Списанная торба

Корректор Галина Владимировна Субота

© Елена Касаткина, 2024

ISBN 978-5-0059-2948-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Сильнее смерти бывает любовь. Бывает ли она сильнее жизни?

Г. Ландау

Пролог

Дюжина длиннолапых обезьян, лихорадочно потрясая хвостами и корча ехидные гримасы, бешено скакала вокруг. Они кидали ему в спину горящие спички, дико визжали, гоготали, периодически выдавливая из себя странные, похожие на клокотание пустых водопроводных труб, звуки.

Они издевались над ним, дразнили, плевались пенистой слюной.

Почувствовав удушающий запах гари, он обернулся, и его охватил ужас. Ярко-оранжевые шкурки обезьян искрили огненными всполохами.

Огненные обезьяны! Они хотят сжечь его! Сжечь прямо в квартире!

Он замахал руками, стараясь разогнать беснующихся животных, но только ещё сильнее распалил в них злость.

Всполохи становились ярче, глаза слезились, лицо горело. Он зажмурился, чтоб не ослепнуть. Стало страшно. Страшно сгореть заживо в собственной квартире.

Надо их остановить. Нет, остановить их уже не удастся. Надо остановить пламя.

Он бросился к раковине, раскрутил кран, но утробный рокот выплюнул редкие брызги и завыл пустотой. И тут он понял, что надо делать. Огонь можно остановить встречным огнём. Он выбежал в прихожую, сдёрнул с вешалки ватник, бросил, опустился рядом с ним на колени, вынул из кармана спички. Руки тряслись. Он чиркал спичкой о коробок, кидал на ватник, чиркал новую, подносил к краям, пытаясь поджечь с разных концов. Загоралось плохо. Он дул на тлеющую ткань, набирая в лёгкие огромные порции воздуха, отчего кружилась голова, но он продолжал заглатывать воздух и, почти теряя сознание, дул до тех пор, пока огненные языки не покрыли ватник.

Чёрные мошки кружили перед глазами, он попытался встать, но ноги не слушались, в голове гудело, и тогда он пополз на четвереньках, как собачонка. Это был самый длинный и самый тяжёлый путь в его жизни. Он дополз до дивана и рухнул головой в разобранную постель.

Глава первая

Когда Всевышний раздавал красоту, Лола Торбина стояла в очереди за предприимчивостью. Поэтому из всего ассортимента женских прелестей ей достались только лучезарные голубые глаза. Всё остальное было малопривлекательным. Тонкий, заострённый к кончику нос, полоски бледных губ, прямые без изгибов брови.

С фигурой Лоле тоже не повезло. Руки, ноги и всё остальное было вроде как у всех, но каждый элемент в сборке выглядел «сам по себе». К тому же Лола сильно сутулилась. Тонкая, но длинная косичка из кучерявящихся во влажную погоду волос, закручивалась в старомодный крендель и закалывалась столь же старомодной заколкой на затылке.

Конечно, необыкновенно красивые глаза могли бы компенсировать нескладность фигуры и непривлекательность всего остального, но, как назло, в 5 лет у Лолы стал развиваться астигматизм. Красивые глаза пришлось спрятать за круглыми безобразными диоптриями, отчего девочка напоминала выброшенную из воды рыбу.

По праву рождения досталась Лоле красивая дворянская фамилия – Торбина. Но даже этот козырь был вычеркнут из списка её достоинств несносными одноклассниками, которые придумали ей обидную кличку – Торба. Возможно, для того, чтобы кличка прилипла намертво, одной фамилии могло и не хватить, но было ещё одно обстоятельство. По правилам, установленным педсоветом школы, всем ученикам полагалось носить с собой сменную обувь. Носили её кто в пакете, кто прямо в портфеле. Лола носила «сменку» в тряпичном, затягивающемся на верёвочку мешке. Торбу сшила мама, и отказаться от неё означало обидеть мать до глубины души.

Что только не делала Лола, чтобы избавиться от ненавистного мешочка. Втихаря перекладывала потрёпанные за лето сандалии в выцветший пакет с иностранной надписью. С такими ходили самые модные девчонки класса. Пакет она выторговала у одноклассницы за списанную домашку. Заметив подмену, мать строго спросила:

– А где моя торба?

Ладони Лолы покрылись потом.

– Постирала, – тут же нашлась девочка. – Она запылилась.

Мать благосклонно кивнула. На следующий день Лола вновь плелась в школу с ненавистной торбой.

Однажды она специально оставила «сменку» в автобусе, о чём, стыдливо пряча за круглыми линзами глаза, сообщила вечером матери. Мать тут же отправилась на автовокзал, к самому главному начальнику и через полчаса вернулась домой с «потерей» в руках.

В общем, Лола была обречена сносить насмешки одноклассников на долгие годы, пока…

Кстати, Лола была вовсе не Лола. Её настоящее имя было – Лора. О чём имелась запись в свидетельстве о рождении. Своё теперешнее имя Лола получила благодаря короткой «уздечке». Из-за неё буква «р» произносилась как «л». Когда Лору спрашивали, как её зовут, она говорила: «Лола». Так и осталась Лора Лолой, даже после того, как уздечку ей подрезали и раскатистое «р» – стало звучать в произносимых словах тигрррриным ррррычанием.

Насмешки одноклассников закончились этак в классе пятом. Нет, Лола не превратилась из гадкого утёнка в прекрасного лебедя. На момент, когда другие девчонки уже хвастались друг перед дружкой в раздевалке набухшими грудками и охотно делились неприятностями первых критических дней, её фигура оставалась всё такой же нескладно-корявенькой. Плоскую грудь Лола прикрывала кружевным бантом, завязанным под белым воротничком. Она растягивала ленты, придавая банту пышность, и это несколько вуалировало отсталость её женского развития.

Помогла пресловутая предприимчивость. Лола довольно быстро просекла, каким образом она может добиться того, что ей нужно. Памятуя о некогда заключённой взаимовыгодной сделке – пакет на домашку, Лола стала использовать для соискания благосклонности у своих обидчиков уже опробованный метод. Метод работал. Будучи девочкой смышлёной, моментально выделяющей главное и схватывающей на лету суть вещей, Лола с лёгкостью решала любые задачки, щёлкая их, как белка, орехи. Так Лола стала приторговывать в прямом и переносном смысле своим умением справляться с задачками. С их помощью она решала задачу глобальную – завоевание авторитета среди сверстников.

Авторитет и уважение Лола заслужила, и теперь в лицо никто не осмеливался называть её обидной кличкой, но между собой ребята продолжали называть Лолу Торбой. Купить молчание можно, любовь и симпатию – нет.

На момент окончания школы все одноклассницы уже встречались с мальчиками. Некоторые даже успели сменить сразу несколько «бойфрендов». У каждой была пережита первая любовь, у некоторых даже с поцелуями. Были и те, кто намекал на отношения более близкие, чем «охи» и «ахи» с невинными поцелуями. И только Лола встретила своё совершеннолетие целомудренно-стерильной. Ни в кого Лола за свою семнадцатилетнюю жизнь ни разу не влюбилась, никто не влюбился в неё. Сказать, что это очень расстраивало Торбу, было бы неверно. Скорее, озадачивало. Но решать задачки она умеет. Было бы «условие».

Глава вторая

Ванька Зорькин был очень похож на популярного певца Алексея Глызина. Невысокий, голубоглазый и вечно улыбающийся. Ваньку любили все, особенно друзья, потому что Ванька из тех людей, что последнюю рубаху с себя снимут и другому отдадут. Ванька был именно таким. Щедрым на всё. А особенно на шутки.

«Смышлёный малый», – говорили про него учителя и ставили в журнал пятёрки и четвёрки. Эта благосклонность помогла Ваньке легко поступить в военное училище, каковое имелось в их небольшом провинциальном городке.

Военное училище – место серьёзное. Тут бы Ваньке присмиреть, да воздерживаться от шуточек, но разве ж Ваньку остановишь. Природная смешливость так и прёт из него. Оттого и случались с ним постоянные казусы. Особенно с вечно угрюмым полковником Зинкевичем.

– Я к вам прибыл из Генерального штаба, – любил подчеркнуть Зинкевич, – а там дураков не держат.

После этой знаменитой фразы полковник стал постоянным объектом для шуточек Зорькина.

– Где вы желаете служить? – как-то поинтересовался у него Зинкевич.

– В Генеральном штабе, – улыбаясь, отвечает Зорькин.

– Ты что, идиот? – нахмурился Зинкевич.

– А что, это обязательное условие? – хлопает глазами Зорькин.

Конечно, весёлый нрав Зорькина тугому на юмор полковнику не понравился, и стал он к нему всячески придираться. Где бы ни находился Ванька, чем бы ни занимался, Зинкевич тут как тут.

– Чего делаешь, Зорькин?

– Выполняю ваш приказ, товарищ полковник.

– Так я ничего не приказывал? – удивлённо приподымает бровь Зинкевич.

– Так я ничего и не делаю.

Такие перепалки случались между преподавателем и курсантом чуть ли не каждый день. Ведь повод указать курсанту его место всегда найдётся: то воротничок не столь белоснежен, как подобает, то фуражка не так надета. И вообще:

– А это что? – разъярённый Зинкевич срывает с головы Ваньки фуражку и швыряет в сторону. Фуражка планирует вдоль строя, переворачивается, падает боком на плац, делает два круговых оборота вокруг своей оси и останавливается. – Почему не стриженный?

Свой коротко выбритый затылок полковник прятал под каракулевой шапкой, какая положена высшим чинам в армии. Надевать кучерявую шапку Зинкевич начинал задолго до установленного срока перехода на зимнюю форму одежды. Говорил, что голове холодно. На самом деле шапкой Зинкевич подчёркивал свою значимость и статусность.

– Так мне казённый каракуль не выдали, теперь отращиваю свой, – не моргнув глазом, ответил Зорькин, чем окончательно нажил себе врага в лице полковника. Этот факт, впрочем, как и все остальные, не мог испортить Ваньке настроение. А настроение у Зорькина всегда «гуд». Оттого и улыбка во все щёки, и по-доброму хитрый прищур глаз, который сводил с ума каждую девчонку, попавшую в поле его зрения.

Девчата и раньше млели при виде Зорькина, а уж как он курсантом стал, так слюни бахромой стали пускать аж до земли. Пользовался симпатией девчат Ванька напропалую без всякого зазрения совести, пока не влюбился в местную красавицу Вику Краснощёкову. Вика почти сразу ответила взаимностью, и такой бурный роман у них закрутился, что хоть брось всё и женись. А жениться хотелось поскорей, так как Вика – девушка порядочная, невинность свою берегла и Ваньку предупредила сразу – до свадьбы «ни-ни».

Подали заявление. А на раздумья аж три месяца. А как тут думать? Живой ведь Ванька, тестостерон в голову бьёт, думать мешает, да и не только в голову. Целых три месяца – это же 92 дня.

– А вот и проверка тебе будет. Если вытерпишь, значит, любишь, – как отрезала красавица на Ванькино: «Может, осторожно? Ну хоть на полшишечки?»

Но нет, никаких тебе шишечек, сиди и терпи. И терпел Ванька. Терпел, как мог.

Глава третья

Под малахольно-синим небом вращалась Земля. По ней, перепрыгивая лужи, шла худая, нескладная девушка в прозрачном, усыпанном синим горохом дождевике и с чёрной сумкой через плечо.

Неделю назад Лола подала заявление на участие в переписи населения. За поквартирный обход полагалось небольшое вознаграждение, а лишние деньги ей совсем даже не лишние. Кандидатуру рассмотрели и одобрили.

В кабинете, обитом лакированным деревом, сухая чопорная дама с лицом английского кокер-спаниеля, потрясая отвислыми брылями, провела подробный инструктаж, после чего выдала Лоле сумку, пачку анкет, карандаш и благословила призывом «Вперёд!».

Обход Лола начала с раннего утра. Район ей достался старый, с бетонно-плиточными домами и проживающими в них стариками. Перепись поначалу шла бойко. С утра старушки соображали скоро и в дом пускали охотно. Каждая пыталась чаем напоить. Она не отказывалась. К чаю у одиноких бабулек всегда что-нибудь вкусное припасено. Попадались и одинокие дедульки, но очень редко. Дедульки чаем не угощали, на вопросы отвечали нервозно, с комментариями в адрес власти, изливая раздражительность смесью чеснока и махорки. В квартирах бабуличек пахло уютом и порядком, квартиры дедулек пахли одиночеством и бессмысленностью существования. Очень напряжённый запах. Вдохнёшь его – и тоскливо становится. Крестики быстро наставишь и скорее вон бежишь на воздух, а, вобрав свежести, радуешься от сознания, что ты в квартире этой случаен и в целом в жизни этого человека так… мимоходом. Только чтобы зафиксировать факт существования на этой Земле.

К полудню у Лолы установилось стойкое мнение, что одна женщина прожить может. И даже вполне осмысленно и интересно, а вот мужчина… У мужчин всё сложнее. Не может мужчина один жить. Ориентир теряется.

Когда, разогнав тучи, солнце колесом выкатилось на середину неба, Лола почувствовала, что валится с ног, и… так некстати напоминали о себе несколько литров выпитого чая. Опершись сумкой на лестничную перекладину, она теребила последний чистый бланк анкеты. Перед ней были две квартиры. Лола топталась в сомнении. У дверей квартиры номер 79 лежал махровый коврик с выдавленным приглашением «Добро пожаловать».

Иногда совершенно неожиданно, интуитивно или нет, мы выбираем именно то, что в одночасье может поменять нашу жизнь. Судьба – не иначе.

Говорят, случайностей не бывает, есть только непознанная необходимость. Но выбери она дверь под номером 79, то и не стояла бы сейчас оглушённая и парализованная, не таращила свои лучезарные зеньки в толстые диоптрии и не выглядела полной дурой в горошковом дождевике.

– Там что, дождь? – скривился Ванька Зорькин, разглядывая странную девушку.

Лола сглотнула воздух и выдавила:

– С утра был.

– Ааа… – протянул Ванька. – То-то у меня голова раскалывается.

Причина головной боли, конечно же, была не в непогоде, а в превышенной дозе алкоголя, выпитого на устроенном по случаю бракосочетания мальчишнике, но такая мысль Ваньке в голову прийти не могла.

– Ты кто? – Ванька накренил голову сначала к одному плечу, потом к другому.

– Переписчица, – выдавила Лола, чувствуя, как ноги становятся пластилиновыми.

– Пере… Что?

– Пи… писчица.

– А… Ну если писчица, то давай проходи. – Ванька отступил, пропустив Лолу в прихожую. – Ты извини, мы тут вчера покуролесили с ребятами, прибраться не успел. Давай, снимай свою клеёнку. – Галантно протянул руки.

– Это дождевик, – сконфуженно пролепетала Лола, стягивая с себя прозрачный плащ. Зажатая в руке анкета и болтающаяся на плече сумка мешали.

– Давай сюда. – Ванька вцепился в сумку, выхватил из руки анкету. Случайное прикосновение его пальца ошпарило ей запястье. Он даже не заметил, повесил сумку на крючок. Она поморщилась, ощутив в эту минуту, как сильно режет под мышками новый лифчик, и сконфуженно расправила скомканную на коленях юбку. Синтетическая ткань электризовалась и прилипала к ногам.

Он тоже посмотрел на юбку.

– Давай проходи на кухню, тебе же писать, там есть стол. Ручки, правда…

– У меня карандаш есть.

– Карандаш? – Взгляд Ваньки остановился на картонной коробке, что стояла в углу. – Ты знаешь, мне эта квартира от бабки досталась… Я тут и не жил почти, в казарме в основном. Да и не придётся уж… – Ванька склонился над коробкой, откинул картонную створку. – Ты смотри, одну-таки оставили. – Вынул бутылку шампанского. – Будешь?

– Я не пью. – Лола прошла в кухню и опустилась на шаткую табуретку.

– Так это же шампанское. Что тут пить?

Ванька взболтал бутылку.

– А, понимаю, при исполнении, ладно, давай, задавай свои вопросы.

«Давай, давай, давай» – эта манера постоянно вставлять слово-паразит в других обстоятельствах действовала бы ей на нервы, но сейчас, одурманенная его сокрушительным обаянием, Лола этого не замечала.

Пока она задавала вопросы и ставила в анкете крестики, Ванька, прогрохотав горкой грязной посуды, выудил два синих фужера, ополоснул их под краном и поставил на стол. Сел напротив, одной рукой подперев голову, другой поставив бутылку шампанского на колено.

От такой близости перед глазами поплыли голубые облака. Они маячили, заволакивая текст анкеты. Лола сняла очки, потёрла веки и подняла глаза.

– Ух ты! Глаза у тебя какие! – оторопел Ванька.

Она не видела его лица. В слеповатых глазах оно расплывалось огромным розовым блином. И хорошо, что не видела, иначе тут же умерла бы или провалилась в преисподнюю от его взгляда.

– За такие глаза надо выпить!

Он быстро сковырнул с горлышка фольгу, раскрутил проволоку и встряхнул бутылку. Хлопок! Пробка ударилась о потолок и отрикошетила в раковину, расколов пополам тарелку. Пенная струя вылетела из горлышка, забрызгав стол, анкету, очки и испуганное лицо Лолы. Она схватила со стола очки и стала судорожно вытирать их о юбку.

– Да брось ты их. Это просто преступление – прятать такие озёра за стёклами. Давай за глазки твои восхитительные! – Наполнил бокалы и протянул один Лоле.

Доверчивой и наивной Лола не была, но таких слов ей никто никогда не говорил, она осторожно взяла бокал и поднесла к губам.

– Постой, надо же чокнуться! – Ванька подмигнул. – А давай на брудершафт?

Брудершафт – это когда с поцелуем. Она ни разу не целовалась, даже не представляла, как это. Нет, не так. Она представляла, сотни раз представляла. Открыть рот, впиться губами, просунуть язык. Однажды она даже пробовала «как это» на солёном помидоре. Ерунда, только забрызгала кофту.

– Давай! – Он просунул руку ей под локоть и опрокинул бокал. Она пила долго, медленно, обдумывая и представляя, каким он будет. Первый поцелуй. Снова напомнила о себе боль под мышкой. Лифчик теснил грудь.

Она допила шампанское и зажмурилась.

Всё произошло просто и совсем не так, как ей хотелось. Он чмокнул её в щёку и тут же отстранился. Она разочарованно открыла глаза. Ванька, как ни в чём не бывало, разливал остатки шампанского по бокалам.

– Я больше не буду, – обиженно буркнула Лола, вынимая карандаш из мокрой алкогольной лужицы.

– Ну как хочешь, – не замечая её досады, Ванька залпом осушил сначала свой, а потом и её бокал. Вытерев ладонью рот, он с упоением присосался к горлышку бутылки. Вскинул её дном вверх и, клокоча кадыком, допил содержимое, после чего грохнул бутылку о стол и громко икнул.

– Ой, извини, – весело рассмеялся Ванька.

Лола надела очки, взяла кончиками пальцев уголок анкеты, приподняла её, встряхнула… И в этот момент почувствовала, как требовательно заныло внизу живота. Если бы не шампанское, всё могло бы закончиться «спасибо, до свидания» и галопирующим забегом до дома. Но вышло по-другому.

Низ живота скрутило режущей болью. Терпеть больше не было сил. Дверь с пластиковой наклейкой «Писающий мальчик» – вот тут, рядом с кухней, – стандартная советская планировка. В трёх шагах, которые она ещё в силах сделать, если не затягивать.

Пока Лола преодолевала ужас и стыд, Ванька, облизав губы, откинулся на спинку и принялся разглагольствовать.

– А вообще зря ты меня переписала. Я ни сегодня-завтра уеду к месту службы. Оставлю этот Богом забытый городишко, – Ванька продолжал делиться планами, а Лола скукоживалась на стуле, усиленно выдавливая из себя улыбку и делая вид, что внимательно слушает. На самом деле ничего из произносимого она не слышала. Боль поднималась всё выше и уже барабанила по вискам. – Эх, охотой займусь, – продолжал Ванька, – и рыбалкой. В свободное от службы время, конечно. Места там, говорят… Зашибись. В лесах даже медведи водятся. Ты когда-нибудь медведя вживую видела, ну так, чтобы не в цирке, а в жизни?

Только тут Ванька заметил, что гостья сворачивается в форму зародыша.

– Ты чего? Плохо тебе?

– Угу, – улыбка сползла на подбородок и вывернулась коромыслом. – Мне надо в туалет.

– Ого, это тебя со ста грамм шампусика так? – Ванька протянул руку. – Давай помогу.

Лола замотала головой.

– Я сама, – скрючившись, она доплелась до двери с «писающим в горшок мальчиком» и просто ввалилась в туалетную комнатку.

Когда вышла, Ванька стоял у раскрытой форточки и пытался губами слепить кольца из сизой струйки дыма.

Стараясь не глядеть в его сторону, Лола схватила со стола мокрую анкету и со словами «Мне пора», развернулась к выходу. Она сделала всего пару шагов, как услышала позади себя сдавленный смех. Ему смешно! Гордо задрав подбородок, уверенным шагом направилась в прихожую.

– Стой, ненормальная! – Ванька догнал её. – Так и пойдёшь с юбкой в трусах.

Лола не сразу поняла, что он имел в виду, лишь когда Ванька протянул руку, она оглянулась и увидела свою голую ногу и часть ягодицы в розовых трусах. Юбка торчала сверху скомканным пузырём. Она заправила юбку в трусы! Как такое могло с ней произойти и почему именно сейчас, именно здесь? Всегда бледное лицо покрылось бурыми пятнами. Она стала дёргать подол, но получилось ещё хуже, трусы сползли вместе с юбкой вниз, оголяя верхнюю часть ягодицы.

– Давай я! – прозвучало над ухом. Тихо, с хрипотцой. Тёплая ладонь легла на оголённую часть, протиснулась под резинку и опустилась вниз. Пальцы упёрлись в ягодичную складку… Он придавил её к себе, свободной рукой стянул трусы вместе с юбкой и потянул к кушетке.

Она не сопротивлялась, она провалилась в ту самую преисподнюю, которая маячила перед ней, как только открылась дверь в квартиру номер 80.

Каждый толчок приносил ей боль. Она вскрикивала. Но эта боль была такой сладкой, такой томительной. Она сама распотрошила кофточку, просунула руку за спину и расстегнула давивший лифчик, чтоб ничто не мешало наслаждаться этой болью, чтоб ничто не отвлекало, не портило ощущение греховного плотского всепоглощающего счастья.

Всё кончилось неожиданно быстро, словно оборвалось на полуслове. Он встал и, словно чумной, пошатываясь и придерживая рукой сползающие джинсы, ушёл. Она услышала только глухой шлепок свалившегося на кровать тела и мгновенное после этого смачное похрапывание. Лола поднялась с кушетки, натянула трусы и юбку, вытянула через рукава лифчик, сняла с крючка дождевик и сумку, вложила лифчик в сумку, застегнула на груди кофту и вышла из квартиры номер 80.