Отзывы на книгу «Идиот (адаптированный текст)», страница 2

Как же тяжело все таки человеку выживать в мире, сохраняя физическое и эмоциональное состояние на нормальном уровне. Вечно кто-нибудь пытается подорвать это состояние равновесия. Только ты нашел себя, как тут же вылезет какая нибудь шальная девка и увесистым пинком выбьет у тебя из под ног опору. Только ты заведешь друга, так она и тут не устоит перед соблазном пощекотать твои нервы. А зачем? Да потому что она может. А чем все кончится? Неизвестно никому. Будьте устойчивы к этому миру. Он не будет о вас заботиться, так что придется вам самим этим заняться.

Наши как доберутся до берега, как уверуют, что это берег, то уже так обрадуются ему, что немедленно доходят до последних столпов

Мне кажется, что данная цитата как нельзя более лучше характеризует эту книгу. Ведь русские они такие - во всяком деле до крайности доходят. Ни о какой середине и речи быть не может - если пить, то так, чтоб домой на карачках ползти; если трудится, то так, чтоб потом от усталости с ног валиться; если придумывать, то так, чтобы такого никто в мире больше придумать не смог, а понять уж тем более; если любить, то так, чтобы страсть прям с головой захватила и эту-то самую голову да оторвала. Во всем до конца идти. "Идиот" - роман не только и гибели доброго и неприспособленного к этому миру князя Мышкина, но и о том, что страсть, слишком сильная и неконтролируемая до добра довести не может, ибо страсть любовная очень скоро может перерасти в ненависть, тем более страшную, что она такою крепкою любовью порождена. Но таковы уж мы, такова уж наша душа русская. И не изменилась она за это время, все точно так же было и все точно так же будет. Всегда. Потому время меняется, а люди-то прежними остаются, только квартирный вопрос их испортил (с). Описать, какие эмоции вызывает этот роман - невозможно. Объяснить, почему его хочется забросить в дальний угол и в то же время не выпускать из рук - тоже. Но одно могу сказать - я ожидала от него совершенно другого. Всегда я слышала о том, что книги Достоевского сложны, даже моя мама сказала, что рано мне его еще читать (это видимо потому, что моя мама сама к Достоевскому достаточно равнодушно относится). И, после всего этого, я ожидала чего-то эдакого... Типа депрессивных размышлений, печали, самоубийств и прочего в том же духе. В общем, что-то вроде тяжелого книжного рока по-достоевски :D Но получила я в итоге круговорот любовных терзаний, да каких терзаний!

В дальнейшем тексте моей рецензии могут присутствовать спойлеры. Тех, кто до сих пор не ознакомился с сим произведением Федора Михайловича прошу дальше не читать, или читать на свой страх и риск. Так же, могут читать дальше те, кому лень читать произведение, но хочется узнать краткое содержание в моем талантливом изложении :D

Итак, остановились мы на терзаниях. Они действительно пугающе крупномасштабные. Князь Мышкин, которого на протяжении всего романа мне искренне жаль (могу сказать, что полюбила его, но любовью, а жалостью) потерялся меж двух ярких огней - Настасьи Филипповны и Аглаи Ивановны. Так до конца и не понятно, кого он больше любил и любил ли он вообще кого-то из них, ибо любовь его была такой же, как он сам идиотской болезненной. Но было бы все так просто! В Настасью Филипповну, которая сама между прочим далеко не ангел, а тоже странная и припадочная девушка, влюблен Парфен Рогожин, который опять же не отличается здравомыслием и крепкой психикой. А любит Рогожин Настасью так страстно, что аж страшно от такой любви становится. По ходу дела сюда встревает и Гаврила Ардалионович, который изначально стремится завоевать сердце красавицы Настасьи Филипповны исключительно ради денег ее, но будучи отвергнутым, он обращает взор свой в сторону не менее красивой и не менее странной (хотя, пожалуй, чуть менее странной) Аглаи Ивановны. Но и тут бедному Ганечке быть отвергнутым, не смотря на все старания его и его верной сестрицы Варвары Ардалионовны. А что же наш князь? В ответственный момент выбора между признавшейся ему в любви Аглаей и пылающей в его сторону лихорадочным и печальным взглядом Настасьей - князь выбирает последнюю. В этот момент мне очень захотелось стукнуть этого чертового идиота чем-нибудь по голове, чтобы вразумить его. Но, увы, читатель не обладает правом вершить судьбы героев. В итоге, Настасья Филипповна сбежала от Льва Николаевича к Парфену Семеновичу, коим и была убита в порыве страсти всепоглощающей. Увидев труп ее хладный и просидев целую ночь подле Рогожина князь наш совсем с катушек слетел и был отправлен заботливыми друзьями, которые, конечно, простили ему предательство и обиду, нанесенную Аглае, в сумасшедший дом на лечение в Швейцарию. Конечно, это только краткий обзор, который я написала исключительно ради того, дабы восстановить в своей памяти цепь событий и еще раз оценить все, мною прочитанное.

Зона спойлеров оставлена позади. К дальнейшему чтению допускаются все граждане, которые умеют читать.

Какой итог я могу вынести из того, что прочла в этом романе? - Нельзя полагаться на слухи о книгах. В действительности все куда проще и прозаичней. - Проще, не значит хуже. - Страсть доводит до безумия. - Слишком детское восприятие мира так же доводит до безумия. - Достоевский крутой чувак :D

"Идиот" стал одним из самых...сильных открытий этого года для меня. Метания души человеческой, страсти, доверчивость, непосредственность, любовь, ненависть, обидчивость, предательство - все это сплелось на страницах романа воедино, точно так же, как сплетается и в жизни. Федору Михайловичу низкий поклон, ибо не каждый писатель может так тонко чувствовать все грани души человеческой, все страхи и страсти, которые гложут ее. И знаете, самое важное то, что "Идиот" из разряда тех романов, которые во век не забудешь, даже если забыть захочешь, все равно не забудешь, осядет он где-нибудь в потаенном уголке души и так навсегда при тебе и останется.

Читать Достоевского - все равно что смотреть... нет, не кино и тем более не сериал, а спектакль. Такой, знаете, мольеровский, с почти соблюденным единством места-времени-действия, в котором постоянно сталкиваются лбами старые знакомые, бывшие любовники и потерянные дети, и все это - на пятачке пять на десять, за три часа с антрактом. Мир Достоевского - это мир, в котором все всех знают. Вы еще удивляетесь, как Порфирий Петрович вычислил Раскольникова без никаких улик, на одной нечеловеческой интуиции? Тогда мы с князем Мышкиным идем к вам. Почему Рогожин, едва с ним познакомившись, выбалтывает про Настасью Филипповну, а потом оказывается, что ее знают и Епанчины, и вообще каждый первый, вплоть до какого-нибудь Фердыщенка, будь он неладен? Все, черт возьми, весь огромный Петербург знает Настасью Филипповну! Выплывают какие-то случайные люди, а потом оказывается, что они знают и тех, и этих, и десятых, и пятнадцатых: ну кто такой этот Лебедев, туды его в качель, почему он внезапно везде свой и про всех в курсе? Дай ответ? - Не дает ответа. Потому что. Мир так устроен. Это первое правило игры, и я его приняла, почти не задумываясь, потому что читала Бахтина в университете. Про полифонию Достоевского, ага. Отсюда, из полифонии и мира-театра, проистекает все это сплошное "Быть Джоном Малковичем, то есть Федором Михайловичем": автору, в общем, все равно, кому доверять высказывание той или иной интересной ему идеи. Поэтому у него вдруг подлец и мелочный интриган Лебедев оказывается толкователем Апокалипсиса, очень важного ключа к роману. Поэтому умирающему от чахотки Ипполиту, который тоже не зайчик, достается почетная обязанность разместить на своей территории обязательную достоевскую воронку в инферно - как свидригайловские разговоры с привидением умершей жены и карамазовские посиделки с чертом, только у Ипполита это сон про некое отвратительное существо, насекомое - не насекомое, недотыкомка какая-то, но от нее мороз по коже, потому что она - настоящая, настоящее всей этой фоновой трепотни про "развитие" и "женский вопрос"; Достоевскому офигительно удается обесценивать актуальное и сиюминутное, даже если он и не собирался этого делать. Тот же Ипполит внезапно выдает про людей - "потому что они злы, злы, злы", и ровно теми же словами думает Лизавета Прокофьевна о своей Аглае. Та же Аглая постоянно зеркалит свою юнговскую Тень, Настасью Филипповну, взять хотя бы это вскользь проговоренное про Ганю Иволгина: "Аглая, несмотря на всю свою тоску и слезы, вдруг расхохоталась и вдруг предложила ему странный вопрос: сожжет ли он, в доказательство своей любви, свой палец сейчас же на свечке?" Зачем они все цитируют друг друга? Почему они читают мысли друг друга? Может быть, они все - просто бред князя Мышкина? Или они все и есть - автор, который недоотождествился с героем, просто потому, что этого сделать нельзя? Из этой истеричной, болезненной, дикой, громкой и странной, по большому счету, истории можно вычитать почти все, что угодно. Для меня "Идиот" оказался по то, что "Кругом возможно Бог" (меня ужасно завораживает название этой обэриутской драмы) - кругом возможно автор, и никогда не знаешь, из каких кустов глянут на тебя его глаза, как те, которые следили за князем Мышкиным. И никогда не знаешь, когда перед тобой поставят зеркало, в которое захочется войти, чтобы до самозабвения разговаривать, спорить, кричать и плакать, пока не поймешь, что в этом зеркальном коридоре нет ничьих отражений, кроме твоих собственных.

Итак, я все-таки решилась написать отзыв на святая-святых - классику русской литературы. Замахнулась, так сказать, на гения... ПОНРАВИЛОСЬ, ПОНРАВИЛОСЬ И ЕЩЕ РАЗ ПОНРАВИЛОСЬ! Достоевский, говорят, не каждому по зубам, и у меня тоже раньше вызывал злобное ментальное несварение. А вот "Идиот" пришелся по вкусу - причем не просто по вкусу, а "гурману по карману" - самое то объедение для ментального обжоры вроде меня с остро заточенной психикой и обостренным восприятием мира. Ведь именно такие и есть все герои Достоевского - с остро заточенной психикой и обостренным воприятием мира. И оставим же профессиональным критикам судить - положительный герой Мышкин или отрицательный - а сами будем просто наслаждаться отточенной, выношенной, болезненно, чисто русской классической прозой. Одним словом - хвала "Идиоту"! Наверно, лучшее из всего Достоевского, которого я читала (а читала я, по-моему, все кроме Братьев Карамазовых). Как бы это выразиться коректнее - в этом романе Достоевский дорос до самого себя. Да, именно так, и никак иначе!

Кое-кто, пожалуй, заметит, что вывод тут, несомненно, предшествовал "доказательствам". Но кто же стал бы искать доказательств тому, во что сам не верит и в проповеди чего не заинтересован?

Х.Л. Борхес, «Три версии предательства Иуды»

О романе Ф.М. Достоевского «Идиот» на сегодняшний момент уже написаны тысячи страниц, сказаны миллионы слов — по обе стороны океана — так что и сказать-то больше нечего должно быть. Нам же, живущим после перестройки, несмотря на все эти тысячи и миллионы — результаты многолетней работы советских литературоведов, — нам сомневаться в некоей религиозной основе романа и всего творчества Федора Михайловича в целом уже не приходится. Более того, даже те, кто в годы «застоя» уверенно писал или цитировал о «зубастой капиталистической действительности», сегодня уже не сомневаются в ней. Тем более — о чем еще тут можно говорить? Однако и по сей день ежегодно защищаются десятки работ по творчеству Ф.М. Достоевского. Попробую и я внести свои пять копеек в общую копилку.

Сергей Довлатов отмечал в «Соло на IBM», что

«всякая литературная материя делится на три сферы:

То, что автор хотел выразить.

То, что он сумел выразить.

То, что он выразил, сам этого не желая.

Третья сфера — наиболее интересная...».

И действительно: чем крупнее и талантливее писатель, тем больше эта «третья сфера» в его творчестве, произведения же Великих от Литературы, — к числу которых бесспорно принадлежит и Федор Михайлович, — и вовсе бездонны. Именно поэтому каждое новое поколение читателей и исследователей находит в них что-то свое, что-то новое. Даже если в них этого и нет. Но только если простой читатель воспринял нечто и понес дальше это нечто как составную часть своего багажа, то исследователю нужно остановиться, обнюхать это нечто, осмотреть со всех сторон и — самое главное — суметь доказать, что это нечто именно такое, каким он его увидел, обнюхал и понял. И вот тогда идут в ход черновики, письма, дневники, воспоминания и прочие косвенные доказательства, которые и трактуются-то не всегда адекватно. Подобные — что называется, «притянутые за уши» — доказательства часто срабатывают с точностью до наоборот, т.е. скорее опровергают мысль (порой весьма и весьма верную), чем подтверждают ее.

Избегая по возможности скользкого пути «обязательной» доказательности, я, тем не менее, стараюсь идти по — не менее опасному — пути практически-бездоказательной ассоциативности, основываясь на том, что не всякая интертекстуальная связь может быть зафиксирована в черновиках, тем более что литературный процесс может двигаться не только от прошлого к будущему, но и наоборот. Одно из лучших выражений данная точка зрения нашла в эссе Хорхе Луиса Борхеса «Кафка и его предшественники»: «Лексикону историка литературы без слова “предшественник” не обойтись, но пора очистить его от всякого намека на спор или соревнование. Суть в том, что каждый писатель сам создает своих предшественников. Его творчество переворачивает наши представления не только о будущем, но и о прошлом». И дело даже не в выстраивании некоей ретроспективы, вписывающей «предшественника» в традицию «последователя» (хотя уже одно это многого стоит!), дело в понимании факта одновременности, вернее, вневременности литературного[1] процесса: не только и не столько «источники» могут «прояснить» смысл более позднего текста, сколько этот «более поздний» может и должен служить неким трафаретом, через который мы смотрим на «источник». Причем таким трафаретом может быть не только текст литературный, но и картина, и фильм, и даже исследовательский текст. Главное здесь — не забывать, что это — всего лишь полупрозрачный трафарет, глядя через который, легче заметить нечто. И не так важно, сознательно или бессознательно это нечто вложено в текст автором. Итак, не сказав ничего нового, попробую перейти все-таки собственно к предмету данной статьи.

Как я уже писал, религиозно-этическая основа «Идиота» неоднократно обсуждалась, описывалась, интерпретировалась исследователями. Однако основное внимание всегда уделяется главному герою романа — князю Мышкину, в образе которого исследователи, основываясь на черновиках и письмах Достоевского, видят некую проекцию Христа — «положительно-прекрасного человека». Рогожина же довольно часто трактуют как противоположность Мышкину, его антагониста, «темное» начало в романе — чуть ли не воплощение «оскала капитализма». (В скобках признаюсь, что подобная интерпретация образа Парфена Семеновича меня всегда печалила и раздражала. «Как, — думал я порой, — как они могут прямо выводить из Рогожина всех этих ставрогиных и верховенских? Ведь прямой-то его наследник — Митенька Карамазов, но не Ставрогин! Митенька, у которого, как и у Рогожина, “две бездны”…» Но, впрочем, я опять отвлекся). Как писал профессор В.Г. Одиноков: «Рогожин, утверждая свое “Я”, возвел Мышкина на “голгофу” … Вместе с тем Рогожин “распял” и себя … Рогожин, убив Настасью Филипповну и сгубив Мышкина, нравственно умер. “Второе пришествие” не состоялось»[2], — и далее как раз цитата о «зубастой капиталистической действительности», которую, впрочем, можно и не принимать во внимание, учитывая время, в которое издавалась книга. В более же поздней статье В.Г. Одиноков трактует финал романа совсем по-другому: «Сокрытый смысл убийства Настасьи Филипповны, интерпретированный в плане сознания Рогожина, может быть объяснен как жертва-благодарение и соединение с Богом. Ведь Рогожин в последней сцене с Мышкиным ведет себя не как злодей и отпетый уголовник, а как инициатор сакрального действа, соотносимого с «общим делом», коим и является Божественная Литургия. Потаенное желание Рогожина соединить во взаимном «прощении» и «любви» троих участников «действа», а, кроме того, получить через «безгрешного» Мышкина Божеское благословение и через него же ощутить сошествие Небесной благодати, имитирует парадоксальным образом пафос Литургической службы в Храме. Достоевский … учитывал … то обстоятельство, что Храмовое служение Богу отличается от возможных земных форм, которые может «учинить» человек, в перспективе только становящийся, как Рогожин, на путь истины и веры»[3]. Таким образом, Рогожин, ранее находящийся во «тьме языческой», встает на путь от «оглашенного» к «верному» и не только не погибает нравственно, но и обретает надежду на спасение. Разумеется, я не ставлю своей целью поймать Виктора Георгиевича на каких-то противоречиях (тем более что я глубоко его уважаю как одного из тех немногочисленных людей, которые смогли меня хоть чему-то научить): настаивать на постоянстве мнения на протяжении двадцати лет (да еще каких лет: смена строя, смена запретных тем etc.), тем более касательно настолько тонкого вопроса — по крайней мере, глупо. Но, во-первых, работы Виктора Георгиевича — практически единственный знакомый мне материал по данному вопросу (см. предуведомление), а во-вторых, обе приведенные цитаты необходимы мне как некие «опорные точки», от которых я буду отталкиваться в дальнейших рассуждениях.

Самое любопытное, что первая — советская — трактовка В.Г. Одинокова, быть может, намного ближе к истине, чем его рассуждения о Литургии. На эту мысль меня натолкнул рассказ все того же Хорхе Луиса Борхеса «Три версии предательства Иуды», который и послужил для меня тем «трафаретом», через который я вновь посмотрел на великий роман Достоевского. Напомню вкратце, о чем пишет Борхес. Герой рассказа богослов Нильс Рунеберг пытается разгадать причины предательства Иуды и в итоге доходит до того, что именно Иуда — воплотившийся Бог: «Бог стал человеком полностью, но стал человеком вплоть до его низости, человеком вплоть до мерзости и бездны. Чтобы спасти нас, он мог избрать любую судьбу из тех, что плетут сложную сеть истории: он мог стать Александром, или Пифагором, или Рюриком, или Иисусом; он избрал самую презренную судьбу: он стал Иудой».

Как и Рогожин по отношению к Мышкину, Иуда — всегда антипод Христа. Но, как замечает Борхес, «миропорядок внизу — зеркало миропорядка горнего; земные формы соответствуют формам небесным; пятна на коже — карта нетленных созвездий; Иуда, неким таинственным образом, — отражение Иисуса. Отсюда тридцать сребреников и поцелуй, отсюда добровольная смерть, чтобы еще верней заслужить Проклятие». Так и Рогожин — «отражение» Мышкина: князь болен с детства, он «идиот» — Рогожин во время убийства и еще два месяца после страдал от «воспаления мозга»; князь часто бывает мнителен — в Рогожине же эта черта доведена до максимума; князь «жалостью любит» Настасью Филипповну — рогожинскую же любовь «от злости не отличишь», etc. И если под «личиной» «идиота» Мышкина проступает лик Христа, то под «личиной» убийцы Рогожина должен проступить лик апостола Иуды.

Традиционная мысль о Богочеловеке предполагает, что Христос был во всем подобен нам, кроме греха. Именно поэтому (как отмечает в черновиках сам Достоевский) князь Мышкин «невинен», и именно поэтому необходимо было сохранить эту «невинность» Мышкина во что бы то ни стало. Так, у князя никак не получается «укорениться» в этом мире: «ниоткуда» появился и очень скоро вернулся в то же самое «никуда». Однако здесь есть еще один показательный момент, который довольно часто трактуется как очередной шаг Рогожина на пути к «истине»: обмен крестами. С этого момента Мышкин и Рогожин не только становятся побратимами, не только устанавливается эта неразрывная — метафизическая — связь, но Рогожин берет на себя крест Мышкина, крест, купленный Мышкиным у солдата, крест христопродавца (также вспомним, что солдат пытался выдать свой оловянный крест за серебряный). Рогожин берет на себя оловянный крест, крест Искупителя, а князю отдает золотой. После чего ведет Мышкина к своей матери за благословлением (В скобках заметим, что несколько ранее в тексте встречается сопоставление матери и Господа: «А вот, говорит, точно так, как бывает материна радость, когда она первую от своего младенца улыбку заприметит, такая же точно бывает и у бога радость всякий раз, когда он с неба завидит, что грешник пред ним от всего своего сердца на молитву становится»).

Здесь невольно появляется абсолютно еретическая мысль о двух «Сынах Божиих» или о двух воплощенных ипостасях Сына: Спасителе и Искупителе. Первый пришел научить любви и стать символом надежды, Второй пришел искупить грехи людские и стать Иудой. Первому — Царствие Небесное и крест золотой, Второму — Ад и вечное презрение[4]. Впрочем, может быть, Спасителя еще не было на земле, Его время — Второе пришествие, а тогда приходил только Искупитель… Пожалуй, лучше оставим этот вопрос на совести богословов и отцов Церкви, пока не меня не сожгли на костре, и вернемся собственно к литературе.

Другой момент, трактуемый обычно как выражение внутреннего состояния Рогожина, «бродящего в языческой тьме», — мертвый Христос на картине Гольбейна. «Но по христианскому вероучению Христос не может быть мертвым в принципе — он вечно живой. Мертвый Христос — это ложная “личина”, которая могла возникнуть лишь как “соблазн”, по дьявольскому наущению, — пишет В.Г. Одиноков. — Ведь Христос воскрес, смертью смерть поправ»[5]. Однако чтобы воскреснуть, необходимо сначала умереть. Вечно живой Христос умер, чтобы воскреснуть и тем самым дать людям надежду на Царствие Небесное, на вечную жизнь. Бессмертный умер, мертвый воскрес — чудо, лежащее в основе Веры. Веры, недоступной материалистическому сознанию, что подтверждается в монологе Ипполита: «Но странно, когда смотришь на этот труп измученного человека, то рождается один особенный и любопытный вопрос: если такой точно труп (а он непременно должен был быть точно такой) видели все ученики его (курсив мой — А.Кв.), его главные будущие апостолы, видели женщины, ходившие за ним и стоявшие у креста, все веровавшие в него и обожавшие его, то каким образом могли они поверить, смотря на такой труп, что этот мученик воскреснет? … Эти люди, окружавшие умершего, которых тут нет ни одного на картине, должны были ощутить страшную тоску и смятение в тот вечер, раздробивший разом все их надежды и почти что верования. Они должны были разойтись в ужаснейшем страхе, хотя и уносили каждый в себе громадную мысль, которая уже никогда не могла быть из них исторгнута. И если б этот самый учитель мог увидать свой образ накануне казни, то так ли бы сам он взошел на крест и так ли бы умер, как теперь? Этот вопрос тоже невольно мерещится, когда смотришь на картину».

«…как они могли поверить…?» — вопрос, заданный человеком неверующим. Почти то же отмечает и князь, когда видит эту картину в доме Рогожина:

«— А на эту картину я люблю смотреть, — пробормотал, помолчав, Рогожин, точно опять забыв свой вопрос.

— На эту картину! — вскричал вдруг князь, под впечатлением внезапной мысли, — на эту картину! Да от этой картины у иного еще вера может пропасть!

— Пропадает и то, — неожиданно подтвердил вдруг Рогожин».

Но вера пропадает только у человека, не способного по-настоящему верить. Князь (а за ним и многие исследователи) решил, что это Рогожин про себя подтвердил, но ведь и Мышкин, несмотря на свою небывалую проницательность, не всеведущ, ведь и он неоднократно задается вопросом, а знает ли он Рогожина? Настолько, думаю, не знает. (Здесь позволю себе вспомнить еще один — на этот раз совсем прозрачный — «трафарет», прекрасный, практически дословный сериал В. Бортко. И те небольшие текстовые различия, которые присутствуют в фильме, как мне кажется, не только не уводят от смысла романа, но наоборот — помогают его лучше понять. Отличается в сериале и этот ответ Рогожина. «У иных и пропадает», — отвечает Рогожин. У иных, но не у него).

Вера Рогожина не пропадает, да и не может пропасть. Он любит смотреть на эту картину, видит Христа таким, каким видели его ученики, в том числе и апостол Иуда. Картина Гольбейна — не столько выражение внутреннего состояния Рогожина, она даже не столько предвещает необходимую и неизбежную развязку романа, ту «голгофу», на которую взойдут и Мышкин, и Рогожин. «Мертвый» Христос — «цель» Иуды, будь он просто самый уверовавший во Христа, а потому не боящийся его «смерти», или — тем более — Сын Божий, пришедший искупить людские грехи. Чтобы воскреснуть и дать человеку надежду на Царствие Небесное, Христос должен «умереть». Мышкин должен «умереть», но не физической смертью — именно поэтому Рогожин не смог убить его в гостинице; и он, и Мышкин еще не были «готовы» к «убийству». Его нужно возвести на Голгофу, провести через презрение, через отвращение людское, через все камни, в него летящие — вспомним разрыв с Епанчиными, слухи и насмешки над князем в «дачном» обществе. Провести Христа через все это на Голгофу, зная, что он останется чист. Только тогда воскресение Христа сможет изменить мир, дать надежду, обратить неверующих к Богу. А на себя Иуда должен взять самые страшные грехи: «злоупотребление доверием», убийство и самоубийство.

И тут мы вплотную подходим к финалу романа. Как уже говорилось выше, я считаю, что первая («советская») трактовка финала В.Г. Одиноковым — более верная, хотя и в последующих работах профессора есть один очень важный момент, а именно — замечание о ритуальной, сакральной природе развязки. Рогожин действительно «сгубил» Мышкина, «распяв» при этом и себя. На последующих же допросах «он дал во всем прямые, точные и совершенно удовлетворительные показания, вследствие которых князь, с самого начала, от суда был устранен». Таким образом, Рогожин разделил «функции» Спасения и Искупления, взяв всю вину на себя; приняв крест Искупителя, он был готов его нести: свой приговор он выслушал «сурово, безмолвно и “задумчиво”». Это действительно можно назвать «жертвоприношением», однако в жертву тут приносится не Настасья Филипповна, но сам Рогожин и князь Мышкин. В образе же Настасьи Филипповны Рогожин убивает «ветхого», грешного человека, олицетворением которого и является Настасья Филипповна. Невинной девочкой ее «совратил» Тоцкий (ср. Змей-искуситель; утонченное воспитание и «древо познания»), после чего она продолжает грешить, но больше «по инерции» или чтобы доказать свою «греховную» природу, причем грешить именно «напоказ». (Отметим также, что «безумие» Настасьи Филипповны видно только «Христу»-Мышкину, для «земных» же людей оно не столь очевидно. Ср.: «Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом, как написано: уловляет мудрых в лукавстве их» [1 Кор 3:19]). Греховность — исключительно человеческое качество, а «блаженство, как и добро, — это атрибут божества и люди не вправе присваивать его себе», как отмечает Борхес. Поэтому грешит Настасья Филипповна. Убивая ее, Рогожин как бы освобождает ее от «груза» грехов и плоти, завершает земной путь к воскресению и очищению, путь к Царствию Небесному, подготовленный прижизненным страданием.

И именно здесь — у трупа «ветхого», грешного человека — и соединяются два антагониста: Рогожин и Мышкин, убийца и жертва, Иуда и Христос, Искупитель и Спаситель. Соединяются, чтобы навечно разойтись и исполнить каждый свою Миссию. И в этот момент соединения, в «малозначительных» репликах и «оговорочках», просматривается истинное положение вещей, истинное отношение апостола Иуды ко Христу — «…и тебе и мне, так чтоб вместе». И здесь проглядывает образ еще одного — андреевского — Иуды: «Нет, они слишком плохи для Иуды. Ты слышишь, Иисус? Теперь ты мне поверишь? Я иду к тебе. Встреть меня  ласково, я устал. Я очень устал. Потом мы вместе с тобою, обнявшись, как братья, вернемся на землю. Хорошо?».

Но об этом я напишу уже в другой раз.

[1] Здесь стоит оговорить, что слово «литературный» употреблено мною очень условно, о чем ниже.

[2] Одиноков В.Г. Типология образов в художественной системе Ф.М. Достоевского. — Новосибирск, 1981. — с.114.

[3] Одиноков В.Г. Религиозно-этическая основа романа «Идиот» // Одиноков В.Г. Русские писатели XIX века и духовная культура. — Новосибирск, 2003. — с.181-182.

[4] Здесь стоит провести еще одну параллель, с Искупителем из дилогии «Искатели неба» С. Лукьяненко, положившим на свое Слово всю железную руду и самим навечно ушедшим в Холод.

[5] Одиноков В.Г. Религиозно-этическая основа романа «Идиот» // Одиноков В.Г. Русские писатели XIX века и духовная культура. — Новосибирск, 2003. — с.180.

В жизни своей из всего, что написал Ф. Достоевский, я, как и все, познакомилась только с «Преступлением и наказанием», да и то в школьном почти бессознательном возрасте (и потому планирую перечитать). Но, вспоминая, какой эффект тогда оказала на меня эта книга, я все время стремилась почить из Достоевского что-нибудь еще. И тут пал выбор на «Идиота». Открыв в пятницу вечером, я просто в нем утонула, - опомнилась уже только в воскресенье, прочитав, наверное, четверть романа. Первое, что меня впечатлило – это язык. Я наслаждалась каждым словом, смаковала предложения, возвращаясь глазами от последней точки к самой первой букве, и перечитывая вновь. Так мое чтение растянулось на две с половиной недели. Но разве можно Достоевского читать быстро. Любое его произведение требует осмысления и неторопливости. Часто я читала вслух, то совсем одна (я часто так делаю для тренировку устной речи и ничуть этому не смущаюсь), то мужу по дороге куда бы то ни было. Во-вторых, я была удивлена тем, насколько оскудел наш современный язык, до какого примитива скатилось наше повседневное общение. Я не удивлюсь, если иные за целый день и слова никому не скажут вслух, довольствуясь перепиской в соцсетях и поддерживая видимость своей социальной активности. Говорить мы стали мало, неумело без пылкости и жару, а речи героев Достоевского длиной на страницу, а то и на все две-три, наш современный человек вполне может уместить в двух-трех предложениях, не мудрствуя лукаво. Эко меня понесло после Федора Михалыча на витиеватость. Но что поделать: что читаешь, тем и заражаешься. В-третьих, меня поразила глубина эмоциональных переживаний героев и глубокий психологизм в описании взаимоотношений. Опять-таки, возможно ли найти что-то подобное на страницах книг века 21-го? Что касается моего отношения к героям развернувшихся событий, то, конечно же, князь Мышкин вызывал глубокую симпатию. И с чего вдруг все решили, что он идиот? Скорее это многие общавшиеся с ним страдают умственной и душевной дистрофией, нежели князь, поминутно испытующий сострадание к каждому нуждающемуся и любящий всех до единого. Его огромное сердце, пытаясь вместить невместимое, не выдержало эмоционального накала и окончательно разорвало всякие связи с разумом. И такая развязка была неминуема, хотя по ходу чтения совершенно для меня неожиданна. Настасья Филипповна, обманутая обольстителем, воспользовавшимся когда-то ее беззащитностью, и виня во всем исключительно себя, посчитала самое себя недостойной такого безусловно светлого человека, как князь Мышкин, и при этом разрушила бесповоротно его судьбу. Впрочем, все в итоге в романе сложилось у Достоевского очень логично. Все пазлы сошлись в единую картину, и, дочитав роман до финальной точки, ты понимаешь, что другого завершения истории быть просто не могло. Осталась под глубоким впечатление и обязательно буду читать и другие вещи авторства Достоевского.

Ну,что ж...перечитала раз уже в ...дцатый этот роман Ф.М. И в который раз поражаюсь его глубине,мудрости и умению ''видеть'' в душах людских. Пожалуй из всего великого пятикнижья этот роман самый болезненный для меня. И ,как всегда у этого гениального писателя,каждый текст как шкатулка с секретом к которой нужно подобрать ключик. А ключик этот твоя собственная душа. И Понимать Достоевского буквально,это его не уважать ))) Он хитрый,он маскировал и иронизировал так,как ни один писатель наш,русский. Сначала надо сказать о том,что он не описывал бытовую жизнь,как мы привыкли ,то есть реальность у него лишь фон для истории метафизики души. Кроме него никто из авторов не описывал именно метафизику души. Поэтому ( я только сегодня поняла это) многие воспринимают его романы,как ненастоящие,декоративные ,нежизненные. Потому что,господа хорошие,в своих романах он описывал жизнь души,а она отличается от нашей бытовой и повседневной жизни,когда мы едем в своих автомобилях или транспорте общественном на работу,работаем свои работы,ходим в кино,стираем пеленки и прочее и прочее... Но внутри нас идет своя жизнь,жизнь души ,а её диалектика отличается от внешней.Я вот, например,когда с собой диалоги веду такие речи толкаю...безразмерные ))) Так это я всё к чему. К тому,что для Ф.М. был важен это путь познания добра и зла,которые живут в нас. Метафизика души. От зла к добру,от добра к злу. Познание истин. Так вот в ''Идиоте'' он гениально воплотил и показал,что жизнь духа,отдельно от тела существовать не может - сойти с ума можно. Так же как и тело без души приходит к гибели,так как страсти разрушают. Посмотрите как они все метались.Вот Мышкин показывает им,что они живут по-скотски,но помочь,реально помочь не может.Совесть-то пробуждает,а дальше,что дальше??? Они мечутся в непонимании того что делать. И он тоже метаться начинает между Аглаей и Настасьей. Но тоже сделать ничего не может ,так как лишен плоти. Отделение одного от другого ведет к гибели ,как тела ,так и духа.Ведь итог один и у ''тела'' -Настасья,Рогожин; и у духа - Мышкин. Итог один . У Настасьи - смерть физическая,то есть умирает тело,а у Мышкина - сумасшествие,то есть смерть души, ну грубо говоря ''умирает'' для окружающего мира. Итог один,потому что разделять нельзя...Одно без другого не может существовать. И Достоевский это и показал нам абсолютно наглядно. Потому что наш каждодневный выбор состоит в том,чтобы ''выбирать в себе между зверем и богом''. Для того,чтобы добро было не идеей,а приносило по-настоящему реальную пользу оно должно быть действенно и созидательно,а не разрушительно. Поэтому быть Христом,здесь на земле ,может только Христос. В противном случае будет сумасшествие. Гениален Достоевский... Роман,который ковыряет раны в душе читателя,заставляет думать и искать ответы в собственной душе.Роман и о пути к Христу,и вечном выборе между добром и злом,и пророческие мысли о нашем будущем,и метафизика души... Вечная классика.

Классика! Русская Классика с большой буквы. Еще и от Достоевского. Оставила книга после себя гнетущее и тяжелое состояние. Вот не может у Достоевского быть что-то хорошее. Все серое, унылое. Вроде бы и понравилось, но закончила чтение с мыслью: "Фух! Наконец-то, закончилось это мучение!" Русская классика совсем другая, в сравнении, хотя бы, с английской. Любит русский народ страдать. Мне понравилось два момента: Первый. Описание князем смертной казни. По мне аж мурашки бегали, даже сейчас вспоминаю и опять побежали. Второй. Самый интересный, животрепещущий и безумный момент - концовка. Князь - слишком наивное, доверчивое, доброе и честное создание. Слишком не похож на остальных людей, а как известно, таких не понимают, над ними смеются. Настасья Филипповна - писанная торба, эгоистичная, безумная. Бедный Рогожин - чемодан без ручки. Довели мужика. Вот именно ему я больше всего сочувствовала. Аглая - тепличная девушка, красавица, любимая дочь, сестра, избалованный ребенок. Очень затянуто, много разговоров и очень мало событий. Я даже не могу сказать, чего я ждала от книги, какой конец, какое развитие сюжета. Возможно того, что к концу я князя тоже назову идиотом, или, возможно, что все поймут, что он не идиот. Не знаю. Это Достоевский!

Аудиокнига

Уже пыталась читать этот роман лет эдак 15 назад, но дочитала до середины и отложила, чтобы "отдохнуть", и с тех так и порывалась прочитать полностью. Но вообще не удивительно, чтение и сейчас потребовало от меня немалых душевных и моральных усилий, и отложить хотелось неоднократно. Хотя слушать было интересно, отчасти еще и благодаря отличной озвучке. В этот раз и взялась то за книгу как раз благодаря озвучке, в игре Остров сокровищ выпал исполнитель Александр Андриенко. Он много книг Достоевского озвучил, и не только его, у него аудиокниг приличное количество и самых разных жанров. Конечно сначала накачала на выбор фантастики, фэнтези и детективов, но незавершенный гештальт так и приковывал именно к Достоевскому. Взялась послушать на пробу парочку треков, как пойдет, в результате опомнилась только после десятого (из 104х). Начало меня заворожило, особенно первый монолог князя в доме Епанчиных.

И отзыв свой не зря озаглавила именно так. С самого начала удивляло большое количество явно неадекватных персонажей в романе. У главных героев вообще настоящий треугольник, но вовсе не любовный, а психически болезненный, в котором каждый из участников был зависим от других, что накрепко связало этих людей и привело именно к такой концовке. Да и все эти паразиты-прилипалы, которые собрались вокруг Мышкина, из них только Келлер был более менее нормальный, хоть и не самый приятный человек. Что Иволгин, что Лебедев, что Ипполит. Про последнего под конец неоднократно думалось, ну когда же ты наконец-то помрешь, так долго и так театрально он собирался в мир иной. Да и Аглая тоже отличилась, показывая все прелести затянувшегося пубертатного периода. А этот ее поход к Настасье Филипповне, разрушивший их с князем ожидаемый брак. Но сейчас вот пишу и думаю, а не хотела ли она именно такого поворота событий, опасаясь союза с идиотом? В общем, бедолага Мышкин действительно на свою беду приехал в Россию.

Очень много раз при прослушивании выпадала в размышления в сослагательном наклонении, после чего приходилось переслушивать пропущенные куски текста. Но сослагательное наклонение в книгах вообще бессмысленно, ведь если бы да кабы, то это была бы уже совершенно другая история. Так что и тут приходилось с собой бороться. Некоторые моменты просто выводили из себя. Особенно происшествие с якобы сыном Павлищева Бурдовским, когда эта компания мошенников явилась к князю трясти с него деньги, и как они позорились сами и позорили всех окружающих, а князь еще и извинялся перед ними. Еле продралась через эту сцену, а она довольно долго длилась, как и все сцены в книге. И вся эта шайка в результате практически оказалась чуть ли в друзьях у князя. Подозреваю, что и прошлый раз отложила чтение именно на этом моменте, так как стих, прочитанный Аглаей, про Рыцаря бедного помнила, а вот дальше уже нет. И еще в книге чудовищное количество монологов. И если монологи самого князя читать было интересно, чувствовалось, что все это размышления самого автора (что стоит автобиографичная сцена про чувства и мысли перед казнью), то пьяная философия Лебедева, или не менее пьяное вранье генерала Иволгина вызывали недоумение. Зачем они тут? И еще исповедь Ипполита, сначала было довольно-таки интересно, но она была такая длинная, тянулась и тянулась, устала слушать. И далеко не все восприняла, уже сейчас почти не помню, что там было. Из всех персонажей книги, мне больше всего понравилась Елизавета Прокофьевна Епанчина. Как то очень близко по духу ее восприняла. И ее отношение к мужу и с мужем, и отношение к дочерям и с дочерьми, и отношение к князю и с князем. Замечательный женский образ получился и очень цельный. В итоге, несмотря на все усилия, получила большое удовольствие от чтения. Даже хотя бы от победы над собой))

Озвучка отличная. Лучшего исполнителя для этой книги теперь не представляю. У исполнителя голос довольно резкий и временами порывистый (прослушивание с ускорением 1.3-1.4 еще и усилило это впечатление), но как раз такой он и должен быть, потому что все монологи были именно порывами души, особенно у князя Мышкина. Книгу читал Александр Андриенко.