Карман ворон

4

Сегодня я соловей у окна твоей спальни. Мое пение слаще меда, и все же ты меня не слышишь. Ты сидишь в покоях и читаешь книгу в переплете из красной кожи. Иногда ты вздыхаешь и устремляешь взгляд в окно, но не видишь меня и не знаешь, как жадно я смотрю на тебя с каменного подоконника.

У твоей постели лежит веточка боярышника. «Несчастья грозят тому, кто спит возле цветущей ветви боярышника». Вечером я проберусь в замок мышью, крысой или домашней кошкой, унесу приносящую неудачи ветку из твоей спальни, а вместо нее положу дикую розу – похожую на те, что ты оставил в моих волосах. Розовую розу, свежую от росы и нежную, как утренний свет. Тогда, возможно, ты подумаешь обо мне. А я-то уж точно не перестану думать о тебе.

Кошка мяукает во тьме. В другое время я никогда не выбрала бы ее. Домашние кошки в лучшем случае полудики: подлизываются и урчат, выпрашивая ласку или лакомства. Однако никого не удивит бродящая по замку кошка, никто ее не прогонит. Отчего ты так вздыхаешь, милый Уильям? Отчего так тревожен? Я скребусь в твою дверь, и ты меня впускаешь. Я выгибаюсь и урчу от твоих поглаживаний.

– Киса, киса, – говоришь ты.

Почти имя. Как странно быть названной. Странно и ужасно. Ни один человек не даст мне имени – ни в облике кошки, ни в моем собственном. А Уильяма тянет к диким существам, иначе он никогда на меня не взглянул бы.

– Киса, киса.

Я запрыгиваю на шелковое покрывало. Твоя постель, размером с мою хижину, со всех сторон занавешена тяжелой парчой. Мои когти погружаются в золото и шелк. В очаге разожжен огонь, и по моей подсвеченной шерсти словно пляшут светлячки.

Тебе одиноко, Уильям? Позволь мне спать рядом с тобой. Сегодня я твоя спутница. Я буду охранять твой сон. Ни одна мышь и ни одна крыса не посмеет даже край усика сунуть в твои покои. Я буду лежать на твоей подушке и урчать, пока ты не станешь моим навсегда.

Так вот каково это – быть названным существом, быть прирученным существом, питомцем. Конечно же, это глупо и абсурдно. И все же как приятно находиться рядом с тобой, ощущать твои нежные поглаживания. Сегодня мне приятно быть ручной. К тому же, кроме меня, об этом никто не узнает. Я засыпаю, и рядом с тобой мне снится то, чего я ранее не знала и не хотела. Перед рассветом я возвращаюсь в свое тело – опасно слишком долго находиться в чужом, поскольку потом можно не найти себя. В своем теле я лежу на папоротниковой постели, думаю об Уильяме, улыбаюсь и смотрю на луну, убывающую на гобелене небес.

5

Сегодня я коричневая горная коза на скалистом склоне. Внизу, в деревне, вижу пастуха с его стадом и фермера с лошадью, запряженной в плуг. У церкви празднуют свадьбу. «Майское замужество – маета в супружестве». Тем не менее невеста в фате, похожей на защитную сетку пасечника, выглядит довольно счастливой. Жених и невеста создают собственный улей, и у них будет свой мед.

На этой неделе я все ночи провожу у постели Уильяма. Не охочусь с совой и не бегаю с лисицей, а ручной кошкой довольно урчу, любуясь Уильямом, когда он спит, или сижу на его коленях, когда он читает, и принимаю лакомства из его рук. Теперь я знаю, что поселившееся в моем сердце чувство – это не проклятье, не заклятие и не иллюзия. Оно столь же реально, как звездное небо, как горячая кровь крысы, пойманной мною прошлым вечером в замковой кухне. Это чувство – такое сильное и такое сладостное – реально и в то же время призрачно и незримо. Меня предупреждали о нем, но оно не кажется мне опасным. К тому же мой Уильям совершенно не похож на других человеческих мужчин. Он добрый, хороший, чувственный и заботливый. Ему не место за каменными стенами и бойницами. Уильям одинок, дик и страстно желает о ком-то заботиться.

Пока я поедаю вереск, пустельга взывает ко мне с высоты:

– Держись от него подальше! Держись от него подальше!

Она предупреждает меня об опасности. Странствующий народ быстро прознает о любом нарушении наших законов. Мое нарушение пока еще не является преступлением, но вызывает беспокойство.

– Держись от него подальше, – кричит пустельга. – Держись подальше от Уильяма Мак-Кормака.

Последние дни я слышала это предупреждение много раз: от овец с полей, от зайца из высокой травы, даже от диких пчел из лесного полога. «Пчелы, пчелы, умер прежний ваш хозяин. Послужите новому?»^[8]

Я сердито трясу на пустельгу рогами. Мне не нужны ее предупреждения. Я буду ходить в замок столько, сколько пожелаю, и никакой Уильям не поймает меня в свои силки. И я буду всю ночь спать на его подушке кошкой. Не потому, что он мой возлюбленный, а потому, что мне так хочется. Никто не смеет указывать мне, что делать. И, возможно, тепло очага, шелк и золото покрывала, аромат Уильяма, ласка его поглаживающих шерсть пальцев и его бархатный голос…

Высоко в горах предупреждение пустельги издевательски подхватывают вороны:

– Берегись!

Но я уже в пути: сначала бегу лисицей, затем лечу соловьем, а после урчу кошкой. В ночи ругается сова: «Дура! Прирученная любовью дура!» И мышь, разжиревшая и расхрабрившаяся, кружит в свете гаснущего очага.

Июнь
Месяц роз

 
Лето пришло. На опушке
Пой, громко пой, кукушка!
Луг разнотравьем цветет,
Семя тянется ввысь, растет,
Облачается лес листвой.
Громко, кукушка, пой!
 

«Песня кукушки», XIII в.

1

Сегодня я жаворонок – кувыркающийся в облаках, оглашающий горные пики трелями, танцующий с радугой. Кто бы мог подумать, что такова любовь? Почему мне об этом никто не говорил?

Прошлой ночью я снова была полосатой кошкой, как и каждую ночь до этого всю последнюю неделю. Я лежала на подушке Уильяма и урчала, любуясь им, пока он спал. Но я более не чувствовала удовлетворения. Мне хотелось большего. И почему бы нет? Почему я должна отказываться от того, что дано познать любой деревенской девушке? Мой народ обладает разной властью. Почему нам запрещено любить? Такие мысли привели меня к возлюбленному не в облике лисицы или соловья, а в моем собственном – смуглом и обнаженном. Уильям распахнул ресницы и увидел меня. Из его глаз на меня взглянуло теплое солнечное лето.

– Как ты здесь оказалась? – спросил он. – Ты фея? Или все это сон?

Я покачала головой.

– Ты снилась мне с нашей первой встречи. Ты вышла из-за деревьев, как лесная лань. И когда внезапно исчезла, мне показалось, что от желания к тебе я сойду с ума.

– Я никуда не исчезала, – ответила я. – Я была здесь все это время.

Потом я познала близость не как лань, волчица или рысь, а впервые как женщина.

«Значит, вот она какая – любовь», – удивлялась я, когда мы лежали боком, кожа к коже: сочно-смуглая и сливочно-белая. Под ладонями и губами Уильяма я пела, как соловей, парила, как орел, выла, как волк, и кричала, как пума.

– Кто ты? – спросил он, когда мы обессилели. – Хотя бы скажи свое имя, чтобы я мог написать его на своем сердце.

Улыбнувшись, я не ответила.

– Как мне найти тебя? Я умру, если больше не увижусь с тобой.

– Я буду здесь, пока в море есть рыба, в ночи – звезды, в небе – птицы и в людских сердцах – мечты.

– Мне будет недостаточно этого времени, – прошептал Уильям и поцеловал меня.

Я жаворонком взмыла вверх, а спустилась вниз, смеясь и преисполнившись любовью. И поклялась вечно быть только его.

2

Сегодня я должна собрать хворост и все необходимое. Три дня моя хижина пустовала. Три дня костровая яма была холодна и ивовые ловушки никто не проверял. Этим утром я пришла сюда косулей. В солнечном свете над дверью сияли мои яркие вещи, а усевшаяся рядом белоголовая ворона хрипло прокаркала предупреждение. А еще этим утром ко мне пришел большой черный пес. Он сел возле меня, заглянул в глаза и прорычал: «Возвращайся домой! Возвращайся домой!»

Но Уильям не хочет, чтобы я уходила.

– Мне нет дела до твоей хижины, – говорит он. – Мне нет дела до твоих ивовых ловушек. Мой дом – замок. Ты – его королева. Ты будешь есть жареных цесарок и клубнику из моих теплиц. Будешь пить лучшие вина и наслаждаться вкуснейшей выпечкой.

Я пытаюсь объяснить, что, в отличие от людей, мой народ ведет другую – свободную и дикую – жизнь. Мы стелем себе постель под можжевельником и странствуем в согласии с сезонами. Мы ничем не связаны – ни домом, ни семьей, ни именем. У нас их нет.

– Тогда возьми мое имя, – предлагает Уильям. – Мой род знатен и благороден. Я разделю с тобой свое имя, если ты останешься со мной. Мой богатый отец ушел на войну. Когда он умрет – что, возможно, случится вскоре, – я унаследую его состояние. У тебя будут золото, шелка и меха. Будут лошади и слуги. У тебя будет все что душе угодно, если ты останешься со мной.

Мне не нужны ни шелка, ни меха. Мне не нужны слуги. У меня есть шелк стрекозиных крыльев, белоснежная зимняя шубка зайца. У меня есть золото восходящего солнца и краски северного сияния. Я могу слиться с лошадью и галопом пронестись по заболоченным землям или вместе с дикими гусями полететь на юг, к солнцу…

Но ничего из этого я не могу сказать моему возлюбленному, смотрящему на меня с такой нежностью, поэтому обещаю остаться. Он смеется, снова опускает меня на свое ложе и задергивает вокруг нас парчовые занавески. Мы словно оказываемся в шатре странствующего вождя. Уильям говорит, что я его красивая смугляночка и что он лучше умрет, чем расстанется со мной.

3

– Ты моя красивая смугляночка, – говорит он.

Меня никто не называл так. Мой народ некрасив – во всяком случае, в том понимании, которое люди вкладывают в слово «красота». Мы не приемлем искусственности. Не пытаемся изменить себя, чтобы стать такими, какими не должны быть.

Выщипанные брови, разглаженные волосы, выбритые ноги – не для нас. Так же, как и ароматические масла, корсеты, прически и зеркала. Не для нас бигуди, румяна и пудра. Но ради Уильяма я попробую. Притворюсь ручной, если это поможет мне остаться с ним. Однако мои волосы – черничный клубок, который не поддается расческе. Мои глаза черны, брови густы, тело крепко и сильно. И Уильяму нравится черный шелк волос на моих ногах и в подмышках. Нравится округлость моих грудей и мягкий изгиб широких бедер. Ему не нужно, чтобы я хоть как-то менялась. Вот только здесь, в его замке, чтобы не вышло скандала, его люди должны видеть меня в подходящей одежде, вымытой и благоухающей, умеющей читать письма и укладывающей волосы на манер деревенских девушек, которых я так презираю.

– Когда отец вернется с войны, – говорит Уильям, – я хочу, чтобы он дорожил тобой так же, как я.

– Ты будешь дорожить мной больше, если я буду в бархате, а не в волчьей шкуре?

– В бархате или волчьей шкуре, в дерюге или шелках – ты всегда будешь моей возлюбленной. Но мои люди должны уважать тебя. Я хочу, чтобы они называли тебя «моя леди». Хочу, чтобы они служили тебе так же, как служат мне. Кроме того, – обнимает он меня, – представь, какой красавицей ты будешь в шелковом платье и атласных туфельках, с жемчугами на шее.

И я согласилась, чтобы порадовать его. В конце концов, в притворстве нет никакого вреда. Странствуя соколом, я тоже заимствую чужое оперение. Так какая разница? Я всегда буду дикой смуглянкой из леса, сбросив с плеч чужую одежду и деля с Уильямом постель.

Уильям нашел мне в деревне служанку. Ее зовут Фиона. Бледно-розовая, красивая, она похожа на цветок примулы, без единого намека на дикость. Она должна прислуживать мне: заниматься моими волосами и одеждой. Я знаю: она ненавидит меня. Порой замечаю, как она смотрит на Уильяма, и почти вижу ее мысли: «Что он нашел в безымянной смуглянке? Чем она приворожила его?» Но Уильям не замечает ее взглядов.

– Фиона – хорошая девушка, – говорит он, – она научит тебя необходимому.

Меня это злит. С чего он решил, что эта девчонка может чему-то меня научить? Фиона умеет ловить лосось голыми руками? Или парить в небесах вместе с жаворонком? А может, взбираться по горам до орлиных гнезд? Она умеет наводить чары, что чернее темной ночи, чтобы украсть душу своего врага?

Уильям видит мой взгляд:

– Бедная Фиона. Ты же не завидуешь ей?

Я отворачиваюсь, не сказав ни слова.

– Этой дурочке? Этой бледной мягкотелой простушке? – сам себе вместо меня отвечает Уильям. – Этой вечно вздыхающей, глуповатой и жеманной девице, недостойной целовать мои ноги?

Меня смешит абсурдность его предположений. Дикий народ не завидует ручным существам. Как Уильяму пришло в голову, что у меня могут появиться подобные мысли. Я обнимаю его, смеюсь и говорю, как сильно люблю его.

Теперь Фиона ежедневно и ежечасно находится подле меня. Она будит меня по утрам, приходя с чашечкой горячего шоколада. Наливает воду для купания и ароматизирует ее лавандой и розовым маслом. Она берет книги из замковой библиотеки и помогает мне составлять из букв слова. Приносит одежду и драгоценности, принадлежавшие умершей матери Уильяма.

На мне бархатное багряное платье с нижними юбками из алого шелка. Мои волосы забраны сеточкой из драгоценных камней. Ступни стиснуты туфельками на высоком каблуке. На пальцах – кольца, все руки – в браслетах. В таком виде, по словам Уильяма, я могу жить в замке, не вызывая подозрений. В таком виде, по его словам, я выгляжу как леди, а не как смуглянка из леса.

– Но я и есть смуглянка из леса, – смеюсь я, невзирая на неловкость и беспокойство.

Однако Уильям не смеется вместе со мной. Он смотрит на меня очень серьезно и говорит, что я должна постараться. Слуги – подданные его отца. Именно он является лэрдом замка, и ему передают абсолютно все новости. Из-за него я должна одеваться как леди, иметь при себе служанку, уметь читать и пользоваться вилкой, не бегать, не кричать и не смеяться.

– Если бы ты по-настоящему любила меня, – говорит он, – то постаралась бы и отнеслась к этому серьезно. А ты воспринимаешь все как игру. Пойми: если отец не одобрит мою возлюбленную, то оставит меня без гроша в кармане. Ты этого хочешь?

– Конечно же нет, – отвечаю я, но мое сердце сжимается. Почему ему так важны эти вещи? Стены замка, слуги и золото не сравнятся со свободой. Мы могли бы владеть болотами, озерами, горами и небесами. Могли бы жить вдвоем в лесу и быть всем друг для друга. Но я понимаю, что Уильяму будет не хватать уюта и комфорта его дома, очага и постели с шелковым покрывалом. И он так счастлив, что я сейчас рядом с ним. Мне не следует быть неблагодарной.

И все же, несмотря на то что слуги покорны мне и зовут меня своей леди, я знаю: они презирают меня. Вижу, как они смотрят на меня. А однажды я, будучи крысой, живущей в дырке возле двери кладовой, услышала, как один из поваров обсуждал меня с винных дел мастером.

– Она обычная шлюха, – сказал повар, – хоть и ходит в красивых тряпках и побрякушках.

– Говорят, она была ведьмой, – ухмыльнулся мастер. – Как иначе такая, как она, могла запустить когти в молодого господина?

– Молодому господину едва исполнилось девятнадцать. Мальчику необходимо сеять свое дикое семя, но не в отцовском же замке!

– Я слышал, он хочет жениться на ней, – заметил мастер вин.

Повар покачал головой.

– Мальчишеская блажь. Помяни мое слово, как только хозяин вернется домой, ее с пожитками сразу выставят за порог.

В ярости я оставила тело крысы и слилась с волком. Нашла в долине стадо овец и одной за другой перегрызла белые глотки. Это не принесло ни малейшего облегчения, хотя весь мой мех пропитался алой кровью невинных. А по возвращении в свое тело я поймала на себе любопытный взгляд Фионы. Служанка словно знала больше, чем собиралась сказать.

После этого я осторожничаю и странствую только по ночам. Мне тяжело. Ужасно не хватает прежней свободы. Но ради Уильяма я справлюсь с собой. Ради него я откажусь от всего, так же как и он ради меня, попроси я его об этом. А когда месяц роз достигнет своего пика и настанет день летнего солнцестояния, наша все возрастающая радость наполнит землю розами.

4

Сегодня день летнего солнцестояния^[9]. День, когда странствующий народ собирается на празднование зеленого месяца – не в крылатом или шерстяном обличье, а в собственных телах, темнокожих и диких, – и продает свои товары на ярмарке.

В ярмарочный день на городской площади будут фрукты, мед и ленты. Будут корзины и клетки с птицами. Будут зелья, волшебные заклинания и талисманы на привлечение истинной любви. Будут танцы на лугу, на которые придет даже деревенский люд, боясь и желая что-то купить, позавидовать, попрезирать, поглазеть на празднование странствующего народа.

Я ни разу не пропускала день ярмарки, но сегодня страшусь идти на нее. Предупреждения совы, вороны, пустельги и черного пса уступили место молчанию более зловещему, чем предостережения. Мне не объяснить им, как много для меня значит Уильям. Но Уильям хочет пойти на ярмарку. Хочет показать своей смуглянке город с его красивыми зданиями и каменными башнями. И служанка Фиона сказала ему, что нужно купить много вещей. А еще он обещал мне подарок, особый подарок с рынка.

– Но у меня уже есть драгоценности, платья, туфли, расчески и книги с картинками. Что еще мне нужно?

Уильям улыбается и объясняет, что все эти вещи принадлежали его матери, а у него же мало что есть. До совершеннолетия ему назначено лишь небольшое содержание. Тем не менее он хочет купить мне подарок, чтобы показать свою любовь.

– Позже я буду состоятельным мужчиной, – говорит он. – Я куплю тебе певчую птицу в клетке из ивовых прутьев. Куплю тебе пчелиный рой в медовом улье. Куплю тебе золотое кольцо и надену его на твой палец.

Чтобы это кольцо показывало миру, что Уильям – мой, а я – его. Так-то вам, замковый повар и мастер вин! Люди говорят: «Июньская невеста порывиста и великодушна». Я должна стать июньской невестой, станцевать на лугу в свадебной фате, осыпать всех лепестками роз и раздать детям свадебные пирожки. А селянки будут дивиться, почему из всех девушек Уильям выбрал дикарку.

Я беру Уильяма за руку и с улыбкой отвечаю:

– Конечно, любовь моя. – Мне хочется порадовать его, но также я хочу, чтобы все они увидели, как мы счастливы. Мы пойдем с ним под руку, как король и королева Зеленых Кущ: я – в красном бархатном платье, а он – в небесно-голубом жакете.

Черный пес безмолвно наблюдает за мной. Пустельга молча взмывает ввысь. Уильям зовет кучера, и мы садимся в карету вместе с его слугой и, конечно же, моей служанкой Фионой. По пути на рынок я напеваю про себя коротенькую песенку странствующего народа:

 
Спой песню звездного света,
Воронье племя чернокрылое!
Разгляди девушку смуглого цвета,
Одетую в чужое, постылое.
В зайчике шустром ее разгляди,
В рыженькой шубке лисы.
При летнем же солнцестоянии —
В пылких объятьях любви.
 

5

Город расположен в шестнадцати милях от замка: в двух часах езды быстрой рысью. День выдался теплым, и я потею в бархате платья. О, быть бы сегодня ланью на прохладных лесных опушках. Или выдрой в озере, или рыбой в реке. Но я не смею сейчас отправиться в странствия, не рядом с Уильямом и служанкой Фионой, следящей за каждым моим движением.

Я сижу, оглядывая окрестности и делая вид, что слушаю рассказы Уильяма о городе – городе, который знаю так же хорошо, как он, поскольку видела его много раз птицей, собакой и лошадью. Но я не могу признаться в этом, боясь предать свой народ. Возможно, когда мы поженимся, я все ему расскажу. Муж и жена делятся всем.

Наконец мы доезжаем до рынка, что раскинулся на мощеной площади с фонтаном, здесь сотни лавок борются за внимание покупателей. Разумеется, я сразу узнаю своих. Одна из наших продает ворон: почти всю жизнь она провела среди пернатых и теперь, если не считать проблесков седины в волосах, больше похожа на черную птицу, нежели на женщину. Другая продает талисманы и амулеты: гроздь колокольчиков, отпугивающих фей; птичью голову на ивовой ветви, исцеляющую от чумы; флакончик радужной воды, избавляющей от страданий. Еще одна, дряхлая, как сама старость, с дубовой коричневой кожей, изборожденной морщинами, точно древний боярышник – трещинами, продает нитки разноцветных бусин: бирюзовых, берилловых, аметистовых, кварцевых, жемчужных и рубиновых.

Уильям останавливается возле лавки старухи.

– Сколько они стоят?

Ее глаза блестят, как озера, и так же холодны.

– Для этой молодой леди бесплатно, – отвечает она. – Отданное в день солнцестояния, даром вернется нам сторицей. – Старуха протягивает скрюченную руку с бусами из тигрового глаза, коричнево-золотыми в солнечном свете. – Носи их, моя красавица, – шепчет она, застегивая на моей шее застежку. – Золото твоих глаз ярче и чище того, что посулил тебе он.

Я благодарю ее, хотя она встревожила меня. Старуха полагает, что Уильям может обманывать меня? Но я знаю его лучше. Мой возлюбленный искренен со мной. Она просто хочет напугать меня, но я не стану ее слушать. Я излишне громко смеюсь, делая вид, будто рассматриваю рулоны шелка. Нитка бус на шее душит меня, и я оттягиваю ее. Снова смеюсь и беру Уильяма за руку. Я пытаюсь не обращать внимания на дикие темные глаза, глядящие на меня из каждой лавки, на дикие темные лица, на которых написано обжигающее презрение…

Мы возвращаемся в замок молча. Уильям едет на коне. Шею Фионы тоже украшают бусы, только из кварца – белого, как подснежник. Уильям подарил их ей в благодарность за то, что она проделала с нами дальний путь. Меня это не беспокоит. Ее нитка бус – дешевка, столь же бесцветная, как и сама Фиона. И все же мне не нравится, с какой улыбкой служанка прижимает бусы к груди, словно вспоминая приятное прикосновение. Не нравится, как она смотрит на Уильяма из-под полуопущенных ресниц. Не нравятся ее волосы цвета примулы, напоминающие мне о деревенской девушке, которая повесила амулет на волшебное дерево.

А что, если это была Фиона? Я не видела лица девушки. Возможно, это она вышила имя Уильяма на шелковом лоскутке, просунула его в отверстие ведьминого камня и повесила на волшебное дерево. Фиона подозревает, что я украла его? Может, она потому и ненавидит меня?

Но если и так, что с того? Нас с Уильямом связала любовь. Мне ведомо его сердце, как ему – мое. Мне не нужны чары, чтобы удержать его, не нужен амулет, чтобы находиться рядом. Уильям будет верен мне. Что бы дальше ни случилось, он останется верен.