нас в Америке не берут денег, не имея чего дать в обмен; а ведь после этого остается одно – выйти на улицу с протянутой рукой. Если я могу каким-нибудь законным образом услужить, то это другое дело.

Говоря таким образом, Итуэль перебирал пальцами монеты, и Андреа понял его так, будто он только не хочет продать тайны, но тайна есть.

– Оставьте у себя эти деньги, – сказал он. – Мы, итальянцы, не берем назад того, что дали. Может, завтра вы вспомните что-нибудь, что найдете возможным сообщить нам.

– Я не нуждаюсь в подарках, да и не в обычае Гранитного штата получать их, – резко возразил Итуэль. – Ничего нет постыднее вымаливать себе подаяние!

После некоторого колебания Андреа Баррофальди спрятал свои деньги. Но его недоверие к американцу нисколько не уменьшилось.

– Скажите мне только одно, синьор Больт, – сказал он после некоторого раздумья, – почему вы остаетесь на службе у англичан, если вы их так ненавидите? Земля велика, вы могли найти себе занятие в другом месте.

– Вы меня не знаете, иначе бы вы не задали мне такого вопроса, синьор. Я служу английскому королю, потому что он мне за это хорошо платит. Если вы хотите забрать кого в руки, становитесь его кредитором, это вернейшее средство.

Все это вице-губернатор прекрасно понял и после нескольких вопросов, на которые не получил никакого удовлетворительного ответа, кончил тем, что вежливо простился, сказав Бенедетте, что не было никакой надобности уводить иностранцев в отдельную комнату.

Что касается Итуэля, то, решив после ухода должностных лиц, что, может быть, не совсем безопасно было бы для него продолжать пить, он расплатился с хозяйкой и вышел из кабачка со своим товарищем. Час спустя он продал привезенные им контрабандой три бочонка табака одному из местных купцов, ради чего и сходил на берег. Этот личный его доход приобретался совершенно без ведома Рауля Ивара, капитана люгера, в характере которого рядом с вкусами и привычками, казалось бы, не совместимыми с какими-нибудь высокими качествами, уживались некоторые благородные свойства. Но не одним только нерасположением к мелкому торгашеству рознились характеры капитана маленького люгера и человека, которым он нередко прикрывался ради главных своих целей.

Глава V

Великий спор между небом и морем делил нас от наших товарищей. – Но, внимание! Паруса.

Шекспир. Отелло

Проходив еще с час с подестой по набережной, вице-губернатор наконец удалился к себе, и никому не известен был результат его долгих размышлений; только люгер остался стоять спокойно на своем месте, а Рауль Ивар и Джита если и имели второе свидание, то так сумели его скрыть, что мы об этом ничего не знаем.

Чудные бывают утра на побережье Средиземного моря! Ласкающая, ясная тишина предшествует солнечному восходу, нежная окраска неба, словно призывающая нас любить природу, сменяется яркими солнечными лучами. Вот такое-то чарующее утро сменило предшествующую ночь, события которой мы сейчас передали.

С восходом солнца началось движение на люгере, замелькали шляпы матросов, и две фигуры появились около борта, внимательно всматриваясь в еще спящий город. Это были Рауль Ивар и Итуэль Больт. Они говорили между собой по-французски, хотя последний из них совершенно игнорировал при этом все грамматические правила и даже самую правильность произношения.

– Едва ли стоит заняться этим австрийским судном, – говорил Рауль, – оно не принесет нам никаких выгод, и его гибель только разорит несколько бедных семейств.

– Вот новый взгляд для корсара, – насмешливо возразил Итуэль. – Посмотреть бы вам на революции у нас! Уж конечно свобода и равенство покупаются не дешевой ценой, жертвы неизбежны. О, будь это английское судно! Как бы я его славно поджег! Вы знаете, Рауль, когда я вынужден был идти против ваших и отказывался, ссылаясь на свои политические убеждения, не позволявшие мне сражаться против республиканцев, мой капитан приказал принести розги и заявил мне, что желает проверить совестливость и деликатность моей кожи, и если она окажется несогласной с его понятиями о моих обязанностях, то он распорядится об увеличении отпускаемого мне наказания. Ну и я должен вам признаться, что он одержал верх, и я бился как тигр, чтобы избежать вторичной порки! Да, это не шутка!

– Но теперь вы в иных условиях, мой бедный Итуэль; день мщения близок.

Затем воцарилось продолжительное и мрачное молчание. Рауль машинально следил глазами за матросами, занимавшимися мытьем палубы, а Итуэль погрузился в невеселые воспоминания обо всех понесенных им оскорблениях. Люди могут жестоко оскорблять друг друга, могут совершать тысячи несправедливых и бесчестных поступков, но, кажется, можно почти поручиться за то, что все эти деяния никогда не проходят безнаказанно; рано или поздно является справедливое возмездие, часто совершенно неуловимыми путями, – это то, что называют Провидением Божьим.

Наконец, тяжело вздохнув, Итуэль поднялся и, как бы желая скрыть свое лицо от Рауля, повернулся лицом к бухте. Но едва взглянул он по этому направлению, как сильно вздрогнул и невольно вскрикнул; в тот же миг Рауль был возле него и посмотрел в ту же сторону. Наступивший день дал им возможность различить предмет, представлявший для них немаловажное значение в их настоящем положении.

Когда с вечера, накануне, они выбирали наиболее безопасное место, чтобы стать люгеру, они, естественно, бросили якорь так, чтобы иметь перед собой свободный выход в море. Из-за тумана они приняли за островок, который действительно должен был находиться здесь неподалеку, что-то темное, смутно выделявшееся своими очертаниями. И вот теперь, к своему ужасу, они ясно различили корабль на месте предполагаемого острова. На корабле был поднят флаг, но нельзя было разобрать его рисунок. Ивар, в свою очередь, вскрикнул:

– Хороши мы будем, если это английское судно! Что вы скажете, Итуэль? Различаете вы флаг? Ваши глаза лучше моих.

– Но я тем не менее не знаю глаз, которые видели бы на таком расстоянии. Я принесу трубу.

Через минуту он вернулся с двумя биноклями – для себя и для Ивара.

– Трехцветный флаг! – воскликнул Рауль.

– Посмотрите, Итуэль, какое это судно могло прислать сюда республика?

– Не то, Ивар, – отозвался Итуэль таким странным тоном, что Рауль к нему обернулся. – Не то, капитан. Нелегко птице забыть клетку, в которой она томилась годами! Это проклятая «Прозерпина».

– «Прозерпина»! – повторил Рауль, хорошо знакомый со всеми приключениями товарища и не нуждавшийся в дальнейших пояснениях.

– Но, если вы не ошибаетесь, «Блуждающему Огню» следует потушить свой фонарь. Я различаю двадцать два отверстия с торчащими из них пушечными жерлами, – столько же, значит, и по другую сторону, и, следовательно, всего сорок четыре.

– Мне незачем подсчитывать число его пушек, я знаю, что это «Прозерпина», фрегат. Капитаном там Куф, да, я все знаю!.. Итак, это «Прозерпина». Да благословит ее небо! От души желаю ей провалиться на дно моря!.. Вполне достаточно одного залпа с нее, чтобы загасить «Блуждающий Огонек»!

– Я не сумасшедший, чтобы вступить в бой с фрегатом, Итуэль, но я слишком сжился с случайностями на море и привык не тревожиться до тех пор, пока опасность не станет очевидной.

– Выслушайте, Рауль, и рассудите сами, – с силой заговорил Итуэль, – ни один французский корабль не выкинет своего флага перед неприятельским городом, это значило бы обнаружить свои намерения. Но английское судно могло выкинуть французский флаг, потому что вполне в его власти выкинуть вслед за тем другой, а оно может кое-что выиграть этой хитростью. «Прозерпина» французской конструкции. Да мне ли ее не узнать, когда все ее особенности неизгладимо запечатлелись на моей спине, так что никакой губкой того не стереть?!

– Однако, Итуэль, если это английский фрегат, то ему может взбрести на ум зайти в эту гавань и стать возле нас, – проворчал Рауль.

– Что тут делать большому военному судну! Не все так любопытны, как «Блуждающий Огонь».

– И правда, чего бы ему делать в этой трущобе? Ну, видно, надо быть ко всему готовым. Но так как он любезно выкинул нам свой флаг, ответим и мы ему тем же. Эй, выкинуть флаг.

– Который, капитан? – спросил старик рулевой, на обязанности которого было выкидывать флаги и который никогда не смеялся и смотрел всегда исподлобья. – Капитан не забыл, что сюда мы вошли под флагом Джона Буля?

– Ну да, и теперь его же поднимите – приходится прибегнуть к наглости, раз мы надели на себя маску. Господин лейтенант, распорядитесь, чтобы все было в порядке и наши носовые платки заготовлены. Никто не может сказать, когда понадобится «Блуждающему Огню» утереть ими свое лицо, Итуэль! Вот он повернулся несколько больше на восток, мы можем его лучше рассмотреть.

Оба снова вооружились биноклями, и воцарилось общее молчание. Итуэль, обыкновенно такой болтливый, становился всегда серьезным и сосредоточенным в исключительных случаях. Раулю тоже было не до разговоров, а матросы подражали американцу, который пригрозил им серьезными последствиями в случае обнаружения их французского происхождения, и они старательно перенимали сдержанные, даже угрюмые манеры англичан, за которых себя выдавали, и упорно молчали, наперекор своему живому характеру. Прошло добрых два часа. Несколько судов подходило близко к «Блуждающему Огню», но на все вопросы часовые хранили упорное молчание, прикидываясь не понимающими французского языка, на котором к ним обращались.

У Рауля было подобрано четверо матросов, разделявших с ним арест в Англии и так же, как и он, немного научившихся этому языку; с ними он высаживался на берег в случае, если желал скрыть свою национальность. Так и теперь спокойно и тихо сделаны были необходимые приготовления, и Рауль не торопясь спустился в шлюпку и направился к городской пристани, где самоуверенно поднялся по знакомой лестнице, оставив гребцов дожидаться своего возвращения. Предупрежденные о том, что за ними могут следить, молодцы с полным самообладанием прохаживались по набережной, заговаривая, насколько умели, по-итальянски с женщинами и продолжая прикидываться не понимающими французского языка, когда к ним обращались опытные моряки, недурно владевшие этим языком; многократный опыт сделал из них хороших актеров.

Итак, они продолжали изображать из себя карикатурных англичан в ожидании возвращения Рауля. Девушки подходили к ним, предлагая кто цветы, кто фрукты. Особенно назойлива в этом отношении была Аннунциата, которой Вито Вити поручил попытаться проникнуть в тайны иностранцев. Но ее старания не увенчались успехом, и, после резкого окрика одного из гребцов, она отошла.

Оставим, однако, наших матросов отбиваться, как сумеют, от любопытных жителей и последуем за молодым капитаном.

Руководимый чутьем или, может быть, имея в виду определенную цель, он быстрыми и легкими шагами направился к террасе и поднялся на высокий мыс. Глаза всех прохожих были подозрительно устремлены на него, следили за каждым его движением; с минуты появления фрегата под французским флагом все население было в тревоге и держалось настороже. Вито Вити уже успел побывать у вице-губернатора, созвавшего затем военный совет для совещания ввиду могущей грозить опасности. Батареи были снабжены оружием в достаточном количестве. Но зачем могла понадобиться французам осада такого ничтожного городка, как Порто-Феррайо?

Снова высокий мыс был занят толпою любопытных обоего пола, всех возрастов и положений. Между жителями преобладали, по обыкновению, любопытные женщины, у которых воображение берет верх над рассудком. На одной из террас, прямо против дворца вице-губернатора, как здесь называли занимаемый им дом, сидела городская знать, не сводившая глаз с встревожившего всех французского фрегата. Появление Рауля, о котором за минуту до того была речь как о человеке подозрительном, несколько смутило почтенных господ, и некоторые из них даже отвернулись, чтобы скрыть невольно выступившую на лице краску.

– Добрый день, синьор Баррофальди, – поклонился ему вежливо и развязно Рауль с присущим ему веселым, жизнерадостным видом, способным совершенно рассеять малейшее подозрение в его виновности или страхе. – Вы тут, на берегу, наслаждаетесь прекрасным утром, а там, на воде, появился, по-видимому, прекрасный фрегат французской республики.

– Мы как раз сейчас о нем говорили, синьор Смит, – отвечал Андреа. – Можете вы угадать мотивы появления около нашей мирной гавани этого фрегата такого угрожающего вида?

– Что вам на это сказать, синьор? Вы могли бы меня с тем же успехом спросить относительно многого, не менее поразительного, что проделывает французская республика. Зачем они обезглавили Людовика Шестнадцатого? К чему прошли половину Италии, завоевали Египет и оттеснили австрийцев к Дунаю?

– Уж не говоря о том, что они дали себя избить Нельсону, – ядовито заметил Вито Вити.

– Действительно, синьор, зачем они допустили моего храброго соотечественника Нельсона уничтожить их флот в устьях Нила? Я не желал хвалиться, а потому не задал сам этого вопроса. У меня на судне несколько человек из тех, что были тогда с Нельсоном; между прочим, наш лейтенант, Итуэль Больт.

– Я видел синьора Больта, – заметил сухо Баррофальди. – Он американец.

Невольная дрожь охватила Рауля, несмотря на его напускное и аффектированное равнодушие.

– Американец, да, – отвечал он, – но он уроженец английской Америки, и мы считаем его совсем англичанином. Вообще, к янки мы относимся как к своим соотечественникам и охотно берем их на нашу службу.

– Совершенно верно, это как раз совпадает с тем, что сообщил синьор Больт. Он, по-видимому, очень любит англичан.

Раулю стало не по себе. Он не имел понятия о том, что произошло в кабачке, и ему послышался оттенок иронии в словах вице-губернатора.

– Без сомнения, синьор, – уверенно возразил он, – американцы не могут не любить англичан за все, что те для них сделали. Но я, собственно, пришел сюда предложить вам помощь нашего люгера, в случае если этот фрегат имеет действительно дурные намерения. Наше судно невелико, и наши пушки небольшого калибра, но тем не менее мы могли бы вам быть полезными.

– Какого же рода услугу могли бы вы нам оказать, капитан? – вежливо спросил Баррофальди. – Вы, как моряк, можете дать нам подходящий совет.

– Видите ли, синьор Баррофальди, мне кажется, что если бы ваша славная батарея встретила приближающегося неприятеля, то нам лучше всего будет зайти с противоположной стороны, чтобы таким образом поставить его между двух огней.

– Это было бы хорошо в том случае, если бы ваши силы были более одинаковы, а то как вы думаете рискнуть выступить против неприятеля, у которого орудий вдвое больше вашего? – заметил местный полковник. – Но что означает это проявление любви и восхищения?

Глаза всех обратились на неприятельское судно, которое, к общему удивлению, направилось к дому вице-губернатора и встало почти против него; в то же время убран был французский флаг и при пушечном выстреле, в знак привета, поднят был другой, а именно английский.

Общий восторженный крик был ответом, так как теперь разом уничтожались все страхи и сомнения. Никто в эту минуту не помнил о Рауле, которого не на шутку беспокоили различные соображения.

– Поздравляю вас с прибытием ваших соотечественников, синьор Смит, – обратился к нему Баррофальди, человек миролюбивый и в настоящую минуту очень довольный возможностью провести спокойный день. – Но я непременно сообщу куда следует о любезно предложенной вами помощи.

– О, этого совершенно не нужно, – отвечал Рауль, едва сдерживая невольно просившуюся на лицо улыбку. – Напротив, ваши молодцы-артиллеристы, вероятно, сожалеют, что лишены случая показать свое искусство. Но я вижу, что фрегат подает сигналы моему люгеру, надеюсь, что мой лейтенант сумеет ответить в мое отсутствие.

Но, может быть, его отсутствие было как нельзя более кстати, потому что фрегат действительно оказался «Прозерпиной», так хорошо знакомой Итуэлю Больту, и уж конечно он был изобретательнее Рауля на наиболее пригодный и хитрый ответ на подаваемые сигналы. И он действительно на поданные сигналы отвечал тем, что проворно и без малейшего страха и колебания выкинул наудачу несколько флагов, но так, что они спутались между собой и не было никакой возможности разобрать их.