Полный газ

Винс зажал кольцо зубами, выдернул, услышал шипение начинающейся реакции – и швырнул «Мальчугана» в окно кабины. Ни голливудского замаха, ни даже дрянного баскетбольного броска. Просто вверх и вбок. Фокусник с измятым платком в рукаве.

Как тебе такое, братан? Давай-ка заканчивать спектакль. Твой ход.

Однако грузовик уклонился в сторону. Винс не сомневался, что это просто рефлекс – Лафлин увернул руль от броска – и, останься хоть сколько-то времени, фура вильнула бы в обратную сторону. Но именно нехватка этого мига спасла Винсу Адамсону жизнь: «Мальчуган» выполнил свою работу прежде, чем водитель успел выправиться и снести его с дороги.

Кабина осветилась изнутри ярким белым пламенем, словно сам Господь наклонился с Небес и нажал на вспышку, желая запечатлеть сей миг для вечности. Вместо того чтобы снова вильнуть влево, Лафлин резко подал вправо: сначала на полосу Шестого хайвэя, а потом еще дальше. Корпус нефтевоза с громким скрежетом слизнул ограждение – брызнули искры, – и вспыхнул огонь. Тысяча безумных фейерверков. В голове у Винса мелькнуло: День независимости; маленький Рейс сидит у него на коленях, и волшебные сполохи праздничных огней отражаются в восхищенных темных глазах ребенка.

Фура проломила перила и закувыркалась, складываясь внутрь себя, словно была сделана из жести. Упала с шестиметровой насыпи, ткнулась носом в ров, занесенный песком и сухой травой. Колеса застряли намертво; фуру развернуло. Цистерна налетела на кабину.

Винс не сразу успел погасить скорость и остановиться, а потому проехал далеко вперед. А вот Лемми видел все. Кабина и цистерна сложились под углом, а потом их отломало друг от друга. Сначала закувыркалась цистерна, а через пару секунд – и кабина. Цистерна оделась пламенем, а затем раздался взрыв. Все вокруг окутало коконом огня и чадными клубами густого дыма.

Мимо, прыгая на камнях, прокатилась кабина, с каждым оборотом все дальше уходя от привычных цветов и очертаний и превращаясь в нечто бесформенное, бурое… Там, где плавился и тек металл, оно красиво извергалось яркими осколками солнца.

Наконец комок бывшей автомобильной упорядоченной плоти замедлился и вовсе замер, явив небу покореженные остатки окна. Цистерна пылала еще на полсотни шагов дальше, фонтанируя огнем. К этому моменту Винс уже мчался назад по следам собственных шин.

Он увидел фигуру, которая пыталась протащить себя через заклинившее окно. К нему повернулось лицо. Впрочем, лица и не было – только кровавая маска. Водитель выбрался по пояс, а дальше застрял. Лишь загорелая рука – рука с татуировкой – торчала вверх, словно перископ подводной лодки. Кисть ее медленно болталась туда и сюда.

Винс остановился у байка Лемми, задыхаясь и ловя ртом воздух. На миг замер, не в силах сдвинуться с места, а потом наклонился, уперев ладони в колени, и почувствовал себя чуть лучше.

Лемми сказал хрипло:

– Ты все-таки достал его, кэп.

– Надо бы убедиться наверняка.

Хотя торчащая перископом застывшая рука и качающееся запястье вроде бы дополнительных доказательств не требовали.

– Сделаем, – отозвался Лемми. – Заодно отолью.

– Не на него же, живой он там или нет, – заметил Винс.

Послышался рев «харлея»: возвращался Рейс. Он эффектно опустил подножку, заглушил двигатель, спешился. Его покрытое пылью лицо сияло восторгом и торжеством. Винс не видел сына таким радостным с двенадцатилетнего возраста. Тогда он выиграл грунтовую гонку на микролитражке, которую Винс для него соорудил: желтый болид на двигателе от газонокосилки. Когда сигнальный флаг опустился, отмечая финиш, Рейс вылез из кабины с точно таким же выражением лица.

Вот и сейчас он вскинул руки и обнял Винса.

– Ты это сделал! Сделал, отец! Ты поджарил этого мудака!

На краткий миг Винс принял объятие. Потому что последний раз его так обнимали давным-давно. И еще потому, что это было искренним порывом его испорченного сына. Подобные порывы случаются со всяким человеком. Винс продолжал верить в это даже в старости; даже после всего увиденного. Так что он ответил на объятие и испытал радость, ощущая живое тепло, – и пообещал себе этот миг запомнить.

Затем он ощупал грудную клетку сына. Нажал. Ребра целы. Рейс переступил ногами в сапогах из змеиной кожи; выражение любви и торжества угасало.

Нет, не угасало. Истаивало. На лице сына снова проявлялась гримаса, хорошо знакомая Винсу: недоверие и неприязнь.

Да нет… Почему он решил, что неприязнь? Это никогда и не было неприязнью.

Это ненависть, яркая, острая.

Ты помог? А теперь иди к черту.

– Как ее звали? – спросил Винс.

– Что?

– Имя, Джон. – Он годами не называл Рейса настоящим именем, но теперь их никто не слышал. Лемми скользил по заносам к комку раздавленного металла, который еще недавно был кабиной «Мака», и не препятствовал душевному семейному разговору.

– Тебе-то что?

Чистое презрение. Винс протянул руку и сдернул чертовы зеркальные очки. И увидел в глазах Джона «Рейса» Адамсона правду. Он ее узнал. Для Винса наступил момент истины – так они раньше говорили во Вьете. Интересно, в Ираке это выражение сохранилось или исчезло, как и азбука Морзе, мельком подумал он.

– Что ты собираешься делать, Джон? Поедешь в Шоу Лоу? Вытрясать из сестры Кларка деньги, которых там нет?

– Они могут там быть. – Надутый и мрачный, он сейчас подобрался. – Да они там, точно. Я знаю Кларка. Он доверял этой шлюшке.

– А как же Команда? Просто… что? Забудешь? Дина, Эллиса и остальных? Дока?

Рейс посмотрел на отца в упор.

– Они мертвы. Слишком медленные. И большинство слишком старые.

Его холодные глаза говорили: «И ты тоже».

Лемми уже возвращался, его сапоги вздымали пыль. В руке он что-то держал.

– Как ее звали? – повторил Винс. – Девчонку Кларка? Как ее имя?

– А тебе не похер?

Рейс замолчал, не отводя от отца глаз и стараясь выиграть поединок взглядов. А потом добавил едва ли не умоляюще:

– Господи. Да уймись ты уже. Мы победили. Мы ему показали!

– Ты знал Кларка. Знал еще в Аль-Фаллудже, знал уже дома, после возвращения. Вы плотно общались. Если ты знал его, то ты знал его девчонку. Как ее звали?

– Джейни. Джоани. Что-то в таком духе.

Винс влепил сыну пощечину. Рейс испуганно мигнул, на секунду напомнив себя десятилетнего. Впрочем, только на секунду. В следующий же миг ненависть в его взгляд вернулась: густая, настоявшаяся, острая.

– Он подслушал наш разговор в закусочной, тот водила, – произнес Винс.

Терпеливо. Словно разговаривая с ребенком, которым этот взрослый парень был когда-то. Парень, ради спасения которого он только что рисковал жизнью.

Конечно, его вел отцовский инстинкт, – но Винс не жалел. Во всем случившемся кошмаре, во всей скверне это было единственным светлым моментом.

– Он знал, что врукопашную с нами не справится, но и отпустить не мог. Поэтому ждал. Ожидал подходящего момента. Пропустил вперед.

– Без понятия, о чем ты!

Рейс врал, и оба это знали.

– Он знал дорогу и поехал за нами туда, где ландшафт ему благоприятствовал. Как любой хороший солдат.

Да. А потом преследовал их с одной-единственной целью, не думая, чего это будет стоить ему самому. Предпочел смерть бесчестью. Винс ничего о нем не знал, но вдруг почувствовал: Лафлин нравится ему больше, чем собственный сын. Невозможно, немыслимо, – однако именно так.

– Несешь какую-то хрень, – процедил Рейс.

– Вряд ли. По всему выходит, он ехал повидаться с ней, когда мы пересеклись около закусочной. Вполне понятное поведение отца, который любит ребенка: приглядывать; ждать, вдруг она захочет соскочить. Дать ей шанс на что-нибудь, кроме как сколоться и скурвиться.

К ним подошел Лемми.

– Мертв.

Винс кивнул.

Лемми протянул Винсу фото.

– Вот что было за щитком.

Винс не хотел смотреть, и все же посмотрел. Снимок улыбающейся девчушки с волосами, убранными в конский хвост. На ней была кофта с надписью «Школа Корман» – та же, что и в момент смерти. Она сидела, прислонившись к серебристому радиатору фуры. На девчонке была камуфляжная кепка отца, только повернутая козырьком назад. Она шутливо салютовала, еле сдерживая смех. Кого она приветствовала? Самого Лафлина, конечно. Ведь камера было у него.

– Ее звали Джекки Лафлин, – проговорил Рейс. – Она мертва, ну и хрен с ней.

Лемми дернулся вперед, намереваясь стащить Рейса с байка и накормить выбитыми зубами. Винс остановил его взглядом. Затем обратился к Рейсу.

– Вперед, сын, – сказал он. – Держись в седле ровно.

Рейс непонимающе на него посмотрел.

– Не заезжай в Шоу Лоу: я намерен сообщить копам, что та шлюшка может нуждаться в защите. Скажу им, что один перец убил ее брата, и она может быть на очереди.

– А что ты им скажешь, когда они поинтересуются, как ты получил такую любопытную информацию?

– Все и скажу, – голос Винса был спокоен. Даже безмятежен. – Ты поезжай. Так лучше всего. Как ты уходил от грузовика… это было что-то. Я дам тебе немного времени. Удирай, пока есть возможность. Не особо щедрый подарок, но хоть так. Так что уноси отсюда свою задницу со всех ног.

Рейс посмотрел на него, неуверенный и внезапно напуганный. Впрочем, это выражение не задержалось на его лице надолго. Всего миг – и он снова нацепил на себя гримасу «да пошло оно все к черту». Собственно, ничего больше у него и не было: только презрительное выражение лица, очки с зеркальными стеклами и быстрый байк.

– Папа…

– Лучше двигай, сынок, – вмешался Лемми. – Кто-нибудь скоро заметит дым, и здесь появится патруль из полиции штата.

Рейс улыбнулся. Из левого глаза выкатилась одинокая слезинка; она проложила след на пыльной коже.

– Просто пара сраных старикашек, – проговорил он.

И пошел к байку. Позвякивали цепи на его сапожках из змеиной кожи… Глуповато, подумал Винс.

Рейс взлетел в седло, завел мотор, тронул с места и помчался на запад, в сторону Шоу Лоу. Винс не ждал, что сын оглянется, – вот и не расстроился.

Они смотрели ему вслед. А потом Лемми спросил:

– Ну что, кэп, едем?

– Некуда ехать, старина. Вот сидеть бы так на обочине и сидеть.

– Ну, – протянул Лемми, – как хочешь. Могу посидеть за компанию.

Они отошли на обочину и сели, скрестив ноги. Словно торгующие одеялами старые индейцы; только вот одеял у них не было. Они смотрели на пустыню, на горящую фуру, на густой дым, уходящий в ясное беспощадное небо. А некоторые клочки дыма, вонючие и жирные, уносило в сторону, не вверх.

– Можем отъехать, – нарушил молчание Винс. – Если тебя не устраивает запах.

Лемми откинул голову и сделал глубокий вдох – как человек, наслаждающийся букетом дорогого вина.

– Да нет, пусть. Пахнет как во Вьетнаме.

Винс кивнул.

– Напоминает те старые деньки, – добавил Лемми. – Мы и в самом деле были тогда почти ангелами скорости.

Винс снова кивнул.

– Ну да. Живи ясно…

– …или умри смеясь.

А потом они замолчали. Ждали. Винс сжимал в руке фотоснимок. Порой косился на него, поворачивал к свету. Какая она здесь юная, какая счастливая.

А в основном он глядел на огонь.

Карусель

Раньше ее часто изображали на почтовых открытках, вот эту карусель на краю пирса в Кейп-Магги. Она называлась «Дикая охота», и действительно, скорость у нее была о-го-го – конечно, не такая, как на американских горках, но все-таки куда выше, чем на обычных детских аттракционах. Своей куполообразной крышей в черную и зеленую полоску и с золотой каймой по краям карусель напоминала огромный капкейк. В темноте она казалась драгоценным ларцом, утопающим в волнах инфернального красного свечения – будто в зеве печки. И над всем этим великолепием, над пляжем плыла мелодия шарманки, нестройная, чуть механическая – словно в старинном вальсе граф Дракула кружит своих мертвых невест.

Карусель являлась самой яркой деталью убогого местного променада. Променад оставался убогим и захудалым еще с тех пор, как детьми были мои бабушка с дедушкой. В воздухе застыл навязчивый аромат сахарной ваты – запах, которого не существует в природе; при попытке его описать на память приходит только розовый цвет – цвет нарядов Барби. А еще на мостках постоянно попадались лужи блевотины. И в этой рвоте всегда плавали полупереваренные зерна попкорна. Вокруг располагалось множество ресторанов: жареные моллюски стоили там слишком много, а ждать, пока их принесут, требовалось слишком долго. А еще толпы нервных загорелых взрослых волокли вопящих загорелых детей, – это выехали отдыхать у моря целые семьи.

На самом пирсе теснились обычные павильончики: в них продавали засахаренные яблоки и хот-доги. В тирах предлагали пострелять из пневматической винтовки по жестяным бандитам, которые выпрыгивали из жестяных зарослей кактусов. А еще у пирса была огромная пиратская шхуна: она покачивалась на волнах, порой взлетая над линией пристани, – только визг стоял. Я называл ее про себя шхуна «Кошмарик». А еще там имелся батут – «У Берты». Вход шел через рот непристойно жирной женщины со свирепым взглядом и блестящими красными щеками. У входа вы снимали обувь и забирались внутрь по свисающему языку толстухи, между раздутыми губами.

На батуте все проблемы и начались, и запустили их мы с Гэри Реншоу. В конце концов, ограничений по возрасту не было, и прыгать могли не только дети, но и подростки. Покупай билет – и три минуты счастья твои. Вот Гэри и сказала, что хочет посмотреть, так ли это весело, как она помнит из детства.

Мы поднялись с пятью карапузами. Заиграла музыка – тоненькие детские голоса исполняли крайне подчищенную версию ро́ковой композиции под названием «Кувыркайся со мной». Гэри схватила меня за руки, и мы стали прыгать, подлетая, словно астронавты на Луне. Мы скакали, пока не влепились в стену, и тут Гэри меня уронила. Она оказалась сверху и принялась ритмично подпрыгивать. Просто дурачилась, но седая женщина, которая проверяла билеты, это заметила и во всю силу легких крикнула: «Вы, оба!» и потом: «На выход! Сюда семьями приходят».

Гэри повернулась ко мне:

– И не поспоришь.

Ее теплое дыхание щекотало мне лицо. От нее сладко пахло тем «розовым» запахом Барби – ведь недавно она ела сахарную вату. Облегающий полосатый топ на бретельках оставлял незакрытыми загорелые плечи. Ее груди оказались прямо перед моим лицом – я не возражал.

– От таких скачек как раз детки и заводятся – ну если не предохраняться.

Я засмеялся – не мог не засмеяться, – хотя мне было неловко, и лицо покрылось ярким румянцем. Гэри всегда такая. Гэри и ее брат Джейк вечно втягивают меня в ситуации, от которых мне одновременно стыдно и весело. Они втягивали меня во всякое такое, о чем я сразу начинал жалеть, а потом с удовольствием вспоминал. Я полагаю, что настоящий грех вызывает ровно те же эмоции, только строго в обратном порядке.

Пока мы баловались, билетер посмотрела на нас так, как смотрят на змею, поедающую крысу, или двух совокупляющихся жуков.

– Не вылезай из штанов, Берта, – сказала Гэри. – Мы уже уходим.

Я скалился как дурак и все-таки чувствовал себя неловко. Гэри и Джейк Реншоу не терпели наездов ни от мужчин, ни от женщин. Они могли с равным удовольствием облить грязью кого угодно: невежу, ханжу, грубияна, святошу – все равно.

Когда мы подошли, Джейк Реншоу ждал, обнимая за талию Нэнси Фейрмонт. В другой руке он держал бумажный стаканчик с пивом, который протянул мне. Господи, как мне стало хорошо. Должно быть, лучшее пиво в моей жизни. Солоноватое, холодное; на стенках стаканчика капли ледяной воды, и запах – морских водорослей, океана, свежести…

Кончался август тысяча девятьсот девяносто четвертого, нам всем уже исполнилось по девятнадцать, а Нэнси – восемнадцать. При взгляде на Нэнси вряд ли кому приходило в голову, что она встречается с Джейком Реншоу, который со своей модной плоской стрижкой и татухами выглядел как «проблемный парень» – и порой им и являлся. С тем же успехом можно было представить такого младенца, как я, рядом с Гэри. Гэри и Джейк, близнецы, ростом верных сто восемьдесят, а значит – оба на пяток сантиметров меня выше. Я страшно смущался всякий раз, когда приходилось приподниматься на цыпочки, чтобы поцеловать Гэри. Близнецы, светловолосые, крепкие, поджарые, ловкие, росли на воле: они носились на великах по бездорожью и часто становились головной болью учителей. У Джейка был привод к судье; по его утверждению, Гэри не имела такового исключительно потому, что не попадалась.

А Нэнси носила очки с толстущими стеклами и везде ходила с книжкой, прижатой к плоской груди. Ее отец работал ветеринаром, мать – библиотекарем.

Я, Пол Вайтстоун, мечтал о татухе и судимости, взамен же владел письмом о зачислении в Гарвард и тетрадкой, исписанной одноактными пьесами.

Мы с близнецами приехали в Кейп-Магги на двенадцатилетнем «Шевроле Корвет» Джейка: хищном, как крылатая ракета, и почти таком же быстром. Машина была двухместной, и, разумеется, никто не позволил бы нам раскатывать так, как мы явились сегодня: Гэри у меня на коленях, Джейк за рулем, упаковка пива втиснута за механическую коробку передач (правда, пиво мы приговорили очень скоро). Мы приехали сюда из Льюистона забрать Нэнси, которая все лето подрабатывала на пирсе, продавая жареные пончики. После окончания ее смены мы планировали вчетвером отправиться за девять миль, в летний домик моих родителей на водоеме Магги-Понд. Мои родители проводили август дома, в Льюистоне, и домик оказался в нашем распоряжении.

Возможно, я чувствовал вину из-за ругани с билетершей на батуте, но Нэнси успокоила мою совесть. Она поправила очки и сказала:

– Миссис Гиш по субботам выходит с пикетами против «Общества планирования семьи», и у нее на плакатах фейковые фотки мертвых младенцев. Что очень смешно – ведь ее муж владеет половиной киосков на пирсе, и нашим в том числе, и перелапал уже почти всех девчонок, которые на него работают.

– Что, в самом деле? – спросил Джейк.

Спросил с ухмылкой, но в его голосе появилась та самая холодная тягучесть, которая, как я знал по опыту, предостерегала о вступлении на опасную территорию.

– Не бери в голову, Джейк, – бросила Нэнси и чмокнула его в щеку. – Он лапает только школьниц. Я для него слишком стара.

– Покажи мне этого типа как-нибудь при случае, – проговорил Джейк и оглядел пирс, словно собирается заняться поиском прямо сейчас.

Нэнси ухватила его за подбородок и повернула к себе.

– То есть я должна испоганить наше свидание ради того, чтобы копы тебя арестовали и напинали?

Он засмеялся, однако Нэнси внезапно разгневалась.

– Ты идиот, Джейк, ты поганый идиот! Хочешь заработать срок? Ведь чудом избежал! Тебя взяла морская пехота, скажи им спасибо! Одна радость, что наш военно-промышленный корпус от очередного новобранца не откажется. На пушечное мясо всегда спрос. Не надо устраивать разборки с каждым мудаком, который прошелся по пирсу. Тебя это вообще не касается.

– А мой срок и все прочее не касается тебя.

Джейк произнес это почти кротко.

– Если что, меня посадят в тюрьму штата. И мы, по крайней мере, будем гарантированно видеться в выходные.

– Я к тебе не поеду, – буркнула она.

– Поедешь, куда денешься.

Джейк поцеловал ее в щеку; Нэнси вспыхнула. Мы все знали, что поедет. Было даже немного неловко смотреть, как крепко она сжимала палец Джейка, как болезненно о нем беспокоилась. Я прекрасно понимал, что она сейчас чувствует: ведь меня заклинило на Гэри в точности так же.

Полгода назад мы той же компанией ездили в Льюистон поиграть в боулинг – просто убить обычный вечер, даже не в выходные. Гэри наклонилась к мячу, и алкаш на соседней дорожке сказал что-то матерно-одобрительное про ее зад и бедра. Нэнси попыталась его одернуть и получила в ответ: она-де может не волноваться, ни у кого не встанет на такую соску без сисек. Джейк мягко поцеловал Нэнси в макушку. Она не успела его удержать. Одним махом Джейк сбил пьянчугу с ног и до крови расшиб нос.

Правда, тут возникла некоторая проблема: алкаш и его дружбаны оказались полицейскими не при исполнении, и в последовавшей за ударом свалке Джейка скрутили, бросили на пол и надели наручники, приставив к голове револьвер. В суде особо подчеркивалось наличие финки у него в кармане и дел за мелкие правонарушения в полицейском досье. Тот пьяница – само собой, в суд явился трезвехоньким подтянутым офицером, прекрасным супругом и отцом – утверждал, что назвал Нэнси «стройная мисси». Впрочем, никого уже не интересовало, что именно он сказал; судья заявил, что обе девушки были одеты вызывающе и провокационно, так что не имеют право возмущаться слегка фривольной фразой. Судья предложил подсудимому выбирать между тюрьмой и военной службой, и через два дня Джейк отправился в военный лагерь в Северной Каролине, со стриженой головой и вещами, которые все уместились в спортивную сумку.

Сейчас он приехал на побывку, на десять дней. Через неделю ему предстояло сесть на борт самолета в военном аэропорту штата Мэн и лететь в Берлин, в расположение части. Проводить его у меня не получалось – с сентября стартовала учеба в Гарварде. Нэн ожидал университет штата, и, естественно, она никуда не отпускала Джейка от себя. Все разъезжались, кроме Гэри: она так и оставалась здесь, в Льюистоне, работать горничной в гостинице. Нанесение телесных повреждений висело на Джейке, а мне порой казалось, что тюремный срок получила Гэри.

У Нэн сейчас был перерыв, а потом еще несколько часов работы. Волосы ее пропахли жиром от сковородок, и она хотела проветриться. Мы медленно шли к краю пирса. Соленый терпкий ветер метался между флагштоками, играл тканью. Ветер дул с моря, срывал шляпы и хлопал дверями. На берегу пахло пересохшей травой и горячим асфальтом. У края воды холодные порывы ветра вызывали настоящий озноб, а пульс учащался. Здесь, на пирсе, уже был октябрь.

Мы дошли до «Дикой охоты» – карусель как раз перестала крутиться – и притормозили. Гэри дернула меня за руку и указала на одного из зверей. Черная кошка размером с пони, и в пасти у нее дохлая мышь. Голова кошки медленно поворачивалась, и возникало впечатление, что она внимательно разглядывает нас своими яркими зелеными глазами.

– Ох ты, – воскликнула Гэри. – Точь-в-точь я на нашем первом свидании с Полом.

Нэнси прыснула и прикрыла рот ладошкой. Гэри не было нужды напоминать, кто на том свидании был мышкой, а кто кошкой. Нэнси мило и беспомощно засмеялась, покраснела и сразу стала вдвое привлекательней.

– Пошли, – сказала Гэри. – Давайте поищем своих зверей-защитников.

Она отпустила мою руку и взяла за руку Нэнси.

Заиграла музыка, прихотливая и, как ни странно, в то же время заунывная. Бродя между фигурами, я рассматривал их со смешанным чувством очарования и отвращения. Звери казались воплощением гротеска. Вот волк размером с мотоцикл: у него рельефный глянцевый мех – переплетение черного и серого, глаза желтые, как мое пиво. Одна лапа слегка приподнята, а подушечка окрашена багровым, словно волк ее стер до крови.

Морской змей дотянулся до бортика карусели – здоровенный шланг с древесный ствол толщиной. У него лохматая золотая грива и красная пасть с черными клыками. Я наклонился поближе и обнаружил, что клыки настоящие: акульи зубы, почерневшие от времени. Я миновал стайку белых лошадок. Они застыли в прыжке со вздувшимися жилами на шее: пасти открыты, словно извергая отчаянное ржание – муки или ярости, не понять. Белые лошади с белыми глазами, как у классических статуй.

– Откуда, черт побери, они понабрали этих монстров? Из преисподней? Ты посмотри! – Джейк ткнул рукой в сторону одной из лошадок. Из ее рта вываливался черный раздвоенный язык – как у змеи.

С пирса раздался голос:

– Привезли из Накодочеса, из Техаса. Им больше ста лет. «Карусель десяти тысяч огней», слышали, может? Так их списали оттуда после пожара. Пожар сжег дотла весь парк развлечений Кугера. Сами видите, какая вон та подпаленная.

У входного трапа стоял оператор с пультом запуска. Разодетый, как посыльный в роскошном восточноевропейском отеле, в таком местечке, куда аристократы вывозят на лето свои семьи. Эдакий старикашка в пиджаке из зеленого бархата, с латунными пуговицами в два ряда и золотыми эполетами на плечах.

Он поставил на землю термос и указал на лошадь, чья морда была обожжена с одного бока: бифштекс с поджаристой корочкой. Верхняя губа старика поднялась в омерзительной ухмылке-оскале. У него были пухлые, красные, какие-то непристойные губы, как у молодого Мика Джаггера, – совершенно неуместные на таком сморщенном, старом лице.

– Они визжали.

– Кто? – не понял я.

– Лошади. Когда карусель начала гореть. Десяток свидетелей слышал. Визжали, как бабы.

Мои руки покрылись гусиной кожей. Какая великолепная страшилка!

– Я слышала, их восстановили, – раздался голос Нэнси откуда-то из-за моей спины. Они с Гэри обходили карусель по кругу, рассматривая все фигуры, и только сейчас вернулись к нам, рука в руке. – В прошлом году в «Портленд Пресс Геральд» была статья.

– Грифона привезли от Селзника, из Венгрии, – продолжил перечисление оператор. – Они обанкротились. Кот – подарок того доброго человека, что открыл «Кристмасленд» в Колорадо. Морского змея вырезал сам Фредерик Сэвидж, он создал легендарную карусель «Золотые всадники» на пирсе в Брайтоне, по образцу которой сделана наша «Дикая охота». Вы ведь одна из девочек мистера Гиша, верно?

– Д-да-а, – с запинкой ответила Нэнси.

Полагаю, ей пришлась не по нраву, что он назвал ее «девочкой мистера Гиша».

– Продаю пончики в его киоске.

– Для девочек мистера Гиша все самое лучшее, – сказал оператор. – Желаете прокатиться на лошадке, которая возила саму Джуди Гарленд?

Он поднялся по трапу на карусель и протянул Нэнси руку. Она приняла ее не колеблясь, словно приглашение на танец от завидного кавалера, а не от гадкого старикашки со слюнявыми губами. Он подвел ее к первой в группе из шести лошадок и, когда она поставила ногу в золотое стремя, приобнял за талию, помогая забраться.

– Джуди приезжала в Техас в сороковом, с рекламным туром «Волшебника страны Оз». Она выступила перед поклонниками, спела «Выше радуги», а затем прокатилась на «Карусели десяти тысяч огней». В моем личном кабинете есть ее фото, где она снята именно на этой лошадке. Вот… так… Вам удобно?

Гэри сжала мою руку.

– Что за лажа. – Она говорила тихо, но, видимо, все же недостаточно тихо, и я видел, как дернулся оператор. Гэри закинула ногу на черного кота. – А на этом кто-нибудь знаменитый катался?

– Пока нет. Но, возможно, когда-нибудь именно вы и станете этой знаменитостью! И через много лет мы будем хвастаться и всем рассказывать про сегодняшний день, – бодро ответил старик. Затем поймал мой взгляд и подмигнул: – Думаю, тебе стоит выкинуть свое пиво, сынок. На карусели никаких напитков. Да вам едва ли потребуется алкоголь – «Дикая охота» зарядит вас адреналином, о котором вы и не мечтали!

В машине по дороге сюда я выпил две банки пива. Бумажный стаканчик в руке был третьей порцией, и я вполне мог бы отложить его, однако небрежно оброненная фраза: «Тебе стоит выкинуть свое пиво, сынок» – не оставляла мне вариантов. В пять больших глотков я выпил чуть не пол-литра, и к моменту, когда смял стакан и швырнул прочь, карусель уже начала движение.

Меня пробрал озноб. Пиво было ледяным, и, казалось, оно растворилось в моей крови. На меня накатывали волны дурмана, и я ухватился за ближайшего зверя, большого морского змея с черными зубами. Я закинул ногу, забираясь в седло, как раз когда змей начал всплывать на своем штыре. Джейк сел на лошадку рядом с Нэнси, а Гэри положила голову на шею кота и что-то ему шептала.

Карусель неслась по кругу; берег остался за спиной, и мы видели сейчас только самый краешек пристани. Слева от меня проносились только черное небо и море: плотная тьма с белыми барашками. «Дикая охота» на огромной скорости летела в густом соленом воздухе. Волны бушевали. Я зажмурил глаза, а затем все-таки распахнул их снова, резко. Возникло ощущение, что я действительно оседлал морского дракона и он несет меня вниз, в черную глубину. На миг мне даже почудилось, что я тону.

Мы прокрутились полный круг, и передо мной на мгновение снова мелькнул оператор со своим пультом. Когда он разговаривал с нами около трапа, то все время улыбался. Однако сейчас я увидел безжизненное, лишенное всякого выражения лицо, с тяжело нависшими веками и хмуро искривленным ртом. Мне показалось, он что-то заталкивает в карман штанов – краткая картинка, из-за которой некоторые жизни оборвались еще до исхода ночи.

Круг, еще круг, все быстрее. Колесо крутилось как веретено, наматывая нить своей безумной песни на звездную ось ночи. К четвертому кругу я подивился, с какой скоростью мы несемся. Центробежная сила увлекала меня, давила в какой-то точке между бровями; тянущее ощущение появилось в переполненном животе. Возникла острая потребность отлить. Я желал наслаждаться этими минутами и этим полетом, однако пива оказалось слишком много. Мы кружились во тьме, и мимо мелькали крупинки звезд. Шум с пристани налетал порывами: вот слышно, и сразу нет. Я открыл глаза. Джейк и Нэнси наклонились друг к другу со спин своих лошадок и соединились в нежном, хотя и неуклюжем поцелуе. Нэн смеялась и гладила мускулистую шею своего скакуна. Гэри почти слилась с огромным котом и, повернув голову, смотрела на меня одурманенным, взрослым взглядом.

Кот тоже повернул морду и посмотрел прямо на меня. Я зажмурился, вздрогнул и снова открыл глаза. И, конечно, ничего подобного не было.

Наши скакуны несли нас в ночь, во тьму, несли в безумной ярости, круг, и круг, и еще круг, – и этот путь не имел конца. Ни для кого из нас.

Следующие три часа мы гуляли по пристани под порывами ветра. Ждали, пока Нэнси доработает смену. Пиво во мне уже вовсю плескалось, я это понимал и все равно продолжал пить. Ветер бил в спину и почти сдувал нас.

В ожидании Нэнси мы с Джейком некоторое время рубились в китайский бильярд. Потом Гэри и я прошлись по пляжу, вполне романтично держась за руки и любуясь звездами, а затем предсказуемо начали беситься. Гэри схватила меня и потащила в воду. Я потерял равновесие, шлепнулся, встал; в кроссовках захлюпало, штанины вымокли и затвердели от налипшего песка. Гэри отделались легким испугом: ее сандалиям вода была нипочем, штанины джинсов она предусмотрительно подвернула – и поэтому сейчас едва не падала от хохота, целая и невредимая. Позже я согрелся парочкой хот-догов с беконом, истекающих расплавленным сыром.

В десять тридцать все бары оказались настолько переполнены, что толпы народа выплеснулись на тротуар. Дорога в гавань была забита под завязку; автомобили шли бампер к бамперу; ночь оглашали счастливые восклицания и сигналы клаксонов. Однако почти все другие заведения, кроме баров, расположенные вокруг пристани, или уже были закрыты, или закрывались. Большой батут и пиратская шхуна окутались темнотой час назад.