Сделай мне больно

Где-то глубоко внутри себя и в остатках своего подсознания я понимала, что превращаюсь в кого-то безвольного и бесполезного, в кого-то, кто всего-навсего был обманут системой и попался на эту удочку. Но по уже привычной схеме в моменты таких мыслей я просто меняла настройки на своем браслете и снова забывала об этом назойливом преследовании своей же системы безопасноти.

5

Еще почти через год я стала выглядеть так, как будто постарела лет на десять. Это странно, потому что отсутствие сильных переживаний наоборот должно было сохранить мою свежесть и молодость, но отражение в зеркале говорило об обратном. Хотя мне было на это плевать, и я давно перестала об этом беспокоиться.

Месяц назад правительство приняло закон об обязательном извлечении всех имплантированных устройств, их изъятии и уничтожении, потому что в самой программе были обнаружены нарушения, а у большинства носителей браслетов начались серьезные проблемы со здоровьем. Мне тоже необходимо было пройти процедуру дечипирования согласно постановлению, которое пришло на мою электронную почту вчера. В случае неисполнения решения, я могла оказаться в тюрьме или на принудительном лечении. Я была уверена в том, что мой мозг уже адаптировался жить в новых условиях – что даже после удаления чипа сохранятся все привычные наработанные годами импульсы, и я смогу даже без браслета жить той жизнью, к которой я уже давно привыкла. Я в тот же день записалась на прием и знала, что все пройдет хорошо. Оставалось только ждать.

В день операции все было спокойно и обычно. То ли из-за пока еще действующего браслета, то ли из-за уже создавшейся привычки к такому состоянию, я не волновалась и без колебаний зашла в операционную.

После наркоза было тяжело открыть глаза и осознать, что происходит вокруг. Хотелось спать и пить, в горле пересохло, губы потрескались, а все тело ломило так, как будто меня избивали палками и переломали все кости. Я пыталась понять, что происходит и позвать кого-то из врачей. Но сил не было вовсе, поэтому я уснула и проснулась только спустя 22 часа. Голова разрывалась от боли, а в палате не было никого, кроме меня. Я нажала кнопку вызова персонала.

– Вы звали? – через пять минут в палате появилась какая-то девушка в медицинской форме.

– Да, можно мне воды и чего-нибудь обезболивающего – голова сейчас расколется… – я держалась за голову и пыталась привстать и опереться на локте.

– Извините, но обезболивающие вам не положены, для этого нет показаний. Поправляйтесь!

– Как не положены? Говорю же вам, голова сейчас разорвется!

Это было уже бесполезно, потому что я кричала ей вслед и слышала, как шаги исчезают в длинном коридоре.

– Вот черт…

Через пару дней мне можно было отправиться домой и возвращаться к нормальной жизни. Так они сказали. Но я уже не знала, что такое нормальная жизнь и не понимала, что происходит вокруг меня. При разговоре с людьми я не понимала, что означают их эмоции. Я забыла, как интерпретировать то, какие чувства они выражают и как надо на них реагировать. Когда кто-то из друзей рассказывал о том, что недавно потерял кого-то из родственников и, кажется, плакал, то мне почему-то показалось, что я могу поддержать его тем, что буду радостно улыбаться. Он назвал меня идиоткой и ушел. Я не могла понять, что ему было нужно, он показался мне каким-то странным. Наверное, это горе сделало его таким. Совсем не контролирует свои эмоции.