Г-жа Фок. Ничего, милая фрейлен, я очень рада, что видела так близко настоящую студентку. У нас такие глупые представления о них. Вы родственница Брауна?

Анна. Нет, мы познакомились в Париже на выставке.

Г-жа Фок. (подает ей руку). Всего хорошего. Я очень рада.

Анна. Еще раз прошу извинить меня, г-жа Фокерат. (Уходит в сени. Ганс и Браун поговорили немного на веранде; Ганс остается там, Браун входит).

Браун (удивленный). Фрейлен Мар – вы?

Анна. Да, Надеюсь, что вы не сочтете меня безтактной. Ваша хозяйка, ваша оригинальная г-жа Леман, виновата, что я пришла сюда.

Браун. О, святой бимбам.

Анна. А "бимбам" все еще жив?

Браун. Мне и во сне не снилось, что увижу вас. Отлично.

Анна. Что? все еще "отлично"? Ведь у вас все "отлично". Вы нисколько не изменились, право.

Браун. Вы находите? Раздевайтесь.

Анна. Нет, нет. Что вы? Я хотела только посмотреть, что вы делаете (Игриво). Главное хотелось справиться о вашей большой картине. Что, можно уже на нее полюбоваться?

Браун. Ни тени, ни мысли, ни даже холста к ней еще не имеется.

Анна. Жаль, очень жаль. А вы еще так обещали мне!

Браун. Человек предполагает, а Бог располагает. Повторяю вам: раздевайтесь.

Анна. Я вас видела, и теперь…

Браун. Нет, вы должны остаться.

Анна. Здесь?

Браун. Ну да. Разве вы не знаете, где мы? У Ганса Фокерат. Из моих рассказов вы его хорошо знаете. Кстати – сегодня крестины. Вы как раз во время.

Анна. Ах, нет. Это неудобно. Да и у меня сегодня масса дел в городе.

Браун. Теперь все закрыто.

Анна. Это не беда, мне надо сделать несколько визитов. Не думайте, впрочем, что вы отделались от меня. Мне хочется подольше поговорить с вами. Я вам еще нотацию прочту: вы изменник. Вы все еще художник только на словах.

Браун. Сначала нужно достигнуть духовной ясности. Еще успею поработать в свое время.

Анна. Ну, навряд ли.

Браун. Слушайте, но все-таки вы не смеете уйти теперь.

Анна. Ах, оставьте меня пожалуйста.

Браун. Ганс! Ганс!!

Анна. Прошу вас, оставьте меня (Входит Ганс, раскрасневшись).

Браун. Позвольте. Мой друг – Ганс Фокерат. Фрейлен – Анна Мар.

Анна, Ганс. (Одновременно.) Я уже много слышала о вас. Я уже много слышал о вас.

Браун. Подумай, Ганс. Она хочет уйти.

Ганс. Моя жена и все мы будем огорчены. Не проведете ли вы сегодняшний день с нами?

Анна. Право, я не знаю… Впрочем, если я действительно не помешаю, я останусь…

Ганс. Ни в каком случае (помогает снять кофточку, передает ее Брауну). Повесь, пожалуйста. Я сейчас скажу жене (В дверь спальни). Катя! (уходит в спальню).

Анна (поправляя платье перед зеркалом). Ваш друг очень любезен

Браун. Пожалуй слишком.

Анна. Как так?

Браун. Я шучу. Он прекрасный малый; но как скоро заговорит о своей работе, становится невыносим. Приготовьтесь; если вы проведете здесь день, он непременно прочтет вам свое произведение.

Анна. Что это за работа?

Браун. Для меня слишком учено. Что-то философско-критико-психофизиологическое; мне недоступно.

Анна. Это меня интересует. Ведь и я сама, как говорят, немного причастна философии.

Браун. Что вы? В таком случае вы не скоро отделаетесь от него; вы приведете его в восторг.

Ганс (выходя из спальни). Браун!

Браун. Что?

Ганс. Поди к Кате. Успокой ее: по её мнению, у мальчика слишком выдается ребро.

Браун. К чему это?

Ганс. Это пустяки, но все-таки иди. Она понапрасну создает себе беспокойство.

Браун. Хорошо, хорошо. Иду (уходит в спальню).

Ганс. Жена извиняется. Она придет через несколько минут. А пока она поручила мне показать вам наш сад. Конечно, если вы не имеете ничего против этого.

Анна. О, нет, с удовольствием.

Ганс (улыбаясь). У нас прекрасный уголок, т. е. мы нанимаем здесь дачу. Самое лучшее в ней – озеро. Видели вы озеро – Мюггель (передает ей зонтик; разговаривая, оба проходят на веранду). Я собственно ненавижу город. Мой идеал – громадный парк, окруженный высокою стеною. Так можно жить спокойно, преследуя свои цели.

Анна. Вы – эпикуреец!

Ганс. Совершенно верно. Но уверяю вас: для меня нет другого исхода. Вам не холодно?

Анна. О, нет, я закалена. (Ганс пропускает Анну вперед и следует за нею на веранду; здесь они останавливаются на несколько секунд. Ганс показывает и объясняет окрестные виды. Наконец, спускаются в сад и там исчезают. Из спальни выходит Браун в сопровождении Кати).

Браун (оглядываясь). Их уже нет?

Катя. Уже?

Браун. Нет, нет! А у ребенка все в порядке.

Катя. Подчас я совсем теряю мужество.

Браун. Почему-же?

Катя (улыбаясь). У меня сердцебиение.

Браун. У вас нервы расстроены.

Катя. Что, она очень гордая?

Браун. Кто?

Катя. Молодая девушка.

Браун. Кто? фрейлен Мар – гордая? нисколько.

Катя. Право не знаю. Пожалуй, я бы очень гордилась, если бы…

Браун. нисколько. Нет, нет. Вы о ней слишком дурного мнения.

Катя. Наоборот. Я чувствую ужасное уважение к ней.

Браун. Ну вот еще!.. Иногда она бывает очень резка, но к этому очень скоро привыкаешь. (Пауза).

Катя. Вон Ганс оставил свою рукопись. Понимает ли она в этом что-нибудь?

Браун. Да, я думаю.

Катя. Право? Ах! При столкновении с такими развитыми людьми нам, бедненьким, приходится играть очень жалкую роль.

Браун. Ну, вот еще. Я тоже не много учился. Но на меня не производит это впечатления, – эта школьная ученость.

Катя. Вероятно, она блестяще говорит?

Браун. Блестяще? О, нет! Она говорит просто, как и мы все. Она, действительно, довольно умна, но все-таки… Право, вы уж чересчур скромны и потому…

Катя (улыбаясь). Девочкой я была большою трусихой. Я боялась решительно всего и целые дни ничего не делала. Мало-по-малу я отучилась от этого, а теперь опять сделалась застенчивой и больше всего боюсь говорить (Обращаясь к г-же Фокерат). Матушка, нужно поставить еще один прибор.

Г-жа Фок. (говорит с веранды, где накрывают стол для обеда). Кто-же еще пришел?

Катя. А фрейлен?..

Г-жа Фок. Кто? Ах, да! хорошо!

Катя (Брауну со вздохом). Я совсем порченая. Стараешься исправиться, да что теперь поделаешь? уж поздно (останавливается перед букетом из роз). Посмотрите, как красиво. Розы все еще держатся (подносит Брауну понюхать) и как еще сильно пахнут!

Браун. Прелесть!

Катя (ставя букет на место). Она молода?

Браун. Кто?

Катя. Фрейлен Мар.

Браун. Право не знаю, сколько ей лет.

Катя. Мне уже 22-й. Да. да, я стареюсь.

Браун. Да, очень (смеется).

Катя. Ах, какая я ограниченная душонка!

Г-жа Фок. (просовывает голову в дверь). Дети, все готово (Прячется и с веранды кричит в сад). Папа, папа! (Г-н Фокерат и пастор, оба в прекрасном настроении духа, поднимаются по лестнице на веранду).

Г-н Фок. (у растворенной двери с пальто пастора в руках). Будьте любезны. Войдите и разденьтесь. Ха-ха-ха (смеется):

Пастор (со шляпой и палкой в руках, курит и смеется). Ха-хаха, в самом деле смешно, послушайте только, как забавно.

Г-н Фок. И это действительно факт, г-н пастор (вешает пальто).

Пастор. "Г-н новопредставленный" (смеется). Г-н новопредставленный, чего вы желаете? (смеется, вешает плащ и шляпу, шапочку оставляет на голове).

Г-н Фок. (тоже смеясь). "Г-н новопредставленный". (К Брауну). У нас в деревне были похороны. Носильщики стоят около гроба (изображает на лице страх); вдруг что-то шевелится. Вероятно кто-нибудь подвинулся или что-нибудь в этом роде (изображает ужас). Все отскакивают. Только сторож сбирается с духом, он храбрый, он подходит осторожно к гробу и – ха-ха-ха – стучит: (пальцем стучит по столу, подражая голосу сторожа). "Г-н новопредставленный, что вам угодно?" (Все хохочут).

Пастор. Послушайте только. Это правда. Я сам знаю этого сторожа.

Г-жа Фок. (входя). Папахен, прошу, пока суп не остыл.

Г-н Фок. Г-н пастор, пожалуйте.

Пастор. Вы меня уговорили… (бросает окурок сигары в пепельницу и подает руку г-же Фокерат).

Г-н Фок. (собираясь предложить руку дочери). А где-же Ганс?

Г жа Фок. А фрейлен? Это нехорошо со стороны Ганса, Весь прекрасный обед…

Г-н Фок. (весело). Знаете ли вы, г-н пастор, "zwischen Lipp und. Bechersrand"? Ха-ха-ха.

Пастор. "Schwebt der finstern Mächte Hand". Xa-xa-xa!

Г-н Фок. Это была дама. Мы видели парочку на озере. Помните, г-н пастор?

Пастор. Да, да, они катались на лодке.

Г-жа Фок. Я думаю, пора начинать.

Г-н Фок. Кто не приходит во-время…

Браун (бывший на веранде). Вон они идут!

Г-н Фок. Давно пора. (Ганс и Анна входят).

Ганс. Мы опоздали?

Г-н Фок. Как раз во-время…

Ганс. Прошу извинить, мы… так хорошо на воде… Не правда ли? (представляя). Г-н пастор, мой отец, моя мать!

Г-жа Фок. Мы уже познакомились.

Ганс. Моя жена. Фрейлен Мар. (Все отправляются на веранду. Пастор с г-жей Фокерат, Катя с г-ном Фокерат, Мар с Гансом, Браун – один).

Комната пуста. Из спальни слышна тихая песня кормилицы. Звон тарелок и ножей доносится с веранды. Вдруг входит Катя взять что-то из буфета. Ганс спешит за ней.

Ганс. Катя, тебе не следует так бегать. Позволь, я сделаю.

Катя. Ах, я не так уж слаба?

Ганс (горячась). Какое чудное создание! Сколько знания, какая самостоятельность во взглядах! И подумать, что такая личность едва перебивается. Ты помнишь, нам Браун рассказывал. Наша обязанность, наш долг удержать ее здесь недели на две.

Катя. Если ты хочешь…

Ганс. Нет, я не желаю. Тебе это более необходимо, чем мне; ты должна желать. От неё ты можешь многому научиться.

Катя. Иногда ты препротивный, Ганс.

Ганс. Разве я не прав? Тебе следовало бы хвататься за каждый случай умственно развиться. Ты должна стремиться к этому. Тебе следует удержать фрейлен. Не понимаю, как можно быть такой равнодушной.

Катя. Вполне согласна с тобою, Ганс…

Ганс. Никакой искорки в вас. Никакой инициативы. Ужасно (Пастор ударяет по стакану).

Катя. Ганс, иди, иди-же. Пастор сейчас будет говорить. Я иду за тобой. Иди скорей. Я согласна с тобой. Нельзя нам обоим не быть там.

Ганс. Ну, хорошо, хорошо, Катя (целует ее в заплаканные глаза и торопится на веранду).

Слышен голос пастора. Песня няньки становится тише. С Катей что-то произошло. Как только Ганс ушел, она сильно ослабела; хочет идти, но не может, ищет руками опоры. Легкое головокружение. Не может идти, принуждена сесть. Глаза смотрят неподвижно, губы что-то шепчут. В глазах слезы. Пастор кончил. Аплодисменты. Катя вздрагивает, встает и уходит.

Действие второе

Прекрасное осеннее утро. Г-жа Фокерат, в домашнем платье и переднике, и со связкою ключей, приготовляет стол для завтрака. Издали слышен хор мужских голосов: "Кому Господь желает оказать свою милость". Перед домом проходит певческое общество. Из сада на балкон поднимается Анна Мар; у ней на руке корзина с виноградом. Она останавливается, прислушивается к пению; смотрит вдаль через озеро, защищаясь рукою от солнца. Звуки песни удаляются. Анна входит в комнату. На ней черное платье с короткими рукавами, черный вязанный платок покрывает её шею и голову, на груди пестрый букет из осенних листьев.

Г-жа Фок. Доброе утро, фрейлен.

Анна (ставит корзину, быстро подходит к г-же Фок. и целует у неё руку). Здравствуйте, матушка!

Г-жа Фок. Так рано на ногах, милая!

Анна. Мы снимали виноград с господином Гансом.

Г-жа Фок. Как раз время (пробует ягоды из корзины). Слаще он не будет. Но разве вам так не холодно, милая Анна (дотрогивается до голой руки Анны)? по моему, сегодня очень прохладно.

Анна. (Во время всего следующего разговора Анна заботливо разбирает ягоды и кладет их на доску). Правда, сегодня довольно холодно, но для меня это ничего не значит. Я человек привычный. Воздух чудный! Сегодня утром колья на озере, знаете там, где привязывают лодки, и те были белые совсем от инея. Замечательно оригинально. Вообще здесь прелестно. Могу я в чем-нибудь вам помочь, матушка?

Г-жа Фок. Вот передайте мне сахарницу.

Анна (ставит на стол сахарницу; наклонившись над столом, смотрит немного в сторону). Вы не сердитесь, что я вас называю матушкой?

Г-жа Фок. (смеется). Ну вот еще!

Анна. Я так рада, что вы мне это позволяете (с жаром целует г-жу Фок.). Как я вам благодарна, что вы позволяете мне оставаться у вас.

Г-жа Фок. Но, милая Анна!

Анна. В вашей семье я чувствую себя так хорошо. Вы все так сердечно относитесь ко мне. Вы вообще все такие хорошие люди.

Г-жа Фок. Ну вот еще… Сколько паутины у вас на платье (сбирает паутину с платья Анны).

Анна. Как счастливо можно жить в семье. До сих пор я не подозревала этого.

Г-жа Фок. (все еще снимая паутину). Смотрите, не накликайте чего нибудь. Подождите-ка. Посмотрите, настоящие веревки.

Анна. А вы верите в приметы?

Г-жа Фок. Ах, нет, нет, моя прелесть. Это верно – Господь Бог милостив к нам. Однако – могло бы быть и лучше.

Анна. Я этого не думала… Ведь вы же все… Ах, нет, не говорите так.

Г-жа Фок. Нет, нет, вы правы. Не следует роптать. Все-таки вы здесь очень кстати (таинственно). И для Ганса вы являетесь настоящим добрым гением.

Анна (пораженная, меняется в лице. Вдруг с жаром). Вы, на самом деле, меня немножко любите?

Г-жа Фок. Право, даже очень люблю вас.

Анна. Но не так, как я вас. Я вас люблю, как родную мать (берет пустую корзину, думает идти в сад). У г-на Ганса очень доброе сердце, даже чересчур мягкое.

Г-жа Фок. Как так?

Анна. Ах, вообще. Вчера, например, на улице мы встретили пьяного; в это время дети как-раз шли из школы. Даже взрослые не оставляли его в покое. Перед трактиром собралась громадная толпа.

Г-жа Фок. Да, да… Он не может выносить подобных вещей. Его нельзя тогда удержать. Сколько неприятностей он имел из-за этого!

Анна. Разве это не прекрасно?

Г-жа Фок. Прекрасно! Ах… Ну да конечно, почему же нет? Он славный малый! Но если пораздумать хорошенько, какая в том польза? Что толку во всей его доброте? Ну, положим, он добр. Но он совсем забыл Бога… Это вовсе не легко. Вы представить себе не можете, каково это для матери… для родителей, которые, можно сказать, всю свою душу положили, чтобы воспитать его честным человеком (сморкается, чтобы скрыть свое волнение). Противный насморк, уж несколько дней (стирает пыль с мебели, после небольшего молчания). Да, он добрый; все это прекрасно, но от этого вдвойне горько. Во всем видно Божье наказанье, нет благословения его деятельности: вечное беспокойство, вечная тревога, ну точно охота с борзыми. И хоть бы что из этого выходило. Но он не подвигается вперед. Какой он был прежде – ребенком… он был замечательный мальчик. Я помню, еще пастор Шмидель… Все ему удивлялись. 13-ти лет он был в четвертом классе. 17-ти окончил гимназию, а теперь? Теперь почти все перегнали его. Все, даже менее способные, давно уже получили места.

Анна. В сущности все это вполне естественно. Все это только доказывает, что г-н Ганс желает быть выше толпы. Проторенные дорожки не для всякого годны. Г-н Ганс из тех, которые ищут новых путей.

Г-жа Фок. Но, ведь, это ничего не дает, моя дорогая! Какая польза, что он мучится? Только силы понапрасну тратятся. Я лучше желала бы, чтоб он был простым земледельцем, садовником или хотя бы чиновником и бросил бы все свои фантазии. Ах, фрейлен, не портите своего хорошего настроения духа. Со мной это часто бывает. Иногда мне кажется, что все пропало. Но когда так немножко поохаешь, опять говоришь себе: "Милосердный Бог все устроит к лучшему". Да, да, вот вы улыбаетесь. Уж такая я… старомодная…

Анна. Я и не хочу этого. Смеяться я тоже не думала, матушка. Но послушайте, вы сделались немного веселее. Подойдите-ка сюда. Не желаете ли? Как хорошо на веранде!

Г-жа Фок. Нет, нет, боюсь простудиться. Да и дела-то у меня еще много. Идите и приводите Ганса; завтрак готов (Анна уходит. Г-жа Фок. вытирает пыль; слышны трубы, барабаны. Г-жа Фок. бежит к окну; музыка мало-по-малу стихает. Катя в капоте выходит из спальни).

Катя (разстроенная). Как шумно в праздники!

Г-жа Фок. Это гуляющие из Берлина, Кэтхен. Какие молодцы! Доброе утро, Кэтхен. Ну, что? Как ты себя чувствуешь? Как спала? Хорошо? Сегодня ты не выглядишь лучше.

Катя. Маленького приносили два раза, и я после долго не могла уснуть. Подожди, мама, я должна многое сообразить. О многом подумать.

Г-жа Фок. Тебе следует уступить, дитя мое, пусть ребенок спит с нянькой.

Катя (с легким упреком). Ах, мама, ведь ты же знаешь.

Г-жа Фок. Но почему же нет?

Катя. Ты знаешь хорошо, я никогда этого не сделаю.

Г-жа Фок. В конце концов тебе все же придется согласиться.

Катя (с жаром). Но я не позволю разлучить себя с ним. Филипп мой ребенок. Такое маленькое дитя и без матери!

Г-жа Фок. Милая, милая!.. Сохрани Бог. Кто же это думает! Пойдем; я принесу тебе чего-нибудь. Кофе. Не принести ли хлебца с маслом или…

Катя (усталая садится к столу). Ах, да! Пожалуйста (Пауза, во время которой г-жа Фок. намазывает масло). Где же Ганс?

Г-жа Фок. Они снимают виноград. Он и Анна.

Катя (опершись подбородком на руки, медленно). Она очень мила, не правда ли?

Г-жа Фок. Признаться, она мне очень нравится.

Катя. Помнишь, мама, как ты всегда дурно отзывалась о студентках.

Г-жа Фок. Что правда, то правда. И действительно, я должна сказать…

Катя (медленно). Так проста и женственна; ничего навязчивого. И несмотря на то, что она очень умна и так много знает. Это так мило. Не правда ли, мамочка? И она вовсе не желает блистать своими знаниями. Я очень рада за Ганса. Не находишь ли ты, мама, он теперь всегда так весел?

Г-жа Фок. (удивленная). Да, да. Ты права. Он действительно теперь иногда бывает весел.

Катя. Не правда ли, мамаша?

Г-жа Фок. Видишь, теперь ему есть перед кем выкладывать все свои учености.

Катя. Все это очень важно для него.

Г-жа Фок. Это должно быть так. Да. (Пауза).

Катя. Во многих случаях я должна отдать справедливость Анне. Как-то она сказала недавно: "мы, женщины, живем в приниженном состоянии". Она совершенно права. Сотни раз я это чувствовала.

Г-жа Фок. Ах, об этом я не забочусь. Знаешь, с подобными вещами ей не-зачем ко мне, старой опытной женщине, обращаться. Она уж это заметила. Для этого я уж слишком стара и слишком опытна.

Катя. Но ведь она права, мама. Это ясно, как Божий день, что она права. Ведь на самом деле мы презренные существа. Подумай только, в нашем законе есть статьи, рассказывала она вчера, по которым муж имеет право подвергать жену телесным наказаниям.

Г-жа Фок. Этого я не знаю что-то! Об этом я не хочу говорить. Вероятно, это не так уж скверно… Но если ты хочешь доставить мне удовольствие, Катюша, не поддавайся новым выдумкам, это только смущает людей и отнимает мир и покой. Подожди, деточка, вот я тебе кофе принесу. (Уходит).

(Катя сидит за обеденным столом, облокотившись на него и опустив голову на руки. Внезапно в саду появляются Ганс и Анна, весело болтая и смеясь. Катя вздрагивает и приподнимается, чтобы следить глазами за парой. Её взгляд полон страха. Тяжело вздыхает. Слышно, как г-жа Фок. возится с кофейником. Вскоре и она сама появляется и находит Катю за столом в том-же самом положении, в каком оставила).

Г-жа Фок. Ну, вот, выпей и подкрепись (Анна и Ганс входят с веранды).

Г-жа Фок. Хорошо, что пришли.

Ганс (оставляя дверь настежь). Я оставляю дверь открытой. Солнце греет уже порядочно. Сильно вы ушиблись, фрейлен Анна?

Анна (в руках несколько виноградных веток). Ах, нет, совсем нет. Лестница была мокрая, и я упала вместе с ножницами. (Подбегает к Кате, берет ее за обе руки и целует в лоб). Здравствуйте! Какие холодные руки! (трет ей руки).

Ганс (целует Катю в щеку). Доброе утро, Катя. (С комическим Удивлением). Ах, Боже мой, какая ты опять бледная. Ужас! Ты похожа на больную птичку.

Г-жа Фок. Сколько вы нанесли холода. Придется действительно скоро топить. Ну, пдите-же (Наливает всем кофе).

Анна (украшая стол ветками). Нужно немножко украсить.

Катя. Восхитительно.

Ганс (садясь). Судите-же, как выглядит фрейлен Анна теперь и как она выглядела неделю тому назад, когда только что приехала сюда?

Анна. Мне здесь слишком хорошо. Придется скоро уехать.

Г-жа Фок. Сейчас сказывается деревенский воздух.

Ганс. А кто тогда все упрямился и упрямился?

Г-жа Фок. Что-то папаша поделывает теперь?

Ганс. Думаю, сильно скучает по тебе.

Г-жа Фок. Ну, у него довольно дела. Правда, посев кончился, но он писал мне, что я могу здесь остаться, пока буду необходима.

Ганс. Он ведь заедет за тобой, мамаша?

Г-жа Фок. Да, если напишу, он приедет (к Анне). Он пользуется каждым случаем повидать детей, а тут еще внучек. Нет, если бы вы знали, когда пришла телеграмма: "здоровый мальчик"), если бы вы знали, он был просто вне себя от радости.

Катя. Милый папочка! В самом деле, тебе следует скорее вернуться к нему. С нашей стороны было бы слишком эгоистично…

Г-жа Фок. Пустяки, право. Раньше нагуляй себе другие щеки.

Анна. Я могу еще побыть здесь. Что вы думаете? Я ведь тоже умею хозяйничать. И чего только я вам не настряпаю! Русские кушанья: борщ или пилав! (все смеются).

Г-жа Фок. (поспешно). Нет, нет, я ни в каком случае не уеду.

Катя. Ну, если тебе действительно все равно…

(Пауза).

Ганс. Катя, передай мне мед…

Катя. Ах! Вон Браун идет (Входит Браун в пальто, шапке, с зонтиком, дорожной сумкой и книжкой в руке; производит тяжелое впечатление. Усталая, небрежная походка).

Браун. Здравствуйте.

Ганс. Куда тебя несет так рано?

Г-жа Фок. (отмахивается салфеткой от чего-то).

Ганс. Это пчела, мама; не надо ее убивать, не надо!

Браун. Я собирался в Берлин достать красок из моей лавки, – к сожалению, опоздал на поезд.

Ганс. Эх ты! Это часто с тобой случается.

Браун. Ну завтра ведь тоже день.

Катя (поднимает руки вверх, как будто пчела летает около её тарелки). Она слышит мед.

Анна. Разве нет больше поездов? (смотрит вниз, шаловливо грозит пальцем). Пчелка, пчелка!

Браун. Те слишком дороги для меня. Я езжу на рабочем поезде.

Ганс. Но ведь они ходят очень рано. Скажи мне, ты еще можешь писать?

Браун. Без красок? Нет.

Ганс. Брео, Брео, ты меня поражаешь.

Браун. Не все ли равно быть знаменитым днем раньше или позже… Ах, вообще, вся эта живопись…

Ганс. Лучше в шахматы играть! Не правда ли?

Браун. Если бы у тебя было больше понимания подобных вещей! Но в твоем море нет гаваней, мой милый. Ты живешь без передышки.

Ганс. Ах, это невозможно!

Г-жа Фок. (вскакивает с места, кричит). Оса, оса! (все машут салфетками в сторону г-жи Фок.).

Ганс. Уж улетела.

Г-жа Фок. (садясь на место). Противные животные!

(Все садятся).

Ганс. Ну, или сюда, садись. Что у тебя там?

Браун. Ты очень хочешь знать? Интересная вещь!

Ганс. Поди, закуси еще немного!

Браун (садится за стол, передает книгу Гансу, который ее перелистывает). С большим удовольствием. Я только немножко перехватил. Отыщи-ка "Художники" Гаршина.

Ганс (перелистывая книгу). Что ты еще там выкопал?

Браун. Нечто для тебя, Ганс.

Анна. Да, это прелестный рассказ. Разве вы не читали его раньше?

Браун. Нет. Только сегодня утром начал читать, потому-то я и опоздал на поезд.

Анна. Вы за кого – за Рябинина или за Дедова?

Ганс. Во всяком случае, ты теперь больше стоишь за чтение, а не за рисование.

Браун. В настоящую минуту я ни за чтение, ни за рисование. Проникнись хорошенько содержанием этой повести. Может статься, есть вещи, которые в данное время гораздо важнее всякого писательства и художества.

Анна. Следовательно, вы за Рябинина?

Браун. За Рябинина? О нет, я не могу сказать этого так определенно.

Ганс. Что это, собственно, за история "Художники"?

Анна. Представлены два художника – один наивный, а другой так называемый мыслящий художник. Наивный был инженером, а сдедался художником. Мыслящий бросает живопись и делается сельским учителем.

Ганс. На каком основании?

Анна. Ему кажется, что деятельность учителя важнее для данного времени.

Ганс. Как-же он приходит к подобному решению?

Анна (берет книгу, перелистывает ее). Подождите. Будет гораздо проще, я прочту вам это место. Вот. (Держит палец на отысканной странице; объясняя, поворачивается ко всем). Дедов, бывший инженер, повел Рябинина на чугунно-литейный завод. Люди, работающие внутри котла, через некоторое время становятся глухими от ужасного стука молотков; потому их и называют глухарями. Вот такого-то глухаря во время работы и показывает Дедов Рябинину (читает): "Он сидит в темном углу котла, в согнутом положении, покрытый лохмотьями, изнемогая от усталости. Пот струится по его темно-красному лицу, по его широкой, измученной и ввалившейся груди".

Г-жа Фок. Но вообще, зачем изображают такие ужасные вещи? Ведь это не может никому доставить удовольствия.

Ганс (смеясь, гладит нежно мать по голове). Ах, мамаша, мамаша, неужели только все смеяться?

Г-жа Фок. Я этого не говорю. Но все-таки искусство должно доставлять удовольствие.

Ганс. Но искусство может дать нечто большее, чем одно удовольствие.

Анна. И Рябинин не испытывал радостного чувства. Он был растроган и потрясен до глубины души.

Ганс. Вспомни только, мама, о сельском хозяйстве. И тут почва должна быть ежегодно вспахана плугом, если желают, чтобы выросло что-нибудь новое.

Анна. В Рябинине, например, выростает тоже нечто новое. Он говорит себе: пока существует подобное бедствие, я считаю преступлением делать что-либо, непосредственно не содействующее его облегчению.

Г-жа Фок. Горе и несчастье всегда существовали.

Ганс. Мысль быть учителем, по моему, неудачна.

Браун. Как так? Разве это не полезнее, чем сочинять книги и писать картины?

Ганс. Нужно знать, как оцениваешь свою работу! Что касается меня, то я не низкого мнения о своей.

Браун. Ты только не сознаешься, а я сознаюсь.

Ганс. Что такое? В чем я не сознаюсь?

Браун. Ну, вот в этом.

Ганс. В чем-же?

Браун. Что все твое писанье так-же бесцельно, как и…

Ганс. Какое писанье?

Браун. Да ну, вся твоя психо-физиология.

Ганс (сердито). Ты ведь ничего в этом не понимаешь.

Браун. Да мне до этого и дела-то нет.

Ганс. Ну, в таком случае ты несчастный невежда, стоишь на такой степени развития…

Брлун. Да, да, выкладывай опять свои школьные познания.

Ганс. Ты прекрасно знаешь, что я плюю на свое школьное образование. Но дело в том…

Браун. Ты это говорил сотни раз, а между тем самомнение у тебя проглядывает во всем. Ах, оставим вообще этот разговор. Это такие щекотливые вещи, которые каждый в конце-концов должен решить по своему.