Ганс. Извини, если я тебе не отвечу на это. Все это так скучно (раздражаясь все более и более). Дело вот в чем. Вы все, мои друзья, сыпали радикальными фразами, я-же раз навсегда отказался от этого, и потому вы сочли меня идущим на компромиссы.

Браун. Ты думаешь так, а между тем дело обстоит иначе: между тем как мы, с нашими убеждениями, пробирались вперед, не обращая ни на что внимания, ты стоял всегда за старое и пережитое, в какой бы форме оно ни проявлялось. И этим ты оттолкнул от себя всех друзей и вполне изолировался.

Катя (успокаивая его). Ганс!

Ганс. Друзья, которых я мог этим оттолкнуть… на таких друзей мне, откровенно говоря, наплевать.

Браун (встает). Ты плюешь на них? (бросает взгляд на Анну). С каких пор?

Катя (после небольшой паузы). Вы уходите, г-н Браун?

Браун (оскорбленный, равнодушным тоном). Да, у меня дела.

Ганс (добродушно). Не глупи.

Браун. Нет, в самом деле.

Ганс. Ну, в таком случае, делай, что тебе необходимо.

Браун. Прощайте (уходит).

(Пауза).

Г-жа Фок. (собирая посуду). Я не знаю. Вы всегда так расхваливаете Брауна. Откровенно говоря, я его не очень-то люблю.

Ганс (разсердившись). Матушка, сделай мне одолжение…

Катя. Ведь, Браун, действительно, не совсем мил с тобою, Ганс.

Ганс. Дети, прошу вас, не вмешивайтесь в мои личные отношения. (Наступает снова пауза. Г-жа Фок. убирает со стола. Катя встает).

Ганс (Кате). Куда-же ты?

Катя. Маленького купать (кланяется Анне принужденно улыбаясь, уходит в спальню).

(Г-жа Фок., поставив часть посуды на поднос, хочет уходить. В это время приоткрывается дверь из сеней, служанка показывается и говорит: "Барыня, зеленщица пришла").

Г-жа Фок. (отвечая ей). Иду (уходит в сени).

(После небольшой паузы),

Анна (встает, заводит часы). Который теперь час – точно? (поворачивается к Гансу, который сидит угрюмый). Ну, г-н доктор! (напевает мелодию какой-то песенки, задорно посматривает на Ганса. Оба смеются).

Ганс (вздыхает, говорит серьезным тоном). Ах, фрейлен Анна! К сожалению, это горькая истина.

Анна (грозя ему пальцем, шаловливо). Смотрите, не смейтесь.

Ганс (смеется, потом серьезно). Нет, право. Вы не знаете, что скрывается за подобными рассуждениями Брауна.

Анна. Вы слышали уже, как я играю на рояли.

Ганс. Нет. Но я думал, что вы совсем не играете.

Анна. Нет, нет. Я шучу. Ну, что-же, мы едем на лодке?

Ганс. Право, у меня ни к чему больше нет охоты.

Анна (дружески грозя ему пальцем). Г-н доктор, г-н доктор! Как быстро вы меняете настроение духа.

Ганс. Я не понимаю, что такой человек, как Браун…

Анна. Итак, опять Браун! Неужели его слова произвели такое сильное впечатление на вас?

Ганс. Это старая история, которая опять всплывает наружу.

Анна. Оставьте в покое все старые истории. Пока оборачиваешься назад, невозможно подвигаться вперед.

Ганс. Вы, действительно, правы. Итак довольно. Интересно право, что люди безусловно умные иногда целыми годами возвращаются к одному и тому-же заблуждению. И знаете, это его искреннее убеждение. Мою философскую работу он ставит ни во что. Как вам это кажется?

Анна. Да, такие люди бывают.

Ганс. Необходимо выказывать себя деятельным, шуметь, либеральничать. Нельзя повенчаться, хотя бы даже из уважения к религиозно-воспитанной невесте. Ни на что не нужно обращать внимания; а если живешь в четырех стенах для научной цели, то прослывешь за человека. изменившего своим идеалам. Разве все это не странно?

Анна. Ах, г-н доктор, не придавайте такого значения тому, что говорят ваши друзья. Если ваши взгляды могут вас удовлетворить – не огорчайтесь тем, что другие ими не удовлетворены. Все эти споры только даром силы отнимают.

Ганс. Ах, нет, нет. Конечно, нет. Не стану больше обращать внимания. Кому это не понутру, тому я помочь не могу. Конечно, невозможно относиться совершенно равнодушно к подобному разногласию. Ведь мы выросли вместе с друзьями. Мы привыкли, чтобы нас немного ценили. Если-же интерес к нам пропадает, то мы испытываем то-же, как если бы нас заставили дышать в безвоздушном пространстве.

Анна. Но у вас есть семья, г-н доктор.

Ганс. Конечно. Да. Т.-е. нет, фрейлен Анна! Вы поймите меня. Я еще ни с кем не говорил до сих пор об этом. Вы знаете, насколько я сжился со своей семьей. Моей-же работой они нисколько не интересуются. Впрочем, Катя по крайней мере имеет добрую волю. Ведь она трогательна! Ведь она все находит прекрасным. Но я знаю, она не может иметь собственного мнения, а поэтому это не имеет для меня большего значения. Поэтому-то я буквально на седьмом небе с тех пор, как вы здесь. В первый раз в своей жизни мне пришлось встретить человека, который проявляет действительный интерес к моей работе, к тому, что я в состоянии сделать. Я снова оживаю. Я могу сравнить себя с пустыней, на которую пролился дождь. Я…

Анна. Да вы настоящий поэт, г-н доктор, право!

Ганс. Поневоле будешь поэтом. Но вы ошибаетесь. Мать моя положительно ненавидит мою несчастную работу. Она с громадным удовольствием бросила бы ее в печку. И моему дорогому отцу она представляется не менее дикой. Итак, с этой стороны мне нечего ожидать – семья создает мне только всевозможные препятствия. Впрочем, все это меня нисколько не удивляет. Мне странно только, что друзья мои не выказывают ни капли интереса, что такие люди, как Браун…

Анна. А меня так удивляет, что именно Браун причиняет вам столько забот.

Ганс. Да… Браун… Это потому… ведь мы знакомы с детства.

Анна. То-есть вы знаете его с детства.

Ганс. Ну да, и он меня.

Анна. Он вас? Действительно?

Ганс. Ну, конечно, до известной степени.

Анна. Ведь, мне кажется, между вами такая коренная разница.

Ганс. Ах! вы так думаете!

Анна (немного помолчав). Ведь Браун во многих отношениях так неразвит, так… Я не хочу сказать, что он вам завидует, но это его сердит… Ему не по себе ваша стойкость в убеждениях. Ему как будто боязно. Он успел кое-что усвоить: некоторые этико-социальные идеи, или как их там еще называют; и он хватается, цепляется за них, после чего не может идти самостоятельно. Как и многие художники, он не представляет из себя сильной индивидуальной личности. Он не решается стоять один. Он должен чувствовать за собою толпу.

Ганс. Как жаль, что никто так не говорил со мной несколько лет тому назад, когда я почти погибал от мнений приятелей. О если бы хоть один человек сказал мне это в то время, когда я так изнемогал, когда я упрекал себя за то, что живу в хорошем доме, хорошо ем и пью; в то время, когда я с трепетом избегал каждого работника, когда я не мог проходить без внутреннего содрогания мимо построек, на которых они работали. Как я тогда мучил свою жену; я хотел пожертвовать всем и жить с ней в добровольной бедности. Право, если бы мне пришлось пережить еще раз подобное состояние, то я скорей согласился бы… право – лучше в озеро! Теперь-же мне все-таки хотелось бы (берет шляпу) постараться убедить этого дурня Брауна.

Анна (смотрит на него и странно смеется).

Ганс. Вы не верите?

Анна. Исполняйте свою обязанность, эх вы, большой ребенок!

Ганс. Фрейлен Анна!

Анна. Сердце ваше, г-н доктор, враг ваш.

Ганс. Понимаете, я не могу быть спокоен, когда думаю о том, что он там бегает и злится.

Анна. Разве хорошо быть таким зависимым.

Ганс. (Решительно). Нет, это плохо, хотя он теперь не вернется. Ни разу он не приходил первым. Все равно, вы правы. И потому на этот раз я не пойду к Брауну. Ну, едем мы, что ли?

Анна. Но ведь вы хотели мне прочесть третью главу.

Ганс. Можно взять с собой рукопись.

Анна. Ну, хорошо. Иду скорее одеваться (уходит).

Ганс (подходит к книжному шкапу, берет рукопись и углубляется в чтение. Г-жа Фок. входит из сеней, в руках две книги с золотым обрезом).

Г-жа Фок. Вот видишь ли – усядусь на одном из ваших удобных стульев, надену очки и займусь утренними размышлениями. На веранде достаточно тепло.

Ганс. Конечно, тепло (поднимая глаза от рукописи). Что у тебя там?

Г-жа Фок. Слова сердца. Ты знаешь – мой любимый Лафатер. А здесь Герок, – Пальмовые листья. – Что это был за человек! Бывают хорошие люди и между учеными. О, Боже! (обнимает Ганса, кладет голову ему на грудь, нежным голосом). О ты, старый ребенок! Опять задумался! (не без юмора). Эх ты, молодой папенька!

Ганс (Разсеянно, поднимая глаза от рукописи). О, мамаша!

Г-жа Фок. Как ты себя чувствуешь в новой роли отца?

Ганс. Ничего особенного, мама. Как и всегда.

Г-жа Фок. Ну не говори так! То прыгал чуть не на аршин, а теперь… Ты опять чем-то расстроен, недоволен?

Ганс (смотрит рассеянно). Ах, очень доволен, мамаша!

Г-жл Фок. Скажи, почему ты все в новом платье? Неужели стесняешься Анны? Носидбы дома старое платье.

Ганс. Но я не маленький ребенок, мама!

Г-жа Фок. Уж и рассердился (обнимает его крепче, с нежностью). Будь немножко благочестивым. Сделай это для старухи матери. Это старый Геккель и глупый Дарвин все смущают тебя – они сделают тебя несчастным. Слышишь? Сделай удовольствие матери.

Ганс (смотрит вверх). Ах, наивные люди. Про вас действительно можно сказать: Боже, прости им, ибо они не ведают, что творят. Ты думаешь, это так просто – благочестие-то?

Г-жа Фок. (уходя). Разумеется. Следует только захотеть. Постарайся немного, Ганс. Хоть раз попробуй (уходит на веранду, садится на стул и читает. Ганс углубляется в чтение, Катя приходит с письмами в руках)

Катя (читает письмо, кончив, обращается к Гансу). Ганс, письмо от банкира.

Ганс. Пожалуйста, оставь, Катюша. Мне не до того в эту минуту.

Катя. Он спрашивает, продавать ли?

Ганс. Ради Бога, теперь не говори мне об этом.

Катя. Дела не ждут, Ганс!

Ганс (рассердившись). Здесь! Вот! (ударяет пальцем по рукописи). Мое дело еще менее ждет.

Катя. По мне, пусть ждет. Только мы опять останемся без денег завтра.

Ганс (рассердившись еще более). Право, Катя, мы не подходим друг к другу. Вы постоянно удивляетесь, почему я никак не могу успокоиться. Как только я хоть немного приду в равновесие, появляешься ты и начинаешь копаться у меня в душе.

Катя. Вовсе нет. Только что пришел почтальон, и я просто говорю тебе об этом…

Ганс. В том-то и дело. Все это только доказывает полнейшее отсутствие понимания с вашей стороны. Как будто это так просто, как шить сапоги. Пришел почтальон, и ты об этом сообщаешь мне. Естественно. Почему нет? А что этим ты, может быть, прерываешь нить моих мыслей – тебе и в голову не приходит.

Катя. Но ведь надо подумать и о материальной стороне жизни.

Ганс. Но если я тебе говорю – моя работа прежде всего. Во-первых, работа, во-вторых, работа, в-третьих, работа и затем уже материальная сторона жизни. Постарайся понять, Катя. Хоть немножко поддержи меня. Или не говори ничего о практической стороне жизни. Заботься о ней сама. Не взваливай на меня…

Катя. Не могу-же я быть за все ответственна.

Ганс. Видишь, ты снова начинаешь. Никакого- самостоятельного решения ты не принимаешь на себя. Никакого самостоятельного решения! Разве вы, женщины, не употребляете всех сил, чтобы остаться в зависимости? Не стараетесь ли вы во что бы то ни стало оставаться несовершеннолетними всю жизнь свою?

Катя (хочет передать письмо). Ах, Ганс, ответь Что нибудь.

Ганс. Я не могу теперь, Катя.

Катя. Когда-же придти мне с этим? Ганс, неудобно-же говорить при Анне о таких вещах.

Ганс. Какая мелочность! Есть некоторые вещи… Почему-то считают нужным скрывать свои денежные дела. Это бессмысленно! Я не знаю… Все это отзывается мелкими душонками – ах!

Катя. Хотела бы я на тебя посмотреть, если-б я начала этот разговор при Анне.

Ганс. Все Анна да Анна. Оставь Анну в покое. Она нас совсем не стесняет.

Катя. Я и не говорю, что она нас стесняет. Но не может быть, чтоб ее это очень интересовало…

Ганс. Ах Катя, Катя! Это ужасно! Постоянные денежные рассчеты, вечный страх! Будто на завтра нам угрожает голод. Это ужасно. Получается впечатление, будто твоя голова и сердце заняты исключительно деньгами. И в тебе-то я видел идеал женщины! Кого-же еще любить после этого!

Катя. Я уже о себе ничего не говорю. Но что будет с маленьким Филиппом, если… Ведь и сам ты говорил, что не можешь рассчитывать на заработок. Потому-то и необходимо заботиться о нашем состоянии.

Ганс. Ну конечно. У тебя только семейные интересы, у меня-же общественные. Я вообще не гожусь в отцы семейства. Для меня самое главное выразить то, что есть во мне. Я как запряженный пегас. Я легко могу погибнуть.

Катя. Ганс, ужасно слышать подобные вещи.

Ганс. Анна права. Кухня и – в лучшем случае детская – составляют весь ваш кругозор. За их пределами ничто не существует для немецкой женщины.

Катя. Надо-же кому нибудь стряпать и смотреть за детьми… Ей хорошо так говорить, пожалуй и я охотнее стала бы книги читать.

Ганс. Катя, не следует так унижаться. Разве можно так отзываться о личности, стоящей так высоко, как Анна.

Катя. Зачем-же она говорит подобные вещи.

Ганс. Что именно?

Катя. Про нас, немецких женщин, такие глупости.

Ганс. Она не говорила глупостей. Наоборот. В данную минуту мне противно говорить, как она хорошо отзывалась о тебе. Мне не хотелось бы слишком конфузить тебя.

Катя. Но она говорила ведь об узкости нашего горизонта.

Ганс. Докажи, что она ошибается!

Катя (в слезах, страстно). Нет, Ганс… Ты хороший, добрый, но иногда… иногда ты бываешь таким жестоким, грубым, бессердечным.

Ганс (немного успокоившись). Ну вот, опять я бессердечный! Как так, Катя?

Катя (рыдая). Потому что ты меня мучаешь, ведь ты знаешь хорошо…

Ганс. Что я знаю, Катюша?

Катя. Ты знаешь, как редко я бываю собою довольна. Ты знаешь это, а между тем в тебе нет и капли сострадания. Ты только унижаешь меня.

Ганс. Но, Катюша, каким-же это образом?

Катя. Вместо того, чтобы отнестись ко мне снисходительнее, поддержать меня… Нет, ты относишься свысока ко мне, стараешься унизить меня. Я и не воображала, что у меня Бог знает какой широкий горизонт. Но все-таки я не бесчувственная. Я не светило какое нибудь. Вообще я давно уже замечаю, что я лишняя.

Ганс (хочет взять за руки, Катя вырывается). Ты не лишняя: я этого никогда не говорил.

Катя. Ты это только-что сказал. Да если бы и не говорил, то я чувствую сама-для тебя я ничто, так-как не понимаю твоей работы. А ребенок… ну да! Даешь ему молоко, заботишься о нем, но это может сделать любая служанка. А позже? Позже я не буду в состоянии ничего дать ему (снова плачет). Анна бы лучше воспитала его.

Ганс. Ты вероятно… Но, милая Катя!

Катя. Я только так говорю. Ведь все это правда. Она много училась. Она многое понимает. Мы-же – точно калеки. Как можно быть опорой другому, когда сам…

Ганс (полный жара и любви хочет обнять Катю). Катюша, ты золотое создание. У тебя сердце, как… О, ты моя прелесть (она его отталкивает). Буду подлецом, если… Подчас я груб и жесток! Я недостоин тебя, Катя!

Катя. Ах, нет, нет, Ганс! Ты только теперь так говоришь!..

Ганс. Право, Катя. Я поступлю бесчестно, если…

Катя. Оставь меня, Ганс! Мне надо подумать. А письмо-то, письмо!

Ганс. Ах, глупенькая Катюша, о чем нужно тебе думать?

Катя. Так много теперь падает на меня. Оставь.

Ганс (горячо). Ах, позабудь пока о письме! Моя милая, дорогая женушка!

Катя. Нет, нет, мой Ганс (Не подпускает к себе).

Ганс. Что с тобой?

Катя. Поди, посмотри (показывает письмо). Он спрашивает, продать ли?

Ганс. Какие бумаги?

Катя. Акции прядильной фабрики.

Ганс. Разве нам не хватает процентов?

Катя. Еще бы. Этот месяц мы прожили опять более тысячи марок.

Ганс. Но, Катя… Это невозможно. Дети, дети, достаточно ли вы у меня экономны?

Катя. Все записано, Ганс.

Ганс. Совершенно непонятно.

Катя. Ты слишком много тратишь, Ганс. Капитал тает. Ну, что-же, продавать?

Ганс. Конечно, конечно. Обожди; вообще это не к спеху. Куда ты идешь?

Катя. Написать ответ.

Ганс. Катя!

Катя (в дверях оборачиваясь). Что, Ганс?

Ганс. Ты, действительно, так уходишь?

Катя. Как?

Ганс. Право, не знаю как.

Катя. Чего ты хочешь?

Ганс. Катя, я не понимаю, что с тобой.

Катя. Ничего, Ганс. Право, ничего.

Ганс. Ты сердишься на меня?

Катя (отрицательно качает головой).

Ганс (обнимая Катю). Ты не забыла, Катя, то, что мы решили с самого начала – не иметь никаких тайн друг перед другом (крепче обнимает ее). Скажи, согласна? Ты больше не любишь меня, Катя? Катя. Ах, Ганс, ты ведь это знаешь!

Ганс. Но что с тобой, в таком случае?

Катя. Ты знаешь.

Ганс. Что такое? Не понимаю. Не имею ни малейшего представления. Катя. Мне хотелось быть чем-нибудь для тебя.

Ганс. Но ты и так много значишь для меня.

Катя. Нет, нет.

Ганс. Но скажи-же мне…

Катя. Ты не можешь этому помочь. Но я не удовлетворяю тебя. Ганс. Ты удовлетворяешь меня. Удовлетворяешь вполне.

Катя. Ты это говоришь теперь.

Ганс. Это мое искреннее убеждение.

Катя. Да, в настоящую минуту.

Ганс. Из чего ты заключаешь, что…

Катя. Я это вижу.

Ганс. Катюша, разве я подал повод?

Катя. Нет, никогда.

Ганс. Ну, вот видишь (Крепче обнимает ее). Все это химера. Злая химера, которую надо гнать от себя (Целует ее).

Катя. Ах, если бы только химера!

Ганс. Будь спокойна.

Катя. Я тебя так сильно, так глубоко люблю, Ганс, невыразимо! Думается, скорее отдала бы маленького Филиппа, чем тебя.

Ганс. Что ты, Катюша!

Катя. Боже, прости меня. Дорогой, маленький мальчик! (Обнимает Ганса). Милый, дорогой! (Обнимаются).

(Анна, переодетая для прогулки, отворяет дверь с веранды). Анна (зовет). Г-н доктор! Ах, извините! (Прячется за дверь). Ганс. Сейчас, сейчас, фрейлен (Берет свою рукопись). Мы едем на лодке, Катя! – Ради Бога, без химер, – обещай мне (Целует ее на прощанье, берет шапку, уходя оборачивается). Не пойдешь ли ты с нами, Катя.

Катя. Мне нельзя уйти, Ганс!

Ганс. Ну, до свидания! (Уходит).

Катя (смотрит вслед, как человек, перед глазами которого расплывается прекрасное видение; глаза наполняются слезами).