После бури

13
Короли

Маттео пошел через богатый район в надежде, что ветер между виллами не такой сильный. Он цеплялся рукой за стены и заборы, когда было можно, зажмуривал глаза, но ветер с силой разжимал ему веки, будто хотел показать, как рушится все вокруг. На одной из дверей Маттео заметил деревянную вывеску, давным-давно сделанную ребенком, который теперь стал подростком: «Сдесь живут Лео, Мая, Петер и Мира Андерсон». Маттео прошел слишком близко от гаражных ворот, так что сработали фотоэлементы и зажегся свет. В этой части города электричество еще не отключилось, в отличие от окраины Бьорнстада на границе с лесом, где жил Маттео. В глубине дома мужчина вскочил с дивана и посмотрел в окно. Маттео знал его, в городе его знали все, это был Петер Андерсон, бывший спортивный директор «Бьорнстад-Хоккея». Когда-то он играл в НХЛ. Все хоккейные города – монархии, и Петер был здесь королем. Но теперь он постарел и выглядел несчастным и одиноким. Маттео был этому рад. Мальчик надеялся, что все хоккеисты этого города, без исключения, потеряют то, что любят, и поймут, каково это.

Петер вглядывался в темноту, пытаясь понять, почему зажегся фонарь у гаража: он надеялся, что это подъехала машина и кое-кто вернулся домой. Но ничего не увидел. Маттео успел убежать навстречу ветру. Петер никогда не узнает, что он там был, да он и не знает Маттео. Пока.

14
Шоколадные шарики

Банк-банк-банк.

Банк-банк-банк-банк-банк.

Словно шайбы ударяют о стену, но это обломанная ветка из садовой изгороди стучала на ветру по опрокинутому контейнеру для мусора. Петер Андерсон разочарованно смотрел в окно: буря разносила в клочья весь город, а он сидел в тепле и безопасности, ему не надо было никого спасать, никто не нуждался в его помощи. Ему было жаль себя, теперь он часто себя жалел, больше всего за то, что ему себя жалко. И отчаянно презирал.

Петер уволился из клуба всего два года назад, но постарел на десять лет. У него все меньше времени уходило по утрам на то, чтобы причесаться, и все больше на то, чтобы помочиться. Теперь он убирал дом, готовил еду и пек хлеб – у него хорошо получалось, благо времени на тренировку было достаточно. Мая уехала в музыкальную школу в другом конце страны, Лео сидел в своей комнате, но по большому счету был так же далеко, как и Мая. Мира осталась в офисе в Хеде, но Петер приготовил ей горячий ужин, хотя знал, что он не понадобится. Небольшие ритуалы в борьбе с одиночеством, судорожные попытки быть нужным.

«Пап, тебе есть с кем… ну, может, тебе с кем-то поговорить? Что-то ты невеселый!» – сказала Мая, когда приезжала летом.

В тот раз, покидая Бьорнстад, она обмолвилась, что ей нужно «домой», и тут же увидела, как больно ранила отца. Разумеется, он соврал, сказав, что просто устал, – а с кем ему говорить? Неужели с психологом? Это примерно как платить человеку за то, что он выслушивает твои жалобы на погоду. Как это объяснить? Его тренер в Канаде любил повторять: «На льду убивает скорость» – опасны не габариты игрока, наносящего удар, а скорость, с которой он движется. Что это ложь, Петер понял, только когда в последний раз вышел из ледового дворца. Убивает молчание. Убивает то, что ты больше не часть целого. Он ушел с должности спортивного директора по своей воле и стал работать у Миры, потому что хотел быть хорошим мужем и отцом, и ему это удалось. Он стал лучше. Но как объяснить, что он не жалеет, при том что все-таки жалеет? Он оказался не готов к тому, что его забудут так быстро.

В клубе дела шли лучше, чем когда бы то ни было. Пришли новые спонсоры, коммуна выделила поддержку, с бюджетом в кои-то веки все обстояло отлично, команда сложилась сильнейшая. Лучше и быть не могло. В прошлом сезоне они вчистую разгромили «Хед-Хоккей», практически выставили их на посмешище, – города перестали быть равными, Бьорнстад выиграл почти всю серию, а Хед опустился на дно турнирной таблицы. В этом году предстояла новая встреча, но, похоже, последняя: Хед неумолимо двигался вниз, а Бьорнстад вверх. Один клуб беднел, другой богател, все быстро менялось, еще несколько лет назад было наоборот.

Разве мог Петер признаться в том, что его подкосил успех, о котором все могли только мечтать? Что ему кажется, будто проблема была только в нем? Он прожил в «Бьорнстад-Хоккее» целую жизнь, а ушел оттуда – как сапог из воды вынул, ни следа, как будто его и не было. Постороннему хоккей может показаться дурацкой игрой – но не хоккеисту. Что такое лед под коньком, объяснить невозможно; это как рассказывать жителю подземелья, что такое ощущение полета. Что ему небо, если он его никогда не видел?

Что Петер скажет психологу? Что хочет быть нужным? Что не дотягивает? Нет. Он дотягивает. Должен дотягивать.

Буря дергала рамы и водосточные желоба в поисках того, что плохо держалось, чтобы оторвать и швырнуть об землю. Когда возле гаража зажглась лампа, Петер смотрел в окно гостиной в надежде, что приехала Мира. Но это, похоже, всего лишь тени и безудержный ветер.

Петер посмотрел на телефон – может, позвонить Мире? Не хотелось быть занудой. А может, Мае? Не хотелось мешать.

Так он и стоял у окна, ненавидя себя за жалость к себе.

* * *

Банк, банк, банк.

Мая никак не могла отдышаться, сердце стучало так, что подташнивало. Она шла к дому, где была вечеринка, но остановилась на улице возле подъезда, не в силах заставить себя войти – она боялась, что одноклассники начнут расспрашивать и по глазам увидят, что она натворила. Им не понять, они ведь никогда не задумывались о жертвах и хищниках, они видели зверей только в зоопарке и морозилке. Они добрые наивные дети. Не такие, как Мая.

Она посмотрела по сторонам. На другом конце улицы был маленький бар с разбитой неоновой вывеской, в окнах виднелись несколько подвыпивших мужиков, сидевших у стойки, за которой стоял безнадежно усталый бармен. Мая до сих пор не привыкла к тому, что ей уже восемнадцать и она может свободно ходить по барам, она так долго старалась вернуть себе детство, что не заметила, как стала взрослой, но сейчас она перешла дорогу и, вместо того чтобы пойти на вечеринку, открыла дверь и позволила темноте бара проглотить себя. В нос ударил запах пролитого пива, никто не подумал поднять взгляд, посетители сидели уставившись в кружки, не глядя даже на собеседников, – в таких местах из милосердия не вешают зеркала в туалетах.

Банк, банк, банк – послышалось из глубины бара. Мая села в углу, заказала бокал вина и выпила залпом. Бармен попросил документы, но, когда Мая полезла в сумку, вздохнул и замахал руками.

– Просто хотел убедиться, что они при тебе, – буркнул он.

Мая заказала еще бокал. Сердце стучало как бешеное – сначала от того, что она бежала, потом от мысли, что она чуть не пырнула ножом девочку в парке. Теперь Мая знала, на что способна. Никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой.

Банк. Банк. Банк. Постепенно до нее стало доходить: это не стук ее сердца, звук доносится из телевизора на стене. Что он показывает, Мая поняла, не успев поднять взгляд, этот звук она узнала бы в любой точке земного шара: хоккей – прежде всего звуки, а потом уже все остальное. Коньки вспарывают лед, тяжелое тело ударяется о плексигласовую защиту другого игрока, эхо на арене, шайба, с бешеной силой бьющаяся о борт: банкбанкбанкбанкбанк. Подняв глаза, Мая увидела на экране над барной стойкой хоккейный матч, играли все те же хоккеисты, разве что с каждым годом они выглядели немного моложе. Спортивный комментатор рассказывал, что это тренировочный матч, настоящий сезон еще не начался, и Мая вспомнила, как в детстве папа объяснял ей, что это такое, а она закричала: «Папа, зачем нам ходить на тренировочный матч? Это все равно что смотреть на чужой урок физры!» Мама так смеялась, Мая этого никогда не забудет.

Она выпила еще бокал, теперь она уже не спешила. Сердце продолжало колотиться в груди, и Мая вспомнила слова психолога, которого родители нашли ей два года назад: что иногда телу трудно почувствовать разницу между психическим и физическим напряжением, понять, когда ты запыхалась от бега, а когда перехватило дыхание от панической атаки. «Возможно, поэтому некоторые спортсмены играют так, будто от этого зависит их жизнь», – не задумываясь, улыбнулся психолог, ведь в тех краях, где выросла Мая, даже психологи используют хоккейные метафоры. Даже после того, что случилось с Маей.

Банкбанкбанк.

Впервые за долгое время хоккей не действовал ей на нервы. Возможно, дело было в вине, адреналине или одиночестве. Мая сидела в баре в другом конце страны, и звуки хоккея напоминали ей… дом. Банк. Банк. Банк. Как будто тебе восемь лет, ты ешь шоколадные шарики и держишь папу за руку.

* * *

Тук. Тук. Тук.

Петер робко дотронулся кончиками пальцев до двери в комнату Лео, а не услышав ответа, заглянул к подростку и спросил, не проголодался ли он. Дети не понимают, что для родителей это самый простой способ почувствовать, что они нужны, – предложить поесть. Но сын, конечно же, лишь взбесился, оттого что отец ему помешал и он проиграл в компьютерной игре. Раньше быть отцом было гораздо проще, подумал Петер, ты мог принести ребенку бутерброд, не опасаясь, что ему прострелят голову в интернете. Никто не предупреждал тебя, когда ты собрался размножаться, что самое трудное для хорошего родителя – в том, что ты себя таким никогда не чувствуешь. Если ты не участвуешь в жизни ребенка, ты совершаешь большую ошибку, а если участвуешь, то много маленьких, причем подростки считают каждый твой промах. Любая мелочь будет записана на твой счет.

– Папа, закрой дверь! – взревел Лео.

Петер подчинился и сел на диван. Фотографии в рамочках на стене подрагивали от бури, которая набирала обороты; их вилла стояла в центре города, но даже это не гарантировало безопасности. Он съел сделанный для сына бутерброд и снова подумал, не послать ли сообщение Мире или Мае, но удержался. По телевизору показывали хоккей, Петер прибавил звук, но хоккей уже не действовал так безотказно, как прежде. Раньше спорт напоминал ему о том, кто он, а теперь – о том, кем он был в прошлой жизни. Он даже ненадолго переключил канал, но вскоре вернулся обратно, заставил себя погрузиться в игру, чтобы хоть на время отвлечься.

Играла команда из столичного города, там, на юге страны, сейчас тихий безветренный вечер и всем наплевать, что в Бьорнстаде валится лес, думал Петер. «Пока трассу не завалит деревьями, СМИ ни слова не скажут о разрушениях в сельской местности; но не дай бог там у них выпадет пять сантиметров снега: сразу и поезда не ходят, и школы закрыты, а газеты все на ушах, как будто землю захватили пришельцы», – говорила Рамона, и в этом была доля правды.

Фотографии на стене опять задрожали, Петер встал и снял их. Почти на всех, конечно же, были дети. Их было трое, одного они потеряли. Мая и Лео не помнили своего старшего брата Исака, он умер совсем маленьким, но у Петера до сих пор в груди все сжималось, когда он смотрел на улыбку своего первенца. На стеклах остались отпечатки пальцев Петера, потому что иногда он смотрел на фото по ночам, когда чувствовал себя совсем потерянным. Он больше не хоккеист и не спортивный директор, но он по-прежнему отец.

Одну из фотографий Петер держал в руке дольше остальных – на ней маленькие Лео и Мая едут на коньках по озеру. Петеру казалось, что они ездили на озеро каждые выходные, хотя на самом деле это случалось от силы несколько раз за зиму. Он не мог уделять им больше времени, потому что во время хоккейного сезона был занят, но все хорошее, что случается в детстве, становится красивой открыткой, которую родители посылают самим себе. Как оно было на самом деле, мы не помним.

Однажды, когда Мая была совсем маленькой и ходила в начальную школу, она встала на лед в новых коньках и через десять минут стала жаловаться, что натерла ногу. Петер отчитал ее за то, что она легко сдается, так грубо, что Мая заплакала, а он тут же возненавидел себя. Мая решила исправиться, снова вышла на лед, упала и сильно ушиблась – тут пришла его очередь плакать. «Ты не виноват, пап», – прошептала она, когда Петер обнял ее и попросил прощения, а он прошептал в ответ: «Я виноват во всем, что с тобой случается, Огрызочек». Потом они сидели на пристани и ели шоколадные шарики, Мая положила свою ладошку ему в руку, и это был самый счастливый момент его жизни.

* * *

Дверь распахнулась, и в бар ввалилась компания молодых парней – Мая могла определить это с закрытыми глазами, таких обычно слышно за милю, они не снимают шарфы в помещении и требуют у бармена огласить весь пивной ассортимент. Один из них с надеждой посмотрел на экран и тут же разочарованно вздохнул, увидев хоккейный матч.

– Черт, я думал, будет футбол! Какого хрена вы тут хоккей смотрите?

Мая допила вино и раздумывала, не бросить ли в парня бокал. Переехав сюда, она думала, что найдет здесь тысячу мужчин на любой вкус, но оказалось, и здесь все на одно лицо, просто на иной манер, нежели в Бьорнстаде. Вместо хоккея любили футбол, голосовали за другие партии, но так же свято верили, что их картина мира единственно правильная, считали себя светскими львами, хотя по большому счету жили в таком же ограниченном мирке, как и все остальные.

Мая вспомнила историю, которую рассказывали соседи, когда она была еще маленькой: папа был капитаном команды «Бьорнстад-Хоккея», они играли решающий матч здесь, в столичном городе, и газеты пренебрежительно называли их клуб из маленького, затерянного в лесах городка «ревом из тайги». Узнав об этом, папа Маи, который никогда не повышал голос, заорал: «Пусть у них есть деньги, зато у нас есть хоккей!»

В детстве история казалась ей довольно дурацкой, но сейчас, в баре, ей хотелось проорать эти слова во всю глотку. Парень попросил бармена переключить канал, но тот в ответ лишь демонстративно прибавил громкости. Мая решила дать ему двойные чаевые.

Двадцать лет назад во время того матча папа отдал всего себя, но они все равно проиграли. После поражения он так до конца и не оправился, как и весь Бьорнстад. Отчасти поэтому спустя столько лет он так горячо уговаривал Миру вернуться туда из Канады: Петер хотел отыграться, заплатить старый долг.

Мая посмотрела на дно бокала и попыталась усилием воли заставить сердце биться не так часто. Банк, банк, банк – доносилось из телевизора. Совсем как в детстве. Она съедала все яблоко целиком, вместе с «огрызочком», но, когда ей исполнилось девять, она запретила папе так себя называть, хотя потом втайне очень скучала по этому прозвищу. Мая любила зимнее озеро, потому что папа так радовался конькам, они его успокаивали, как ее успокаивала гитара.

– Ну и достал этот деревенский спорт, лучше бы рысей трахали у себя в лесах, чертово быдло! – заплетающимся языком пробормотал один из парней, а его товарищи загоготали над трусливым выговором, не имевшим никакого отношения ни к одному из существующих диалектов.

Алкоголь вспышками фейерверка жег нейронные связи у Маи в голове. Она вспомнила еще одну зиму из своего детства, солнечный тихий денек – они всей семьей катаются на коньках, и мама говорит: «И все-таки это невероятно красивое место». А папа на это отвечает: «Самое невероятное то, что оно до сих пор существует. И что люди отсюда не уехали». Папа сказал это с грустью, тогда Мая не поняла почему, но сейчас ей стало ясно: в этих краях все закрывается, все уезжают в столичные города, и дочери – не исключение. Странно, что здесь еще кто-то остался. «Совсем стыд потеряли», – говорили в Бьорнстаде о жителях столичных городов. Тогда Мая не соглашалась, но сейчас поняла, что так и есть.

– Эй, прием, земля! Хочешь с нами выпить?

Парни помахали ей из другого конца бара. Мая помотала головой.

– Ты чего такая кислая? Улыбнись! – ухмыльнулся один из них.

Мая отвернулась, парень сказал что-то еще, но она его не слышала, потому что в тот момент бармен забрал свои чаевые и, дружески подмигнув, положил перед ней пульт от телевизора. Мая сделала громче: банк-банк-банк-банк-банк.

Она вспомнила шоколадный шарик в кокосовой стружке, который так заледенел в сумке, что пришлось снять варежку и греть его в руке, и рука так замерзла, что Мая засунула ее в папину большую варежку, чтобы согреть в его ладони. Еще она вспомнила, как мальчики постарше играли на озере вдалеке. В хоккей, как всегда и везде. Один из них забил гол и радостно закричал, Мая спросила у папы: «Кто забил?» Не потому, что ей было интересно, а чтобы сделать папе приятное. Папа, не задумываясь, ответил: «Исак!» – и тотчас густо покраснел от стыда. «Я… имел в виду…» Он замолчал. «Ты сказал, Исак», – напомнила Мая. «Прости, иногда этот мальчик так напоминает Исака…» – признался он.

Мая медленно дожевала остаток шоколадного шарика и лишь немного погодя решилась спросить: «Ты скучаешь по Исаку каждый день?» Петер поцеловал ее в макушку. «Да, я скучаю всегда», – ответил он. «Я бы тоже хотела по нему скучать, но я его совсем не помню», – грустно сказала Мая. «Ты все равно можешь по нему скучать», – сказал папа. «А как это?» – спросила Мая. «Это как мозоль на сердце».

Она согрела в руках еще один шоколадный шарик, медленно его съела и снова засунула руку погреться в папину варежку – она тогда не догадывалась, как долго он будет помнить этот момент. В следующий раз, когда мальчики вдалеке подняли клюшки и радостно закричали, Мая снова спросила: «Кто забил?» Улыбнувшись, папа сказал: «Кевин», он тогда не догадывался, как долго Мая будет помнить этот момент.

Впервые Мая услышала это имя от папы, который произнес его с восхищением.

Банк, банк, банк.

Парни пересели поближе к Мае.

15
Оружие

Маттео остановился у бара «Шкура». Заглянув в окно он увидел пожилую женщину, собиравшую со столов пивные кружки. Внутри горел свет, через дверную щель наружу проникал чад и запах сигаретного дыма. Маттео было всего четырнадцать, но, может быть, сегодня хозяйка сделает исключение, ему надо просто переждать бурю, где угодно, только не дома. Он дернул ручку – закрыто. Постучал, но женщина его не услышала.

Вскоре электричество пропало и здесь. Женщина поднялась на верхний этаж, грохот железных листов на крыше заглушал голос мальчика. Открой она дверь, возможно, все бы сложилось иначе. Но этого мы никогда не узнаем.

Маттео дрожа потащился домой. Электричества не было ни в одном из домов, но вдруг он увидел пляшущие конусы света от карманных фонариков на втором этаже у соседей. Там жила пожилая пара, но мальчик не осмелился позвонить в дверь. Старики не любили его семью по той же причине, что все остальные: она была странной. Не опасной, не противной, просто странной. А если в течение многих лет тебя считают странным, это становится достаточным основанием для того, чтобы не пустить тебя на порог даже во время бури.

Среди инструментов в соседском сарае Маттео нашел лом и вскрыл окно в их подвал. Там было так же темно, как у него дома, но сюда доносились голоса пожилой пары, и Маттео чувствовал, что еще жив. Небольшое подвальное помещение было чем-то средним между гостевой комнаткой и офисом, и, несмотря на то что ее, судя по всему, давно не использовали, мальчик нашел в верхнем ящике комода пакетик с чайными свечами и спичками. Старики жили в этом доме задолго до того, как в Бьорнстаде провели электричество, и всегда были готовы к тому, что его отключат, поэтому спички имелись в каждой комнате.

Маттео провел ночь как вор, в дрожащем свете свечей. Голоса наверху стихли, а может, их заглушил грохот бури, когда мальчик нашел шкаф, в котором хранилось ружье.

Открыть его не удалось. По крайней мере, той ночью.

16
Насилие

За окном была ночь, Петер снова оставил свои отпечатки на рамочках с фотографиями. Жизнь проходит с бешеной быстротой, ему ли не знать, хоккеисту со стажем. Главное правило, которому учит хоккей начинающих игроков, – бей по шайбе при первой возможности, потому что в следующую секунду случится много всего другого и шанс забить гол испарится. Будь оппортунистом.

На полке в гостиной лежали барабанные палочки. Почему он их туда положил, Петер не помнил, но точно знал, когда это было: в тот день Мая уехала в столичный город и они в последний раз играли вместе. Барабанщик из Петера, к сожалению, был так себе, пару лет ему удавалось пускать Мае пыль в глаза, но вскоре она научилась играть на гитаре так хорошо, что Петеру приходилось выбиваться из сил. Такова участь родителей: сначала мы водим детей в кружки ради них, потом они ходят туда ради нас. В конце концов мы понимаем, что просто хотим участвовать в их жизни как можно больше и как можно дольше. Петер взял барабанные палочки: Мая ненавидела хоккей, и ему отчаянно хотелось, чтобы хоть музыка сблизила его с дочерью. Но Мая выросла, и музыка забрала ее целиком.

Получается, все это он делал ради себя, даже когда считал, что старается ради нее. Страшное открытие для взрослого мужчины!

Он так гордился собой, когда ушел с должности спортивного директора и начал работать у Миры. В течение многих лет он возвращался домой так поздно, что все уже спали, и теперь был по-настоящему счастлив, когда Мира задерживалась на работе допоздна и чувствовала себя виноватой. Петер приходил домой первым, забирал Лео из школы и отвозил его на кружки, а перед тем как лечь спать, оставлял на кухонном столе записку: «Дорогая, ужин в холодильнике». Он ездил через всю страну к Мае, когда она поселилась в общежитии музыкальной школы, чтобы помочь ей повесить полки. Получилось кривовато, но он это сделал. Он, а не Мира, и ему было очень приятно, когда дочь прошептала: «Спасибо, папа, что бы я без тебя делала!»

Когда Петер навестил ее в следующий раз, полки висели ровно. Мая купила дрель и сама все исправила. Разумеется, она ничего ему не сказала, потому что не хотела обидеть, а он лишь покашлял, чтобы голос перестал дрожать, и сделал вид, будто ничего не заметил. Дети никогда не предупреждают нас, что планируют вырасти, и в один прекрасный день становятся слишком взрослыми, чтобы держать нас за руку, – хорошо, что мы не знаем, какой из этих дней окажется последним, иначе никогда бы не отпустили их руки. Пока они маленькие, ты сходишь с ума от того, что они кричат «Папа!», стоит выйти из комнаты, ты даже не отдаешь себе отчета, что при этом всякий раз чувствуешь себя нужным. Когда они вырастают, от этого трудно отвыкнуть.

Петер пожертвовал хоккеем, чтобы стать хорошим отцом, но теперь его детям папа больше не нужен. Теперь Петер не нужен никому. Оставив хоккей, он понял, что ни в чем другом не достигнет такой высоты, и это было ужасно. Он отдал ему всю жизнь и стал одним из лучших в мире. Он отыграл четыре чемпионата НХЛ и на пятом повредил ногу, врачи сказали, что он больше никогда не сможет выйти на лед, – с таким же успехом они могли удалить ему легкие: долгие годы после этого он не мог дышать. Но все же он побывал там. Из миллиона юниоров во всем мире выбрали его, он играл среди лучших. Многим ли удается достичь подобного хоть в какой-то области?

Потом он вернулся домой и стал спортивным директором своего родного клуба, выстроил заново целую школу, воспринимал успехи молодых хоккеистов как свои собственные. А теперь ему никто не звонит, его мнение никого не интересует. Только хоккей и дети могут объяснить, как ты в кратчайшие сроки дошел до такой жизни.

И что он скажет психологу? Что он лишился эмоций, даже разочарования, ведь у Миры в офисе никто не орет, ни от радости, ни от горя? Что теперь каждый день похож на предыдущий, работа – это лишь работа? Хоккей был его страстью, а жизнь без страсти – как зал ожидания без дверей. Никто не выкрикнет твое имя. Ты ждешь непонятно чего.

Он отдал игре всю жизнь, это явилось ошибкой, и, чтобы это понять, психолог не нужен. Он смотрел не в ту сторону. Зачем-то считал успехи детей своими. Когда он уволился и оставил хоккей, было уже слишком поздно – Мая и Лео справились без него. Детство проходит слишком быстро: если видишь шанс ударить по шайбе и не бьешь, случается столько всего, и через мгновение он упущен.

Однажды в горький час Петер сказал: «А мы-то чего хотим? Что нам дает спорт? Мы тратим на него всю свою жизнь, и на что мы можем надеяться в лучшем случае? Пара мгновений… пара побед, пара секунд, когда мы почувствуем себя чуть больше, чем мы есть?» В ответ он услышал: «А что такое, по-твоему, жизнь, Петер, как не мгновение, черт побери?» – отвечала ему Рамона, потому что делился Петер своими раздумьями именно с ней. От старухи не дождешься ни скидки, ни поблажки.

Иногда Петер, как и его отец, заезжал в бар по дороге с работы, вот только никогда не напивался. «Да, так и бывает с сыновьями, чьи отцы слишком ударяли по виски: ребята либо глушат не просыхая, либо вообще не пьют», – фыркала Рамона, наливая ему в пивную кружку пережженный кофе. Как-то раз Рамона, выпив двойной завтрак, настолько запуталась в своих чувствах, что буркнула: «Так бывает с сыновьями плохих отцов: вы становитесь либо плохими, либо чертовски хорошими. Твой отец был из рук вон плохим, но как он ухитрился не передать тебе ни капли плохого, это загадка».

Петер буравил взглядом барную стойку. Рамона замолчала, решив, что он представляет, как его отец выходит из-за этой самой стойки, идет домой и находит повод избить жену и ребенка, поэтому замолчала. Допив кофе, Петер вышел из бара и почувствовал себя худшим лицемером на свете, потому что он думал не об отце, а о себе. Он думал о звуке шайбы, ударяющейся о борт.

Зимой, когда их семья переехала в Бьорнстад и Мая еще даже не пошла в первый класс, ребенок на пару лет старше ее исчез в лесу при двузначной минусовой температуре. Мальчик играл в детской команде и в последние секунды матча пропустил гол, а он, как и все хоккеисты Бьорнстада, уже выучил правило, что хороший игрок – это безупречный игрок, поэтому безутешный и злой, он на ночь глядя сбежал из дома. Все знали, как быстро может замерзнуть насмерть маленькое тельце, поэтому весь Бьорнстад отправился на поиски. Его нашли на озере. Мальчик притащил туда ворота, шайбы и все найденные дома карманные фонарики, он вновь и вновь забивал шайбу в ворота с того угла, под каким не смог забить в последние секунды матча. Он плакал от злости, сопротивлялся и отбивался, словно раненый зверь, стоило кому-то к нему приблизиться, и успокоился, только когда Петер схватил его за руки и крепко обнял. В те времена город относился к спортивному директору, который прежде играл в НХЛ, с таким пиететом, что для мальчика он был божеством. «Знаю, что ты хочешь быть лучшим, и я сделаю все ради того, чтобы у тебя получилось, но на сегодня тренировка окончена», – прошептал Петер ему на ухо. Парень все еще всхлипывал, когда Петер взял его на руки и понес домой. Он сдержал обещание: в последующие годы клуб под его руководством вырастил из Кевина Эрдаля лучшего игрока за всю историю Бьорнстада, внушил ему, что тот непобедим и никогда не потерпит поражения. Или отказа. Вот кого Петер когда-то взял на руки. Вот кого он принес домой с озера.

Десять лет спустя Петер сидел в больнице со своей пятнадцатилетней дочерью и шептал: «Что я могу сделать?» – а она отвечала: «Люби меня».

Что бы сказал ему на это психолог? Ничего. Петер и без него знал: он виноват во всем, что происходит с его детьми.

Во всем.

* * *

– Мая?

Мая не слышала, она была слишком занята вином, спортом и звуками шайбы, раздававшимися внутри и снаружи. «Мы медведи, – ухмыльнулась она самой себе, спьяну не замечая, что скандирует вслух: «Мы медвееееди из Бьоооорнстада…» Она вспомнила, как мама повторяла: «У нас полгода – город хоккеистов, которые злоупотребляют алкоголем, а полгода – город алкоголиков, которые злоупотребляют хоккеем». Сейчас Мае остро не хватало и мамы, и города. Во всяком случае, тех, какими они были до того, как все случилось. Теперь все по-другому.

Мая вспоминала, как летом приехала погостить в Бьорнстад и ей на глаза попалась брошюра, напечатанная Фраком, папиным другом детства, чтобы привлечь в клуб новых спонсоров. Она валялась на полу в супермаркете, то ли выроненная, то ли выброшенная. Мая прочитала название несколько раз: «Вложись в “Бьорнстад-Хоккей”, не ошибешься!» Внутри был портрет папы, а рядом – маленькой девочки из детской команды, явно вырезанный из общей фотографии. Мая не сказала отцу, что видела брошюру, но идею поняла сразу. «Бьорнстад» теперь презентуется как клуб этой девочки: раздобыв деньги, он вдруг стал самым продвинутым в плане социального равенства спортивным объединением страны. Мая собиралась пробыть в Бьорнстаде еще пару дней, но выкинула брошюру, поменяла билеты и уехала на следующее утро.

– Мая? – повторил чей-то голос, а другой тут же спросил:

– Это ты? Почему ты не пришла к нам? А сидишь тут, как какая-то… бомжиха?

Мая оторвалась от хоккея и перевела удивленный взгляд на двух одноклассниц. Те нервно захихикали, как будто заглянули в ее компьютер и увидели порно. Прически у обеих волосок к волоску, хотя пьяны: за это Мая ненавидела их вдвойне. Они ушли с вечеринки только для того, чтобы перейти через улицу и купить в баре лед. Покупать лед, подумала Мая, что это за планета?

– У тебя все… в порядке? – спросила первая одноклассница с безупречной прической.

– Да-да, я просто устала, хотела побыть одна и подумала… – пробормотала Мая.

– Подумала? – улыбнулась другая, с еще более безупречной прической, словно эти слова были невероятной экзотикой.

Их разговор услышали парни, сидевшие в баре, и тут же вне себя от радости завопили:

– Девчонки! Вы с ней знакомы? Какое счастье! Может, у вас получится развеселить эту зануду?

Одноклассницы презрительно вздохнули, а Мая даже не услышала. Она сделала звук в телевизоре громче.

– Слушай, Мая, пошли к нам, мы… – начали уговаривать одноклассницы, но Мая шикнула на них:

– ТИХО! ПОДОЖДИТЕ!

Телевизионный комментатор как раз говорил, какие тренировочные матчи покажут сегодня вечером, а какие перенесли. «По причине штормового ветра», – добавил он и стал перечислять команды из северных городов. И тут Мая хлопнула себя по лбу, сложила в голове географический пазл. Бьорнстад находится посередине между упомянутыми городами. Она достала телефон и стала читать новости, руки задрожали, когда она увидела штормовое предупреждение. Вот почему Ана не ответила. А она-то сидит и жалеет себя, пока буря пытается стереть с лица земли ее дом.

– Ты идешь или нет? В смысле на вечеринку, – нетерпеливо спросила первая одноклассница.

– Не понимаю, ты что, смотришь… хоккей? Серьезно? Не думала, что тебе такое нравится! – сказала другая.