Человек-зверь

Он все еще обшаривал глазами территорию станции, когда над самым его ухом внезапно раздался голос запыхавшегося телеграфиста:

– Господин Рубо, не знаете, где начальник станции и полицейский комиссар? У меня для них депеши, вот уже десять минут, как я их повсюду ищу…

Рубо обернулся; он до такой степени напрягся, что ни один мускул не дрогнул на его лице. Глаза его были прикованы к депешам в руках телеграфиста. Тот был настолько взволнован, что помощник начальника станции больше не сомневался: катастрофа разразилась!

– Господин Дабади только что проходил здесь, – сказал он невозмутимо.

Никогда еще Рубо так не владел собой, никогда голова его не работала так ясно, он весь приготовился к обороне. Теперь он был уверен в себе.

– Постойте, – продолжал он, – а вот и господин Дабади.

И в самом деле, тот возвращался с товарной станции. Пробежав глазами депешу, Дабади воскликнул:

– На линии произошло убийство… Мне сообщает об этом инспектор из Руана.

– Как? – изумился Рубо. – Убили нашего служащего?

– Нет, пассажира, ехавшего в салон-вагоне… Тело выброшено у выхода из туннеля возле Малоне, на сто пятьдесят третьем километре… Жертвой оказался член административного совета Компании, председатель суда Гранморен.

И тут Рубо в свой черед воскликнул:

– Председатель суда? Бедная Северина, как она огорчится!

В этом возгласе прозвучала столь неподдельная жалость, что г-н Дабади сразу откликнулся:

– Ах да, ведь вы его хорошо знали! Это был весьма почтенный человек, не так ли?

Но тут его взор упал на телеграмму, адресованную полицейскому комиссару.

– Должно быть, она от судебного следователя, верно, какие-нибудь формальности… Сейчас только девять двадцать пять, и господин Кош, разумеется, еще не появлялся… Пусть кто-нибудь побыстрее сходит на бульвар Наполеона, в кафе «Коммерс». Он наверняка там сидит.

Минут через пять появился г-н Кош, которого разыскал станционный рабочий. Отставной офицер, он рассматривал свою теперешнюю должность, как синекуру, и никогда не появлялся на вокзале раньше десяти утра, но и показавшись, не задерживался и вновь уходил в кафе. Известие о драме застало Коша между двумя партиями в пикет и поначалу изрядно удивило, так как обычно ему приходилось иметь дело лишь с пустяковыми происшествиями. Депеша действительно была отправлена следователем из Руана; она прибыла лишь через двенадцать часов после обнаружения трупа, стало быть, следователь уже успел телеграфировать в Париж начальнику вокзала и узнать, при каких обстоятельствах уехал погибший; установив номер поезда и вагона, он направил затем полицейскому комиссару приказ тщательно осмотреть купе, если вагон номер 293 все еще в Гавре. Дурное настроение, овладевшее было Кошем, решившим, что его донимают без всякой нужды, исчезло, уступив место сознанию собственной значимости, ибо дело, по всей видимости, приобретало исключительную важность.

– Но ведь вагона-то, верно, давно уж нет! – внезапно всполошился он, испугавшись, что дознание ускользнет из его рук. – Его, должно быть, прицепили к утреннему поезду.

Рубо успокоил полицейского комиссара, невозмутимо заявив:

– Нет-нет, прошу прощения!.. Нам потребовалось отдельное купе для вечернего поезда, так что вагон все еще здесь, в депо.

И он первый направился туда, полицейский комиссар и начальник станции последовали за ним. Между тем новость уже распространилась, и путевые рабочие, самовольно оставив работу, также пошли за ними; на пороге помещений, где расположились различные станционные службы, показывались люди и один за другим присоединялись к идущим. Вскоре собралось немало народа.

Приближаясь к вагону, Дабади проговорил вслух:

– Ведь вчера вечером вагон убирали. Если б там что-нибудь обнаружили, дежурный по станции упомянул бы об этом в докладе.

– Лучше уж поглядим своими глазами, – заявил Кош.

Он открыл дверцу, вошел в купе. И в то же мгновение, забывшись, разразился бранью:

– Проклятье! Тут такое творится, будто свинью закололи.

Присутствующие ощутили леденящее дыхание ужаса, все невольно подались вперед; г-н Дабади один из первых захотел посмотреть и поднялся на подножку; стоявший позади Рубо, как и остальные, вытягивал шею.

Внутри купе не было заметно никакого беспорядка: окна закрыты, все – на своих местах. Только отвратительное зловоние доносилось сквозь открытую дверцу да на мягком сиденье чернела широкая лужа запекшейся крови – ее было так много, что она тонкой струйкой стекла вниз и расплылась по коврику. К суконной обивке прилипли сгустки. И ничего больше, ничего, кроме этой тошнотворной крови.

Начальник станции вышел из себя:

– Кто вчера вечером осматривал вагон? Приведите сюда этих людей!

Рабочие оказались на платформе, они приблизились, бормоча извинения: разве в темноте что-нибудь разглядишь? А ведь как будто они всюду прибрали. И они клялись, что ночью никакого запаха не было слышно.

Между тем полицейский комиссар, стоя в купе, что-то записывал карандашом для рапорта. Потом он обратился к Рубо, которого хорошо знал: они нередко в свободные минуты прогуливались вдвоем по платформе и курили.

– Поднимитесь сюда, господин Рубо, вы мне поможете.

Помощник начальника станции перешагнул через кровавую лужицу на ковре, стараясь не наступить на нее.

– Взгляните-ка под другой подушкой, не завалилось ли туда что-нибудь? – продолжал Кош.

Рубо приподнял подушку, осторожно пошарил руками; в глазах его можно было прочесть только любопытство:

– Здесь ничего нет.

Но тут он увидел пятно на суконной обивке диванчика и обратил на него внимание полицейского комиссара. Уж не кровавый ли отпечаток пальца? Нет, по размышлении решили, что это просто брызги крови.

Толпа прихлынула к самому вагону; люди почуяли преступление, старались ничего не пропустить, они теснились позади начальника станции, который, как человек деликатный, из чувства отвращения остался стоять на подножке.

Внезапно его точно осенило:

– Послушайте, господин Рубо, ведь вы ехали тем же поездом… Не так ли? Вы возвратились в Гавр вечером, курьерским… Быть может, вы сумеете сообщить нам что-нибудь существенное!

– Черт побери, в самом деле! – воскликнул полицейский комиссар. – Вы ничего такого не заметили?

Три или четыре секунды Рубо хранил молчание. Наклонившись, он внимательно разглядывал ковер. Потом выпрямился и ответил своим обычным чуть грубоватым голосом:

– Конечно, конечно же, я расскажу все, что видел… Но со мной была жена. И раз уж мои слова будут внесены в протокол, лучше, чтоб и она пришла, если я что-нибудь забуду, она напомнит.

Полицейский комиссар счел это весьма разумным, и подошедший незадолго перед тем Пеке вызвался привести г-жу Рубо. Он удалился большими шагами, толпа осталась на платформе. Филомена, явившаяся вместе с кочегаром, проводила его взглядом, рассердившись, что он взялся за подобное дело. Но тут она заметила г-жу Лебле, которая приближалась так быстро, как только позволяли распухшие ноги; Филомена кинулась навстречу, чтобы помочь ей дойти; и обе женщины, воздев руки, разразились громкими возгласами – до того их взволновало отвратительное преступление! Хотя толком никто еще ничего не знал, уже возникли различные предположения, люди ожесточенно жестикулировали, лица у них были возбуждены. Покрывая гул голосов, Филомена без всякого к тому основания клятвенно уверяла, будто г-жа Рубо видела убийцу. Но тут наступило молчание – в сопровождении Пеке показалась Северина.

– Вы только полюбуйтесь на нее! – пробормотала г-жа Лебле. – Кто скажет, что это жена помощника начальника станции? Ну, чем не принцесса? Нынче утром, на рассвете, она уже сидела причесанная и затянутая в корсет, точно в гости собралась.

Северина подходила мелкими размеренными шагами. Ей предстояло пройти бо́льшую часть платформы под устремленными на нее взглядами людей; но она не выказала слабости, только прижимала платок к глазам – видно было, что известие о смерти Гранморена повергло ее в глубокую скорбь. На ней было элегантное платье из черной шерсти, словно она уже надела траур по своему покровителю. Тяжелые темные волосы блестели на солнце, – несмотря на холод, она даже не успела накинуть на голову платок. Нежные, полные слез голубые глаза выражали муку, и это придавало ей особенно трогательный вид.

– Еще бы ей не плакать, – пробормотала Филомена. – Теперь-то, когда ангел-хранитель убит, им худо придется.

Когда Северина подошла к группе людей, стоявших возле открытой дверцы купе, Кош и Рубо вышли из вагона; и помощник начальника станции тут же начал рассказывать о том, что знал.

– Не правда ли, дорогая, вчера утром, приехав в Париж, мы тотчас отправились повидать господина Гранморена?.. Было это примерно в четверть двенадцатого, ведь так?

Он пристально взглянул на жену, и она покорно подтвердила:

– Да, ровно в четверть двенадцатого.

Но тут взгляд Северины упал на потемневшее от крови сиденье, судорога сдавила ей горло, она разрыдалась. И взволнованный г-н Дабади торопливо вмешался:

– Сударыня, если вы не в силах сносить это зрелище… Мы отлично понимаем ваше горе…

– Всего два слова, – перебил полицейский комиссар. – А потом госпожу Рубо проводят домой.

Рубо поспешно продолжал:

– Поговорив о том о сем, господин Гранморен объявил нам, что намерен на другой день поехать в Дуанвиль, к своей сестре… Я так и вижу его за письменным столом. Сам я сидел справа, моя жена – слева… Не так ли, дорогая? Ведь он сказал нам, что выедет на другой день?

– Да, на другой день.

Полицейский комиссар, продолжавший что-то быстро записывать, вскинул голову.

– То есть как, на другой день? Ведь он выехал в тот же вечер!

– Обождите! – возразил Рубо. – Когда господин Гранморен узнал, что мы вечером возвращаемся в Гавр, он решил было ехать курьерским вместе с нами, если моя жена согласится отправиться с ним в Дуанвиль и провести там несколько дней у его сестры, как это уже бывало. Но у жены много дел по дому, и она отказалась… Ведь ты отказалась, не так ли?

– Я отказалась, да.

– Так вот, он был очень любезен… Принял во мне большое участие, а потом проводил нас до дверей кабинета… Не так ли, дорогая.

– Да, до дверей.

– Вечером мы уехали… Прежде чем войти в купе, я беседовал с начальником станции, господином Вандорпом. И ничего такого не видел. Я был сильно раздосадован, ибо полагал, что мы поедем одни, а вдруг оказалось, что в углу сидит какая-то дама, которую я раньше не заметил; в последнюю минуту вошли еще двое – супружеская чета… До самого Руана я ничего такого не обнаружил, ничего такого не заметил… В Руане мы вышли на платформу, чтобы немного поразмяться, и каково же было наше удивление, когда в третьем или четвертом вагоне от нас увидели господина Гранморена, стоявшего в дверях купе! «Как, господин председатель, вы все же поехали? Вот так так! А мы-то и не подозреваем, что вы путешествуете вместе с нами!» И он объяснил, что получил депешу… Послышался свисток, мы поспешили подняться в свое купе, где, кстати сказать, никого не обнаружили: все наши попутчики сошли в Руане, что, признаюсь, нас нимало не огорчило… Вот и все, не так ли, дорогая?

– Да, все.

Простой, бесхитростный рассказ произвел огромное впечатление на собравшихся. Все стояли разинув рты, силясь понять. Полицейский комиссар перестал писать и, выражая общее недоумение, спросил:

– И вы убеждены, что в салон-вагоне, кроме господина Гранморена, никого не было?

– О, совершенно убежден.

По толпе пробежал трепет. Вся эта таинственность наполнила людей страхом, каждый почувствовал, как у него по спине забегали мурашки. Если пассажир ехал в купе один, кто ж мог его убить и выбросить из вагона в трех лье от Руана, не доезжая до следующей станции?

В тишине послышался злобный голос Филомены:

– Что-то уж больно странно.

Почувствовав на себе ее взгляд, Рубо, в свою очередь, посмотрел на нее и даже слегка кивнул, словно желая сказать, что и он считает это странным. Рядом с Филоменой он увидел Пеке и г-жу Лебле, они тоже покачивали головой. Взоры собравшихся устремились на Рубо, от него ждали еще чего-то, хотели прочесть на его лице какие-то упущенные подробности, способные пролить свет на дело. Эти взгляды не обвиняли, в них сквозило лишь острое любопытство; и все же Рубо казалось, будто в воздухе витает какое-то смутное подозрение и достаточно малейшего факта, чтобы оно превратилось в уверенность.

– Невероятно, – пробормотал Кош.

– Более чем невероятно, – подхватил Дабади.

И тогда Рубо решился:

– Я могу еще уверенно сказать, что курьерский поезд, следующий без остановки от Руана до Барантена, шел с обычной скоростью, и я ничего необычного не заметил… Утверждаю это потому, что, когда мы остались в купе одни, я опустил стекло и закурил папиросу; высунувшись в окно, я огляделся, мне были отчетливо слышны все звуки в поезде… В Барантене, увидев на платформе господина Бесьера, начальника станции и моего преемника, я подозвал его, и мы обменялись несколькими словами, он даже поднялся на подножку и пожал мне руку… Не так ли, дорогая? Можно спросить у господина Бесьера, и он это засвидетельствует.

Северина – по-прежнему неподвижная и бледная, с выражением горя на лице – вновь подтвердила слова мужа:

– Он это засвидетельствует, да.

Теперь всякая возможность обвинения отпала; ведь супруги Рубо вошли в Руане к себе в купе, а в Барантене их видел сам начальник станции. Тень подозрения, которая, как показалось Рубо, нависла над ним, рассеялась, зато изумление присутствующих возрастало. Дело приобретало все более и более таинственный характер.

– Послушайте, – начал полицейский комиссар, – а вы совершенно уверены, что в Руане никто не мог проникнуть в купе господина Гранморена после того, как вы с ним распрощались?

Очевидно, Рубо не ожидал такого вопроса, он впервые смешался, так как заранее не приготовил ответа. В нерешительности он взглянул на жену.

– Нет, не думаю… Уже запирали дверцы, раздался свисток, мы едва успели дойти до нашего вагона… А потом, ведь это был салон-вагон, и, думается, туда никто не мог проникнуть…

Однако голубые глаза его жены расширились и сделались такими большими, что он испугался и пошел на попятный.

– Вообще-то я не знаю… Да, может, кто и сумел туда войти… На платформе была такая толчея…

По мере того как он говорил, голос его звучал все увереннее, для вновь родившейся версии находилось подтверждение:

– Понимаете, в связи с празднеством в Гавре толпа была громадная… Нам пришлось защищать свое купе от пассажиров второго и даже третьего класса… А потом, вокзал так плохо освещен, ничего не видно, люди толкались, кричали, была страшная суматоха… Ей-богу! Вполне возможно, кто-нибудь, не сумев сесть в поезд или нарочно воспользовавшись неразберихой, силой проник в салон-вагон в последнюю секунду.

Он остановился.

– Как ты считаешь, дорогая? Пожалуй, так оно и случилось?

Северина в полном изнеможении поднесла платок к распухшим глазам и повторила:

– Пожалуй, так оно и случилось.

Наконец напали на какой-то след; и, не говоря ни слова, полицейский комиссар и начальник станции обменялись многозначительным взглядом. Толпа, поняв, что допрос окончен, всколыхнулась, все испытывали мучительную потребность изложить собственную точку зрения; тут же возникли различные догадки, каждый выдвигал свою. На некоторое время жизнь на станции словно остановилась, захваченные драмой служащие сгрудились возле вагона; и полной неожиданностью для всех было появление на крытой платформе поезда, прибывающего в Гавр в девять тридцать восемь. Все кинулись по своим местам, дверцы вагонов распахнулись, и поток пассажиров растекся по перрону. Впрочем, большинство зевак осталось стоять вокруг полицейского комиссара, который с присущей ему педантичностью в последний раз осматривал залитое кровью купе.

И тут Пеке, возбужденно разговаривавший с г-жой Лебле и Филоменой, вдруг заметил своего машиниста Жака Лантье, который только что сошел с поезда и, застыв на месте, издали смотрел на собравшуюся толпу. Кочегар стал делать ему яростные знаки рукой. Жак не двигался. Наконец, словно решившись, он медленно приблизился.

– Что произошло? – спросил он у кочегара.

Но Жак хорошо знал, что произошло, и потому лишь рассеянно выслушал сообщение об убийстве и связанные с ним различные догадки. Его просто ошеломило и потрясло то, что он прибыл в Гавр в разгар дознания и вновь оказался перед тем самым купе, которое накануне стремительно промелькнуло мимо него во мраке. Жак вытянул шею, оглядел лужу запекшейся крови на подушке сиденья; и перед его глазами опять возникла сцена убийства, он опять видел труп, лежавший на железнодорожном полотне с разверстой раной на шее. Отведя взгляд, он заметил супругов Рубо; а Пеке тем временем продолжал рассказывать машинисту, каким образом помощник начальника станции и его жена оказались причастными к этому делу, о том, что они ехали из Парижа в одном поезде с покойным, а в Руане даже перебросились с ним несколькими словами. Машинист немного знал Рубо, они иногда обменивались рукопожатиями перед отходом курьерского поезда, который водил Жак; но Северину он только несколько раз видел издали, в силу своего болезненного страха он избегал ее, как и всех остальных женщин. Однако в эту минуту ее заплаканное бледное лицо, испуганные и нежные голубые глаза под тяжелой массой темных волос поразили его. Он не сводил с нее взгляда и, как бы забывшись, растерянно спрашивал себя, почему супруги Рубо и он сам находятся здесь, по воле какого случая оказались они вместе перед этим вагоном, где свершилось преступление, – они ведь еще накануне возвратились из Парижа, а он только сейчас приехал из Барантена.

– Знаю, знаю, – громко проговорил он, обрывая кочегара. – Вчера поздно вечером я как раз стоял там, у выхода из туннеля, и, когда мимо промчался поезд, мне почудилось, будто я что-то заметил.

Слова Жака привели всех в волнение, люди окружили его. А он первый вздрогнул, удивленный и потрясенный вырвавшимися у него словами. Чего ради он заговорил? Ведь он же твердо решил молчать! Сколько веских доводов было за то, чтобы держать язык за зубами! И вот, когда он глядел на эту женщину, признание само слетело у него с языка. А она, внезапно отняв платок от лица, пристально посмотрела на него заплаканными глазами, которые стали еще больше.

Между тем полицейский комиссар уже стремительно подошел к машинисту:

– Как? Что вы там видели?

И Жак, чувствуя на себе неподвижный взгляд Северины, рассказал обо всем, что видел: освещенное купе, стремительно пронесшееся в ночном мраке, расплывчатые силуэты двух мужчин, один – опрокинут на сиденье, другой – с ножом в руке. Стоя рядом с женою, Рубо прислушивался к словам машиниста, не сводя с него больших блестящих глаз.

– В таком случае, – спросил полицейский комиссap, – вы сможете опознать убийцу?

– О нет, не думаю.

– Он был в пальто или в блузе?

– Ничего не могу утверждать. Посудите сами, поезд шел со скоростью восемьдесят километров!

Северина безотчетно обменялась взглядом с мужем, у которого достало сил сказать:

– Тут и в самом деле нужны зоркие глаза.

– Так или иначе, – заключил Кош, – это весьма важное показание. Следователь поможет вам лучше понять увиденное… Господин Лантье и господин Рубо, соблаговолите сообщить мне сведения о себе, чтобы вас можно было вызвать.

Все было кончено, толпа зевак мало-помалу разошлась, станция зажила привычной жизнью. Рубо пожал машинисту руку крепче, чем обычно, и чуть не бегом пустился к отправлявшемуся в девять пятьдесят пассажирскому поезду, на который уже началась посадка. Жак, оставшись вдвоем с Севериной, потому что г-жа Лебле, Пеке и Филомена удалились, о чем-то шепчась, счел своим долгом проводить молодую женщину до конца платформы, где находился служебный вход; он не знал, о чем говорить с нею, и все не уходил, словно какая-то невидимая связь возникла между ними. День разгорался все ярче и ярче, ослепительное солнце окончательно победило утренний туман и светило посреди прозрачного голубого неба; начинался прилив, ветер крепчал и доносил соленое дыхание моря. Когда Жак решился наконец отойти от Северины, он вновь встретил взгляд ее больших нежных глаз, испуганное и умоляющее выражение которых так глубоко потрясло его перед тем.

Послышался негромкий свисток. Это Рубо дал сигнал к отправлению. Паровоз отозвался продолжительным свистом, и поезд, отходивший в девять пятьдесят, тронулся, покатил быстрее и скрылся вдали, поглощенный золотистой солнечной дымкой.