Свенельд. Хазарский меч

Из шатра он вышел с таким чувством, что на каждом шагу земля может под ним просесть и он рухнет в бездну. И ладно бы сам – а то всей волостью вместе. Ни слова не говоря отрокам, он уселся на Веприка и тронулся через луг обратно.

Проводив взглядом выходящего гостя, Амунд прикрыл глаза и снова вытянулся на ковре. Наконец-то, после двух месяцев пути вверх по Итилю и Дону, после утомительного перехода через переволоку они достигли края хазарских владений. Полторы тысячи человек из шести. Сколько-то пало за Хазарским морем, хотя тамошние потери были меньше тех, что войско понесло за три дня на Итиле, лишившись к тому же своего главного вождя и киян, победителей Миклагарда. Куда-то сгинули северные русы со своими молодыми и бойкими вождями, Годредом и Свенельдом. Только он, Амунд плеснецкий, сумел вывести из хазарских владений своих людей – бужанскую русь, а еще ратников полян, радимичей и той части северян, что платила дань Хельги Хитрому. Он мог гордиться силой своей удачи, спасшей от гибели его самого и всех этих людей. Но после всего пережитого, после поединка с тем толстяком, чье имя он давно забыл и про себя звал Хомячьей Мордой, Амунду не хотелось без большой нужды испытывать свою удачу. Даже добрым норнам надо дать отдохнуть.

Под полог шатра просунулась голова, а потом и туловище, когда-то весьма объемное, но после испытаний последних лет изрядно похудевшее, от чего казалось, что его тело и круглое лицо воеводы радимичей, Жизномира, взяты от разных людей. Амунд улыбнулся про себя: еще за Хазарским морем Жизномиру однажды прилетела стрела в самую задницу, и от нее остался длинный шрам; об этой ране говорили со смехом, хотя доблесть в сражениях Жизномир являл самую нешуточную.

– Как ты – не спишь? – Распрямившись, Жизномир утер пот рукавом. Синяя шелковая шапочка, довольно замызганная, сидела на самой маковке, темно-русые кудри, мокрые от пота, прилипли к низкому лбу. – Слыхал, у тебя гости были из местных? Что говорят?

– На пир звали, – ответил Амунд, вертя в пальцах серебряную пластинку с вырезанными рунами, которую носил на шее. Руны заклятья были запутаны так хитро, что разгадать их смысл не сумел бы никто, кроме Одина. – Присядь пока.

– Да я б сходил на пир, – Жизномир привычно уселся на ковер, скрестив ноги. – Хоть меда выпить настоящего, да каши поесть, чтобы обычная баба в печи протомила… Снится мне эта каша, и вот сделаешь сверху ямочку такую, и туда маслица коровьего…

Он вздохнул, а Амунд улыбнулся, прищурив глаза, так что солнечный свет расплывался под ресницами. Ему нравился толстяк Жизномир, и не столько сам по себе, а больше потому, что наводил на мысли о его племяннице – дочери Хельги Хитрого. О Брюнхильд, золотистой, как этот солнечный свет. Амунд не сомневался, что она его помнит – он не из тех, кого легко забыть, однажды увидев. Но ждет ли новой встречи, как ждет ее он сам?

Глава 5

Отрокам Ольрад ничего не сказал, а за время короткого пути к Тархан-городцу немного опомнился. Это он только сейчас узнал, что бек Аарон и князь Амунд – кровные враги. Сам Амунд знает об этом уже месяца два. И если он не приказал перебить всю их дружину еще позавчера, при первой встрече, едва узнав, кто они такие, может, ему это и не надобно?

Или он этого не знал? Ольрад попытался вспомнить, что сказал Ярдар Амундовым русам при первой встрече, когда дружина выехала к их стану, но вроде бы тот про хакан-бека ничего не говорил, а только сказал, что они из Тархан-городца… Ярдар жаждал выяснить, кто они, пришельцы, а те мало любопытствовали насчет него – мало ли разных таких они встречали по пути? Столь малая, по сравнению с их войском, дружина, им не казалась опасной, и им не было до нее дела.

Уж не сам ли Ольрад сейчас сообщил Амунду, что они – люди его врага? От этой мысли пробило холодом. Однако Амунд не выразил ни удивления, ни гнева. Он держался не как человек, жаждущий гибели своих врагов. Говорил он совсем другое. «Я вас не трону», – это же он сказал? Коли будете умны… как-то так.

Жители толпились перед воротами вала, ожидая посланца; глядя в оживленные, по-летнему загорелые, любопытные лица женщин, Ольрад сразу понял: передавать им то, что стало ему известно, никак нельзя. Жутко подумать, какой крик и переполох поднимется, если они узнают, что Амунд и его дружина совсем недавно сражались с войском хакан-бека! Стараясь не слышать вопросов, он оставил отрокам Веприка и прошел в Ярдарову избу.

Здесь собралось немало народу: кроме молодого хозяина и Хастена, в ожидании вестей расположились на лавках еще человек пять-шесть старших оружников. В бабьем куту сидели две самые почитаемые женщины Тархан-городца: Дивея, Ярдарова мать, и Озора – его старшая сестра и жена Хастена. Дивея, как вдова, была в синей поневе, Озора – в красной, у обеих на шелковых очельях висело по три пары серебряных «лучистых» колец, на груди, поверх белых сорочек, блестели разноцветные стеклянные бусы с круглыми подвесками. Не зная, как скоро могут явиться важные гости, они уже принарядились, желая похвастаться своим богатством. Лицом они были очень похожи, всякий признал бы в них мать и дочь; лицо Дивеи покрывали морщины, но Озора была еще довольно хороша собой. Однако вызывающее выражение скрадывало красоту, несло тревогу вместо умиротворения, которое обычно вызывает красота. Ольрад покосился на них: что знает хотя бы одна из этих женщин, то знает весь Тархан-городец. Но если он попросит Ярдара их удалить, они до самой смерти не простят этого ни ему, ни Мираве.

При беглой мысли о Мираве он почувствовал облегчение: ее лицо дышало миром, который был плодом даже не желания жить со всеми в ладу – ему казалось, что Мираву мало волнует, что о ней думают, – но отражало ее внутренний покой. И Ольрад глубоко вдохнул, обретая тот же покой и силу.

– Видел я князя Амунда, – начал он в ответ на дружно устремившиеся к нему взгляды. – Дело непростое выходит. Даже малость опасное. На Итиле с хакан-беком они имели рать.

– Рать? – заговорили сразу все.

– Гроза те в бок! – Хастен хлопнул себя по колену.

Хастен, зять Ярдара, был старше него – на середине четвертого десятка; среднего роста, жилистый и ловкий, он осторожностью и недружелюбием напоминал волка и даже носил прозвище Волкиня. На дочери прежнего воеводы, Ёкуля, он женился не просто так, а с прицелом занять со временем его место, однако тот прожил достаточно долго, чтобы взять с Тархан-городца клятву верности его сыну. Хастен не уступал и постоянно оспаривал влияние Ярдара на дружину. Они жили в противоборстве, которое сдерживалось их родством и усилиями Дивеи и Озоры; противоречить этим женщинам не было охоты ни у того, ни у другого.

Переждав до тишины (Ярдар морщился и махал рукой, чтобы унялись), Ольрад пересказал свой разговор с Амундом.

– Он хочет нам мстить? – было первое, что спросил Ярдар, и все снова загудели.

– Сказал, будто нет, сказал, мол, будьте умны, вы меня не троньте, и я вас не трону, а добычи и славы мне у вас не искать.

Но это никого не успокоило.

– Врет! – бросил Хастен. – Погибели нашей ищет. Коли у него с хаканом раздор, то и нам несдобровать.

Мужчины переглядывались, изменившись в лице. Только что они жили в привычном покое, зная, что находятся за много-много переходов от тех мест, где может грозить какая-то опасность. На окраины волости изредка заходили ватаги «зимних волков» с Угры и верхних притоков Днепра, ищущие добычи, но это был враг привычный и более чем посильный – ни одна такая ватага не могла равняться по численности и вооружению с веденецкой дружиной. Но у русов с далекого запада случилась рать с хазарами, и хазары были далеко, а русы – вон они, под самым городом! Будто с неба упали и оказались прямо здесь!

– Да хотел бы нашей гибели – уж напал бы, – сказал Хельв. Он был слишком стар и слишком много повидал, чтобы легко впадать в испуг.

– Не посмеет он нас тронуть! – возмутился Ярдар. – За нами – Хазария сама! У хакана одних конных десять тысяч! А еще…

– С самим хаканом они биться посмели, а с нами не посмеют! – возразил Безлет. – Да только обрадуются…

– Пока те десять тысяч подойдут, русов уж след простынет, а у нас и пепел развеет, – добавил Воегость, зять самого Хастена.

– Что сидишь? – прикрикнул Хастен на озадаченного Ярдара. – Вели снаряжаться всем! Баб и скотину в город, ворота затворить, мужикам на вал! Луки всем взять, стрел побольше! Сулицы!

Он говорил так уверенно, что многие было встали.

– Придержи! – осадил его Хельв, и многие обернулись к нему: старого кузнеца в городце очень уважали. – Развоевался, чтоб тебе… здоровым быть. На полторы тыщи с полусотней налезть думаешь?

– Мы к ним не сунемся, а коли они к нам… – Хастен погрозил в оконце жилистым кулаком. – Узнают, каково с нами дело иметь!

Оружники дрогнули, желая бежать снаряжаться. Вооружиться и приготовиться – дальше этого вполне разумного перед лицом опасности порыва их мысль не шла.

– Стой! – крикнул Ярдар. Обычно он избегал прямо противоречить Хастену, но теперь пятиться было некуда. – Сейчас вой поднимется, крик! А ну как русы увидят, что мы изготовились, да и решат, что мы на них идем! Разобьют нас в мелкие черепки!

– Оружников постыдись, воевода! – рявкнул в ответ Хастен. – Еще на рать не вышел, а уж полные портки навалил!

– Ты не заговаривайся! – Ярдар тоже разозлился. – Ну куда нам на целое войско! Амунд же сказал, что нас не тронет! Если будем умны! Где твой ум-то, храбрище?

– А что нам, ждать, пока те навцы придут и нас всех перебьют, а баб и чад в челядь заберут?

– Амунд сказал, что добычи здесь не ищет!

– Ты ему верь больше! Хакан их разбил, все войско сгубил, он с нас свою обиду взыщет!

Оружники поддержали его тревожным гулом.

– Тихо! – Ярдар затряс головой. – Ни с места!

Был он молод, даже чуть моложе Ольрада, но привык считать, что порядок в Тархан-городце зависит от него. А переполох, который сейчас поднимется, ему виделся уж слишком ясно. Кричащие бабы, бегающие меж изб, волокущие коров и детей. Коровы мычат, козы блеют, свиньи визжат, дети орут, мужики бранятся, натыкаясь на них на всех…

– Не позволю! – укрепляясь духом, продолжал он. – Сказал же Амунд: вы на рожон не будете переть, и я вас не трону. Так что сидим тихо.

– Забоял… – начал было Хастен, презрительно сощурясь.

– Сам к нему пойду! – оборвал его Ярдар. – Сам спрошу, чего хочет. Может, у него и мысли нет… А мы исполчимся – сами себя погубим.

– У них добыча и без нас хороша, – подал голос Ольрад. – У Амунда отроки в шелковых кафтанах, а воду пьют из серебряных чаш, я сам видел. Чего им с нас взять?

– А месть? – хмуро напомнил Безлет.

Ольрад вспомнил лицо Амунда. Никто не назвал бы его красавцем, но ни злобы, ни мстительности, ни вызова на этом длинном лице с впалыми щеками не было. Скорее усталость… желание покоя…

– Да что ему нам-то мстить? – почти уверенно ответил Ольрад; его слушали, поскольку он совсем недавно сам говорил с Амундом. – Не соперники мы ему. Он с самим хаканом бился…

– Хакан с ним бился, а мы теперь в друзья ему набиваемся! – сердито подхватил Хастен. – Так, что ли? Если не рать, так дружба?

– Так что бы и не дружба? – так же раздраженно ответил Ярдар. – Биться нам не по силам с ними, поймите вы, Перунова полка сиротины!

– Да поведи тя леший! – Хастен в досаде хлопнул себя по колену. – Куда ты к нему пойдешь? Дружбу с ним водить? Меды распивать? Он хакану враг, а стало быть, и нам!

– Хакан далеко! – возразил Ярдар. – А эти – близко, вон они! Хакан не придет нас от них оборонять, надобно самим! Биться мы не можем. Пойду скажу, что мы на них зла не мыслим, дескать, вот вам дорога, ступайте восвояси…

– А как будешь потом Азар-тархану отвечать? – Хастен прищурился. – Придет он за данью, спросит: видали русов? А мы: видали, господин, меды с ними распивали…

Ярдар поджал губы, лихорадочно ища ответ. Ясно было, на что Хастен намекал: перед хазарским беком они будут выглядеть изменниками, переветчиками…

– Приедет Азар, а здесь вместо города пусто, одни головешки? – негромко сказал Ольрад. Он был здесь моложе всех, кроме Ярдара, поэтому старался помалкивать, но видел, что Ярдар прав и ему нужно помочь. – Ни дани тебе, ни волоков, только грают вороны черные, воют волки серые, тела мертвые меж собою делючи. Это ли лучше? Сам Азар и не обрадуется.

– Его бы, Азара, спросить: коли те русы им враги, что же дали им уйти? – вдруг поддержал их еще один оружник, Завед, невысокий мужик лет сорока, с пышными волосами цвета грязноватой соломы и такой же бородой. – Им-то сподручнее было воевать, у них там и дружина бекова, и «дети тарханов», и ратники, и буртасы конные. А мы тут что против них?

– Он говорил о буртасах! – вспомнил Ольрад. – Амунд! Сказал, что на переволоке вышло на них буртасов целое войско, а он бился с их бойщиком и одолел, тогда они по уговору их пропустили к Дону!

Люди опять загудели.

– Буртасов одолели! – воодушевившись, воскликнул Ярдар. – А тех было целое войско, да конное! Куда нам-то против них, с нашими пятью десятками! Значит, удачлив князь Амунд! С ним враждовать – себе гибели искать.

– Да что буртасы! – добавил Хельв. – Сам хакан им дал уйти – коли была у них рать, а они здесь! Мог ли сам Аарон им помешать, был ли в силе? Он не смог – какой с нас-то теперь спрос!

– Такие речи переветчику к лицу! – бросил ему сердитый Хастен.

– А я никого не боюсь! Стар я – бояться.

– Ты, что ли, Волкиня, берешься все то войско одолеть? – Ярдар вышел из терпения. – Сильнее Аарон-бека быть? Или в бойщики к Амунду пойдешь? Поля будешь у него просить?

– Да на такую рать что одному идти, что полусотней, невелика разница! – хмыкнул Завед.

Но идти на бой с Амундом Хастен не жаждал – он видел плеснецкого князя и знал, что тот мало уступает волотам из преданий, которые за десять верст перекидывали друг другу топор.

Еще немного оружники и воеводы поспорили, но все же сошлись, что если нет сил достойно сражаться, то и нет измены в попытке сражения избежать.

– Хлебом-солью нам его встречать незачем, но и на драку нарываться глупо! – твердил Ярдар, видя, что одолевает.

Если сам хакан со всеми его силами и буртасы с их конницей не сумели преградить путь войску западных русов, то едва ли они ждут этого от маленького Тархан-городца. Скорее Азар-тархан будет рад, если они сохранят городец и волость от разорения, совершить которое Амунду будет совсем не трудно.

Однако звать его к себе на пир, как было задумало, сочли неосторожным: незачем давать хазарам повода заподозрить тархановцев в измене, в этом многие признавали правоту Хастена. Порешили, что Ярдар, Завед и Ольрад снова поедут к Амунду, разузнают у него как можно больше о том, что случилось на Итиле и переволоке – главное, из-за чего вышла рать, – и постараются добиться мира для Веденецкой волости.

* * *

Вернулся Ярдар со спутниками, еще сильнее убежденный, что искать ссоры с пришлыми русами совсем ни к чему. Убедил его даже не разговор с Амундом, а вид доспехов поединщика-буртаса, которые им показали в княжеской веже. Доспехи эти были столь огромны, что тархановцы, впервые их увидев, не удержались от возгласов. Панцирь из толстой грубой кожи с железными пластинками, наруч для правой руки, поножи, булава с бронзовым навершием – все это было сделано для человека намного больше обычной величины, для истинного волота. Однако хозяин всего этого был побежден и убит – о чем свидетельствовало то, что его доспех стал добычей Амунда, – а плеснецкий князь не получил ни одной раны. И, как тайком прикинул на глаз Ольрад, привыкший, как кузнец, оценивать такие вещи, тот неведомый буртасский паттар несколько уступал Амунду ростом.

В Тархан-городце не было никого, кто мог бы хоть отдаленно равняться с Амундом плеснецким родом и положением, мысль о такой стычке казалась нелепой. Он был князем, и никогда еще превосходство высокого рода не выражалось так ясно в телесном превосходстве; сам исполинский рост его выдавал признанного собеседника богов. Где сходятся в поединке волоты, простым людям лучше держаться в стороне.

– Что же за причина… толкнула вас… хакан-бека… на такое… недоброе дело? – в колебаниях между любопытством и осторожностью допытывался Ярдар.

Важнее всего было выяснить, касается ли причина вражды их здесь, в Тархан-городце.

– Его гриди-бохмиты желали отомстить нам за тех бохмитов, которые живут на Хазарском море, – пояснил Амунд, все так же полулежа на ковре в дальней части шатра. Гости сидели перед ним на другом ковре, а телохранители устроились по сторонам от господина, держа мечи на коленях и топоры под рукой. – Так нам рассказали пленные. Но мы не очень им поверили. Если бы они заботились о своих единоверцах, то им стоило бы напасть на нас, еще пока мы шли на полудень, к морю, три лета назад. Нападать, когда уже дело сделано, стоило только ради нашей добычи. Они ведь выждали, пока мы отдадим Аарону половину всего, как было уговорено. Убедились, что у нас есть добыча и она хороша. И тогда уж пришли, желая получить против всяких уговоров и вторую половину. Но им не так повезло, как они думали. Многие из них расстались там с жизнью и сами стали нашей добычей.

Ольрад уже заметил, что поверх гурганского кафтана Амунд подпоясан хазарским поясом с золочеными накладками в виде головы барса и другими, с изображением ростка. Такие он не раз видел у знатных хазар, в чьей власти два или три крупных рода, а значит, несколько тысяч воинов. К Амунду такой пояс мог попасть только как военная добыча. Был ли он снят с тела того неведомого соперника в поединке или попал к Амунду после сражений на Итиле? Ольрад не посмел задавать вопросов.

Насчет намерений самого Амунда тревоги тархановцев вскоре улеглись. Спокойствие его отдавало пренебрежением: в них он не видел себе ни соперников, ни достойной добычи. Это не могло быть приятным Ярдару, который привык к почетному положению своего рода в этой волости, составлявшей для него весь обитаемый мир. Но Амунд пришел из Сумежья – того, что за краем, того, что не принадлежит к человеческому миру. Его огромный рост, черты лица, даже доспехи соперника – шкура побежденного чудовища – говорили о том же. Тархановцы взирали на него не без страха, и этот страх перед потусторонним не прошел даже тогда, когда они убедились, что разорять Тархан-городец он не собирается.

– А может вслед за вами вернуться еще кто-то из вашего войска? – спросил Завед. – тысяч пять же уходило, неужто прочие все полегли?

– Сомневаюсь, чтобы еще кто-то вернулся, – Амунд качнул головой. – Войско из Хольмгарда после битвы близ города Итиля насчитывало с две тысячи копий, да, Хавлот? – Он глянул на своего ближайшего сподвижника, мужчину с носом-клювом на продолговатом лице и вечно встревоженным выражением, и тот кивнул. – Их было даже больше, чем нас. Они шли по Итилю позади нас, все больше отставая. Мы думаем, – он опять глянул на Хавлота и Жизномира, с которыми часто обсуждал все эти возможности, – что войско хакан-бека могло настигнуть их… и разбить окончательно. Но в том сражении хазары могли сами потерять слишком много людей, или времени, или того и другого, и решили, что нас им уже не догнать и не одолеть. Поэтому нам удалось уйти – нам уже никто не мог преградить путь, кроме тех буртасов. Но не думаю, что люди Олава еще вернутся. Если кто-то из них уцелел в битве, то попал в полон.

Этому ответу тархановцы тайком порадовались, но и встревожились. Если те неведомые «люди Олава» – здесь слабо представляли, что это за Олав и где живет, – все же вырвутся из когтей смерти и придут, и если их будет хотя бы несколько сотен, уцелевших из двух тысяч… да хотя бы одна сотня! – они-то посчитают Тархан-городец и достойной, и посильной добычей. И тогда с ними едва ли удастся так мирно разойтись, как с Амундом.

– И как ты полагаешь, Амунд, может ли так быть, чтобы вы и хакан-бек докончили мир^[12]? – уже под конец решился спросить Ярдар.

Осознав, что произошло, он начал соображать и насчет последствий, грозящих Веденецкой волости. И были они так значительны и неприятны, что не хотелось верить.

– Это не мое дело, – Амунд нахмурился, будто не желая рассуждать по пустому поводу. – У меня и не было торгового мира с хазарами, они от меня слишком далеко. Будет мир восстановлен, не будет – это забота Хельги киевского. Это у него, а не у меня, хазары вероломно убили сына-наследника… но потому-то я и сомневаюсь, что он скоро захочет мириться. У него готовилось докончание с греками, когда мы отправлялись в путь. Если с ними все улажено, то мир с хазарами ему и не нужен больше.

Амунд не хуже тархановцев понимал их нынешние затруднения. Подробно, хотя и без большой охоты отвечая на вопросы, он не просился в гости в город и не предлагал им выпить с ним или разделить еду. Но охотно принял в дар бочонки пива и меда, которые ему послали, когда Ярдар вернулся – это Озора додумалась, сообразив, чего сейчас не хватает русам и чем можно порадовать их, богатых цветным платьем и серебром. В ответ Амунд прислал с Ольрадом, доставившим дары, шелковую шапку для Ярдара и ожерелье из сердоликовых бусин «для госпожи». Поскольку Ярдар вдовел, ожерелье досталось Озоре. Хастен было хотел запретить жене брать подарок от врага хазар… но подобного сражения ему было не выдержать и он потерпел позорное, хоть и тайное поражение.

Озора была пока единственным человеком в Тархан-городце, имевшим причины для радости. Остальные ходили встревоженные и с нетерпением ожидали, чтобы русы поскорее тронулись восвояси. Те и сами не хотели задерживаться: впереди у них еще был путь до Оки, потом волоки на Десну, потом путь вниз по Десне, потом от Киева по западным притокам Днепра до их собственной Бужанской земли… «Если успеем до снега, будет нам счастье», – сказал Хавлот.

Чтобы предотвратить испуг и смятение по всей волости, Ярдар решил отправить с бужанскими русами кое-кого из своих людей. Возглавлять отряд из десятка отроков опять досталось Ольраду.

– Сызнова тебе ехать? – Мирава, узнав об этом, с недовольством всплеснула руками. – Или у нас других людей нет? Или тебе нет дела другого?

– Ярдар сказал, я с ними поладил, мне и ехать, – Ольрад слегка развел руками, чему Мирава не удивилась. – Не Хастена же послать – тому в драку не терпится.

Мирава знала удивительный нрав своего мужа: упрямый, но покладистый. Никакая сила на свете не заставила бы Ольрада делать то, что он считал неправильным, но от дел, которые находил правильными, он никогда не отказывался, не беря в расчет усталость, недосуг и прочие доводы в пользу собственного благополучия.

– Да и далеко ли тут? Доведу их до Оки, дальше не наша печаль.

Мирава стала подавать на стол. В последний вечер она расстаралась: сварила рыбную похлебку из остатков овсяной крупы, кислой капусты и капустного рассола. Круп, хлеба и овоща оставалось совсем мало, репа и морковь совсем вышли. Теперь жили больше рыбой, дичью, лесными травами и ожиданием первых плодов нового урожая.

– Тут еще другая печаль, – не удержалась Мирава, пока Ольрад вытирал вымытые после кузни руки. – Волкиня все бурчит, что приедет осенью Азар-тархан, не похвалит, что дружбу с Амундовыми русами водили… А ты им выйдешь из всех самый лучший друг…

Ольрад нахмурил брови: осторожность боролась в нем с убеждением, что не найдется глупца, способного возвести на него такую напраслину.

– Пусть бы Хастен и ехал, – продолжала Мирава, – на него-то никто не подумает…

В это время вошел старый Хельв: он жил у себя, но кормился, оставшись в доме один, у Ольрада, еще ради дружбы с его отцом.

– Хлеб да соль! – Он поклонился, увидев на столе ложки и горшок с похлебкой рядом с небольшой ковригой, лежавшей, как положено, завернутой в полотенце.

– Где нам хлеб, там и вам хлеб! – пригласила его Мирава.

Пока мужчины садились, готовясь приступить к еде, она все же закончила начатый разговор:

– А когда Азар-тархан приедет…

Оба кузнеца выжидательно посмотрели на нее, и она договорила:

– Пусть бы Ярдар ему сказал, что никаких русов мы здесь и не видели, буртасы их всех перебили! И буртасам честь, и нам покой!

Хельв хрипло захохотал, даже закашлялся. Ольрад тоже усмехнулся, а сам подумал: да уж, лучше бы их и впрямь здесь в глаза не видать!