Лицей 2017. Первый выпуск

– Что за ерунду ты несешь?! – возмутилась Аня. – Я тебя сейчас выгоню.

– Да пожалуйста, – пожал я плечами. – А что я? Ты же сама искала встречи со мной. Ну вот и пообщались…

Я двигаюсь к двери.

– Подожди, присядь. Тебе нужно походить на группы для ВИЧ-положительных. Ты же в курсе про такие группы? Поддержка тех, кто с тобой в одной, так сказать, лодке, бывает очень кстати…

– Что мне там делать? – прыснул я. – Сопли вичушникам подтирать?.. Ах, я десять лет кололся, докололся до реанимации и там узнал про ВИЧ, Боже, как я несчастен, пожалейте меня. Или – да у моего мужика не может быть ВИЧ, ведь он меня любит и не изменяет, откуда же у меня этот плюс?! Тьфу ты. Я не смогу это слушать, я им завидую…

– Чего им завидовать? Да им в сто раз хуже, чем тебе. Прибегают сюда уже со СПИДом махровым зачастую. А тебя с детства контролируют. Это большой плюс, поверь.

Я мотаю головой:

– Хреновые плюсы, хреновая плюс-жизнь… Я им завидую потому, что у них была жизнь “до” и выбор, заболеть или нет. Нет, ну то есть они, наверно, не ощущали, что вот сейчас делают главный выбор в своей жизни, выбор между жизнью и смертью, но тем не менее. А я, а у меня?.. Ой, ладно, пошёл я.

– Группа собирается по средам у нас в актовом зале. В семь вечера, – раздалось мне в спину.

Я не хотел это запоминать, но в голове почему-то отложилось.

Неловко стало. И с чего я так груб был с этой Аней? Уж не знаю, какой она психолог, а человек вроде неплохой. Искренняя, добрая. Но, конечно, перегорит. Невозможно не перегореть, каждый день вплотную соприкасаясь с людским горем. Или ты их, или они тебя.

Но на встречу с ВИЧ-положительными я всё же пришел.

– Я думала, это болезнь молодежи. Ну как молодежи, в общем, тех, кто спит с кем ни попадя. Ещё знала, что наркоманы этим болеют, голубые… Но я?! Мне сорок девять лет! Я работаю библиотекарем! В детской библиотеке… Я с мужем прожила двадцать шесть лет. Двадцать шесть! Двое детей – мальчишки, да какие мальчишки – мужики уже, женаты оба, внуков у меня двое… И вот на тебе – бабушка со СПИДом!..

– У вас не СПИД, у вас ВИЧ, – мягко поправила ее Света, активистка группы. Ее ВИЧ-стаж – двадцать три года. Живет она с открытым лицом, я читал о ней в интернете. Открыть правду о своем ВИЧ-статусе в интернете – все равно что встать и сказать, ну, предположим, на остановке автобуса: “Всем привет, у меня ВИЧ!”. Надо быть отчаянным, честное слово.

– Ну, ВИЧ, СПИД, называйте как хотите, я в этом ничего пока что не соображаю… – отмахнулась библиотекарша. – Если б он был жив, ну, муж мой, я бы его удушила вот этими вот руками! Это ведь он меня заразил… Сейчас я понимаю, что все эти годы он мне, конечно, изменял, ну, я и раньше догадывалась, но сама себе в этом не признавалась. Зато дом – полная чаша… Полная чаша…

И главное, никаких-то у него симптомов не было. А говорят еще: СПИД – чума ХХ века, смертельная болезнь… А он у меня здоровый был мужик… Умер внезапно. От инфаркта. Мгновенная смерть прямо за рабочим столом. Ему, значит, смерть безо всяких мучений, а мне страдай всю жизнь! Несправедливо…

– Если вас это утешит, – встрял я, – ВИЧ развивается медленно. Этот сучий вирус – вялотекущий, но все равно рано или поздно дает о себе знать. Не умри ваш муж от инфаркта, через два-три года у него бы проявились симптомы. Так что не переживайте особо на этот счет.

В том, что я сказал, сострадания было маловато, наверное. Некоторые на меня посмотрели неодобрительно.

– А теперь у меня волосы сыпятся, – продолжала жаловаться библиотекарша. – И состояние такое странное. Сижу на работе и вдруг как зашатает – это сидя-то!.. Голова иногда как не своя… Это все он, ВИЧ?..

Отвечала на ее вопросы Света, улыбаясь:

– Доктор же наверняка вам объяснил, что ВИЧ влияет на центральную нервную систему, так что, вероятнее всего, действительно, это вирус так шалит. Но вы не беспокойтесь, вам подберут терапию, и скоро вы почувствуете себя гораздо лучше.

Библиотекарша смотрела на нас невидящими глазами.

– Всё будет хорошо, – вдруг начал утешать её я. – Вот смотрите, у меня ВИЧ с рождения, а не скажешь, да? Уже восемнадцать лет живу, подыхать не собираюсь, честное слово!

– Ох, мне бы восемнадцать лет ещё прожить, как бы я была рада, – вздохнула библиотекарша. – Увидеть, как внуки вырастут. Только я без мучений хочу жить, а не заживо разлагаться… И ещё страшно, что на работе узнают, или родственники, или соседи…

Она разрыдалась.

– Мы боимся одиночества. И его, наверное, даже больше, чем смерти, – говорила Света. – Все мы одиноки. Но только в той степени, в которой допускаем сами. И неважно, плюс у тебя в анализе на ВИЧ или минус…

К концу встречи наша библиотекарша немного повеселела. Новым подругам (оказалось, что среди здешних завсегдатаев есть и её ровесницы) она даже пообещала скинуть в “Одноклассниках” рецепт “офигительных булочек, которые так и тают во рту”.

Хренова туча Арининых друзей частенько собиралась у нас дома (“у нас дома” – ну вы поняли, да? Как бы смешно это ни звучало, учитывая наш возраст, но жизнь у нас была вполне семейная). От всех этих компаний я был не в восторге, но она говорила: “Не мешай мне духовно развиваться!”.

Разумеется, среди ее друзей не было одноклассников. Но были музыканты (в том числе аж два волынщика), художницы (одна из которых писала картины менструальной кровью. Нам с Ариной картины нравились: например, та, на которой была изображена любовная сцена на женской зоне, даже висела у нас в квартире), парочка веганов-активистов с извечным кормом из сушеных одуванчиков в подарок нашему коту…

Умные они все были, как черти. Гуманитарии. До фига понимавшие в литературе, искусстве, социологии, да, короче, во всем. Если честно, я скучал в их обществе, да и учёба моя была довольно напряженной: некогда было “духовно развиваться”. Под их разговоры я обычно потягивал пиво, читая про морфологию растений, а если учить ничего было не надо, то вгрызался в статьи по абдоминальной хирургии и трансплантологии – призрачная мечта о скальпеле меня ещё не совсем оставила…

Но тем вечером спокойно почитать Аринина компания мне не позволила. Они потащили нас в какой-то пафосный ресторан, проводивший игру “Умная минута”. Типа “Что? Где? Когда?”. Я так понял, что это сейчас самое модное – коллективная интеллектуальность.

– Нам необходим естественно-научный мозг! – сказала капитан команды, та самая менструальная художница. Жила и творила она под псевдонимом Витя Краб.

Мы победили, и пошли отмечать это в лофт-бар. Любой подвал, куда повесили пару поп-арт-картин, называется лофтом. Аринины друзья водили нас только по таким местам.

Они опять затянули свои бесконечные умные беседы, а я задремал: накануне было дежурство.

– Нет, Лео, ну ты послушай, что они несут!.. – услышал я возмущённый Аринин голосок.

– Что-что? Прости, я прослушал…

– Вот я у Оленьки сейчас спросила: а если в садик, куда ее Полина ходить будет, пойдет ребенок с ВИЧ, Оленька же не будет против? Оленька же у нас не позорный фоб?..

– А как же страдания животных?.. – встряла веганка Лиза, но её никто не слушал и парировать не стал.

– Ариш, не кипятись, – пьяно улыбнулась студентка искусствоведческого Оля, прижимая к груди годовалую дочку, которую она повсюду таскала с собой. – Я же не призываю создавать какие-то там ВИЧ-гетто. Не говорю, что этих деток надо убить при рождении, не дай бог, или что их надо изолировать. Просто я хочу знать, с кем контактирует мой ребенок. Это мое право как матери. Вот Полька вырастет – тогда и решит сама, общаться ей с такими людьми или нет.

– Какими “такими”? – интересуюсь я.

– Ну, вичёвыми этими, – поясняет Оля. – В конце концов, в садиковом возрасте дети ничего ещё не соображают. Кусаются, царапаются. Мало ли что. Лучше перебдеть.

– ВИЧ не передается при укусах и царапинах. Ты описываешь нереальные ситуации, – спорю я. – И потом, ладно садик. Но школа? Институт? Работа? Совсем изолироваться от них у нас с вами не получится…

Приехали. “У нас с вами”. Лихо я себя к здоровым-то причислил. Опять смалодушничал.

– Подождите, но вот животные на фермах, им же еще хуже… – снова попыталась вмешаться в разговор Лиза, но её опять проигнорировали.

– А разве, разве ВИЧ-инфицированные дети доживают до института? – удивляется Витя Краб. – Я слышала, что живут они максимум десять лет, и всё…

– Нет, они живут вроде бы немного подольше, – глухо ответил я.

Наверно, все заметили, что мое настроение ухудшилось. Только бы они не поняли, что все это касается лично меня…

А тем временем Витя Краб продолжала делиться своими мыслями:

– Вот Ариша ратует за права вичёвых. Это все, может, и правильно, но разве нет у нашего общества проблем поважнее?.. Разве это они – самая уязвленная группа? Смешно защищать людей, которые по своей же глупости, в основном, заразились, да еще и бесплатные лекарства получают от государства. А если они комплексуют по поводу своего диагноза, то вперед к психологу или в церковь к попам – грехи замаливать, но не надо строить из себя бедных овечек, несправедливо обиженных. Нужно отстаивать только права женщин с ВИЧ, ведь их же мужло заражает, на наркоту сажают тоже они. Но мужики с этим вирусом?.. Вот их точно в гетто! Ты, кстати, подписалась на паблик, который я тебе скинула?..

– Нет уж, спасибо, – усмехнулась Арина. – Я же подмышки брею…

– Да я не против бритья подмышек! – воскликнула Витя Краб. – Ты только себе ответь на вопрос, для кого ты это делаешь. И ответ очевиден – мужло диктует! Они видят в тебе игрушку для секса! Но ты же человек! Почему ты должна быть стройной, сексуальной и выбритой там, где им надо? В конце концов, когда я перестала брить подмышки, я именно тогда поняла, что я – человек, а не средство для удовлетворения похоти.

И тут, я вам клянусь, она сняла свитер и подняла руки. Из подмышек торчали густые розовые кусты. Да, волосы в подмышках она красила в розовый. Меня чуть не стошнило.

Подошел официант и попросил её одеться.

– А вы способны видеть в женщине только сексуальный объект? – стала напирать на него Витя Краб. – А если парень, сидящий за этим столом, снимет верх, ему же за это ничего не будет? Почему то, что можно мужикам, запрещено женщинам? Причём мы-то, женщины, в лифчиках, а они – нет. Парадокс!..

– Вообще, у нас и мужчины должны быть полностью одеты, – сглотнул слюну несчастный официант. – Таковы правила заведения.

– Мы, наверное, пойдем, – сказал я. – Вечер был очень познавательным…

– Ненавижу их всех, – распалялась Арина по дороге домой. – Почему они такие тупые и бесчувственные? И ведь считают, что борются за добро. Смех, да и только. Одна вот подмышки не бреет и красит, другая кормит грудью на каждом углу показательно, третья настолько прониклась идеями ненасилия, что котов одуванчиками кормит. Идиотки. Мир-то и не в курсе, что они его, оказывается, преображают. Они хотят быть феминистками, благотворителями, защитниками животных, естественными родителями, ещё хрен знает кем… Человеком, б****, никто быть не хочет!.. А главное, любого, кто от них отличается, они сожрут и не подавятся. Не переношу травлю!..

– Эти их разговоры – это ещё не травля, – усмехнулся я. – А вот когда я в тринадцать лет в санаторий попал, вот там мне устроили. Я не особо верю в ад, но там было что-то вроде него, это точно.

Манту у меня в то лето вскочила с перепелиное яйцо, вздулись лимфоузлы. Впервые мне стало страшно. Я ощутил реальное присутствие болезни. Впрочем, в тот период (пик переходного возраста – 13 лет) суицидальные мысли особенно часто одолевали меня, поэтому я быстро успокоился: тубик – значит тубик. Тогда я думал, что неизлечимо больной может быть только фаталистом.

Оказалось, всё не так страшно, и жизни моей ничто не угрожает. Всего-то надо подлечиться в тубсанатории.

К тому же был очевидный плюс – перспектива не видеть бабушку пару месяцев. Она радовалась этому, кстати, пуще меня.

С дороги казалось, что никакого санатория тут и нет, а один сплошной лес. Ёлки и сосны – глухой колкой стеной.

Меня высадили из автобуса раньше всех.

– Жить будешь вот в этом корпусе, – голос воспиталки был тверже гранита. – На первом этаже твоя палата. А на второй не ходи. Там у нас рабочие ночуют, если не успели на автобусе уехать. Понял?

Я кивнул.

– Хотя нет, не понял, – говорю. – А я что, один жить буду?

– А ты как думал? – удивилась воспиталка. – С твоим-то ВИЧем…

– Но ВИЧ не передаётся в быту, – возразил я. – В наше время это каждый знает…

– Как у тебя всё просто! “Не передаётся в быту”! А мы не хотим брать на себя ответственность и контролировать каждый твой шаг. Может, ты с кем-то клятву на крови сделаешь! Да и сексом вы сейчас чуть ли не с детского сада занимаетесь! В общем, слушай. Душ и туалет у тебя здесь, отдельные. В столовую будешь ходить со всеми, но для тебя будет выделен отдельный стол. На процедуры тебя будем приглашать. Ясно? Счастливо отдохнуть!

Мне хотелось убить эту с***. Я разрыдался. Тогда я ещё частенько плакал. Детство…

Через пару дней я, впрочем, привык к своему особому статусу. А вот в глазах остальных обитателей санатория я был каким-то несусветным чудом. Все думали-гадали, почему меня держат отдельно. Особенно девчонки. Я чувствовал, что многим из них я нравлюсь, и не в последнюю очередь из-за этого ореола таинственности. Из этих многих, наконец, отделилась одна, Маша. Она была из так называемого “благополучного корпуса”. (Корпусов было два: один для детдомовцев и детей пьющих родителей и другой – для нормальных.) Ещё был я, но для всех меня как бы не было.

Однажды днём сквозь сон я услышал стук в окно (я вообще почти постоянно спал, а что было еще делать?). Это была та самая Маша. Она частенько на меня смотрела в столовке.

– Что тебе надо? Если узнают, что ты сюда приходила, тебе не поздоровится.

Маша была хорошо одета. Лицо неглупой девчонки, возможно, даже отличницы.

– Мне просто интересно, – сказала она, – да всем интересно, кто ты такой? Почему ты отдельно от всех? У тебя что, открытая форма? Но с открытой же в санаторий не отправляют…

Я не знал, что ответить. Пришлось сказать:

– Не твоё дело!

– Почему ты так реагируешь? – обиделась Маша. – Ладно, не хочешь говорить – не говори. На дискотеку придешь сегодня в семь? Мы все тебя ждём.

– Я не умею танцевать.

– Всё равно приходи.

Сразу после ужина я завалился спать. Какая мне дискотека?.. Не хотел я их внимания, а в этой ситуации мне было бы его не избежать.

Ночью я проснулся от ощущения, что на меня кто-то смотрит. Перед моей кроватью стояла Маша в платье с бусинками по всей длине.

– Иди отсюда, – сказал я. – Ты с ума сошла, что ли?

– Я просто хочу узнать, кто ты такой! – твердила Маша. – Тебе что, трудно ответить, почему ты тут, почему ты ешь за отдельным столом, почему твоя посуда помечена?..

– Б**, – выругался я. – Ну, ВИЧ у меня, ВИЧ! Теперь ты отвалишь от меня, наконец?!

– Какой еще ВИЧ? – оторопела Маша. – Это который СПИД?

– Да, это который СПИД, чума ХХ века и все такое.

Маша молча удалилась.

Прошёл день, может, два, и как-то утром меня разбудила та самая воспиталка с гранитным голосом.

– Собирайся! Тебя сегодня выписывают!

– Но прошла только неделя… А лечиться положено два месяца.

– Тебя переводят в другой санаторий. Тут такие баталии развернулись. Родители некоторых детей сказали, что вообще заберут их, если вичёвый тут останется… Нам нужны из-за тебя такие проблемы?

– Чтоб вы все сдохли, твари, – процедил я.

А что я еще мог сказать?

Меня перевезли километров за пятьдесят от того санатория. Ёлок и сосен здесь было уже меньше. “Благополучного” корпуса не было тоже. И селить отдельно меня никто не думал – здесь для этого просто не было места.

Определили меня в шестиместную палату к воспитанникам детского дома “Солнышко”. Эти тринадцати-четырнадцатилетние солнышки были, конечно, не очень любезны. Мне тут же пришлось вывернуть все карманы, но взять с меня было нечего. Да я к тому же не курил. За что сразу получил по морде.

– Я не советую связываться со мной, – сказал я солнышкам. – Я очень опасно и заразно болен. У меня СПИД.

Я надеялся, что, узнав о таком страшном моем заболевании, солнышки будут меня избегать.

Но в ответ мне слегка отбили почки.

А потом… потом я сквозь сон почувствовал приятную прохладу на лице. Будто нырнул в июньское озеро. Ещё и ещё. Хороший сон, почаще бы снились подобные. Но блин, что такое?! Ноздри вдруг забиваются то ли илом, то ли мокрым песком… Кажется, по мне кто-то прополз…

Я открываю глаза. Понимаю: я засыпан сырой землей. Меня исследуют жадные черви.

– Это земля с кладбища! – слышу я голоса моих соседей по палате. – Давай подыхай скорее, придурок! Спидушный отстойник! Жри землю, гад!

Что было дальше, я слабо помню. Кажется, я пытался с ними драться, но получалось плохо, и земля смешивалась с моей кровью. Это было опасно. На мне все медленно заживает.

Я убежал. Уснул где-то под сосной, прямо на иголках. Наутро меня обнаружили санаторные врачи. Юная медсестра паниковала, прежде чем начать обработку моей кожи.

– А точно через перчатки ничего не передается? – спрашивала она у врача. – А если на слизистую глаз что-то попадет?..

– Противогаз наденьте, – посоветовал я.

В этот же день меня отправили в больницу родного города. Бабушка кляла меня на чем свет стоит. Я, идиот, за государственные деньги даже в санатории отлежать не могу. Никакого спасу от меня нет.

На группы для живущих с ВИЧ я теперь хожу частенько. Иногда за мной увязывается Арина. Она слушает истории этих людей подчас со слезами. И мне кажется, что кожи у неё совсем нет. Всё принимает близко к сердцу, её касается всё. И я невольно перенимаю её отношение к ним. Хоть мне и в новинку слушать других людей. Слушать и слышать.

– Он сказал, что мы обязательно поженимся, понимаете? Я серьёзная девушка, верующая и к тому же дочь священника. Ох, папе про ВИЧ никогда, наверно, не скажу… А ведь это он меня с ним и познакомил. Вот, говорит, это Дима, наш новый чтец. В семинарии учится. Весь такой серьёзный, ответственный. Провстречались мы с ним три месяца, и он начал намекать, ну, вы понимаете… А это же грех. Нельзя до венчания. Но он сказал – какая разница, сейчас или через полгода? Свадьба у нас уже назначена была на лето… А это была зима… Ну, я и согласилась. И ещё, и ещё… Я себе этого никогда не прощу! Если бы не мои грехи, то я была бы здорова!

А потом он сильно заболел. Три недели температурил. Но к врачам не хотел идти. Я сколько его уговаривала – бесполезно. А потом в церкви упал в обморок. Ну, так я и узнала, он мне рассказал, когда я в больницу пришла. Оказывается, раньше кололся. Знал, что ВИЧ-инфицирован, но чувствовал себя хорошо, о диагнозе предпочитал не думать. А я-то, не поверите, как узнала про его болезнь, всё думала: “Как же теперь, как его лечить, как спасать?”. Мне и в голову поначалу не пришло, что и я могла заразиться, что наверняка заразилась. А потом мне позвонили из СПИД-центра, мол, вы – контактная, сдайте на антитела. Вот так всё и рухнуло. В девятнадцать лет, выходит, заразилась. От первого и единственного мужчины…

– А сейчас, сейчас ты с ним общаешься? – шмыгнула носом Арина.

Даша, её зовут Даша, отрицательно покачала головой.

– Он сам со мной всё общение прекратил. Наверно, ему стыдно. Но я его не виню. Сама виновата. Должна быть голова на плечах…

– Ой, да прекрати, – взвился я. – Виновата она! Сволочь он, твой Дима! Кстати, ты знаешь, откуда пошло слово “сволочь”? Так как раз этих поповских прислужников называли… Он не любил тебя ни капельки. И если ты такая верующая, то должна понимать, что после того, как он сдохнет, надеюсь мучительно, его в иных мирах хорошенько отдерут за такие гадкие дела!..

На меня все зашипели.

– Ребят, спасибо вам за поддержку, – с чувством говорила Даша. – Храни вас всех Господь, если бы не вы, я бы сошла с ума. Но про Диму так не надо. Человек он неплохой, просто запутался в жизни, но я уверена, что Бог наставляет его потихоньку на истинный путь. Я его не осуждаю за то, что он мне ничего не сказал. Я знаю, теперь знаю, как тяжело признаться в этом диагнозе. У меня, кроме вас, только мама знает. Она плакала, конечно, и даже немножко кричала, но мы в итоге даже ближе стали… А больше никому не могу сказать. Боюсь. Вот и он боялся…

Несмотря на то, что я готов был всё своё время проводить с Ариной, я все же старался брать побольше дежурств. Нужны были деньги. Я теперь чувствовал ответственность не только за себя, и мне это нравилось, черт побери.

А вот Рома теперь не так часто появлялся в морге. Говорил, учиться тяжело, времени нет. Но мне смутно казалось, что причина не в этом.

Наконец, нам выпало совместное дежурство.

– Ром, у тебя все в порядке?

– Нет, честно говоря, у меня все плохо.

– Что случилось?

– Не могу… не могу об этом говорить… Тяжело.

– Ладно. Но если надумаешь – расскажи. Помогу чем могу.

– Спасибо, я знаю, ты от души. Но помочь мне вряд ли кто-то может. Сколько в мире ненависти, агрессии… Уж ты-то знаешь.

– Ну и что? Ну, ненависть, ну, агрессия… Ты как с луны упал. Мир у нас хреновый, это не новость, но чтобы жить в нём стало легче, надо принять себя. Это мне Арина постоянно твердит. И это абсолютная правда.

– Ну да, ну да, что-то я расклеился. Давай работать.

Это дежурство прошло спокойно, если не считать, что нам пришлось самостоятельно вскрыть труп. Ранее мы при этом, конечно, присутствовали, но просто выполняли просьбы патологоанатома (разложить органы по пакетикам, подать скальпель и прочее). Но у Андреича накануне как раз был юбилей, и он попросил нас похозяйничать в покойницкой, а сам удалился спать.

Я был воодушевлён как никогда. Держать скальпель в руках – счастье же. А вот Рома побаивался:

– А если мы что-то сделаем не так?

– Ну, этому товарищу уже всё равно, – кивнул я на труп. – А все косяки, если что, возьмет на себя Андреич.

Но все прошло хорошо. Дорогого стоит, когда твои руки делают то, что должны. Мои созданы для того, чтобы проводить этот ласковый, но твердый пунктир по коже. Жаль, что не суждено…

– Какой чудесный туберкулёз, – прошептал я. – Он тут везде!.. В лимфоузлах, легких, животе… Развёрнутейшая картина СПИДа. Коллеги по диагнозу, имя нам легион, твою ж мать…

– И что мы сделали? Фактически его закрытую форму туба перевели в открытую. Вентиляция – никакущая. Ты понимаешь, как мы рискуем?! И прежде всего – ты…

– Да перестань, не занудствуй… Как закончим – пойдем пивка попьем, а? Всё-таки стресс…

– Нет, у меня занятия с утра. Мне бы хоть часик поспать.

После дежурства мы остановились на крыльце.

– Слушай, – сказал Рома. – Дубак на улице, одолжи мне свой свитер, если не сложно? У тебя куртка вроде потолще…

– Не вопрос, – сказал я и снял свитер.

Вот на фига я это сделал?! Почему мне сразу не пришло в голову, что он меня отсылает к эпизоду из моего же любимого романа!.. Ведь он таким долгим взглядом на меня посмотрел…

На другой день мне позвонили из полиции. Сказали, что Рома повесился. Могу ли я приехать в отделение прямо сейчас?

Следователь ткнул в меня запиской, написанной Роминым почерком: “Я и так не живу. Я, может быть, и не жил никогда. Мне не позволено быть собой. Так стоит ли вообще шевелиться? Лео, бро, прости меня за свитер. И за всё прости – я знаю, тебе будет больно, когда меня не станет. Но это пройдёт. Борись за то, чтобы всегда оставаться собой. Борись за Арину. Я не буду говорить, что всё будет хорошо. Но в том, что ты всё выдержишь, я не сомневаюсь”.

– Кто не позволял Федянину быть собой? – спрашивал следователь. – На кого он был так обижен? И почему вам нужно бороться за себя и некую Арину?

– Я не знаю, – подавленно бормотал я. – Он последнее время и правда был потерян… Но он толком ничего не говорил, я не знал, как ему помочь… А почему мне нужно бороться – это к делу отношения не имеет…

– Кроме вас, с кем еще общался Федянин?

– В школе у него друзей не было. В институте он тоже вроде ни с кем не успел подружиться…

– Странно… А девушка у него была?

– Нет. По-моему, у него девушки вообще никогда не было…

– Какие у него были отношения с родителями?

– Отец с ними не жил. А с мамой… ну, нормальные, но не особо близкие, думаю.

– Дааа, Спирин, мало вы знаете о своем лучшем, между прочим, друге…

– Я плохой друг…

Это мало сказать – “плохой друг”. Боже, как я себя ненавидел в эти минуты. Как я мог прошляпить тебя, Ромка?!

Дома Арина мне сказала:

– Пойдём к его маме. Как ей, наверно, сейчас ужасно. А мы же в записке… Ей-то он ни слова не написал на прощание…

Ромкина мама, всегда казавшаяся мне ослепительно, почти неприлично красивой, сейчас напоминала серый памятник скорбящей матери. В каждом городе такой есть… Значит, реалистично их делают, эти памятники…

Мы пытались говорить ей какие-то слова, которые, конечно, звучали ненатурально. Она никак не реагировала. Но на прощание сказала:

– Вот вы – пара. Вот у вас будут дети. А Ромка был на это не способен… Да чего он вообще хотел и, главное, что он мог?.. Какое его ждало будущее, если он..? Не поймите меня неправильно, но, может, оно и к лучшему?.. Я знаю, грех так говорить, всё-таки я мать. Но он же был не как все…

И тут я понял. Всё сложилось.

– Уходите, мне тяжело вас видеть, – сказала она.

– Вам вообще как, нормально жить с тем, что вы толкнули своего сына в петлю?.. – спрашиваю.

– Да ты хоть понимаешь, что я пережила с тех пор, как он мне рассказал?! Уже два года, как я живу с этим кошмаром! – разрыдалась она, но по мере рассказа успокаивалась и говорила все более складно. – Сначала думала – пройдет. Это всё пропаганда… По телевизору все певцы то ли мужики, то ли бабы… трусы торчат… В интернете все эти паблики, ужас, что там пишут, и главное – все имеют своё мнение, никто ни о чём не стыдится сказать… Одно дело, если бы Рома был нормальный физически и психически, а так…

– Хорошо же вы себя оправдываете! – воскликнула Арина.

А я ничего не мог сказать. Я только мысленно орал:

– Господи! Ты там что, офигел?! Люди мы все или кто?!

Потеряв единственного друга, я ещё больше стал ценить Арину.

Она строила очень обширные планы на будущее. Я ими тоже проникся. Совсем ещё недавно я запрещал себе даже думать о том, что будет через год, пять или пятнадцать лет. Прежняя психологиня из СПИД-центра говорила мне: живи в отсеке сегодняшнего дня. Теперь, благодаря человеку, решившему быть со мной рядом, я осторожно поднимаю голову из отсека, и, когда смотрю вдаль, хочется видеть только хорошее.

– Через полтора года мне исполнится восемнадцать, и мы поженимся. Я сразу же забеременею. Рожу мальчика, а следом – девочку. Я считаю, дети должны быть погодками: вместе расти веселее.

– А вирус в придачу к погодкам не хочешь? – издеваюсь я.

– Ой, не надо. Я в этом вопросе теперь прекрасно подкована. Есть все возможности годами жить в браке с ВИЧ+ и не заражаться. И детей рожать здоровых. Такие пары называются дискор…

– Дискордантными, – помогаю я.

– Точно! Так что от семейного счастья тебе не отвертеться!

– А высшего образования мадемуазель получить не желает?

– Блин, ну понимаешь, к точным наукам я не способна, а идти на все эти лажовые гуманитарные специальности просто глупо. Не, ну на филфак можно, конечно. Шлифануть литературный вкус. Но не уверена, что игра стоит свеч…

Идеи в тот день сыпались из Арины как из рога изобилия.

– Я ещё кое-что придумала.

– Что?

– Усыновить “плюсика”!

– В браке со мной не получится. ВИЧ-положительным запрещено усыновлять детей.

– Какого хрена?! Чем ты хуже других?! Ничего, мы им всем ещё покажем… – угрожала она.

В такие минуты забывалось, что на плите давно свистит чайник, что телевизор работает впустую, что первую пару и первый урок мы уже пропустили…

– Я заразился от одной наглой твари, – вещал на группе взаимопомощи бывший депутат местного горсовета Линьков. – Она вертелась около меня пару месяцев. Она мне и не нравилась-то! Совершенно не в моем вкусе! Напоила меня, уговорила. И пропала. А через год я узнаю – опаньки, ВИЧ! Я уверен, это просто диверсия какая-то. Под меня её подложили политические конкуренты.

На этой фразе никто из нас не смог сдержать улыбку.

– Я как от шока отошел, думал, главное, чтоб никто не узнал, – продолжал он. – Наивный, думал, врачебную тайну у нас хранят. Но нет, все анализы же мы сдавали в нашей спецполиклинике – там все депутаты, вся администрация обслуживается… И врач всё рассказал кому следует. Мне настойчиво, так сказать, порекомендовали положить мандат на стол. Я пробовал спорить – бесполезно. Не дали бы мне работать. Так что из-за этой вичёвой с*** вся моя карьера коту под хвост!

– Разве из-за неё? – осторожно возражает Света. – Всему виной нетерпимость нашего общества к ВИЧ-положительным…

– Всё равно, если увижу ее, убью! – забегал по залу Линьков. – Я, конечно, пробивал её адрес… Адреса матери, подруг… Нигде её нет. Она в розыске давно – не могут найти. Как испарилась.

– Может, умерла… – сказал кто-то.

– Надеюсь! – воскликнул Линьков. – Такую карьеру мне загубила! Было столько планов… Я мог проекты для региона на миллионы проворачивать. А теперь что?.. Кто я? Владелец двух точек по ремонту мобильников. Мелко…

– Зато какая независимость, – улыбнулась Света. – Работаешь на себя, и не надо волноваться, кто и что про тебя скажет…

Линьков кивнул. Я видел – этот кивок дался ему нелегко.

Прихожу с учёбы, а Арина встречает меня истеричным вопросом:

– Это что за курица?!

– Ты о чём?

– Приехала к тебе… – кивнула она на чужую пару обуви.

Я чуть не упал, когда из комнаты мне навстречу шагнула Наташа, моя двоюродная сестра.

– Лёвочка, привет! – она кинулась мне на шею. – Как же я соскучилась!..

– Твоя мама тебя убьет, – только и мог сказать я.

Не знаю, был ли я рад ее видеть. Я уж и забыл почти о существовании их семьи…

– Мне скоро двадцать лет! Я уже большая девочка, и сама могу решать, с кем мне общаться.

Арина нервно крутила дреды.

– А вы уже познакомились? – спохватился я. – Это Арина, моя любимая малышка, а это Наташа – моя двоюродная сестра.

– Сводная двоюродная, – уточнила Наташа.

– Ну, какая разница, – развел я руками. – Сестра она и есть сестра.

– А я приехала не просто в гости. Я же в ваш институт перевелась. Обещали дать общагу. Но только через месяц. Я поживу у тебя, Лёв?..

– У нас места нет, – процедила Арина.

– Тут два дивана, детка, – в том же тоне ответила ей Наташа. – И вообще, это квартира принадлежала моей бабушке. Считаю, я вполне имею право тут быть, если хочу.

– Ладно, тогда уйду я, – психанула Арина и хлопнула входной дверью.

– Наташ, ты тут, пожалуйста, располагайся, а я пойду догоню её. Не обижайся, ладно?!