Крайний Восток

Раз уж мы заговорили о королевских указах, самое время привести собранные воедино разрозненные сведения о форме правления островного «Государства, находящегося за кромкой воды» (раздел IV книги).

Условно можно назвать форму правления Ятая монархией, примерно к VII-VIII векам приобретшей признаки теократической, если можно термин «теократический» распространять на дзенское учение.

Название «король» представляется достаточно условным, высшее должностное лицо Ятая обозначался иероглифом

(«Ван» {кит., вьет., кор.} или «О» {яп.}), что может пониматься как «монарх», «правитель», «король», а если понимать буквально – звено, связующее небо и землю, богов и смертных.

***

«Культура» (Раздел III^а)⁹.

Среди сохранившихся от цивилизации Восточных островов артефактов можно перечислить картину, которая обнаружена в частном собрании шедевров графики, принадлежащем японскому коллекционеру Сибито Атокорекута, который, по его словам, кропотливо, по крохам собирал свою коллекцию по всей Дальневосточной Азии.

Судя по описанию, прилагаемому к шедевру графики Ятая, который поименован как «Прогулка на лодке по озёрной глади», сомнений в её аутентичности возникать не должно.

Содержание картины чем-то напоминает шедевр И. Босха «Корабль дураков» с, можно так выразиться, «восточным уклоном». Так, вместо шлюпки, изображённой на картине нидерландского живописца, на графическом произведении неизвестного художника давно исчезнувшей цивилизации запечатлена лодка с узким корпусом по типу джонки, приподнятыми носом и кормой, а также одной бамбуковой мачтой, несущей свободно болтающийся тростниковый парус.

В центре картины изображена сидящая женщина с высокой причёской, заколотой длинными шпильками, одетая в нечто, напоминающее японскую юкату, играющая на прообразе китайской пипы (бива {яп.}, танбипха {кор.}, тыба {вьет.}). Судя по её отрытому рту, она поёт. Напротив неё, подпевая ей, сидит мужчина в накидке с капюшоном.

На столике, расположенном в центре лодки, стоит блюдо с несколькими плодами сливы или вишни, а также хаотично расставлены стаканы для, по всей видимости, горячительных напитков (для сливового вина «уме» или рисовой водки?). Для охлаждения жидкости, употребляемой участниками увеселительной прогулки, прикреплённая цепочкой к борту джонки бутыль погружена в прохладные воды озера.

С бамбуковой реи на тоненьком шнурке свисает круглая лепёшка и создаётся впечатление, что мужчина и женщина, открыв свои рты, пытаются откусить от этой лепёшки. Хотя такое впечатление может быть обусловлено неумением художника работать с перспективой – нам остаётся об этом только гадать.

Похоже, что джонка следует по озёрной глади без руля и ветрил в неизвестном направлении – участники весёлой компании явно не заботятся о направлении движения лодки. Один из путешественников, на голове которого водружена сбитая набок соломенная шляпа нон, перегнулся через корму – ему явно нездоровится от избытка съеденного и выпитого; другой пытается грести сломанным шестом.

Многие профессионалы долгое время ломают голову над содержанием «Прогулки по озеру». Является ли картина аллюзией на путь островов средь безбрежного океана или же это предчувствие их печальной судьбы? В первом случае художник, можно сказать, находился в оппозиции к избранному властями архипелага пути развития, во втором же случае он являлся провидцем.

Немалый интерес исследователей также привлекла картина «Сон гетеры». Название данного шедевра живописи является, конечно же, условным. На картине начертаны китайские иероглифы «сон» и «проститутка» («женщина лёгкого поведения»), поэтому такое наименование верно в случае допущения, что ятайцы вкладывали в эти иероглифы эквивалентное значение.

Итак, на картине изображена девушка в лёгкой накидке, стоящая к зрителю лицом и держащая в правой руке короткий тонкий меч, напоминающий китайский меч цзянь. Рядом с ней в бадье для омовений распростёрто окровавленное бездыханное тело мужчины. Тихая улыбка украшает лицо красавицы, совершившей злодеяние.

Представляется, что загнанная вглубь души несчастной девушки обида на представителей мужского пола за все унижения при осуществлении ей профессиональной деятельности (ибо «нет ничего на свете печальней, чем ремесло гетеры»¹⁰), нашла выход в изображённом на картине сновидении.

Жуткое впечатление производит на зрителя картина «Извержение вулкана на острове Кысо» – создаётся впечатление, что художник непосредственно участвовал в запечатлённых им событиях. На фоне высится огнедышащий вулкан, покрытое тучами небо разрезают молнии. В центре картины изображён бездыханный труп молодой женщины, лицо и обнажённая грудь которой представлены на обозрение публики. Рядом ползает ничего не понимающий малец – очевидно это ребёнок трупа, который в ближайшем будущем станет трупом ребёнка трупа.

Взоры бегающих в смятении вокруг несчастной обращены на ужасающее зрелище извержения вулкана. Всё здесь смешалось – кони, люди, как написал кто-то.

В толпе привлекает на себя внимание фигура молодого человека с ящиком, в котором, по всей видимости, находятся кисти для рисования. Не исключено, что неизвестный художник изобразил на картине себя сам.

Полагаем также будут небезынтересны читателю описания ряда иных картин, находящихся в коллекции С. Атокорекуты.

Например, на одной из акварелей на плотной бумаге, напоминающей японскую васи, изображён портрет рыжебородого мужчины с измождённым лицом и воспалённым безумием взглядом в соломенной конической шляпе. Как следует из описания, исполненного иероглифами на правом поле картины, она является автопортретом Гхок Вана

().

В коллекции японского эстета имеются и достаточно странные картины о шествующих над водной поверхностью индийских слонах на тонких, как спички, ногах с бесчисленными суставами. На спины слонов водружены гигантские четырехгранные обелиски, вершины которых скрыты за облаками, либо растекающиеся, словно расплавленные от жара солнечного излучения, песочные часы.

Такие картины, по признанию С. Атокорекуты больше напоминают паранойяльный бред чьего-то воспалённого воображения. При этом японский коллекционер достаточно точно и остроумно подмечает, что такие картины могли быть вызваны в воображении полётом пчелы вокруг граната за несколько мгновений до пробуждения живописца. С таким романтичным и одновременно ироничным определением причин, побудивших запечатлеть неизвестного ятайского художника настолько странные видения, согласно и большинство японских искусствоведов.

С ними не в полной мере согласны вьетнамские и корейские галеристы, которые утверждают, что создание подобного творения может быть вдохновлено исключительно полётом гигантского японского шершня вокруг только что распустившегося цветка граната за одно мгновение до пробуждения художника.

Китайские эксперты в области искусства предпочитают отмалчиваться по поводу причин, которые побудили живописца нарисовать подобные картины.

Мы обмолвились, что живописец, шедевры которого мы перечислили выше, неизвестен. Действительно, по иероглифам, неизменно встречающимся на картинах художника, по которым, собственно, идентифицировано его авторство, с уверенностью назвать его имя не представляется возможным. Дело в том, что слова «да» () и «ли» () являются лишь частицами и составить из них имя художника, по глубокому убеждению искусствоведов, не представляется возможным. Достаточно правдоподобным является утверждение, что часть своего имени художник просто опускал, дабы придать себе ореол загадочности.

Мы подробно остановились на шедеврах графики Государства Крайнего Востока среди прочего и по той причине, что цивилизация Ятая не оставила после себя литературных памятников, по крайней мере, поддающихся расшифровке¹¹.

Нельзя, конечно, исключить, что литературный шедевр какого-нибудь ятайского автора пылится на полках библиотек – будучи написан на языке иероглифов, он неотличим от других памятников письменности, распространённых по странам Дальнего Востока.

На наш взгляд отсутствие запечатлённых на письме творений обусловлено не в последнюю очередь тем, что, как уже упоминалось ранее, превалирующей религией в стране примерно с 7-го века н.э. был дзен-буддизм (чань {кит.}, сон {кор.}, тьен {вьет.}). Попытаемся обосновать приведённую нами гипотезу.

Как известно, Учение дзен передано Буддой Маха-Кашьяпе на горе Гридхракуте (Орлиной горе), что в Индии.

В ходе так называемой цветочной проповеди, выслушать которую собралось великое множество людей, Будда молчал долгое время, держа в руках цветок. Лишь один стоявший в толпе монах (Маха-Кашьяпа) улыбнулся, пробудившись от непонимания, царившего в толпе.

Тогда Будда сказал: «У меня есть сокровище видения совершенного Учения, волшебный дух нирваны, свободной от нечистоты реальности, и я передал это сокровище Маха-Кашьяпе».

Миг пробуждения Маха-Кашьяпы случился, когда Будда поднял цветок над головой. Он увидел цветок таким, каковым тот являлся, и получил «печать сердца». Первый патриарх передал Второму патриарху своё глубокое понимание Учения от сердца к сердцу. Маха-Кашьяпа пробудился благодаря цветку и своему глубокому проникновению в суть Учения.

Основным выводом из этой притчи является то, что «истинное знание» нельзя передать на письме. Лишь направленность на достижение просветлённого состояния и посильная помощь наставника на пути достижения такого состояния может служить ключом к успеху.

Можно привести также и слова Умэня Хэйкая (Мумона Экая):

Слова не могут выразить всего.

В словах посланья сердца не опишешь.

А понимая их буквально, пропадёшь.

И объясняясь ими, не достигнешь

Ты цели этой жизни – просветленья.

Нам кажется, что концепция эта оказала непосредственное влияние на воззрения ятайцев. Вполне возможно объяснить отсутствие каких бы то ни было литературных произведений Страны Крайнего Востока тем, что её жители приняли на вооружение девиз, который можно выразить словами нашего соотечественника Ф. Тютчева, ёмко и всеобъемлюще вмещёнными в одну строку стихотворения «Silentio!»: «Мысль изреченная есть ложь».

Хотя нельзя исключить, что приведённая выше теория – не более чем заблуждение, обусловленное тем, что до настоящего времени какие-либо прозаические или поэтические произведения ятайских авторов на китайском языке не обнаружены. Весьма и весьма вероятно, что литературные творения записаны не китайским иероглифическим письмом, а не поддающейся расшифровке письменностью, и в ходе дальнейших попыток расшифровки имеющихся в распоряжении науки свитков будут обнаружены литературные памятники наподобие «Сказания о Гильгамеше», «Записей о деяниях древности» или «Старшей Эдды».

Однако может случилось и такое, что король Ятая, уподобившись первому императору династии Цинь – Шихуанди, внявшему совету своего приближённого Ли Сы, распорядился уничтожить все бесполезные книги¹², кроме хранившегося в королевской библиотеке. Поскольку сведений о принятии такого решения ятайским монархом в имеющихся источниках не обнаружено, это не более чем гипотеза.

Представляется, что нельзя отнести к прозаическому литературному творению в прямом смысле этого словосочетания обнаруженную в частной коллекции семьи Сумитобо, проживающей в Токио, переписку юноши, проживавшего, по всей видимости, на одном из островов Страны Крайнего Востока, со своей японской возлюбленной.

В то же время из писем юноши можно почерпнуть значительное количество информации о населении островного государства, его привычках и увлечениях.

Большую часть переписки, разумеется, составляют клятвы в вечной любви и верности «несмотря на то, что нас разделяют тысячи ри¹³», сожаления по поводу того, что они относятся к разным социальным слоям, что препятствует их единению.

По всей видимости, влюбленные встречались как минимум два раза: когда девушка, принадлежавшая к аристократическому роду, путешествовала в сопровождении матушки и нянек на острова архипелага, а также когда скромный служащий (вероятно, писарь) при короле Ятая предпринял путешествие, полное опасностей, в Японию к своей возлюбленной.

Девушку, как можно понять из писем, звали Синцзю («единение двух сердец»). Юноша подписывался иероглифами , то есть «большая волна», которые звучат примерно идентично на китайском, корейском и вьетнамском «Да-ланг», а на японском – «Онами».

Помимо любовных признаний и воздыханий по поводу отсутствия рядом объекта пылких чувств, ряд писем содержат изложенные в возвышенной манере письма сведения о похождениях юноши по городу, подробнейшее описание которого, начиная от питейных заведений, домов знатных горожан, мастеров фейерверков и прочая, и прочая, содержатся в письмах.

Онами даже хвастливо указал в одном из писем к возлюбленной, что «даже если этот город когда-нибудь будет разрушен, его легко можно будет восстановить по моим письмам к тебе, о Синцзю».

Как следует из содержания писем, юноша умалчивает, старательно обходит вопрос об отношениях его с женским полом, что достаточно естественно, поскольку он не хочет травмировать Синцзю. Тем не менее, некие оговорки, тени намёков свидетельствуют о том, что юноша со своими друзьями, имеющими клички Бык () и Бу Ян () не развлекались в одинокой холостяцкой компании. В частности, в одном из писем имеется упоминание о некоей вульгарной особе Мо Ли (), сошедшейся с Бу Яном – одним из знакомых Онами.

В отличие от беллетристики и поэзии, сведения, хоть и скудные, о научных изысканиях, причём на достаточно высоком уровне, сохранились до наших дней.

В частности, в библиотеке Хайфона (Вьет Нам) имеется несколько разрозненных листов из трактата «О мироустройстве».

На одном из таких листов, несколько, правда, подпорченном ввиду воздействия воды, сохранилась формула, иероглифы которой в упрощённом виде можно перевести следующим образом:

«Энергия некоего тела является равной количеству вещества этого тела, дважды помноженной на скорость распространения света».

Кроме того, из плохо сохранившегося из-за воздействия влаги свитка исследователи извлекли информацию, которая на момент обнаружения казалась достаточно передовой.

«Поскольку любое событие может оказывать влияние только на те события, которые происходят после него, и никак не наоборот, а луч солнечный движется в пространстве космоса одинаково для любой инерциальной системы отсчёта, поэтому скорость луча солнечного в пространстве космоса является предельной скоростью движения и распространения взаимодействий».

Данные выкладки, правда, заслужили не очень лестной оценки Тьен Куана (яп. Тэхиро), буддийского комментатора научных трактатов, проживавшего на одном из островов Ятая в неустановленный временной промежуток.

В частности, он написал: «Что же касается этих идиотских умозаключений, то они заслуживают лишь тихой улыбки Будды». Впрочем, любые теоретические научные выкладки удостаивались такой оценки от Тьен Куана (Тэхиро).

***

Мы не случайно высказывали сомнения относительно того, что ятайцы вкладывали в используемые при письме китайские иероглифы тот же смысл, что и жители страны, в которой эти иероглифы появились.

Дело в том, что из нескольких свитков с кулинарными рецептами ятайской кухни следуют сведения о достаточно-таки странных рецептах. В них, например, упоминается о приготовлении паштета из печени рыбы фугу ( – звучит на китайском «хэтун») или салата из светящихся грибов. Ядовитость этих живых организмов является достаточно широко известной и представляется сомнительным, что на жителей Ятая такие яды не оказывали действия.

«В таком случае обнаруженные свитки являются не сборниками кулинарных рецептов, а, скорее, справочниками для самоубийц» остроумно заметил вьетнамский исследователь Вон Там Чиó.

В связи с вышеизложенным возникают большие сомнения в адекватности перевода и, соответственно, понимания всего изложенного в письменном наследии Ятая, в частности в королевских указах и научных трактатах.

Не исключено, что выражение, приведённое нами выше: «энергия некоего тела является равной количеству вещества этого тела, помноженной на скорость распространения света, помноженной на скорость распространения света» может звучать вовсе даже иначе, например: «дух человеческий – это наследственность, помноженная на воспитание и ещё раз воспитание».

***

Раздел V. «Развлечения».

Судя по имеющимся изображениям, о которых нами рассказано ранее, жители страны имели среди своих развлечений прогулки на природе, в том числе водные.

На основании письменных (письма Онами/Да-ланга) и графических свидетельств (картина «Сон гетеры») мы можем предположить, что на острове имелись и дома терпимости, и питейные заведения, где употреблялись, помимо чая, напитки и покрепче: сливовые и абрикосовые вина и наливки, а также и рисовая водка.

Разумеется, инстинкт размножения, превратившийся у людей, в силу некоторого отличия их от животных, в нечто иное, оставаясь тем же самым, а также жажду опьяняться никто не отменял. Было бы удивительно, если бы Ятай стал исключением и два вида сих богоугодных заведений на островах отсутствовали.

Очевидно, что жители Страны, находящейся восточнее Востока, предпринимали путешествия к евразийскому материку. Утверждать возможность путешествий к американскому материку, в частности, в страну Фузан (предположительно находится в границах современной Мексики), при отсутствии сведений об этом, не приходится.

Весьма и весьма любопытный артефакт, происхождением своим обязанный, по всей видимости, цивилизации Ятая, обнаружен не столь давно в частной коллекции, принадлежащей одной из состоятельнейших семей г. Бэйхая (Китай, побережье Тонкинского залива). Это несколько досок квадратной формы, изготовленных из сплава, который включает в себя медь, судя по зелёным окислам, имеющимся в труднодоступных местах, не поддающихся чистке.

Доски разлинованы перпендикулярными углублениями с дном округлой формы и предназначались, по всей видимости, для ублажения умов и сердец жителей исчезнувшего островного государства, то есть для игры. На пересечениях линий расположены ямки. На одной из досок таких углублений 7х7=49, на второй 10х10=100 и, наконец, на третьей 100х100=10 000.

В пользу того, что доски эти использовались для игры, красноречиво свидетельствуют обнаруженные вместе с ними отрывочные заметки, составленные китайским иероглифическим письмом. К сожалению заметки, имеющиеся на трёх листах тростниковой бумаги, не позволяют сколь-нибудь определённо судить о правилах игры, что, на наш взгляд, объясняет отсутствие распространения этой игры по материковой Азии, хотя, вполне вероятно, игра не получила распространения в связи с чрезвычайной её сложностью. Вероятно, она включала в себя элементы го или рэндзю, а, может, и обеих этих игр. Хотя нам остаётся об этом лишь строить предположения.

Исследователи указывают, что при прочтении разрозненных заметок с определённой долей уверенности можно сообщить следующее.

Игровым полем является доска размером в 10 000 клеток, вернее, лунок. Доски меньшего размера являются тренировочными. Определить, были ли ещё тренировочные доски, если можно так выразиться, промежуточных размеров, то есть, например, 19х19 и т.п. не представляется возможным. Вероятно, они были утеряны или по той или иной причине просто не были вывезены из Ятая путешественником, побывавшим там.

Игровыми фишками выступал жемчужный бисер пяти цветов: белого, чёрного, зелёного, красного и голубого; по количеству стихий, которые, по представлению народов Дальнего Востока, являются основой всего сущего. Это земля, металл, вода, дерево, огонь.

Можно предположить, что правила игры каким-то образом базировались на представлении древних о том, что земля порождает металл, как металл порождает воду, вода – дерево, дерево – огонь, а огонь – землю. В свою очередь земля одолевает воду, как вода одолевает огонь, огонь – металл, металл – дерево, а дерево – землю.