Ангел-Маг

Однако крик Анри так и не прозвучал, лишь зубы лязгнули, когда рот захлопнулся от изумления. Как ни проворен был воришка, женщина-прохожая оказалась быстрей. Она перехватила беглеца, оказавшегося, кстати, беглянкой. Вывернула преступную руку и отобрала кошелек, и все это одним мгновенным движением. Малолетняя воровка схватилась было за нож, но и вторая рука оказалась вывернута.

– Все в порядке, господин! – крикнула женщина, высоко поднимая спасенный кошелек и напутствуя тощую девчонку пинком, а также неким словом вполголоса. Каким именно, Анри не расслышал, но девка побледнела и рванула прочь, даже не подхватив с мостовой маленького острого ножичка для срезания кошельков.

Анри озирался в недоумении. Прохожие кругом отводили глаза и спешили прочь по своим делам, подтверждая его подозрения: здесь происходило нечто весьма странное. Анри недавно жил в городе, но дураком не был. Ворья здесь хватало, уличные кражи оставались самым обычным делом, и прохожие предпочитали не вмешиваться. За исключением случаев, когда не ощущали для себя ни малейшей опасности либо оказывались друзьями или любящими родственниками пострадавшего. Так вот, неожиданная заступница Анри – судя по серому плащу и такому же головному платку, сама из отверженцев, – видимо, имела отношение к преступной верхушке… либо очень далека от здравого смысла.

– Ловите, господин! – воскликнула она и бросила кошелек.

Анри рефлекторно поймал его, а женщина скрылась в том самом переулке, куда шмыгнула воровка.

– Никогда не видел подобного, – пробормотал кто-то рядом с Анри. Но, повернувшись, он не определил говорившего. Людской прибой улицы Глазировщиков вернулся к обычному ритму, обтекая Анри, словно опасную скалу.

Юноша покрепче сжал кошелек в руке и влился в течение. Теперь он пристально вглядывался в людей, высматривал щербины в мостовой под ногами… как ему и следовало бы вести себя, прежде чем его попытались обворовать.

Вот только рассудок никак не мог отойти от удивления. С какой стати взрослой отверженке понадобилось перехватить беспризорницу из числа своих же, покусившуюся на его деньги?

Наконец он догадался, и сразу стало легко. Его камзол, потасканный, замурзанный и в целом премерзкого цвета, изобличал в нем человека, находящегося на службе у кардинала. На особом счету. Похоже, длинная рука ее высокопреосвященства и впрямь защищала. Даже от уличного ворья.

6

Агнес попыталась смягчить хватку на рукояти рапиры. Наклонила кисть, расслабила пальцы. Она привыкла к перчаткам из тонкой лайки, а здесь им выдали здоровенные краги из буйволовой кожи, из-за которых рука становилась громоздкой и двигалась медленно. И сама рапира была длиннее и тяжелее ее собственной. Да еще и затупленная, тогда как ее ухоженная шпага резала волосок на лету…

Однако экзамен следовало сдавать с тем оружием и перчатками, которые ей достались. И притом правой рукой, хотя Агнес в целом предпочитала левую. Запрещалась и магическая помощь. Поэтому единственная икона в распоряжении Агнес, образок Яшенаэля, была заткнута под шляпную ленту и сейчас лежала в углу комнаты вместе с плащом и, соответственно, со шляпой. Хотя все, что Яшенаэль умел, – это разогнать тьму. Да и то лишь в новолуние или когда луна находилась в первой четверти либо в последней. Что взять с маленького херувима, обладателя очень ограниченной власти!

– Нападай! – воскликнула наставница по фехтованию, и ее клинок со звоном и скрежетом чиркнул по мостовой внутреннего дворика. Агнес знала: это лишь попытка выманить ее на необдуманную атаку. Зря, что ли, два года назад, в их последнее посещение Лютейса, мама водила ее посмотреть один из показательных боев наставницы Францони. И, судя по всему, первая шпага мушкетеров королевы ничуть не утратила тогдашней убийственной скорости.

– Перчатка слишком велика, – захныкала Агнес, старательно подпуская в голос жалобных ноток.

Кончик ее рапиры смотрел в землю, дескать, и оружие слишком тяжелое, не поднять. Тем не менее, договаривая последнее слово, девушка взвилась пружиной, делая выпад, нацеленный прямо в сердце Францони. На долю секунды даже показалось, что атака удалась… но рапира тотчас была отбита с яростной силой, и вот уже Агнес пятилась, отчаянно отбиваясь, отклоняясь туда и сюда… Очень скоро ее рапира зазвенела, прыгая по камням, а сама фехтовальщица схватилась за ушибленную руку.

Если бы она позволила так же быстро обезоружить себя в настоящем бою, сейчас уже испускала бы дух, заливая кровью мостовую.

– Восемнадцать секунд, – сказал великан, смахивавший на рыжего медведя. Он обладал медно-смуглой кожей, а в черных волосах и бороде бродили красноватые отблески, точно переливы жара в остывающих углях. На нем красовался такой же черный, с серебряной отделкой налатник, что и на Францони, – форма мушкетеров королевы. Только размеры его налатника позволяли уверенно предположить, что из него вполне получилась бы палатка для Агнес.

– Ты слишком быстро считал, – сказала Францони. – Впрочем, твои достижения весьма похвальны, Сестуро. Я даже не заметила, как ты губами шевелил.

– Я в уме считал, – невозмутимо отозвался мужчина. – И вообще, я много упражнялся… Если угодно, запишем двадцать секунд.

Агнес затаила дыхание. Первый экзамен состоял в том, чтобы продержаться не менее трети минуты в поединке против Францони, мастера фехтования.

Францони посмотрела на Агнес. Та пыталась согнать с лица выражение, делавшее ее – как она сама считала – похожей на щенка, надеющегося на подачку со стола мастера шпаги.

– Насчет «великоватой перчатки» – это было неплохо, – заметила преподавательница.

– И мне понравилось, – прогудел Сестуро.

– Она слишком молода…

– Мне почти восемнадцать! – выпалила Агнес и, помирая от стыда, тотчас добавила: – Простите, мастер.

– А еще импульсивна. И неотесанна.

Агнес стиснула зубы, давя готовые вырваться протесты. Да, она басконка. Там же и выросла. Но ее мать была не только отставным мушкетером, но и баронессой Дескарэй, из древней и благородной семьи, главный представитель коей удостоился беспримерного права раз в год посылать королеве черную розу, испрашивая милость в ответ. Черных роз в природе никогда не существовало, но все равно какая высокая честь!

– Может, в гвардию короля… – задумчиво проговорил Сестуро.

Агнес закусила губу, чтобы не выкрикнуть «нет!!!». Гвардия короля – вот уж всю жизнь мечтала! Все знали, что мушкетеры королевы превосходили гвардейцев со всех сторон, особенно в фехтовании. Если Францони сейчас выгонит Агнес, в гвардейцы она не пойдет ни под каким видом! Пусть туда записываются молодые хлыщи из вельмож, которым только бы в пух и прах наряжаться, а не воевать по-настоящему!

– Или к кардиналу, – сказала Францони.

Агнес усилием воли разгладила лоб, пытавшийся угрожающе сморщиться. По ее мнению, поборники кардинала были еще хуже гвардейцев. Все знали: они не настоящие бойцы, скорее маги, предпочитающие ангельскую магию, а не добрую сталь. Кроме того, они являлись не просто солдатами кардинала, а еще полицейскими и шпионами, и этим заниматься Агнес ни под каким видом не собиралась. К магии у нее имелся врожденный талант, она обучалась пользованию иконами, но собиралась прокладывать себе путь в этом мире самостоятельно, а не возноситься к высотам своих мечтаний на плечах ангелов.

Агнес Дескарэй, капитан-генерал мушкетеров королевы…

Однажды она услышит эти слова, сказанные вслух. И не в шутку.

Но все-таки… если сейчас Францони ее отвергнет… Агнес подавила дрожь и постаралась натянуть на лицо маску бесстрастия, как у самой преподавательницы. Что делать, если ее не возьмут в мушкетеры, Агнес просто не знала. Наверно, останется лишь помереть. Она выйдет из переднего дворика дворца королевы – и примется вызывать на дуэли самых грозных головорезов, каких только найдет. По крайней мере, все кончится быстро. Ни позора, ни бесславного возвращения домой…

– Для кардинала она недостаточно унылая, для гвардии – недостаточно смазливая, – сказала Францони. – Еще примут за одну из своих лошадей…

– Это если сзади смотреть? – спросил Сестуро и уставился на Агнес.

Девушка стиснула кулаки, упрятанные в нелепые перчатки. Однако с места не двинулась. Не швырнула перчатку в лицо мастеру, не кинулась с кулаками на Сестуро.

Она знала, что слава красавицы или даже просто хорошенькой ей отнюдь не грозила. Кое-кто считал, что у нее лицо длинновато, а коричневая кожа и черные волосы вызывали ассоциации с гнедой лошадиной мастью, весьма распространенной в Сарансе. Ну и пусть. Все, что не мешало сражаться, не имело для Агнес никакого значения.

Правда, оскорблений своей персоне она не допускала, вне зависимости от повода. В том числе из-за внешности.

По крайней мере, обычно не допускала.

– Нет, – сказала Францони, и по лицу, точно порыв ветра по тихой воде, пробежало нечто похожее на улыбку. – На самом деле ничего лошадиного. Ни с головы, ни с хвоста. Пожалуйста, извини нас, Дескарэй. Я это сказала, только чтобы посмотреть, сможешь ли ты проглотить оскорбление.

– Смогу, но только здесь и сейчас, – чопорно ответила Агнес. – При других обстоятельствах не проглочу.

– Я также приношу извинения, – слегка поклонился Сестуро. – Твоя матушка не предупреждала, что мы начнем шпильки вставлять?

– Матушка была немногословна, – ответила Агнес. Помедлила и добавила: – Она призывала меня брать пример с Трюффо, а не с Гумбольдта.

Сестуро расхохотался, а на лице Францони вновь мелькнула стремительная улыбка. Трюффо и Гумбольдт были главными комическими персонажами пьесы «Месть лягушачьего короля», классики саранского театра. Трюффо, прямой и невозмутимый, вечно самым последним реагировал на происходившее и неизменно становился объектом шуток Гумбольдта. Этот последний был в полтора раза умней, но постоянно ввергал их обоих в неприятности и несчастья.

– Итак, – сказала Францони. – Королева в целом одобрила твою кандидатуру, из уважения к твоей матушке конечно. Ты же… исключительно компетентна в фехтовании, куда лучше большинства. Осталось пройти последнее испытание.

Вот тут Агнес уже не удержалась, сдвинула брови. Еще испытание?! Про добавочную проверку ей мама ничего не говорила…

– Сестуро?

Агнес нахмурилась круче. Францони отступила к стене зала, Сестуро же поднялся со стула и направился к Агнес. Он оказался еще огромней, чем выглядел сидящим. Выше девушки не менее чем на фут и много, много тяжелее. Причем сала на нем не имелось – под налатником угадывались сплошные мускулы.

– Не царапаться, не кусаться, – сказал великан. – Захочешь сдаться – просто хлопни ладонью по полу.

– Мы что, бороться будем? – спросила Агнес. Голос так и норовил сорваться на писк, что ей весьма не понравилось.

– Ага, будем, – сказал Сестуро. – Никто не сможет стать мушкетером, покуда не уложит меня на лопатки в бою без оружия.

– И надолго надо вас уложить? – спросила Агнес. Говоря так, она понемногу пятилась и шарила взглядом по сторонам, ища что-нибудь… что угодно, способное помочь.

– Да просто уронить, и довольно, – ответила Францони. – Невыполнимых заданий мы тут не даем.

Агнес потихоньку обошла Сестуро кругом. Возможно, он медлителен, подумала она, пристально наблюдая за каждым его движением. Люди подобных габаритов редко способны к быстроте. Если она сорвет дистанцию, обовьет ногами его лодыжки и скрутит…

Медлительным Сестуро не был.

Агнес только успела изготовиться для броска, когда он сам прыгнул вперед и огромный кулачище коснулся ее головы. Бросок превратился в падение, и гигант-мушкетер подхватил девушку за мгновение до того, как она рухнула на каменный пол и покалечилась сильнее, чем от его кулака.

– Сестуро! – воскликнула Францони. – Ну нельзя же так бить!

– Да разве я бил? – пророкотал великан. Он бережно уложил Агнес наземь, стащил с нее огромные краги и подсунул ей под голову. – Уже в себя приходит.

Агнес сморгнула, втянула воздух, закашлялась. Несколько мгновений ей не удавалось сообразить, что вообще происходит. Над ней стоял огромный мужчина-мушкетер. У него за спиной просматривалась стройная мушкетерша…

Потом все встало на место. Агнес тихо зарычала и попробовала подняться, но Францони шагнула к ней, нагнулась и с легкостью удержала.

– Нет, – сказала она. – Теперь до вечера отдыхай. Слуги тебя проводят в покои.

Агнес посмотрела на нее и вновь попыталась подняться, но не смогла. Голова болела, взгляд никак не удавалось сфокусировать.

– Я… я провалилась? – выговорила она.

– Вообще-то, не я на полу, – сказал Сестуро каким-то странноватым тоном.

Агнес больше не пыталась подняться. Ее почти захлестнуло отчаяние: все, конец, поражение… Но эта нотка в голосе Сестуро прозвучала как некий намек.

Оба мушкетера королевы смотрели на нее, ожидая чего-то. Какого-то действия… Это явно был последний шанс, но она едва могла двигаться, и у нее точно не имелось ни малейшей возможности сбить Сестуро с ног. Ни ударом, ни ловким приемом.

…Хотя это могло оказаться вовсе не испытанием навыков. Это она так предположила. И перешла к делу, а Сестуро лишь отреагировал подобающим образом. Агнес поймала его взгляд и, как могла, сфокусировалась на нем, превозмогая пульсирующую боль в голове.

– Сьёр Сестуро… вас, похоже, разгорячило движение… не желаете ли… не желаете ли прилечь и слегка охладиться? – слабым голосом выговорила Агнес.

Сестуро насмешливо скривил губы, покосился на Францони. Та решительно кивнула.

– Какое позорище! – прогромыхал бас Сестуро. Гигант сперва припал на колено, потом горной лавиной обрушился на пол и вытянулся во весь рост, раскинув руки. – Меня валяет в пыли какая-то деревенская новобраница…

– Это ваша любезность вас сокрушила, – тихо сказала Агнес. Откинулась на перчаточную подушку, и все тело охватило невыразимое облегчение. Даже головная боль отступила. – За что я премного вам благодарна…

– Добро пожаловать в ряды мушкетеров королевы, кадет Дескарэй, – сказал Сестуро, поднимаясь с таким долгим вздохом, словно его нагло разбудили ни свет ни заря. Подал руку Агнес и, когда та ее приняла, без малейшего усилия поставил девушку на ноги.

– Все же ты до вечера полежи, – сказала Францони. – Я пошлю в госпиталь за одним из докторов-магистров. А то ведь Сестуро у нас такой, даже его легчайшие удары без последствий не обходятся…

Она вытряхнула из раструба краги бронзовый жетончик и засунула его в поясной кошель Агнес.

– Это тебе пропуск в Звездную Крепость через ворота у шлюза. Явишься в казармы после завтрака, только не очень рано.

Агнес кивнула, и от простого движения к горлу подкатила желчь. Отчаянным усилием она заставила себя сглотнуть, пытаясь удержать равновесие и сражаясь с головокружением. Сестуро поддержал ее под локоток.

Францони дважды хлопнула в ладоши, и этот резкий звук заставил Агнес вздрогнуть. Мощные дубовые двери со стоном распахнулись, и вошла четверка слуг с носилками. Как и все занятые тяжелым однообразным трудом, они являлись отверженцами, чья серая одежда предупреждала окружающих об их несовместимости с ангельской магией: случись кому применить ее к ним – результаты, скорее всего, окажутся смертельными. Либо для мага, либо для объекта воздействия… а может, и для обоих.

– Доставьте сьёр Дескарэй в ее покои, – распорядилась Францони. – Ты живешь в гостинице у доброго Хобарна?

– Да, – еле слышно ответила Агнес, по-прежнему донимаемая позывами тошноты. – У Хобарна, на улице Скороходов. Не надо мне носилок…

Отверженцы как раз приблизились с оными, но Агнес от них отмахнулась. Выпрямилась во весь рост и даже отодвинулась от поддерживающей руки Сестуро.

– Я вполне способна дойти до «Головы грифона», – сказала она, вскидывая подбородок. – Только я не стану в постели валяться. Я напьюсь! И буду в кости играть!

– Вот и отлично, – сказал Сестуро. – Мушкетерам приличествует бедность. Это заставляет нас злее сражаться!

Агнес скосила на него глаза, потому что голову поворачивать было больно.

– Я выиграю, – уверенно заявила она. – Доброго дня вам, сьёр Сестуро, сьёр Францони. До завтра!

Агнес низко поклонилась обоим, разогнулась, едва не свалившись, и неверной походкой отправилась забирать свои перчатки, шляпу, шпагу и плащ. Прижав неуклюжий сверток к груди, она зашагала прочь… угодила прямиком в стену рядом с дверьми, медленно сползла по стене и осела на пол, почти лишившись сознания.

– Какое упорство, – сказал Сестуро. Поглядел на свой кулак и добавил: – Я правда старался стукнуть едва-едва…

– Итак, доставьте сьёр Дескарэй в ее покои, – повторила Францони.

Отверженцы послушно кивнули. И, подобрав новоиспеченного мушкетера королевы, без особых церемоний взвалили на носилки – вместе с имуществом.

– Сколько там еще соискателей? – спросил Сестуро.

– Дюжина, – ответила Францони. Она провожала глазами носилки с Агнес. – Перспективных, похоже, ни одного. Но эта Дескарэй… вот из кого получится отменная фехтовальщица!

7

Университет Бельхоллы включал не один десяток строений, двориков и садов на левом берегу реки Лейре. Когда-то давно он представлял собой едва ли не отдельный городок: кругом возделанные поля, к северу город… и попасть туда можно было только на лодке. За столетия над рекой выгнулись мосты, а город раздвинул границы. Теперь Бельхоллу со всех сторон охватывали его защитные стены.

Среди многих университетских зданий наибольшей известностью пользовалась Ротонда. Ее огромный купол из стекла и меди, выстроенный с немалой ангельской помощью, хорошо просматривался за многие мили. Под куполом располагалась ведущая иконотворческая мастерская Саранса, а может, и всего известного мира. Дневной свет, проникавший сквозь широкие панели окон, заливал тесные круги рабочих столов, расходившиеся от центра к дальним стенам, – в общей сложности четыреста мест. Внешние круги занимали студенты. Чем ближе к середине, тем выгодней было освещение. Там трудились если не гениальные, то, по крайней мере, старшие мастера.

В самом центре Ротонды, прямо под маковкой стошестнадцатифутового купола, стоял верстак, называвшийся Пробирным. Здесь ученики предъявляли свои выпускные работы в надежде получить ранг магистра. Стать магистром Бельхоллы означало признание в качестве ангельского мага первого ранга.

Иногда великие и просто добрые университетские мастера собирались вокруг Пробирного верстака для другой цели, и тогда студенты за внешними столами смотрели на них с благоговением, порой же – со смесью скепсиса и негодования.

Сегодня студенты отсутствовали. Ротонду закрыли, у каждого входа стояли на страже прокторы-надзиратели, а возле Пробирного верстака собралось шесть человек. Сама ректор, двое из четырех прокураторов, ученый проректор и университетский епископ. Шестой была жизнерадостная с виду невысокая девушка с кожей глубокого коричневого тона и темными задумчивыми глазами, в синем студенческом балахоне поверх чего-то похожего на кожаное одеяние конюха – редкое зрелище для Ротонды. Она держала в руке угольную палочку для рисования, а на столе перед ней лежали острый нож, каким пользуются создатели икон, и жесткий пергаментный лист, а также раскрытая книга – первый из пяти томов иллюстрированного ангелария «Обитатели небес» Марсью – основополагающего справочника иконотворцев.

– Ты не знаешь этого ангела? – спросила ректор. Это была суровая дама лет шестидесяти в длинном черном одеянии с шафрановой каймой, как и требовало ее положение. К платью было приколото с полдюжины иконных брошей.

Слово «знаешь», употребленное ректором, в данном случае означало установленную связь с ангелом, чью икону маг уже успешно создал либо создавал в настоящий момент. Налаживание этого изначального «знания» часто занимало дни, недели… а то и месяцы и даже годы, когда дело касалось могущественных небожителей. Постижение ангела представляло собой хорошо известный процесс, не терпевший поторапливания.

По крайней мере, так всегда внушалось большинству ангельских магов.

– Не знаю, ваша милость, – отвечала девушка.

Ее звали Доротея Имзель, ей едва исполнилось восемнадцать, и она была в Ротонде студенткой первого курса. Правда, успела поучиться в менее значительном университете Трамерейна… и не просто поучиться, а выпуститься всего-то в шестнадцать, что являлось совершенно неслыханным делом. Вот потому-то она и стояла сейчас здесь, в сердце Ротонды, в окружении светил Бельхоллы: всему виной был талант (некоторые утверждали – всего лишь фокус), продемонстрированный в Трамерейне и ныне подвергавшийся испытанию.

– Я открыл книгу не глядя, пролистнул страницы и выбрал случайный разворот, – сказал ученый проректор. Он тоже был облачен в черную официальную мантию, лишь отороченную не золотом, а дорогим мехом; икона же на виду имелась всего одна – небольшая камея, вделанная в эфес его кинжала, различимого в боковом разрезе мантии. – На момент выбора студентки Имзель здесь не было, то есть она никоим образом не могла вмешаться в процесс. И я не чувствую ангельских присутствий никакого рода.

Остальные разглядывали разворот. Всю левую страницу занимало изображение серафима: человеческий облик, пестрая черно-синяя кожа, узнаваемые шесть крылышек и нимб, вместо золотого света сотканный из алых языков пламени, переплетенных наподобие лаврового венка. На правой странице теснился печатный текст с рукотворными украшениями сусальным золотом и кошенилью, оттенявшими в основном имя ангела и заглавную буквицу описания.

Ангела звали Камизиэль, и она ведала гневом. В основном ее призывали для усмирения беспорядков или отдельных разошедшихся буянов, способных дойти до убийства. Реже – чтобы вытащить впавшего в меланхолию человека из бездны уныния.

– Очень хорошо, – сказала ректор. – Итак, серафим… Если преуспеешь, цена окажется не столь высока. Присту…

Договорить слово «приступай» ректор не успела – возле главного входа поднялся шум. Прокторы пытались не пустить кого-то внутрь, но когда узнали пришедшую – расступились и пропустили ее.

Доротея оглянулась через плечо… и ее спокойное сосредоточение впервые оказалось поколеблено. Когда главы университета заинтересовались ее необычным талантом и потребовали демонстрацию, она не слишком разволновалась. Только удивилась – и откуда прознали? – а беспокоиться не беспокоилась. Это была всего лишь ее способность, которой сама она никогда большого значения не придавала, не считая, будто отличается от других чем-то интересным или особенным. Правда, один из ее прежних учителей советовал ей не слишком распространяться по поводу необычного дара, равно как и о других вещах, которые она могла делать… Так она большей частью и поступала. Не сказать чтобы из осторожности или страха, просто она не обращала особого внимания на свои способности и порой вообще о них забывала.

Доротея всего лишь хотела рисовать и делать иконы. Конкретное применение ангельской магии и в целом вызов ангелов ее не слишком интересовали. Ей просто нравилось создавать образа. Трамерейн, а ныне Бельхолла казались девушке едва ли не раем: здесь она могла день-деньской изучать чужое иконотворчество и заниматься своим. Ей даже не приходилось готовить еду или стирать – она могла полностью посвятить себя искусству.

Лишь теперь Доротея с запозданием осознавала, что столь благословенное существование могло оказаться под угрозой – как раз из-за их интереса к тому странному таланту… а они еще не знали об остальных! И университетская верхушка – еще полбеды. Женщина, приближавшаяся по проходу между столами, представляла собой персону совсем иного порядка. Даже звон ее шпор и покачивание рапиры в ножнах на левом бедре, казалось, источали угрозу.

Она была очень рослая, темные волосы покрывала широкополая шляпа с красным пером. Лицо хранило суровое выражение, взгляд источал холодность. Со лба до челюсти пролег длинный шрам, тянувшийся через глаз: без ангельского вмешательства женщина определенно лишилась бы левого глаза и носила бы повязку. Кожа у нее имела цвет темного золота, шрам представлял собой тонкую белую линию. Словно кто-то рассек бронзовую грушу, а потом сложил вместе в бездарной попытке спрятать разрез.

Хотя опасная дама не была облачена в накидку поборницы кардинала с изображением девятичастных крыльев Архангела, ее приверженность достаточно обозначали пурпурный оттенок куртки и значок на шляпной ленте: золотые архангельские крылья и над ними митра в короне – эмблема кардинала Саранса. Высокому рангу отвечал золотой шарф через плечо, а квалификации как ангельского мага – множество иконных колец. Это уже не говоря про образа в виде брошей и поясных блях, частично перекрытых шарфом.

По мере того как женщина подходила, Доротея ощущала дрожь и трепет двух своих маленьких, слабых икон – точно как и в присутствии икон ректора. У нее имелись всего лишь образа Драмиэля и Хорсинаэля – двух серафимов весьма ограниченного могущества. Первый в какой-то мере очищал кровь, что, кстати, неплохо убирало похмелье. Второй ведал связью между жидким и твердым: создатели икон часто взывали к нему, ускоряя подсушивание шпаклевки.

Маленькие серафимы затрепетали бы перед любым иным ангелом, но Доротея сразу заподозрила, что новоприбывшая служительница кардинала имела при себе иконы Сил, а то и Князей. И, стало быть, вполне могла оказаться куда моложе примерно тридцати лет, на которые намекала ее внешность. Могучие ангелы, чьей силой она распоряжалась, вызывали преждевременное старение.

Доротея никогда прежде не видела эту женщину, но в том, кто она такая, никаких сомнений не оставалось. Многие студенты Бельхоллы либо почитали, либо демонизировали ее – все зависело от их амбиций и политических пристрастий.

Ее фамилия была Рошфор. Звание – капитан поборников кардинала Дюплесси.

– Надеюсь, я не опоздала, – сказала Рошфор, снимая шляпу и раскланиваясь с ректором.

– Нет, – коротко ответила та, в то время как остальные отдали поклоны. – Впрочем, в зависимости от того, зачем вы здесь, капитан. Кардинал требует меня к себе?

Рошфор надела и расправила шляпу.

– Никак нет, мадам ректор, – проговорила она. – Я, как и вы, пришла посмотреть на занятный фокус новой иконщицы. Ты же, как я понимаю, Доротея Имзель? Из университета Трамерейна, а до того училась в Даррозе? Мать – Джения Имзель, отец официально неизвестен, неофициально же всей провинции известен как Дестранж, граф Даррозы?

– Именно так, сьёр, – снова поклонилась Доротея. – Все верно до последнего слова.

– Твоя мать известна как создательница икон высшего класса, – сказала Рошфор. Говорила она холодно, отчего слова звучали как комплименты, тон же – наоборот. Что и подтвердила следующая фраза: – А вот отец – отнюдь.

Доротея нахмурилась: это что, оскорбление? Да, ее титулованный отец не являлся уважаемым человеком. Его в лучшем случае считали веселым и смазливым идиотом. Даже сама Доротея и ее единоутробные братья и сестры полагали именно так. А мать в ответ на вопросы, как же она умудрилась родить от Дестранжа, лишь посмеивалась: сама, мол, в толк не возьму. У нее вправду имелась слабость к не слишком умным красавчикам, другое дело, что не от всех она детей заводила… да и вообще ни с кем надолго не оставалась.

– Прошу, студентка Имзель, продолжай, – сказала ректор. В стенах ее собственного университета никто не лишит ее почвы под ногами. Даже правая рука кардинала.

– Я постараюсь, сьёр, – пожала плечами Доротея, невольно припоминая старого учителя и его предостережение. – У меня… у меня не всякий раз получается.

– Начинай, – приказала ректор.

Кивнув, Доротея уставилась на картинку, слегка расфокусировав взгляд и как бы вбирая изображение все целиком – не столько видимый образ, сколько ощущение от него, – и одновременно начала мысленно произносить имя ангела. Особым, лично придуманным образом: так, будто его звал кто-то другой, она же лишь повторяла сказанное воображаемым невидимкой. Звучало в какой-то мере безумно, иные посоветовали бы ей в самом деле не спятить, но на самом деле это был лишь технический, сознательно осуществляемый прием. Он никогда не запускался без конкретного мысленного приказа. И не работал без видимого изображения.

«Камизиэль… Камизиэль… Камизиэль…»

Постепенно рядом с ней начались ангельские проявления. Легкий шелест шести крыл, теплый, щекотный ветерок на лице… Остальные тоже это почувствовали. Последовал быстрый обмен взглядами. Кто-то был впечатлен. Кто-то встревожился.

Доротея постаралась не показать, что может не только слышать и чувствовать, но и напрямую видеть явившегося ангела. Ибо давно уяснила: это свойство считается весьма необычным, а значит, лучше держать его при себе. Ее рука пришла в движение, девушка начала рисовать. Уголек летал над бумагой, и его тихий шорох был единственным звуком, нарушавшим полную тишину. Ангельское присутствие было очевидно для всех – а ведь Доротея не касалась икон!

Присутствие росло и усиливалось, впрочем не достигая полного проявления. Набросок приобретал узнаваемые черты Камизиэли, какой та была изображена в книге. Доротея видела нечто совершенно иное, но это никого не касалось.

Бросив уголек, она схватила ножик и сделала крохотный прокол на тыльной стороне кисти, уже пестревшей множеством белых маленьких шрамов от предыдущих уколов. Показалась кровь. Доротея вооружилась тонкой кистью и с той же быстротой, с какой водила угольком, повторила рисунок собственной кровью, напитывая черные линии красным.

Кровь была необходима для закрепления иконы.

Все время, пока длилась работа, Доротея мысленно выкрикивала имя ангела.

«Камизиэль! Камизиэль! Камизиэль! Камизиэль!»

Захлопало множество крыльев, донесся звук арфы: прежде чем удалиться, Камизиэль выражала свое одобрение. Икона, сработанная наспех и куда грубее, чем полагалось, была признана успешной, и ангел собирался ей отзываться.

Доротея осела на пол, хватая ртом воздух. Она зажимала прокол большим пальцем, чтобы остановить кровь. Подняв глаза, девушка увидела, как все разглядывали ее работу… и все хмурились. Особенно Рошфор. Лоб капитана собрался морщинами, и только шрам оставался неподвижным.

– У меня приказ от ее высокопреосвященства. Если студентка Имзель делом подтвердит свой… талант, ради ее собственной безопасности она должна быть препровождена в Звездную Крепость.

И капитан вытащила из рукава тугой пергаментный свиток, чтобы вручить его ректору. Та, развернув, быстро прочла.

– Мне жаль, – сказала она, передавая документ Доротее. – Это полностью подтвержденное и заверенное письмо о заключении под стражу.

– Куда?.. – спросила Доротея.

– Ты станешь гостьей ее высокопреосвященства, – сказала Рошфор.

– Я не понимаю, – сказала Доротея. Кое-как поднявшись на ноги, она оперлась о верстак. Перед глазами все плыло. – Это лишь прием, который чаще всего не срабатывает… мне только в четвертый… то есть в пятый раз удалось… Какое отношение странности иконотворцев имеют к кардиналу?