Нью-Йорк

Поэтому когда Маргарета сослалась на угрозу со стороны англичан, желая отговорить ван Дейка от похода, тот сразу распознал ее коварство: она пыталась контролировать его. И он не собирался ей потакать.

– А как же моя торговля? – спросил ван Дейк.

– Подождет.

– Вряд ли. – Он выдержал паузу, пока она сверлила его взглядом. – Тебе и детям ничто не грозит.

– Это по-твоему.

– Потому что так и есть.

– Значит, не хочешь остаться?

– Московитский князь и то не видит беды, – беспечно ответил он. Так за глаза называли Стайвесанта жители Нового Амстердама, которых часто возмущали его диктаторские замашки.

– Не называй губернатора этим дурацким прозвищем! – гневно воскликнула она.

– Как угодно, – пожал он плечами. – Тогда Колченогий.

Если на то пошло, Стайвесанта мало кто жаловал среди торговцев, включая богатых подруг жены и даже Вест-Индскую компанию. Ван Дейк полагал, что некоторым и вовсе безразлично, какой стране принадлежит колония, – лишь бы не мешали торговле. Его немного забавлял тот факт, что подруги жены придерживались скорее его, а не ее точки зрения.

– Он стоит десяти таких, как ты! – крикнула она, придя в бешенство.

– Боже мой! – расхохотался он. – Никак ты влюбилась!

Он переборщил. Маргарета взорвалась:

– И это все, на что ты способен? Не суди по себе! Твои походы к индейцам… – Она произнесла это с горьким презрением, не оставляя сомнения в смысле сказанного. – Обернись за три недели, если рассчитываешь на мои деньги! – Выкрикнув эту угрозу, она поднялась. Глаза сверкали от ярости.

– Я вернусь, когда покончу с делами, – ответил ван Дейк с ледяным спокойствием.

Но Маргарета уже вылетела из комнаты.

Он выехал из дому на рассвете, так больше и не увидев ее.

Стояло прекрасное летнее утро. Широкая, обшитая внакрой лодка с четырьмя гребцами плыла на север. Правда, на этот раз ван Дейк отправился в путь не по большой реке Гудзон, а предпочел Ист-Ривер с другой стороны Манхэттена. Посреди лодки громоздилась кипа плотного и прочного голландского сукна, которое называлось даффл. Этот законный груз мог обмануть любое недремлющее око.

Картина была безмятежной. Немного позже они миновали пологий и вытянутый участок суши посередине реки и повернули направо к маленькой пристани, где их ждала группа мужчин с фургоном, нагруженным бочонками. Это был груз настоящий.

На погрузку бочонков ушло время. Бригадир, тучный фермер-голландец, осведомился, не угодно ли проверить товар.

– Такой же, как всегда? – спросил ван Дейк.

– В точности.

– Я тебе верю.

Они давно работали сообща.

Бочонки были наполнены бренди. Индейцам его вечно не хватало. Продавать индейцам бренди было, строго говоря, запрещено. «Но преступление уже не такое тяжкое, – простодушно сообщил бригадир. – Я разбавил его водой». Долил немного, индейцам и не почувствовать разницы, но достаточно, чтобы увеличить прибыль ван Дейка на десять процентов. Когда погрузка закончилась, лодка отчалила и вернулась на середину реки.

Процедура осложнялась лишь тем, что грузить приходилось на Ист-Ривер. Если не возвращаться к Новому Амстердаму, плыть приходилось вдоль восточного берега Манхэттена и уже дальше выходить к великой Северной реке, а это было чревато опасностями.

В своей верхней части Ист-Ривер раздваивалась. Левый рукав огибал северную оконечность Манхэттена. Правый, пошире, уходил на восток к большому проливу, безмятежные воды которого простирались почти на сотню миль, будучи защищенными от океана длинным островом. Опасность скрывалась в развилке. Все три пути казались мирными, однако подводные, чуть разнившиеся течения создавали на их стыке сложный водоворот, распознать который было еще труднее из-за наличия там же нескольких островков. Неопытному гребцу даже в безветренный день, когда спокойные воды едва колыхали водоросли, случалось вдруг обнаружить, что лодку засосало неукротимым вихрем, который швыряет ее в стену воды, восставшую как некое злобное божество глубин. Это место называли вратами ада – Хелл-Гейт. От него старались держаться подальше.

Поэтому они плыли осторожно, держась поближе к Манхэттену, потом направили лодку в левый проток; их покачало, но они благополучно прошли.

Слева виднелось небольшое поселение под названием Гарлем. Самая северная часть Манхэттена имела всего милю в поперечнике, но достигала изрядной высоты. Справа потянулись земли Бронка. Узкий канал продолжился еще несколько миль, пока, миновав древние индейские пещеры и стойбища, не впал через извилистую и крутую горловину в великую Северную реку. Это был второй участок, опасный встречными течениями. Ван Дейк облегченно вздохнул, когда оказался на просторах большой реки.

Дальше плылось легко. Когда атлантический прилив достигал бухты и аккуратно обращал реку вспять, течение устремлялось вверх на многие мили. Оно благоприятствовало плывшим. Нагруженная лодка неслась на север сама, и гребцы лишь немного помогали ей веслами. Справа проплыло поместье Йонкера. Высокие каменные Палисады западного берега тянулись слева, пока не уступили место горбатому холму. И вот ван Дейк различил справа пункт назначения – индейскую деревню на склоне восточного берега.

– Там и заночуем, – сказал он гребцам.

Она очень обрадовалась и повела его по деревушке здороваться. Жилища, сооруженные из составленных жердей и крытые корой, стояли на удобной отмели без всякого защитного частокола. В самом большом, длинном и узком доме жили пять семейств. Возле него росло два ореховых дерева, а позади, в кустах, виднелись гроздья дикого винограда. Ближе к воде на рамах из кольев висели огромные рыболовные сети. В камышах промышляли лебеди и кряквы.

Ван Дейк подумал, что его дочь, хоть и бедна, живет не хуже его.

Они поужинали рано вечером, ели сочную речную рыбу. Еще не стемнело, когда Бледное Перо позвала его подняться на скалистую площадку с красивым видом на реку. Он заметил, что она прихватила небольшой предмет, завернутый в листья. Потом они очень уютно сидели в лучах заходящего солнца и любовались орлами, парящими в поднебесье. Спустя какое-то время она сказала:

– У меня для тебя подарок. Я сама его сделала.

– Покажи!

Она протянула сверточек. Ван Дейк развернул листья и восхищенно улыбнулся.

– Вампум! – воскликнул он. – Красивый.

Бог знает, сколько часов она трудилась.

Вампум. Кусочки раковины просверливались по центру и нанизывались на нитку. Белые – от литорин^[13]; лиловые или черные – от куахогов^[14]. Нити переплетали, и получались пояса, головные ленты, всевозможные украшения.

А также валюта. Индейцы расплачивались вампумами за товары, приносили их в дань, скрепляли ими брачные предложения. Они воплощали достаток, и мудрецы всегда старались распределить вампумы между семьями.

Но он был больше чем валюта и украшение. Вампуму часто придавался смысл. Белый означал мир и жизнь; черный – войну и смерть. Но вампум, предназначенный для ношения, можно было усложнить и превратить в маленькие геометрические пиктограммы, доступные прочтению. Большие церемониальные пояса, имевшие много футов в длину, могли обозначать важные события и соглашения. Жреческие вампумы изобиловали символами, полными глубокого и тайного значения.

Голландец быстро выяснил, что и меха можно купить на вампум – индейцы называли его сиваном. Но англичане-пуритане из Массачусетса придумали лучше. Индейцы по традиции выкапывали раковины из песка летом, а зимой проделывали скрупулезную работу, дырявя их каменными сверлами. Но англичане воспользовались стальными, повышавшими производительность, и начали делать собственные вампумы, вытесняя местных индейцев. Еще неприятнее было то, что с ростом запаса вампумов возрастал и спрос на товары, а потому за одну и ту же вещь приходилось платить больше. Голландцы и англичане не видели беды в этой инфляции, однако индейцы, привыкшие заботиться красоте и самоценности вампумов, заподозрили белых в надувательстве.

Сейчас ван Дейк держал в руках пояс. Его ширина не достигала и трех дюймов, зато длина равнялась шести футам, и он мог опоясаться им дважды. На тыльной стороне белых раковин виднелись красные геометрические фигурки.

– Знаешь, что это такое? – гордо указала на них девочка.

– Нет, – признался он.

– Тут сказано, – она повела пальцем, – «Отцу Бледного Пера». – И улыбнулась. – Будешь носить?

– Не снимая, – пообещал ван Дейк.

– Вот и хорошо.

Она радостно смотрела, как он обматывал вокруг себя пояс. Потом они долго сидели, следя за солнцем, которое медленно багровело и опускалось в леса за рекой.

Утром, прощаясь, он дал ей слово заглянуть на обратном пути.

Поход Дирка ван Дейка сложился тем летом удачно. Погода стояла прекрасная. На западном берегу раскинулись бескрайние леса, в которых по-прежнему хозяйничали алгонкиноязычные, как его дочери, племена. Он миновал знакомые затоны. И он путешествовал, как любил говорить, в качестве гостя реки. Мощное приливное течение, созданное океаном, отзывалось вверх по Гудзону на сто пятьдесят миль, до самого форта Оранж. Летом бывало, что миль на шестьдесят растекалась даже соленая морская вода. Поэтому ван Дейк отдался на волю течения и безмятежно приближался к землям могауков.

Могауков боялись многие. Все индейцы, жившие вокруг Манхэттена, говорили по-алгонкински, но многочисленные племена вроде могауков, контролировавшие обширные северные земли, изъяснялись на ирокезском языке. А эти племена не жаловали алгонкинов. Они теснили их уже сорок лет, совершали набеги и требовали дань. Но, несмотря на дурную славу могауков, голландцы относились к ним с простым прагматизмом: «Могауки грабят алгонкинов – тем лучше. Если повезет, алгонкины будут слишком заняты войной, чтобы докучать нам».

Голландцы даже продавали могаукам ружья.

Ван Дейк считал такую политику отчасти рискованной. Северные аванпосты Новых Нидерландов в форте Оранж и Скенектади находились на могаукской территории. Бывало, что тамошние могауки чинили неприятности. Стайвесант отправился в форт Оранж как раз по такому случаю. Ван Дейк его недолюбливал, но не сомневался, что старый губернатор справится с могауками. Они отличались воинственностью, однако были заинтересованы в торговле, а потому с ними можно было договориться.

Сам ван Дейк не боялся могауков. Он говорил по-ирокезски, знал их обычаи и всяко направлялся не в дальний форт Оранж, а к торговому посту на небольшой речке к югу от форта, до которого был день пути. Опыт подсказывал, что торговцев встречали радушно, что бы ни творилось в мире. Ван Дейк углубится в лесные дебри, продаст могаукам разбавленный бренди и вернется с неплохим грузом шкурок.

«Доверьтесь торговле, – говаривал ван Дейк. – Королевства рождаются и умирают, но торговля вечна».

Конечно, жаль, что приходилось иметь дело с могауками. Ему больше нравились алгонкины, народ его дочери. Но что поделать? Жадность белого человека до шкур и готовность индейцев их поставлять привели к тому, что в низовьях Гудзона почти не осталось бобров. Чтобы удовлетворить ненасытных белых, даже могаукам пришлось податься еще дальше на север, в окрестности озера Гурон. Но у могауков не истощались запасы. Это было главное. Поэтому теперь они были основными торговыми партнерами ван Дейка.

Путешествие заняло десять дней. Ван Дейк беспрепятственно проник во внутренний район. В отличие от алгонкинских деревень, торговый пост могауков являлся местом оседлости и был окружен надежным частоколом. Могауки были резки и суровы, но бренди взяли.

– Но лучше бы ты ружья привез, – попеняли они ван Дейку.

Шкурок он нагрузил больше, чем когда-либо прежде. Но, несмотря на ценную добычу, ван Дейк не спешил на Манхэттен. Он прикидывал, как бы ему потянуть время – день там, день тут.

Пусть Маргарета подождет.

Не очень долго. Он все рассчитал. Она назначила крайний срок – он его нарушит. Конечно, наплетет про дела, занявшие больше времени, чем он думал. Жена заподозрит его во лжи, но что она сможет сделать? Оставить ее в легкой неуверенности – таков был план. Он любил жену, но хотел показать, что помыкать им не удастся. Недели сверху должно было хватить. Таким образом, его гребцы не сильно напрягались, держа курс на юг, а ван Дейк хладнокровно подсчитывал дни.

Его беспокоило только одно – мелочь, не дававшая покоя.

У него не было подарка для дочери.

Вампум, который она ему дала, чего-то, конечно, стоил. Но он был бесценен. Дочурка сделала его собственными руками, прокалывала раковины, сшивала пояс час за часом в бесхитростный знак любви.

И чем ответить? Что дать ей взамен? Ван Дейк не умел работать руками – ни столярничать, ни плести, ни вырезать. «Мне неведомы все эти древние искусства, я могу только покупать и продавать. Как показать ей мою любовь без дорогих подарков?»

Он чуть не купил у могауков куртку. Но ей могла не понравиться могаукская одежда. К тому же он хотел дать ей что-то от собственного народа, кровь которого текла в ее жилах. Ван Дейк ломал голову, но так ничего и не придумал.

Оказавшись на алгонкинской территории, он велел править к западному берегу, где находилось селение, с которым ван Дейк уже вел дела. Он любил сохранять связи; вдобавок это было хорошим оправданием задержки.

Его приняли радушно. Жители деревни были заняты, наступило время урожая. В марте, как большинство окрестных индейцев, они сажали кукурузу, а в мае – фасоль, подпиравшую высокие кукурузные стебли. Сейчас убирали и то и другое. Ван Дейк и его люди задержались у них на два дня, помогая с уборкой. Это был тяжкий труд под палящим солнцем, но ему нравилось. Мехов у алгонкинов было мало, но кукурузой они все еще торговали, и ван Дейк пообещал через месяц вернуться и забрать груз.

Жатва спорилась. На третий день все расселись за вечерней трапезой, и женщины начали выносить еду, когда показалась маленькая лодка. Правил ею один-единственный человек.

Ван Дейк присмотрелся. Лодка ткнулась в берег, мужчина вышел и выволок ее на сушу. Это был белокурый малый чуть старше двадцати, с немного торчавшими резцами. Лицо приятное, но жесткое. Несмотря на теплую погоду, на нем были сапоги для верховой езды и черный плащ, заляпанный грязью. Голубые глаза так и буравили взглядом. Незнакомец вынул из лодки кожаную сумку и повесил на плечо.

Индейцы подозрительно рассматривали его. Один обратился к нему, но тот явно не понимал алгонкинского, однако показал непринужденным жестом, что нуждается в крове и пище. Отказывать было не в обычае алгонкинов. Ван Дейк поманил незнакомца, чтобы тот сел рядом.

За считаные секунды он понял, что молодой человек не знает и голландского. Только английский, на котором ван Дейк говорил довольно прилично. Но блондин в черном плаще был осторожен и по-английски тоже сказал немного.

– Откуда вы? – осведомился ван Дейк.

– Из Бостона.

– Чем занимаетесь?

– Торгую.

– А здесь какими судьбами?

– Ездил в Коннектикут. Там ограбили. Лишился коня. Решил отправиться по реке.

Ему дали кукурузы, и он принялся за еду, уклоняясь от дальнейших расспросов.

Ван Дейк был знаком с двумя категориями бостонцев. Первые были праведными пуританами и жили общинами в лучах Божьей славы. Но это был тяжелый свет. Нетерпимость Стайвесанта к изгоям вроде квакеров, которых тот гнал отовсюду при первой возможности, не шла ни в какое сравнение с нравами жителей Массачусетса. Говорили, что чужаков там били до полусмерти. Правда, незнакомец не показался ван Дейку набожным. Вторую категорию составляли люди, прибывшие в Новую Англию ради торговли и рыболовства. Суровые, крепкие мужики. Возможно, юнец был из них.

Но его рассказ прозвучал неправдоподобно. Может, сбежал от кого на запад? И лодку украл. Ван Дейк решил держать с ним ухо востро.

Тому Мастеру не везло. По пути в Бостон с английским флотом он несколько раз попал в шторм. Когда Том добрался до Бостона и ступил на порог родного дома, ныне занятого братом, Элиот приветствовал его взглядом, полным ужаса. Последовало многочасовое молчание, которое показалось Тому еще неприятнее, чем морские бури. Брат не выставил его за дверь, но в присущей ему спокойной и серьезной манере дал понять, что отца нужно слушаться, мертвый тот или живой, а Том, сделав попытку вернуться в семейный круг, нарушил всякие приличия.

Сначала Том обиделся, потом разозлился. На третий день решил обратить все в шутку и знай посмеивался за спиной у брата.

Но стоило ему пуститься на поиски работы, как стало не до смеха. Было дело в дурной репутации или Элиот успел предупредить о нем всех подряд, но знакомые купцы дали ему от ворот поворот. Стало очевидно, что в Бостоне ему придется туго.

Он захотел выяснить, не помянул ли его отец в завещании. Спросил у брата, и Элиот ответил: «Сугубо при условиях, которые ты не выполнил». Том не усомнился в правдивости брата.

Как же быть? Вернуться в Лондон? Возможно, Элиот оплатит дорогу, если он навсегда уберется из Бостона. Но его раздражало быть изгнанным из города родным братом.

К тому же его привели сюда и другие соображения.

Флот герцога Йоркского остался в бостонской гавани. Командующий притворялся, будто занимается в Бостоне делами герцога. Но в разговоре с молодым офицером подтвердились подозрения Тома: флот отправлялся в Новый Амстердам, и скоро.

– Если герцог отберет у голландцев Новые Нидерланды, то обретет здесь империю, – сказал офицер. – Нам хватит пушек и пороха, чтобы разнести Новый Амстердам в клочья.

Гарантии, данные английским королем голландцам, оказались обычным маневром монарха – наглой ложью.

А если так, то перед молодым англичанином в американских колониях открывались широкие возможности. Том решил, что глупо возвращаться в Англию. Нужен был план.

Идея созрела на следующий день. Дерзкая, как многие идеи Тома, но не без юмора. Он встретился в таверне со знакомой девушкой, чья репутация была изрядно подмочена, и завел с ней беседу. Через день вернулся поговорить еще. Когда он сказал, чего хочет, и назвал цену, девушка рассмеялась и согласилась.

Тем же вечером он обратился к брату.

Том начал с извинения. Признался в угрызениях совести из-за былых грехов. Это было воспринято молча. Том сообщил, что хочет осесть, пусть и скромно, и попытаться зажить праведной жизнью.

– Надеюсь, не здесь, – обронил брат.

Да нет же, именно здесь, утешил его тот. И не просто осесть – он и жену, похоже, нашел. При этой новости Элиот оторопел.

Том объяснил, что давно знает эту женщину – безупречной не назовешь, но она тоже готова остепениться. Спасти ее – лучший способ явить христианское милосердие и смирение. Или он не согласен?

– Что за женщина? – холодно спросил Элиот.

Том назвал имя и таверну, в которая та служила.

– Я понадеялся на твою помощь, – добавил он.

К полудню следующего дня Элиот разузнал достаточно. Девица была обычной шлюхой. Она подтвердила: да, она с радостью выйдет за Тома, чтобы спастись и жить в Бостоне пусть даже в полной нищете и забвении, ибо все это было лучше ее нынешнего прискорбного положения. Элиот мгновенно заподозрил подвох, но юмора не понял. Не имела значения и правдивость услышанного. Было совершенно ясно, что Том задумал неладное и собрался его опозорить. Элиот решил, что брат готов и убраться, но за определенную цену. Вечером состоялся еще один разговор.

Беседа была выдержана в скорбной манере, которой Элиот владел мастерски. Она проходила в конурке, которую он использовал под кабинет. Их разделял стол, на нем – чернильница, Библия, резак для бумаги и шкатулка соснового дерева с новеньким серебряным долларом.

Предложение Элиота сводилось к передаче доли наследства, которую Адам Мастер завещал младшему сыну при том, и только при том условии, что тот предъявит доказательства своего приобщения к сонму праведников. Элиот честно уведомил брата, что нарушает отцовскую волю.

– Блаженны милостивы, – серьезно ответил Том.

– Итак, ты отказываешься вернуться в Англию?

– Совершенно верно.

– В таком случае вот письмо купцу из Хартфорда, что в Коннектикуте. Там более снисходительны к таким, как ты, – сухо произнес Элиот. – Условие же таково: ты никогда, ни при каких обстоятельствах не вернешься в Массачусетс. Ни даже на день.

– В Евангелии сказано, что блудный сын вернулся и встретил радушный прием, – благостно заметил Том.

– Он вернулся один раз, как ты уже сделал. Не дважды.

– Мне нужны деньги на дорогу. От твоего письма не будет толку до Хартфорда.

– Этого хватит? – Элиот вручил ему пару-другую вампумов и кошелек с несколькими шиллингами. Что-то, как рассудил Том, пойдет в уплату гулящей девице, а на оставшееся он проживет.

– Благодарю.

– Я опасаюсь за твою душу.

– Знаю.

– Поклянись, что не вернешься.

– Клянусь.

– Я буду молиться за тебя, – кивнул брат, явно не убежденный, что это поможет.

Том выехал рано утром. Перед отъездом он проскользнул в кабинет брата и умыкнул шкатулку с серебряным долларом. Просто назло.

Не сильно спеша, он двинулся на запад через Массачусетс и всю дорогу останавливался на фермах. Достигнув реки Коннектикут, Том должен был повернуть на юг, чтобы попасть в Хартфорд. Однако надобность подчиняться распоряжениям брата бесила его, и он без всякой на то причины ехал на запад еще несколько дней. Он никуда не торопился. Денег, спрятанных в небольшую сумку, должно было на какое-то время хватить. Он много слышал о величии большой Северной реки. Наверное, имело смысл доехать и посмотреть, а уж потом повернуть обратно к Хартфорду.

Оставив Коннектикут позади, он перебрался на голландскую территорию, но не встретил ни души. Не забывая об индейцах, он осторожно продолжал путь еще пару дней. На исходе второго начался спуск, и вскоре Том увидел изгиб большой реки, а на уступе над берегом – голландскую ферму. Она была невелика: одноэтажный дом с широким крытым крыльцом; с одной стороны амбар, с другой – конюшня и приземистый флигель. Луг нисходил к берегу, где были деревянный причал и лодка.

В дверях Тома встретил худой и с кислой физиономией мужчина лет шестидесяти, ни слова не понимавший по-английски. Когда Том показал, что ищет ночлег, фермер нехотя дал ему знать, что ужинать можно в доме, но спать – в амбаре.

Поставив коня в стойло, Том вошел в дом и застал там фермера, двоих мужчин, которых принял за наемных работников, и чернокожего – очевидно, раба; все собирались ужинать. Хозяйка, низенькая, светловолосая и намного моложе фермера, позвала мужчин к столу и показала Тому его место. Тот не заметил ни следа детского присутствия. Том слышал, что голландские фермеры едят за одним столом с рабами, и сейчас наверняка стянулись все.

Женщина оказалась превосходной стряпухой. Жаркое было восхитительным, и запивали его элем. За ним последовал большой фруктовый пирог. Но говорили мало, и он, не зная голландского, не мог участвовать в беседе.

Том прикидывал, кто эта женщина. Может быть, фермер вдовец и снова женился? Или это дочь? Небольшого роста, но с пышной грудью; в ней было нечто решительно чувственное. Седой фермер называл ее Аннети. Мужчины относились к ней почтительно, но между ней и фермером угадывалось некоторое напряжение. Обращаясь к мужчинам, тот как будто ее игнорировал. Когда она подала фермеру жаркое, Том заметил, что тот слегка отпрянул. После она сидела и спокойно слушала, однако Том уловил в ней затаенное раздражение. Пару раз ему показалось, что она наблюдает за ним. Однажды их взгляды встретились, и она улыбнулась.

Когда трапеза завершилась, работники и раб отправились спать во флигель, а Том пошел в амбар. Темнело, но он нашел немного соломы, разложил на ней плащ и был готов улечься, когда увидел направлявшуюся к нему фигуру с лампой.

Это была Аннети. Она принесла кувшин с водой и печенье в салфетке. Отдавая, она коснулась его руки.

Том удивленно взглянул. Он не был зелен и знал, как заигрывают женщины, ошибки быть не могло. Он пригляделся к ней в свете лампы. Сколько ей? Тридцать пять? Весьма соблазнительна. Том посмотрел ей в глаза и улыбнулся. Она чуть сжала его плечо и повернулась к выходу. Том наблюдал за лампой, плывшей по двору к дому. Покончив с печеньем, он глотнул воды и лег. Ночь была теплая. Дверь амбара осталась открытой. В проем Том видел свет, проникавший сквозь ставни фермерского окна. Спустя какое-то время свет погас.

Он не знал, сколько продремал, когда был разбужен громким звуком, доносившимся из фермерского дома. Хозяин храпел. Слышно было, наверное, до самой реки. Том заткнул уши, попытался заснуть и почти преуспел, но вдруг понял, что не один. Дверь амбара была прикрыта. Рядом лежала Аннети. И тело ее было теплым. Из дома все разносились фермерские рулады.

Том проснулся перед самым рассветом. Зазор под дверью чуть посветлел. Аннети спала под боком. Храп прекратился. Что, фермер встал? Том пихнул Аннети, и та зашевелилась. В ту же секунду скрипнула дверь, и на них пал холодный и бледный свет.

Старый фермер стоял на пороге. Он наставил на Тома кремневое ружье.

Аннети тупо смотрела на старика. Но фермера интересовал Том. Он зна́ком велел ему подниматься. Натянув одежду, Том подчинился, подхватил плащ и ранец. Фермер указал на дверь. Застрелит снаружи? Но во дворе фермер повел стволом в направлении тропы, уходившей за косогор. Приказ был ясен: проваливай.

Том в свою очередь показал на конюшню, где был его конь. Фермер взвел курок. Том сделал шаг. Фермер прицелился. Неужто старый голландец и правда его прикончит? Вокруг на многие мили не было жилья. Исчезни он – кто хватится? Том нехотя повернул к тропе и пошел в сторону леса.

Но, скрывшись из виду, он остановился, чуть выждал и крадучись вернулся к ферме. Все было тихо. Что бы ни произошло между фермером и Аннети, это никак не проявилось. Обогнув дом, Том подкрался к стойлу.

Грохот заставил его подскочить. Пуля прошла над головой и ударилась в дверь конюшни. Том обернулся и увидел старого фермера. Тот стоял на пороге и перезаряжал ружье.

Том заозирался в поисках выхода. Он припустил к реке, добежал до пристани с лодкой. Отвязать последнюю было секундным делом. Слава богу, в лодке было весло. Но едва он забрался внутрь, как прогремел очередной выстрел, и всплеск показал, что старик промахнулся всего на пару футов. Схватив весло, Том оттолкнулся и начал бешено грести. Он не остановился и даже не оглянулся, пока не удалился на четверть мили. После этого поплыл по течению и причалил к берегу, когда оно переменилось.

На привале до Тома дошло, что он так и не понял, была ли Аннети женой старика, дочерью или находилась с ним в каких-то совсем иных отношениях. Он знал одно: у фермера остался его конь, который стоил намного дороже лодки.

Эта мысль расстроила Тома.

Ван Дейк оставил Тома в покое, и тот доел молча. Но чуть погодя спросил, видел ли тот в Бостоне английский флот. На миг Том замялся, но после признал, что видел.

– И чем этот флот занимается? – не отставал ван Дейк.

Молодой человек снова помедлил, затем пожал плечами:

– Какими-то бостонскими делами, когда я уезжал.

Он взял кукурузную лепешку и какое-то время жевал, глядя в землю, но у ван Дейка осталось впечатление, что парень знает больше, чем говорит. Индейцы спросили, хороший ли человек этот незнакомец.

– Не знаю, – ответил он по-алгонкински. – Присматривайте за ним.

Индейцы стали настаивать, чтобы ван Дейк вернулся на исходе лета, когда начнется охотничий сезон. Ван Дейк уже охотился с ними. Большая охота была развлечением, но развлечением жестоким. Выследив оленя, участники выстраивались в огромную дугу – чем больше народа, тем лучше – и шли через лес, загоняя зверя к реке. Очутившись в воде, олени не могли бежать быстро, и убивать их было легко. Алгонкинам жилось хорошо, пока оставались олени. Ван Дейк пообещал явиться. Какое-то время он продолжал поддерживать веселую беседу.

Было видно, что его откровенная дружба с индейцами заинтриговала молодого англичанина, так как потом тот спросил, всегда ли голландцы приятельствуют с туземцами.

– А вы, англичане, не потрудились изучить индейские обычаи?

Молодой человек помотал головой:

– Бостонцы желают лишь одного – избавиться от своих индейцев. Это не трудно. Им нужно только одно.

– И что же?

– Вампумы, – криво улыбнулся тот. – Бостонцы заставляют индейцев платить дань вампумами по числу мужчин, женщин и детей. Но те, как правило, не поспевают изготовить их в срок. Ну и взамен у них отбирают землю. Индейское население сокращается с каждым годом.

– А если платят?

– Тогда наши магистраты^[15] штрафуют их за преступления.

– Это за какие же?

– Мало ли, – пожал плечами Том. – В Массачусетсе преступление не одно, так другое. Наступит день, когда индейцев там не останется.

– Понятно.

Ван Дейк с отвращением посмотрел на молодого англичанина, испытывая желание ударить, но тут до него дошло: разве его соотечественники-голландцы лучше? Число алгонкинов в Новых Нидерландах ежегодно уменьшалось. Охотничьи угодья почти исчезли с Манхэттена. На землях Бронка и Йонкера индейцев подкупали и гнали прочь. То же самое творилось на Лонг-Айленде. Не приходилось сомневаться, что со временем алгонкинов вытеснят и отсюда, из-за великой реки, где у голландцев пока имелось лишь несколько аванпостов. Добавить к этому опустошительные европейские болезни – корь, оспу и тому подобное… Нет, уныло заключил ван Дейк, не имеет значения, откуда мы прибываем, ибо белый человек рано или поздно уничтожит индейцев.

Хотя эти раздумья остудили пыл ван Дейка, ему хотелось осадить юнца. Когда Том заметил, что бостонцы полагают, будто индейцы прекрасно обойдутся вампумами, а сами производят расчеты в фунтах, он воспользовался случаем.

– Беда ваша в том, – сказал он, – что вы толкуете о фунтах, а подержаться не за что. У индейцев хотя бы вампумы есть. Мне сдается, – продолжил он холодно, – что в этом смысле индейцы вас обогнали.

Он умолк, следя за реакцией.

Это была чистая правда. В Англии встречались традиционные пенни, шиллинги и золотые флорины. Но монет высшего достоинства не хватало. Что до колоний, то положение становилось и вовсе убогим. В Виргинии, например, валютой оставался табак, и бизнес часто сводился к бартеру. В Новой Англии практически не было ни серебряных, ни золотых монет, хотя торговцы производили расчеты в фунтах стерлингов и выписывали личные векселя.

Но если ван Дейк надеялся смутить англичанина, то зря. Том рассмеялся.

– Не спорю, – признал он. – Вот единственные деньги, которым я верю.

Вынув из-за пазухи шкатулку, он пристукнул по ней пальцем и вручил ван Дейку. Шкатулка была сделана из сосны и удобно легла в ладонь голландца. Тот откинул крышку. Внутри на сукне лежала одинокая монета, блеснувшая в угасавшем свете.

Это был серебряный доллар, похищенный у брата.

Голландцы называли доллары даальдерами, но слово больше напоминало немецкое «талер». Купцы уже почти век пользовались долларами, и бо́льшую их часть в Новом Свете изготавливали голландцы. Хождение имел дукатон, больше известный как дукат, с отчеканенным всадником и достоинством в шесть английских шиллингов. За ним шел риксдаальдер, который англичане называли риксдолларом, равнявшийся пяти шиллингам – или восьми испанским реалам, если плыть на юг. Но чаще встречался львиный доллар.