Генерал В.А. Сухомлинов. Военный министр эпохи Великой войны

Русско-японская война 1904–1905 гг. и ее последствия

В 1904 г. Россия вновь находилась в состоянии войны. Теперь ее противником была императорская Япония. Известно, что с началом Русско-японской войны 1904–1905 гг. генерал от инфантерии генерал-адъютант А.Н. Куропаткин, назначенный командующим Маньчжурской армией, направил Сухомлинову телеграмму с предложением принять должность его начальника штаба¹⁴⁴. Сухомлинов ответил категорическим отказом, мотивируя свою позицию слабостью представления о «предстоящем театре войны» и отсутствием соответствующей подготовки «именно к этой должности»¹⁴⁵.

Исторический опыт свидетельствует, что эта война со всех точек зрения была для России сплошной катастрофой. Для японцев цель войны – изгнание русских из Кореи и Маньчжурии – была вопросом национального престижа, что пробудило массовый энтузиазм всего населения островов. Для России же это была война, которая велась неведомо где, в местах с дикими для русского уха названиями. Японцев в прессе продолжали называть «косорылыми», «макаками» и лениво ждали побед.

Когда в присутствии великого князя Николая Николаевича – будущего Главнокомандующего русскими армиями в Первой мировой войне – кем-то было высказано пожелание, чтобы он возглавил войска, князь пренебрежительно ответил, что не имеет никакой охоты сражаться «с этими япошками». И только проницательный генерал М.И. Драгомиров заметил: «Японцы – макаки, да мы-то кое-каки» – горько-ироничная поговорка, которая позднее получила распространение в русской армии¹⁴⁶.

Первые же боестолкновения показали русским генералам, что предстоит не «карательный поход» в азиатскую страну, а война с перворазрядной державой. Однако причина военного поражения России заключалась не только в массовой апатии населения. Единственной связью с театром боевых действий была одноколейная Транссибирская железная дорога, строительство которой к началу боевых действий еще не было закончено, что создавало очень большие сложности в снабжении дальневосточных войск. Людские ресурсы, боеприпасы, снаряжение и необходимое имущество приходилось везти за 9 тыс. км из Европейской России (при пропускной способности 4–5 пар поездов в сутки воинские эшелоны шли около 50 суток)¹⁴⁷.

В военных действиях в Маньчжурии приняла участие едва ли треть русской сухопутной армии, и материальные ресурсы ее были крайне истощены¹⁴⁸. По свидетельству служившего в Главном штабе в должности начальника оперативного отделения тогда еще полковника Ю.Н. Данилова, в течение всей войны личный состав и материальные средства пополнялись из «частей войск и военных запасов, оставшихся в Европейской России. Опрометчиво выхватывались из этих частей войск офицеры, нижние чины младших сроков службы, разного рода специалисты, более усовершенствованная материальная часть, а из складов – не только базисных и крепостных, но даже войсковых – всякого рода предметы и материалы артиллерийского, интендантского, инженерного и санитарного снабжения»¹⁴⁹.

Верховное командование вооруженными силами Российской империи, продолжая участвовать в русско-японском конфликте, пыталось максимально обеспечить защиту западных рубежей страны. В результате была проведена частичная мобилизация, которая не смогла ни обеспечить военного превосходства над Японией, ни поддержать боевую мощь на западе. В соединении с неразумным управлением военно-морскими резервами и посредственностью военного руководства на Дальнем Востоке все это привело к череде поражений – на реке Ялу, при Ляояне, на Шахэ, при Сандепу и Мукдене.

Если же коснуться военно-морской истории, то она знает немного примеров, подобных сокрушительному разгрому императорского флота в Русско-японскую войну. В водах Тихого океана погибло или было захвачено в плен японцами 69 боевых и вспомогательных судов русского флота. Перестал существовать не только Тихоокеанский, но и Балтийский флот. Оставшиеся на Балтике три броненосца и береговая оборона не могли предотвратить проникновение кораблей противника даже в восточную часть Финского залива, то есть непосредственно к столице империи¹⁵⁰.

Неудачная война в Маньчжурии усиливала проникнувшие во все слои общества недовольство самодержавным правлением. После расстрела 9 января 1905 г. мирной демонстрации в Петербурге протесты стали выливаться в яростные революционные выступления. Волны забастовок охватили заводы, фабрики, шахты; империю сотрясали крестьянские восстания; счет террористическим актам шел на тысячи, а националистические организации готовили вооруженные восстания в целом ряде приграничных областей.

В октябре 1905 г., в разгар первой русской революции, в свет вышел императорский Манифест «Об усовершенствовании государственного порядка». Этим «крупнейшим историческим актом» было установлено «участие народной массы в управлении страной» путем учреждения первого российского парламента – Государственной думы, и провозглашались гражданские свободы – совести, слова, собраний и союзов¹⁵¹. Николай II надеялся примирить этой уступкой своих подданных. Однако Манифест от 17 октября не только не охладил революционные страсти, но, напротив, мгновенно их воспламенил.

Командующий Киевским военным округом

Дневник Алексея Николаевича Куропаткина дает нам некоторое представление о том, какие кандидатуры рассматривались на пост командующего Киевским военным округом высшим руководством.

В августе 1903 г., после смотра войск Варшавского военного округа, в личной беседе с военным министром царь отметил, что собирается на место М.И. Драгомирова назначить А.К. Пузыревского – начальника штаба Варшавского военного округа. Надо сказать, что Сухомлинов предполагал именно такой расклад и в личном письме на имя военного министра даже просил разрешения на перевод из Киева. В чем была причина такого решения, сказать трудно, но известно, что после Русско-турецкой войны Владимир Александрович породнился с Пузыревским, женившись на родной сестре его супруги – урожденной баронессе Корф. Возможно, это была личная неприязнь между родственниками и бывшими сослуживцами по штабу войск Петербургского военного округа – доподлинно неизвестно.

«Когда был у государя разговор с Драгомировым об его уходе, – вспоминал Куропаткин, – то он просил о Сухомлинове и высказал государю пожелание, чтобы только не был назначен Пузыревский. На это государь ответил Драгомирову в сильных выражениях, что это его дело»¹⁵². Развивая тему, царь подчеркивал, что варшавский генерал-губернатор М.И. Чертков просил назначить ему в помощники (вместо Пузыревского) Сухомлинова, на что было дано предварительное высочайшее согласие. Когда же военный министр указал на высокие служебные качества Сухомлинова, Николай возразил: «Кому вы это говорите? Я Сухомлинова знаю давно. Он мне читал лекции. Конечно, за ним останется та особая роль, которая ему предназначена на случай войны – быть начальником штаба главнокомандующего Южным фронтом… Будем держать между собою в секрете, что я соглашаюсь на назначение Сухомлинова, только пока в Варшаве Чертков. Затем Сухомлинову надо дать другое назначение»¹⁵³.

Сам же генерал Куропаткин рассчитывал по окончании войны с Японией занять пост командующего и генерал-губернатора в Киеве. После благоприятного исхода этой кампании (в чем не было никаких сомнений) предполагалось объединение в его лице двух должностей. Именно с этими кулуарными решениями было связано то, что Сухомлинова больше полугода не утверждали в должности и он исполнял обязанности командующего. Но судьба распорядилась иначе, и никаких «других назначений» не произошло. Генерал от инфантерии А.К. Пузыревский скончался в Варшаве 10 мая 1904 г., немногим позже, 19 октября 1905 г. на лечении в Париже умер генерал от кавалерии генерал-адъютант М.И. Чертков. 23 октября 1904 г. генерал-лейтенант В.А. Сухомлинов высочайшим рескриптом был назначен на должность командующего войсками КВО. Вот так он сменил на этом посту семидесятичетырехлетнего Драгомирова и переехал в официальную резиденцию в Липках¹⁵⁴.

Как видно, Сухомлинов вступил в должность в самый разгар Русско-японской войны, поэтому его не могло не волновать положение дел на Дальнем Востоке. Он считал, что русское военное ведомство, во главе которого стоял А.Н. Куропаткин, допустило несколько грубых просчетов. Куропаткин полагал вести японскую кампанию «наподобие колониальной войны» и не рассматривал ее как войну в «приграничном сухопутном фронте». Многие военные теоретики считали, что Главнокомандующий русскими войсками придал стратегическим операциям тактический характер туркестанских походов, которые и составляли его главный боевой опыт. Патологическая неспособность Куропаткина принимать решения, наряду с глубокими сомнениями в силе своих войск и собственных талантах, в итоге не способствовала успеху русских войск в Маньчжурии¹⁵⁵.

Подобные действия дезорганизовывали части западных округов. Из-за войны почти все мобилизационные и неприкосновенные запасы были израсходованы. Конфликт также вскрыл ряд существенных недостатков в боевой подготовке и организации войск. «Наша боевая готовность на западных фронтах настолько пострадала, что вернее будет сказать, что эта готовность совершенно отсутствует», – признавался летом 1905 г. новый военный министр В.В. Сахаров¹⁵⁶. Об этом же впоследствии вспоминал и Сухомлинов: «Как командующему войсками приграничного округа, которому при международных осложнениях на западной границе для защиты страны пришлось бы стать в первые ряды государственной обороны, мне тяжело было сознавать, что все созданное Драгомировым при моем участии в несколько месяцев растаяло, как снег на солнце. Я отправлял, как в бездонную бочку, одну сотню за другой, штабы офицеров и даже весь контингент солдат призыва 1905 г. Это привело к тому, что личный состав у меня совсем расстроился, и я вынужден был шестнадцатиротные пехотные полки превратить в восьмиротные. В полках оказывалось всего по 10–12 офицеров вместо 60»¹⁵⁷. Генерал Куропаткин, так часто напоминавший царю перед войной о том, что «чем более потратит Россия сил и средств на Дальнем Востоке, тем слабее будет на Висле и Немане», сам же наступил на эти грабли¹⁵⁸.

Как уже говорилось, война стала одним из катализаторов нарастания революционного движения в российских городах. Массовая политическая активность различных социальных слоев населения, в свою очередь, не могла не отражаться в войсках – армия «заражалась политикой». А.И. Спиридович – в то время руководитель Киевского охранного отделения – вспоминал: «Военная среда всегда очень манила к себе революционеров. Им всегда очень хотелось войти туда с пропагандой, но офицерство было недоступно, и потому они старались подходить хотя бы к солдатам. То в одной, то в другой части появлялись иногда в ротах прокламации. Начальство беспомощно металось в поисках виновных и чаще всего, не желая выносить сору из избы, прикрывало эти происшествия и загоняло яд внутрь»¹⁵⁹.

Командиры недооценивали или закрывали глаза на подрывную работу, которая целенаправленно проводилась чаще всего в мобилизованных частях (то есть пополненных запасными). Пользуясь этим, организации социал-демократов развернули широкую работу в частях Киевского гарнизона, способствуя росту революционных настроений солдатских масс.

Результаты этой деятельности вскоре начали проявляться в виде первых беспорядков среди воинских частей в Полтаве в 1904 г. и более масштабных в Харькове осенью 1905 г. Высочайшим указом Харьков и Харьковский уезд объявлялись на военном положении и преобразовывались в Харьковское временное генерал-губернаторство с подчинением командующему войсками Киевского военного округа.

Удерживать ситуацию под контролем становилось все сложнее. Апогеем революционных процессов стало восстание 3-й киевской саперной бригады, которое началось 18 ноября 1905 г. Одно из первых кровопролитных выступлений в царской армии было тщательно подготовлено военной организацией РСДРП; руководителями его были связанный с подпольщиками подпоручик Б.П. Жадановский, большевик Ф.Н. Петров и др.

Непосредственным поводом к выступлению послужил арест саперов-связистов, которые отказались заменить бастующих рабочих Киевского телеграфа. 16 ноября солдаты 3-й роты 5-го понтонного батальона саботировали распорядок дня и отказались нести караульную службу. Солдаты выдвинули командованию ряд демократических требований: обращение на «вы», сокращение срока службы, свобода собраний в казармах, улучшение пищи и других материально-бытовых условий. Волнение охватило солдат и других рот саперной бригады. Утром 18 ноября солдаты 4-го и 5-го понтонных батальонов 3-й саперной бригады, разобрав винтовки, с красными флагами и революционными песнями пошли на Печерск. Солдаты саперной роты во главе с подпоручиком Жадановским двинулись в направлении расположения других воинских частей города – агитировать их участвовать в выступлении¹⁶⁰. Шествие началось сначала по Московской улице до Никольских казарм, затем – до казарм Курского полка и через Зверинец – к железнодорожной станции Киев-II. Как выяснилось позднее, на железнодорожной станции организаторы планировали захватить поезд с пулеметами. Однако информация о прибытии состава из Тулы оказалась только слухом. Путь сначала на станцию, а уже затем в город сильно задержал взбунтовавшихся, что дало возможность командованию принять необходимые меры для их встречи.

Около 7 часов утра Сухомлинову доложили, что понтонеры по особому сигналу разобрали оружие с боевыми патронами и начали покидать казармы. Командиру 7-го саперного батальона полковнику И.А. Немилову приказано было немедленно принять меры к прекращению беспорядков. Для охраны командующего войсками к его дому были высланы две сотни 1-го Уральского казачьего полка.

Немилов решил усмирить бунт без применения силы. Обгоняя в экипаже шествие, полковник произнес несколько усмирительных речей, получив в ответ лишь брань и угрозы. Решив, что все средства воздействия исчерпаны, он прибыл к Сухомлинову и доложил, что, несмотря на все принятые меры, прекратить беспорядки не удалось. Для предотвращения погрома генерал Сухомлинов поднял по тревоге пехотные части Бендерского и Уральского казачьего полков. Командирам ставилось задачей не допустить восставших к тюрьме, что грозило катастрофическими последствиями в сложившейся обстановке.

Командир Уральского полка с четырьмя сотнями выступил против бунтовщиков и встретил их возле 4-й гимназии, на Большой Васильковской улице. Он также попытался остановить бунтовщиков, пуская в ход усмирительные речи. В результате толпа под звуки «Варшавянки» двинулась дальше, а казаки, по приказу командира, расступились и освободили дорогу.

Шествие приблизилось к Южнорусскому механическому заводу, где около тысячи забастовавших рабочих присоединились к солдатам. В это же время командующий войсками получил очередной неутешительный доклад: «…несмотря на все принятые меры, беспорядков прекратить не удалось»¹⁶¹. Ситуация менялась стремительно. Под руководством революционеров Б.П. Жадановского, Б.П. Зубкова и В.Г. Баранова уже насчитывалось более 800 вооруженных солдат и около 4 тысяч примкнувших и поддержавших их рабочих¹⁶². Демонстранты намеревались двинуться от Жилянской улицы через Галицкий рынок к Брест-Литовскому шоссе, чтобы объединиться с солдатами 45-го Азовского пехотного полка и боевыми дружинами Шулявского фабрично-заводского района.

Подавление беспорядков Сухомлинов возложил на командира 21-го армейского корпуса генерал-лейтенанта Л.Л. Драке. Тот поспешил остановить восставших, но, встретившись с ними на Жилянской улице, предпринял очередную безуспешную попытку переговоров. Необычное зрелище предстало тогда перед жителями Киева: за толпой бунтовщиков шел батальон пехоты, за ним – сотни казаков, и замыкал всю эту процессию фаэтон с генералом Драке¹⁶³.

Наконец командир 168-го Миргородского пехотного полка полковник Н.Ф. фон Стааль, используя учебную команду в количестве 80 человек, преградил дорогу восставшим возле Галицкого рынка. Как только в толпе начали заряжать винтовки, учебная команда дала залп. Бросая оружие, неуправляемая людская масса начала разбегаться в разные стороны. «Выстрелы стихли, – отмечал один из очевидцев, – площадь представляла собой вид поля битвы после сражения: везде лежали люди и лошади… Бунта более не было: он был раздавлен»¹⁶⁴. Подошедшим уральским казакам осталось только собирать разбежавшихся солдат и командами отводить их в казармы. В ходе перестрелки погибло около 20 и было ранено свыше 100 человек. Среди раненых оказались и Жадановский с Петровым, другим же активистам, Зубкову и Баранову, удалось скрыться.

Киев был объявлен на военном положении. В итоге к суду были привлечены 106 участников бунта, 3 человека приговорены к смертной казни, 62 – к дисциплинарным батальонам, а 28 военнослужащих сосланы на каторгу¹⁶⁵.

Как видно, восстание удалось остановить благодаря решительности отдельных военачальников и тому, что армия в своей массе и корпус офицеров остались верными присяге. Однако тут же подняла голос либеральная общественность, и Сухомлинов, ожидая реакции из Петербурга, не предпринимал решительных действий. К тому времени никаких определенных указаний в провинцию не давалось, и местные власти, как гражданские, так и военные, стараясь угадать настроение верхов, оказались предоставлены сами себе, «руководствуясь лишь общим указанием: чтобы было спокойно, но чтобы никого не раздражать и не допускать ничего незаконного»¹⁶⁶. Как отмечал сам Владимир Александрович: «После 1904 года с каждым днем все более и более я предоставлялся самому себе: в Петербурге не было твердой воли, никакой определенной цели, а социальные и национальные, а также партийно-политические лозунги сбивали людей с толку и накаляли их настроение»¹⁶⁷.

Только спустя месяц В.А. Сухомлиновым была объявлена благодарность и произведено высочайшее награждение орденом Святого Владимира 3-й степени командира Миргородского полка полковника Стааля¹⁶⁸, сыгравшего ключевую роль в подавлении восстания. Это притом, что последний пользовался в Киевском военном округе репутацией «выдающегося командира» и должен был после полка быстро пойти вверх по служебной лестнице¹⁶⁹.

Трагический урок был усвоен, и Сухомлинов решил взять более твердый курс. При тесном взаимодействии с охранным отделением были выработаны необходимые предупредительные меры по недопущению волнений в войсках подчиненного округа, которые затем были проведены военным начальством быстро и решительно. Командующий посещал наиболее подверженные разложению части и требовал дисциплины, причем не только от солдат, но и от офицеров и генералов.

Действия Сухомлинова не ограничивались исключительно репрессиями. Более того, он никогда не забывал о снисходительности, отмечая, что «разумная, гуманная дисциплина поддерживает порядок в войсковых частях, тогда как жестокость, грубость и бессердечие ведут к озлоблению и беспорядкам»¹⁷⁰. Например, он заменил смертельный приговор на бессрочную каторгу организаторам выступления Киевской саперной бригады.

Результатом действий командования явилось то, что пропагандисты стали бояться подступаться к солдатам, а «при попытках подхода солдаты арестовывали их и тащили по начальству, и, таким образом, мы скоро отучили их соваться к войскам»¹⁷¹.

Данные выступления наглядно показывают, какое особенно тяжелое время переживал Киевский военный округ – насколько глубоко революционная пропаганда проникла в армейскую среду. Чем ближе к концу подходила маньчжурская кампания и масса раненых и больных, не исключая дезертиров, возвращались домой, тем сложнее было В.А. Сухомлинову как командующему стратегически важным военным округом поддерживать дисциплину во вверенных ему гарнизонах.

Впервые за многовековую историю страны вооруженные силы стали выходить из-под контроля правительства. На 1906 г. приходилось уже 166 солдатских выступлений, в том числе 32 вооруженных с общим числом участников более 150 тысяч человек¹⁷².

Генерал-губернатор

После отставки командующего и одновременно генерал-губернатора Киевской области М.И. Драгомирова вновь состоялось разделение ведомств – военного и гражданского. Юго-Западный край было поручено возглавить бывшему петербургскому губернатору, генералу от кавалерии Н.В. Клейгельсу, который, как ехидно шутили в столице, был «выдающимся градоначальником в смысле полицейском». В Киеве он, стремясь к более лояльному отношению в обществе, старался избегать репрессивных мер, а если и прибегал к ним, то таким образом, чтобы создавалось впечатление, будто бы указания исходят из столицы. Вскоре отношение к нему стало более или менее безразличным, по крайней мере «при развитии политических убийств он избегнул всяких покушений»¹⁷³. Так же безразлично и даже насмешливо относился к генерал-губернатору и Сухомлинов. Как вспоминал А.А. Сидоров, занимавший с 1904 по 1909 г. должность отдельного цензора¹⁷⁴, частые встречи с Сухомлиновым нередко начинались с ироничного вопроса: «А вы слышали, какую новую глупость сделал Николай Васильевич (Клейгельс)? Удивительный человек этот Николай Васильевич». И далее следовал рассказ об очередной неловкости или бестактности, допущенной Клейгельсом, «причем в этих рассказах действительность нередко, несомненно, сильно приукрашалась»¹⁷⁵.

Совмещение государственно-административной и военной деятельности было вызвано попыткой верховной власти отделить в системе местной власти функции надзора от административного управления, а также общий государственный (политический) надзор от местного. Такого рода двойная система управления областями и контроля за областными учреждениями и должностными лицами, когда поверх назначенного самим монархом губернатора – «начальника области» – руководство ею осуществлял еще и «самый главный начальник» – генерал-губернатор.

В соответствии со «Сводом губернских учреждений» основные обязанности губернатора были определены следующим образом: блюсти неприкосновенность прав самодержавия, проявлять заботу о благе жителей всех сословий и охранять повсюду общественное спокойствие, безопасность всех и каждого, принимать меры по сохранению здоровья населения, обеспечению продовольствием. В его функции также входило «доставление страждущим и беспомощным надлежащего призрения», осуществление надзора за исполнением всех законных постановлений и требований¹⁷⁶. Зачастую военные губернаторы являлись командующими войсками в губернаторствах и сочетали в себе административные, судебные и военные полномочия.

К началу революции 1905–1907 гг. Киевская, Подольская и Волынская губернии состояли в положении усиленной охраны¹⁷⁷. В июне 1905 г. высочайше утвержденным положением Комитета министров оно было продлено до 4 сентября 1906 г. Однако это не улучшило обстановку на территории Правобережной Украины. Манифест от 17 октября 1905 г. хотя и вызвал восторженную реакцию революционно настроенной интеллигенции, но не погасил того социального пожара, достигшего своего пика в ноябре – декабре 1905 г. Забастовки, митинги, манифестации, погромы усадеб, террористические нападения на должностных лиц, восстания в армии и на флоте в эти первые недели «весны свободы» лишь множились. Так, с 18 по 20 октября проходил известный киевский погром, который и послужил причиной того, что В.А. Сухомлинов, находясь в должности командующего военным округом, был назначен по совместительству на должность генерал-губернатора.

Еще 27 августа полную административную автономность получили высшие учебные заведения и принадлежащие им территории. Киевский университет (так же как и Харьковский и Одесский) стал рассадником волнений, где каждый вечер устраивались антиправительственные акции, и к концу сентября уже собиралось от 2 до 5 тысяч участников¹⁷⁸.

К середине октября университет и Политехнический институт превратились в арену противоправительственной пропаганды, более того, на митинги стали привлекать воспитанников средних учебных заведений.

Во время Октябрьской всероссийской политической стачки 1905 г. в Киеве остановили работу все предприятия. Александр Шлихтер (известный в будущем большевик, организатор насильственных хлебозаготовок и наркомпрод Украины) возбудил забастовку юго-западных железных дорог. В университете производили усиленный «сбор на оружие». Были организованы летучие отряды для насильственного прекращения занятий во всех гимназиях, на всех фабриках, для остановки трамвая, торговли в магазинах и с целью вооруженного сопротивления войскам и полиции.

В свою очередь, войска гарнизона готовились к подавлению назревавших беспорядков: город был заранее разделен на три сектора, во главе которых были назначены отдельные военные начальники. За первый отвечал генерал-майор Третьяков, за второй – генерал-майор Безсонов и за третий – генерал-лейтенант Эверт. В определенных пунктах были сосредоточены необходимые воинские части.

Передача власти военным была вызвана тем обстоятельством, что еще 14 октября генерал Клейгельс, опасаясь, что не справится с создавшейся ситуацией, и стремясь снять с себя ответственность, «счел уместным, согласно 16 ст. Правил о призыве войск для содействия гражданским властям, передать военному начальству „свои полномочия"»¹⁷⁹.

Так как генерал В.А. Сухомлинов был в это время в отпуске за границей, временно исполняющий обязанности генерал-губернатора и командующий войсками КВО генерал-лейтенант Карасс возложил на корпусного генерала Драке обязанности по охране города.

Генерал Карасс был поставлен в самое затруднительное положение, так как не знал общего состояния дел, а также личного состава администрации и полиции; «передавая должность, генерал Клейгельс не нашел нужным облегчить задачу своего преемника: он ограничился исполнением одной лишь формальности и немедленно устранил себя от всех дел»¹⁸⁰. Более того, генерал-губернатор свое решение передал в такой редакции, что были сняты все охранно-полицейские посты в городе. Только после того, как Карасс телеграфировал в Петербург, прося инструкций, и получил прямой приказ применять силу для восстановления порядка, в город были введены войска и установлены войсковые посты со знаками на груди, указывающими на их полицейские полномочия.

На Украине о Манифесте стало известно 18 октября. В этот и последующие дни во многих городах состоялись массовые демонстрации. Возле Киевского университета собралась десятитысячная толпа во главе со Шлихтером. Затем все направились на Крещатик к городской думе. На коне ехал Шлихтер с красным бантом и при остановках держал антиправительственные речи, «разоблачая» царский манифест как обман народа, призывая к «полному свержению самодержавия»¹⁸¹.

Участниками толпы были изорваны находившиеся в зале думы императорские портреты, а также поломаны зерцало и царские вензеля, размещавшиеся на думском балконе. Здание перешло во власть членов крайних социал-революционных партий и сочувствующей им еврейской молодежи.

К вечеру новости о поруганных символах власти быстро разнеслись по всему городу. На Александровской площади появилась первая группа манифестантов с портретом императора, певшая гимн. Это было начало еврейского погрома, который в своей первоначальной стадии имел характер мщения за поруганное национальное чувство, а в конечной, при поддержке черносотенных организаций, – вылился в настоящую оргию грабежей, насилий и убийств, обращенных прежде всего против евреев – принадлежавших им фабрик, магазинов, домов.

По свидетельству очевидцев и по отзывам должностных лиц, в дни погрома поражало бездействие, близкое к попустительству, которое было проявлено и войсками, и чинами полиции. Картина погрома во все дни была одна и та же: полиция почти отсутствовала, войска медленно двигались по улицам, обстреливая дома, из которых раздавались выстрелы, а по обеим сторонам улицы беспрепятственно грабились еврейские магазины и квартиры. На обращения и просьбы о помощи частных и должностных лиц от военных слышались стереотипные ответы: «…нам не положено»¹⁸².

Генерал Безсонов спокойно смотрел на происходящий погром, не принимая никаких мер к его прекращению. Солдаты, не получая приказаний, группами бродили среди толпы, не зная, что делать. Безсонов стоял в толпе погромщиков и мирно беседовал с ними: «Громить можно, говорил он, но грабить не следует»¹⁸³.

Полицмейстер Цихотский также не принимал никаких общих мер к направлению деятельности подчиненных ему органов полиции. Его попытки прекратить погром ограничивались словами, обращенными к грабителям: «Расходитесь, господа». На начальника полиции не обращали внимания, ободряя друг друга: «Не бойся, это он в шутку», а иногда кричали в ответ «ура»¹⁸⁴.

Наконец 20 октября военными было сделано распоряжение «оцеплять и задерживать всех громил», и с этого дня погром был быстро подавлен и к вечеру полностью прекращен.

Таким образом, отказ Клейгельса от своих полномочий по охране правопорядка в городе и передача их военным стали главной причиной неопределенных взаимоотношений между гражданскими и военными властями. Генерал-губернатор самоустранился, не дожидаясь прибытия своего заместителя. В результате создалось положение, при котором военные признавали возможность оставаться в положении сторонних наблюдателей в то время, когда на их глазах совершались противоправные действия. Чины же полиции, ссылаясь на состоявшуюся передачу гражданским начальством «его полномочий» в руки военных властей, на обращенное к ним требование прекратить беспорядки возражали, что они ничего не могут сделать, так как вся власть перешла к военному начальству¹⁸⁵.

Картина в Киеве отражала ту обстановку, которая, по сути, сложилась во всех южных городах России. Чем больше было население города, тем крупнее были выступления и шире проявлялась деятельность войск и администрации в их подавлении. Если же рассматривать периферию, то там, по выражению П.А. Столыпина, вообще царил сплошной мятеж: «Почти ни одной уцелевшей усадьбы. Поезда переполнены бегущими… Войск мало и прибывают медленно. Пугачевщина!»¹⁸⁶

Большинство всех октябрьских погромов 1905 г. прошло на территории Украины. Это связанно с тем, что в начале XX в. там проживало около половины всего еврейского населения Российской империи, а существовавшие ограничения и неравноправие по религиозному признаку приводили к тому, что многие ущемленные в своих правах молодые люди шли в революционные партии. «Безумствовала революционная молодежь – а расплачиваться досталось пожилому и мирному еврейству»¹⁸⁷.