Путешествия Гулливера

Глава 4

Не могу пожаловаться на прием, оказанный мне на летучем острове, однако я не пользовался там всеобщим вниманием, а порой сталкивался даже с презрением лапутян. И это понятно: ведь ни сам король, ни двор, ни рядовые островитяне не интересовались ничем, кроме математики и музыки, а в этом отношении я стоял куда ниже их.

Впрочем, осмотрев все достопримечательности, я и сам был не прочь покинуть Лапуту, так как мне смертельно надоели ее обитатели. И хотя я питаю глубокое уважение к музыке и математике, тем не менее лапутяне настолько рассеянны и погружены в свои рассуждения и вычисления, что нигде не найти более нудных собеседников. В течение моего пребывания на острове мне приходилось вступать в живые беседы только с женщинами, купцами, хлопальщиками и пажами, вследствие чего знать стала относиться ко мне с еще бóльшим пренебрежением. А между тем это были единственные люди, от которых можно было добиться вразумительных ответов на самые простые вопросы.

Среди придворных также был один знатный вельможа, близкий родственник короля. Только по этой причине к нему относились с почтением, в остальном считая его человеком недалеким и малообразованным. На деле же он оказал немало услуг государству, обладал недюжинными природными способностями, опытом, а также отличался прямотой и честностью. К несчастью, у него был скверный слух и самые умудренные наставники едва сумели вдолбить ему несколько простейших теорем и доказательств. Этот вельможа оказывал мне дружеское расположение и часто навещал, интересуясь жизнью, законами, нравами и обычаями других стран и народов. Он слушал меня с большим вниманием и порой делал весьма глубокомысленные замечания. При нем состояли два хлопальщика, но он никогда не пользовался их услугами – едва мы оставались наедине, как вельможа сразу же их выпроваживал.

Вот к этой-то особе я и обратился с просьбой ходатайствовать за меня перед королем, чтобы тот разрешил мне покинуть остров. Вельможа исполнил мою просьбу. Шестнадцатого февраля я распрощался с его величеством и придворными, получив от моего покровителя подарки и рекомендательное письмо к одному из его друзей в Лагадо. Поскольку в это время остров парил над горой на расстоянии около двух миль от столицы, меня спустили с нижней галереи тем же способом, каким когда-то подняли.

Часть континента, находящаяся под властью монарха летучего острова, носит название Бальнибарби. Одетый в местный костюм и владея языком страны, я без затруднений достиг столицы и вскоре отыскал господина, к которому у меня имелось рекомендательное письмо от вельможи с Лапуты. Вручив его, я был очень любезно принят. Этот сановник по имени Мьюноди тотчас велел приготовить для меня комнату, и во время моего пребывания в столице я пользовался его гостеприимством.

На следующий день после моего прибытия мы с Мьюноди отправились осматривать город, который равен чуть ли не половине Лондона. Однако здания там выглядят очень странно, и многие из них наполовину разрушены. Прохожие на улицах беспорядочно суетились, глаза у них блуждали, а сами они были одеты большей частью в лохмотья. Мы миновали городские ворота и проехали еще около трех миль. Там я увидел множество крестьян, трудившихся на земле, но никак не мог понять, что, собственно, они делают, так как нигде не было ни малейших признаков травы, злаков или овощей. Сгорая от любопытства, я попросил моего спутника объяснить, что означают эти бессмысленно двигающиеся руки, эти блуждающие глаза, это полное отсутствие каких-либо результатов труда. Никогда еще мне не приходилось видеть столь скверно обработанной земли, таких дурно построенных домов и такого убогого народа, чья внешность и платье свидетельствуют о нищете и голоде.

Господин Мьюноди был чиновником самого высокого ранга. Несколько лет подряд он занимал должность губернатора Лагадо, но из-за интриг королевских министров был признан неспособным к делам и отстранен. Однако король относился к нему благосклонно, считая человеком добрым, хоть и недалеким.

Вместо ответа бывший губернатор ограничился замечанием, что я провел в Лагадо еще слишком мало времени, чтобы составить верное представление о стране и ее жителях. Но как только мы вернулись в его дворец, он спросил, какой я нахожу эту постройку, есть ли в ней недостатки и не появились ли у меня замечания по поводу внешности и одежды его слуг. Что я мог ответить, если все вокруг блистало роскошью и великолепием, чистотой и порядком? Тогда Мьюноди сказал, что если я пожелаю отправиться с ним в его деревенское имение, расположенное в двадцати милях от города, там у нас будет больше досуга, чтобы вести беседы.

На следующий день утром мы отправились в путь. По дороге Мьюноди обратил мое внимание на различные методы, применяемые фермерами при обработке земли; они показались мне странными. За редким исключением, в полях не было ни единого хлебного колоса, ни былинки. Но после трехчасового пути картина изменилась. Перед нами открылась прекрасная местность: чистые и нарядные фермерские дома стояли на небольшом расстоянии друг от друга, вокруг виднелись огороженные поля, виноградники, сады и луга. Я давно не видел столь приятного зрелища. Мьюноди заметил мой восторг и, вздохнув, сообщил, что здесь начинаются его владения. Именно из-за этого его соотечественники насмехаются над ним и презирают за то, что он плохо ведет свое хозяйство и подает дурной пример.

Наконец мы подъехали к дому. Это было великолепное здание. Фонтаны, сады, аллеи, рощи – все было расположено со знанием дела и безупречным вкусом. Я хотел было похвалить увиденное, но Мьюноди не обратил на мои слова никакого внимания. Лишь по окончании ужина, когда мы остались вдвоем, он с меланхолическим видом заметил, что порой подумывает разрушить до основания свои дома и хозяйственные постройки и начать все сызнова в полном согласии с современными требованиями. Иначе он рискует навлечь на себя обвинения в оригинальничанье, кривлянье, невежестве, самодурстве и, чего доброго, вызвать гнев его величества. Затем он добавил, что мое восхищение пойдет на убыль, как только я узнаю о вещах, о которых вряд ли слышал на летучем острове.

И вот что я узнал. Около сорока лет назад некоторые жители столицы отправились на Лапуту – одни по делам, другие ради удовольствия. После пятимесячного пребывания на острове они возвратились с самыми поверхностными математическими познаниями и с летучими мыслями, приобретенными в воздушных сферах. На земле эти люди почувствовали отвращение ко всем прежним начинаниям и взялись за преобразование науки, искусства, законов, техники и даже языка на новый лад. С этой целью они получили от короля привилегию на создание Академии прожектеров в Лагадо. Теперь во всем королевстве не найти ни одного города, где бы не было подобной академии. Тамошние профессора и академики изобретают новые методы земледелия и архитектуры, новые инструменты и орудия для всяких ремесел, с помощью которых, как они считают, один человек в состоянии выполнять работу десятерых, а за неделю можно возвести дворец, который простоит вечно, не требуя ремонта. Все злаки и плоды будут созревать круглый год, а по размерам они стократно превзойдут те, которые существуют теперь. Жаль только, что ни один из этих проектов до сих пор не удалось осуществить, а страна тем временем приходит в полное запустение. Однако это не останавливает прожектеров. Что касается самого Мьюноди, то он продолжает жить так, как жили его предки, избегая всяких нововведений. Но его взгляды разделяют лишь немногие потомки старинных родов, к которым теперь относятся с презрением и ненавистью, как к врагам науки и невеждам.

В заключение его превосходительство заметил, что не станет посвящать меня во все подробности, так как не желает лишить меня удовольствия от посещения Академии прожектеров, которую он покажет мне в ближайшее время.

Глава 5

Несколько дней спустя мы возвратились в город.

Мьюноди познакомил меня с одним из своих друзей, которому предназначалась роль сопровождающего во время моего визита в Академию прожектеров. Сам Мьюноди воздержался от этой поездки, помня о своей дурной славе среди академиков.

Заведение это занимало несколько заброшенных зданий, расположенных на окраине города. Я был благосклонно принят президентом академии и посещал ее ежедневно в течение недели. Всего здесь насчитывалось до пятисот кабинетов и лабораторий, и в каждом помещении работали по нескольку изобретателей и авторов необычных проектов.

Первый же ученый, которого я посетил, был тощ, его лицо и руки были покрыты копотью, волосы всклокочены и местами обожжены. Уже восемь лет он трудился над проектом перегонки огурцов с целью извлечения из них солнечных лучей. Добытые таким образом лучи предполагалось помещать в герметически закупоренные склянки, чтобы затем использовать, если лето окажется слишком холодным и дождливым. Ученый пожаловался, что средств на исследования не хватает, а в этом году огурцы невероятно дороги, и попросил пожертвовать хоть что-нибудь ради поощрения прожектерского духа. Я вручил ему несколько монет из тех, которыми мой хозяин, хорошо знавший привычки ученых господ, снабдил меня заранее.

Войдя в следующее помещение, я едва не выскочил вон – такое ужасное зловоние там стояло. Однако мой проводник удержал меня и все-таки заставил войти, шепча, что таким поведением я могу оскорбить выдающегося ученого. Находившийся в этой келье прожектер был старейшим членом академии. Лицо и борода у него были бледно-желтого цвета, а рукава и полы камзола насквозь пропитаны нечистотами. С самого основания Академии прожектеров этот ученый муж занимался проблемой превращения человеческих экскрементов в те питательные вещества, из которых они образовались. Для этого использовались различные средства: очищение щелочью, кипячение, выпаривание и даже перегонка.

Затем я посетил еще одного ученого, который занимался превращением льда в артиллерийский порох с помощью огня, и остроумного архитектора, придумавшего новый способ постройки зданий, начиная с крыши и заканчивая фундаментом. Описывая свой метод, он ссылался на то, что таким же образом действуют мудрейшие из насекомых – пчелы и пауки.

Довелось мне там повидать и одного слепого от рождения профессора, при котором состояло несколько таких же слепых ассистентов. Их специальностью было смешивание красок для живописцев. Краски следовало распознавать исключительно с помощью обоняния и осязания. Правда, получалось у них не слишком удачно, так как сам профессор то и дело ошибался в определении цветов.

В следующем помещении мне доставил огромное удовольствие один прожектер, который открыл новый способ пахать землю без расходов на плуги, тягловых лошадей и работников. Этот способ состоит в следующем: на поле через каждые шесть дюймов на глубине восьми дюймов закапывают некоторое количество желудей, фиников, каштанов и прочих плодов или овощей; затем туда загоняют шестьсот или больше свиней, и эти животные, отыскивая пищу, всего за несколько дней перепахивают рылом всю землю, заодно удобряя почву своим навозом.

Перейдя в другую лабораторию, я обнаружил, что стены и потолок в ней покрыты паутиной, за исключением узкого прохода, оставленного для изобретателя. Едва я переступил порог, как изобретатель неистово закричал, предупреждая, чтобы я был осторожнее и не спутал и не порвал паучьи нити, после чего принялся жаловаться на тупость и косность человечества, которое до сих пор пользуется трудом шелковичных червей. Пауки, заявил он, не только отменные прядильщики, но и ткачи, а если их правильно использовать, можно избавиться даже от расходов на окраску тканей. Ученый показал мне множество окрашенных мух, которыми он кормил своих пауков в надежде, что такой же цвет примет сотканная ими ткань. Оставалось только найти рецепт подходящей пищи для самих мух, которая придавала бы паутине бóльшую упругость и прочность.

Я посетил еще множество кабинетов и лабораторий, но, стремясь быть кратким, не стану утомлять читателя описанием диковинных изобретений и прожектов, с которыми мне довелось познакомиться. Одни ученые сгущали воздух, извлекая из него селитру, другие размягчали мрамор, чтобы использовать его для набивки подушек, третьи пытались перевести в окаменелое состояние копыта лошадей, чтобы те не изнашивались, четвертые искали способ засевания полей мякиной, а пятые занимались выведением породы голых овец.

До сих пор мы побывали лишь в одном из отделений академии, а теперь нам предстояло увидеть ту ее часть, которая была отдана в полное распоряжение представителям теоретической науки.

Мы пересекли улицу, вошли в другое здание и вступили в просторный зал, где трудился знаменитый мудрец в окружении четырех десятков учеников и помощников. Мы обменялись приветствиями, и ученый, заметив, что я рассматриваю механизм, занимавший бóльшую часть зала, пояснил, что он разработал способ развивать теоретические знания с помощью простейших механических операций. Благодаря его изобретению даже самый невежественный человек при незначительных усилиях теперь сможет написать труд по философии, математике, праву, политике или теологии, не нуждаясь ни в образовании, ни в каком-либо таланте.

Мы приблизились к механизму, вокруг которого собрались ученики изобретателя. Механизм имел вид рамы, на которой были закреплены деревянные дощечки – одни побольше, другие поменьше. Все они соединялись между собой гибкой проволокой. Сверху на них были написаны слова на местном языке во всех падежах, временах и наклонениях, но в самом произвольном порядке. По команде профессора каждый ученик взялся за железную рукоять – всего их было около сорока, – и сделал полный оборот. При этом порядок слов на дощечках полностью изменился. Тогда ученый приказал тридцати шести помощникам медленно читать образовавшиеся строки, и если какие-нибудь три или четыре слова случайно составляли связную фразу, ее тут же диктовали четырем ученикам, исполнявшим роль писцов. Так повторилось три или четыре раза, причем после каждого оборота рукоятей дощечки перемещались с места на место и переворачивались.

Затем ученый показал мне груду томов со всевозможными обрывочными фразами. Теперь он намеревался связать их между собой и составить на основании этого материала полный свод всех наук и искусств.

Я поблагодарил достойного мужа и попросил позволения срисовать устройство его машины, заверив, что в Европе она вызовет огромный интерес в ученом мире.

Затем мы отправились в школу языкознания, где заседали три профессора, обсуждавшие вопрос о том, как усовершенствовать родной язык. Первый проект предлагал сократить и упростить разговорную речь, отбросив все многосложные слова, а также глаголы и причастия, потому что вещи, доступные человеческому суждению, суть только имена. Второй проект требовал полного уничтожения всех слов вообще, что несомненно сэкономит массу времени и принесет пользу здоровью. А поскольку слова есть не что иное, как названия вещей, следует просто носить с собой те вещи, которые необходимы для выражения мыслей, чувств и желаний. Многие ученые и философы в Лагадо и на Лапуте уже сегодня пользуются этим новым способом. Единственное неудобство: если беседа затрагивает широкий круг вопросов, собеседникам приходится таскать на плечах огромные узлы и тюки с вещами, а иногда нанимать для этого двух-трех дюжих парней.

Я посетил также математическую школу, где эта наука преподается с помощью таких средств, которые даже представить невозможно у нас в Европе. Всякую теорему и ее доказательство разборчиво переписывают на тонкой пшеничной лепешке, причем вместо чернил употребляется микстура от головной боли. Ученик съедает лепешку, и в течение следующих трех дней не принимает ни пищи, ни воды. По мере того как лепешка переваривается, микстура поднимается в голову ученика, принося с собой и теорему. Однако этому методу еще далеко до совершенства – возможно, все дело в определении дозы или составе микстуры. Влияет на результат и озорство мальчишек, которым научные лепешки до того противны, что они, отойдя в сторону, тут же стараются их выплюнуть.

Глава 6

В школе политических прожектеров я не обнаружил ничего особенно занятного. Тамошние ученые показались мне людьми совершенно невменяемыми, а такое зрелище на кого угодно может навести тоску. Эти несчастные предлагали различные способы, чтобы убедить правителей выбирать себе приближенных из числа людей умных, способных и добродетельных. Они надеялись приучить министров стремиться к общему благу, награждать самых достойных, талантливых и заслуженных. Кое-кто из ученых пытался убедить монархов в том, что государственные должности должны предоставляться людям, обладающим необходимыми качествами для того, чтобы их занимать. То есть речь шла о том, что никогда не придет в голову людям здравомыслящим.

Ради справедливости следует заметить, что не все члены этого отделения академии были наивными мечтателями. Так, мне довелось познакомиться с одним очень способным доктором, который в совершенстве изучил природу государственного управления. Все свои силы эта знаменитость направляла на поиски действенных лекарств от болезней различных ветвей власти. Многие писатели и философы в один голос утверждают, что между физическим телом человека и политическим телом государства существует удивительное сходство. Следовательно, для поддержания здоровья и лечения болезней обоих тел могут применяться одни и те же лекарства. Сенаты и верхние палаты парламентов часто страдают многословием и вспыльчивостью, различными болезнями головы и сердца, сильными конвульсиями, разлитием желчи, вздутием живота, головокружением, бредом, волчьим аппетитом, несварением желудка и массой других заболеваний, которые здесь неуместно перечислять. Вот почему знаменитый доктор предлагал, чтобы после созыва сената или палаты на первых трех заседаниях присутствовали самые известные в стране медики. По окончании прений они должны сосчитать пульс у каждого сенатора, а затем, после консилиума и постановки диагноза, приступить к лечению необходимыми медикаментами. Прежде чем сенаторы начнут очередное заседание, они получат лекарство, а на следующем заседании врачи должны либо продолжить лечение, либо отменить его вовсе.

Осуществление этого проекта не требует больших средств и может принести немало пользы.

Часто также можно услышать жалобы на то, что придворные фавориты обладают короткой и слабой памятью. Поэтому тот же доктор предлагает, чтобы каждый человек, побывавший на приеме у первого министра, не только ясно и точно изложил суть дела, с которым явился, но также имел бы право на прощание дернуть вельможу за нос, дать ему пинка в живот или наступить на мозоль – чтобы таким образом заставить помнить о своих обязанностях. Эту операцию следует повторять до тех пор, пока просьба не будет исполнена или не последует окончательный отказ.

Если вражда и раздоры между партиями становятся особенно ожесточенными, доктор рекомендует отличное средство для примирения оппонентов. Оно заключается в следующем: вы берете первую сотню лидеров каждой партии и разбиваете их на пары так, чтобы в каждую пару входили люди с головами примерно одинакового размера. Затем два искусных хирурга одновременно отпиливают политикам затылки и разделяют их мозги на две равные части. Части меняют местами. Эта сложная операция требует большой аккуратности и осторожности, но ученый заверил нас, что, если все сделано по правилам, выздоровление обеспечено. Дело в том, что две различные половинки головного мозга, вынужденные сосуществовать в тесном пространстве одного и того же черепа, рано или поздно придут к согласию и примирению и создадут равновесие в мыслях, которое необходимо для людей, воображающих, что они способны править миром.

Я присутствовал при пылком споре двух ученых о самых удобных и действенных путях взимания податей, которые не отягощали бы народ и не вели бы к его обнищанию. Один утверждал, что было бы справедливо обложить налогами и сборами все человеческие пороки и безрассудства; при этом сумму обложения в каждом отдельном случае должна устанавливать особая комиссия, составленная из соседей. Другой придерживался противоположного мнения: налогами следует облагать те свойства души и тела, за которые люди ценят себя выше всего.

Женщин, по его проекту, следует облагать налогами на красоту и умение одеваться, но с женского постоянства, целомудрия, здравого смысла и доброго нрава не имеет смысла брать подати, так как доходы от этих статей не покроют даже расходов на содержание сборщиков.

Еще один профессор показал мне большую рукопись, содержавшую инструкции по раскрытию политических заговоров. В ней я обнаружил немало любопытных и полезных для государственных людей советов, хотя они показались мне недостаточно полными. Я отважился указать на это профессору и предложил внести некоторые дополнения.

В королевстве Трибниа, где мне довелось побывать во время одного из своих путешествий, раскрытие заговоров, как правило, является делом рук людей, желающих создать себе репутацию тонких политиков, погасить общественное недовольство, а заодно наполнить свои сундуки конфискованным у заговорщиков имуществом. Прежде всего эти люди собираются и решают в узком кругу, кого наиболее выгодно обвинить в государственной измене, затем против такого лица начинаются преследования. У него проводится обыск, сам он отправляется в тюрьму, а все написанное его рукой передается в руки особых специалистов, умеющих раскрывать тайное значение каждого слова, слога и даже буквы в личной переписке.

Если же ничего подходящего для обвинения не находится, используется метод перестановки букв в подозрительных письмах, с помощью которого можно узнать самые сокровенные замыслы и намерения заговорщиков. Так, если я в письме к другу пишу по-английски: «Мой брат Том страдает геморроем», искусный знаток шифровальной грамоты увидит в этих словах нечто иное. Из тех же самых букв можно составить фразы о том, что сопротивляться бесполезно, заговор раскрыт и надо бежать. Это и есть самый действенный метод.

Профессор горячо поблагодарил меня за эти бесценные факты и обещал не только поместить их в свой трактат, но и упомянуть мое имя.

Больше ничто не удерживало меня в этой стране, и я начал подумывать о том, чтобы вернуться в Англию.