Побег с Петровки, 38. Мои преступления, мои наказания

И тут я начал вспоминать все страшилки о том, что есть такие – маньяки… Регулярно ещё в советские времена всплывало, мол, в таком-то районе орудует маньяк, и там кого-то зарезали, убили, задушили и так далее. Тогда мне стало понятно, почему с матерью произошел такой шок. Получается, я, хрен знает кому, отдал брата, и человека я этого даже описать не смогу. Обычный с виду мужик, зима, он в пальто, в шапке, я даже примет никаких дать не смогу.

Мать побежала в детский сад за братом, а я сижу и думаю: «Ну все, мне хана. Сейчас выяснится, что брата в саду нет, вся вина на мне…» Мне было-то тогда в районе десяти лет, но уже тогда я понимал, что всё – он пропал. Я брата родного убийце отдал…

И представьте себе моё удивление, когда вечером мать привела домой моего младшего брата – я уже даже было успел смириться в мыслях с тем, что всё, ему хана. Расспросили его – так и вышло, действительно этот мужик его в садик отвел.

Я потом про себя подумал, и ведь действительно… Когда в садик ребенка отводишь, детей, которые рядом прыгают-бегают, запоминаешь со временем. Хотя я четко помню, что шел этот мужик в сад без ребенка… Наверное, тоже опаздывал, шел что-то донести – может сменку, может варежки, может ещё что. А поскольку он увидел знакомого ребенка, то сделал вывод, что он в той же группе, что и его ребенок.

А уж если это был бы маньяк или убийца, то он бы его забрал – и всё, с концами. Раннее зимнее утро, темно, его бы там никто и не вспомнил. Слава богу, что я, получается, отдал брата незнакомому мужику, который действительно отвел его в детский садик.

И четвертый раз. Мы уже были чуть постарше, была тоже зима. Мы пошли на футбольное поле у школы, а наверху были гаражи, получалась горка ледяная. Но поскольку на горке кататься нам иногда надоедало, мы залезали иногда на гаражи. Там кругом сугробы, с них – на крышу одного из гаражей и вперед: бегали, играли в салки, в прятки… Гаражей там было много, в районе штук десяти-пятнадцати.

Мы с ребятами взяли с собой моего младшего брата, он тогда учился, наверное, в классе первом, я, соответственно, в четвертом или пятом. Вместе бегаем, играем. Вдруг вижу, как брат взмахнул руками – и пропал. Я спрыгиваю с гаражей, смотрю, куда он упал. Гаражи же железные, скользкие зимой. Нашел, подхожу, а он мычит, явно боль такая, что он даже говорить не может. Я его закинул на санки, привез домой, и выяснилось, что он настолько неудачно упал, что сломал ключицу. Слава богу, что шею не свернул, что всё в итоге обошлось.

Вспомнил одну историю из детства, в какой-то мере показательную, наверное. Собрали нас однажды, ну, первый класс, – только-только в школу пришли. И стали целый класс вызывать в кабинет, непонятно зачем. Мне-то откуда знать? Вышел мой приятель, пусть будет Васька. Я говорю: – Вась, что там делается? – Да ничего особенного, спрашивают там, где живешь, где работают родители, как зовут родителей.

И здесь у меня возникла проблема: поскольку детский садик и школа у нас были в пешей доступности, я понятия не имел, как называется наша улица, какой у неё номер дома, а самое главное – я знаю, что родители где-то работают инженерами, но на каких предприятиях, что они там делают – я понятия не имел. В очереди огромное количество детей, у нас было в районе тридцати человек в классе – естественно, я понимаю, что они там просто для профанации записывают. Откуда мне было тогда знать, что у них в карточках наших личных дел всё написано.

Ну и думаю: вот Васька вышел, когда там меня вызовут, у меня же фамилия на П, она не в начале стоит. Тогда я сделал простую вещь. Я говорю:

– Слушай, Вась, назови мне свой адрес.

Ну Васька и называет, а я все запоминаю.

– А родители где у тебя работают?

Отец – там-то, мать – там-то. «Ну, вот и отлично, – подумал я про себя, – это тоже пригодится».

Вот подошло моё время заходить в кабинет. Сидят два работника, на вид – вроде психологи. Они меня вежливо и спрашивают:

– Как тебя зовут?

Я отвечаю.

– Как фамилия?

Тоже отвечаю.

– В каком классе учишься?

– В первом.

– Где ты живешь?

Ну, думаю, отлично, хорошо, что у Васьки узнал. Называю адрес Васьки. Они переглянулись.

– Точно?

– Точно.

Едем дальше.

– Хорошо, родители у тебя есть?

– Да, есть.

– Как зовут?

Я им называю имя отца, имя матери – это же я знаю.

– А где они у тебя работают?

И я опять леплю этих самых Васиных родителей. Отец работает там-то, мать работает там-то…

Меня несколько раз переспросили, мол, ничего не путаешь?

– А чего тут путать, я же вам только что сказал, могу ещё раз повторить.

– Ну хорошо, повтори.

Я опять называю тот же самый адрес и те же самые места работы моих родителей, которые, естественно, были не мои, а Васькины.

– Ладно, – говорят, – иди.

Вечером новость – родителей вызвали в школу.

– Что случилось? – спрашивают они меня.

– Не знаю.

А те на панике, не понимают, почему их ребенок в первом классе левые явки называет, левые адреса, левую работу родителей.

– Гера, а что случилось-то?

Я и рассказываю:

– Слушай, мам, я ж не знаю, где мой дом, я пешком до школы иду, пешком до детского садика ходил. Понятия не имею. А меня же спрашивают, надо что-то отвечать. Я Васькино всё и назвал.

– А наша работа?

– Знаю, мам, что наш отец – начальник, что он инженер, ну а где он работает – не знаю.

– Ну а я? – спросила меня мать.

– Тоже инженер, тоже не знаю, где ты там работаешь. Я Васькино всё и назвал.

– Ну молодец, – говорит, – иди.

После этой истории меня хотели было записать в неадекватные и вроде даже на учет куда-то поставить, но как-то оно, слава богу, обошлось.

Что касается музыки… Все знают «Рабочий полдень» и так далее, был у нас обычный катушечный магнитофон. Название не вспомню, обыкновенный старый допотопный магнитофон. На него ставились бобины, включали – и лилась музыка. Слушали мы тогда Окуджаву, Высоцкого. Под Новый год нет-нет показывали международные концерты, и родители записывали их на катушки, тоже, бывало, переслушивали. Анна Герман была ещё, вспомнил.

Другим способом получать музыкальное удовольствие был проигрыватель пластинок. Но вот только там была не обычная пластинка, а бывший рентгеновский снимок, на который был нанесен звук, так называемые «кости». Тут вам и Пугачева, и Вертинский, и музыка из фильмов, тот же Луспекаев, к примеру, и так далее. Это был вариант для людей, которые пластинку купить не могли, а того или иного автора послушать хотели.

Слушали Окуджаву, Высоцкого слушали с удовольствием, Вертинского и Ободзинского, – это из тех, кого просто не достать было, поскольку пластинок их не было. Причем Высоцкий, надо отдать ему должное, у него большой был цикл блатных песен. Тогда всё это было не достать, но мне каким-то образом попалась кассета, где он именно блатные песни исполняет, – их я тоже с большим удовольствием слушал.

А ещё нам с братом отец написал сказку про листочек, мы в детстве её очень любили слушать, нам было безумно интересно. Висел листочек на дереве и рассказывал, что интересного видно в его родном дворе. Пришла осень, пошли дожди, подул ветер, и листочек этот оторвался с веточки, попал в ручеек, унесло его в далекие дали… Увидел тогда он, что не одним его двором мир ограничивается, узнал, что есть и другие дома, другие дворы, и всё там по-другому… Я до сих пор частично помню эту сказку, до того нам отец её интересно рассказывал.

Среди моих любимых фильмов был «Белое солнце пустыни». Причём если брать по героям, то мне ни Сухов, ни Петруха, ни этот Луспекаев, который играл там таможенника Верещагина, не были симпатичны. Мне нравился Абдулла, то, как он себя вел, то, как он разговаривал. Мужественный, уверенный в себе человек, и мне его ситуация, его образ бандита были вполне понятны. Особенно диалог его с Саидом, когда он ему говорит: «Садись на коня и возьми сам, что хочешь, если ты храбрый и сильный». Как-то мне это дело запомнилось.

Другой, не менее известный фильм, «Джентльмены удачи», пусть и был снят в комедийном жанре, но всё равно про уголовников: про то, как они себя ведут, про истории, в которые они попадают. Для меня тогда всё это веяло духом приключений.

Даже если взять книжку, которую все мы в детстве читали, за авторством того же Александр Дюма. «Мушкетеров» я не беру, хотя у них там тоже своего криминала хватало. Взять, к примеру, «Графа Монте-Кристо», здесь то же самое. Человек попал в неприятности, отсидел много лет в одиночке и потом чудом спасся. При этом получилось так, что в тюрьме с ним поделился своей тайной этот Аббат, что помогло ему получить огромное состояние. На что он его пустил-то? На практически те же самые преступления, только он всё облек в такую красивую вещь, как месть.

То ли мне это в голову засело, то ли что. И ведь не скажешь, чтобы я как-то увлекался криминалом, но почему-то все эти вещи у меня, молодого пацана, в памяти откладывались. Почему? Я не знаю. Так или иначе, была некоторая романтизация криминала. Не в советских фильмах про милицию, где сотрудники хорошие, а бандиты плохие, нет. Но всё равно порой проскальзывали моменты, когда актеры передавали довольно интересную позицию, как в том же «Белом солнце пустыни». И вот именно романтика и приключения, связанные с криминалом, меня почему-то привлекали.

Что касается момента, когда я переступил грань и стал преступником, то случилось это во время нашей поездки в Дубну, откуда я совершенно удивительным образом привез эту снайперскую винтовку. Именно в этот момент, когда мы съездили на чужую дачу, тоже ведь своего рода приключение, на которое мы угробили почти весь день. А нам ведь тогда было лет по шестнадцать. Первый запах оружейной смазки, то, как его взводишь, как загоняешь патрон в патронник, как целишься в оптический прицел, – это же только в фильмах бывает, и вдруг вы обладаете этой винтовкой.

Настолько это всё привлекало меня в тот момент, словами не передать. Кто знает, может, в генах это у меня, может ещё что… Но я не могу сказать, что тяга к оружию была какой-то патологической. Сейчас же я живу спокойной мирной жизнью, не езжу ни на какие стрельбища, не таскаю эти пистолеты с собой, хотя у меня их было – ни один, и ни два, и ни три. И тяги этой больше нету – я не хочу кататься куда-то, не хочу стрелять.

Видимо, что-то тогда меня к этому тянуло. Причём тянуло очень сильно: если взвешивать все за и против, а я уже взрослым был парнем, двадцать лет – это же не пятнадцать лет, верно? В двадцать лет я совершенно спокойно понимал, что я преступник, и меня это не тревожило. Может быть, всё из-за того, что страна так поменялась… Так или иначе, особого позора я в этом не видел. Может, ещё и потому, что получалось у меня, не знаю.

А если попытаться отследить, когда же я всё-таки перешел эту грань, за которой больше нет законопослушной жизни, после которой – криминал? Нет, буду честным, – такой грани не было. Я начал играть, как обычно все пацаны во что-то играют, – в войнушку, в казаков-разбойников, ещё во что-нибудь. Ну так вот, я заигрался.

Я себе не давал отчета в том, что вот я сейчас иду на преступление, что я буду преступником всю свою жизнь, – нет. Это всего-навсего была игра, которая только впоследствии, когда я начал применять свои мозги, стала приносить доход. Причем вот он, доход, – здесь и сейчас, что в те времена, в принципе, было невозможно.

Когда начала рушиться страна, Советский Союз, на её останках начало появляться какое-то другое, новое государство, и тогда я ещё не знал, что оно будет именно капиталистическим. И всё равно с раннего детства меня не покидало внутреннее ощущение того, что с этой страной было что-то не так.

Поскольку родители у меня интеллигентные, в семейном кругу постоянно обсуждались подобные моменты. Если взять телевизор, то что мы видели? С экранов на нас лилась такая программа, как «Время». Фальшивые эти люди сидели, рассказывали фальшивую информацию, показывали, как за границей плохо.

Привожу пример: показывают Америку, бедных этих негров, они без работы, им нечего делать… Следующий кадр – шикарные «кадиллаки» и «кабриолеты», сидит в злоте здоровая сытая рожа и рассказывает о том, как ему плохо живется. Ну не вязался у меня этот образ с действительностью: шикарная машина, золотые цепи с палец толщиной, а он жалуется на то, как ему хреново и как жизнь у него не задалась.

Лето на даче

Я вот подобных вещей не понимаю. В те времена, ещё в Советском Союзе, массивную золотую цепь вообще ни у кого нельзя было увидеть, такого просто не было. Только потом, уже в девяностые, получили распространение эти цепи. Признаюсь, такая и у меня была. Самое интересное, что когда появился канал «MTV», по которому показывали клипы разных черных рэперов, с головы до ног увешанных этими цепями – я свою носить перестал. Не хотел я быть похож на какого-то черного рэпера. Музыка интересная, согласен, но кроме интереса они у меня ничего не вызывали. Я им не завидовал, не хотел под них косить, даже быть похожим на них не хотел.

А так в детстве ничего, кроме игры в бандитов там, в уголовников, по большому счету и не было. Выходило, что мы были обыкновенной шпаной. Никакого злого умысла, просто это было весело и романтично – сходить на какое-то дело. Знал бы я тогда, чем всё это обернется – десяток лет в тюрьме, много лет в розыске, задержания, избиения… А тогда ничего не предвещало, в молодой башке сидела только одна мысль: «это весело».

И эта игра из детства впоследствии перекочевала в юность, а в юности подобные дела уже стали приносить деньги. Страна на тот момент уже развалилась совсем. 88-й, 89-й, 90-й год – а на Петровке я оказался в 92-м, в январе, – так вот, к январю 92-го той страны, которую мы знали, уже не было. От неё ничего не осталось.

Глава 2
Юность

История про винтовку со снайперским прицелом. Был это восьмой или девятый класс, общался я тогда близко с двумя своими одноклассниками, Пашкой и Лешкой. И Пашка сказал, что когда он с отцом был там у какого-то его приятеля-космонавта на даче в Дубне, видел, что у него там наградной пистолет лежит, ПМ. Ну и плюс там можно кое-чем поживиться, дача такая, не бедная. Там в Дубне уже целый поселок тогда построили, ну, из таких более-менее неплохих домиков, на тот момент довольно современных.

И мы решили, мол, а что такого, можно прогулять школу и скататься на дело. Выбрали будний день и втроем поехали. Единственное, чего мы не учли – это время. Электричка-то в Дубну пришла вовремя, а там, оказывается, от Дубны до самой дачи далеко – у нас же машины не было, автобусы, как я понимаю, туда тоже не ходили, – была обычная такая дорога для грузовиков.

Шли мы по ней часа три, наверное. До дачи добрались ещё днем, где-то с полчаса выжидали, ну, смотрели обстановку, вроде всё тихо. Зима, нет никого, дачи были летние, но, правда, камин там стоял. И мы через террасу стали колупать дверь финками, ну, обычными ножами охотничьими. Провозились где-то час – нам очень мешала собака, которая там территорию охраняла, учуяла она нас, нет-нет, да полаивала. Тогда мы затихали и ждали, пока она там успокоится и уйдет по своим делам.

Где-то через час мы террасу взломали. Внутри, с дверью, ведущей в дом, было уже попроще. Мы вошли и стали решать, откуда начать поиски. Предположительно, пистолет был спрятан где-то на чердаке. Мы где-то ещё час потратили, обыскали весь чердак, все закоулки, короче, пистолета не нашли. Стали обшаривать дачу. Поскольку она была летней, то на зиму там никто ничего не оставлял, то есть ничего ценного там и не было.

И вдруг, совершенно случайно, в уголке за каким-то шкафчиком я нашел спрятанную снайперскую винтовку. Мелкокалиберную, многозарядную. То есть была она, получается, полуавтоматическая. По тем временам прикольная штука, снайперский прицел, и ещё пачка патронов к ней. Как такое сокровище оставлять?

Пораскинули, так и так, надо как-то её тащить, – решили поступить вот как. Обычная аптечка там была, и я из неё взял бинты. Поначалу, пока шли лесом, её можно было нести так. А потом надо было выходить на дорогу, а мы, по большому счету, всё равно выглядели как школьники. Тогда-то мы винтовку и обмотали бинтами и сделали из нее нечто наподобие костыля. Легенда якобы такая: в лес ходили, я ногу повредил, из подручных средств костыль сделали, – и идем по дороге.

Проехал какой-то грузовик, остановился, ну, мужики спросили, мол, откуда вы, что? Пошли, говорю, в поселок, никого нет, вот, возвращаемся на станцию, якобы ездили к бабушке.

– А что у тебя с ногой? – спрашивают.

– Что-то хреново, не знаю, оступился, видимо, неудачно, костыль вот сделали, идем…

Мужиков в кузове было трое, не сказать, чтобы сильно сообразительных. Они пригласили нас к себе, угостили нас какими-то бутербродиками, и так нас благополучно довезли почти до станции.

Выгрузились мы, наступил уже вечер, была поздняя, но зима, темнеет же рано… Ну ничего, купили билеты, сели с этим костылем на поезд и поехали в Москву. И всё же я понимал, что в Москве мы будем уже ночью, где-то в половине двенадцатого, и, получается, что там явно будет милиция.

А у милиции мы, три подростка, если так можно выразиться, точно вызовем подозрения. И вот эта вот клюка, которая проканала за городом, когда мы, якобы, в лесу были, и я там повредил ногу, то в Москве, естественно, такая бандура привлекла бы к себе внимание органов.

Спасло то, что в Москве было более-менее тепло, начало марта, и на мне был довольно-таки теплый свитер. Я снял куртку, повесил на плечо винтовку и сверху накрыл курткой, будто несу её, перекинув через плечо. Так я уже куда меньше в глаза сотрудникам бросался.

Сделав наглые рожи, мы втроем пошли по вокзалу в сторону дороги, где можно было поймать такси, потому что в метро с винтовкой я тоже бы уже не прошел. Слава богу, в Москве по ночам тогда никаких проблем не было, подняли руку, подъехало такси, и мы, соответственно, сели в машину.

Единственное, что напрягало: у меня же на плече эта куртка, ну я и делаю знак приятелю, мол, отвлеки таксиста, а сам кинул её на заднее сиденье и сел. Таксист вроде не обратил внимания – ну, может и обратил, да не стал связываться. Мы ему предложили нормальные по тем временам деньги, в то время же была такса, счетчик такой щелкал, и мы ему и сказали:

– Две таксы, довези нас до дома на Каховке.

Когда мы приехали в свой район, была уже ночь, около двенадцати или вовсе заполночь. Поскольку я был с винтовкой, меня подвезли к дому, а ребята уже разошлись на своих двоих. Мы все там, в принципе, жили недалеко друг от друга, один в пределах пяти, другой – в семи минутах от меня. У меня был ключ от квартиры, родители уже спали, я аккуратно зашел, спрятал эту винтовку – и лег спать.

В принципе, я до сих пор не понимаю, откуда было во мне столько уверенности и даже наглости. Вот если бы мне сейчас сказали тащить эту винтовку, чтоб из области и в Москву, я бы, наверное, ответил, что только идиот на такое подпишется. Но в те далекие времена это была просто уникальная вещь, нигде бы мы её тогда не взяли, просто не смогли бросить. Пробыла она у меня, наверное, недели две или три, пока отец не нашел.

Я ещё тогда набрался наглости, интересно же – снайперская винтовка с прицелом! Вышел во двор, поставил консервную банку метрах в пятидесяти от окна, прямо на площадке и поставил. Раньше в каждом дворе была площадка, белье там обычно сушили.

Вернулся к себе, благо квартира на первом этаже, и прямо из своей кухни прицелился и выстрелил. Банка даже не шелохнулась, ну, думаю, промазал.

Теперь представьте: средь бела дня вдруг звук выстрела. Как только милицию не вызвали? Может, дома не было почти никого, ну выстрел и выстрел, один же…

Выждал я минут пятнадцать и думаю – пойду-ка всё-таки проверю банку. Пошел, проверил. Почти в середину попал, то есть хорошая винтовка была, пристреленная.

Ну а где-то недели через три, – то ли мать делала уборку, то ли отцу чего нужно было, не знаю. Винтовка-то у меня тоже за шкафом была спрятана.

Прихожу, сидит отец, на столе – винтовка, в глазах немой вопрос: «это что такое?» Ну я тогда наплел, что мне дали подержать, типа того, что кто-то куда-то уехал… Отец мне всё равно сказал, чтобы через пару дней её не было, не хрен, мол, такие вещи дома держать…

Теперь что касается наших азартных игр. Первая, о которой я расскажу, называлась «трясучка». Вы с оппонентом скидывались по пять, по десять, по двадцать копеек, то есть годилась любая мелкая монета. Затем складывали монеты в ладони и начинали трясти. И тот, кто тряс, должен был по команде второго остановиться.

То есть если мой приятель тряс, как только я его останавливал, он смыкал ладони, и монеты ложились на свои стороны. Я же должен был угадать, орел или решка. Он поднимал руку, и если я сказал «орел», то всё, что лежало на орле – моё, всё, что на решке – его. Или наоборот, я говорил «решка», и всё, что лежало на орле – его, а на решке – моё. В зависимости от этого и делились деньги. Играли до победного, пока у кого-то из нас деньги не кончатся.