Надежда Сидхе

***

Посвящается моей бабушке – покойся с миром, мы тебя очень любим.

Пролог

25 октября – я никогда не смогу забыть этот день…

Промозглый осенний вечер, дождь нещадно струится по моей коричневой, замшевой куртке, а я выхожу из кампуса “Имперского колледжа Лондона” после очередных поздних занятий.

Вокруг стемнело и на улицах загораются фонарные столбы, ветер колышет пожелтевшие листья клена. Вдалеке сверкает молния. Рокочет гром, подтверждая своим грохотом, что ливень только усилится.

Студенты и преподаватели суетятся вокруг кампуса, стремясь поскорее спрятаться от неотвратимо надвигающейся погоды, а моя одногруппница Хейз быстро забрасывает учебники в свой старомодный, потрепанный рюкзак, спускаясь по ступенькам. Дождь льет настолько сильно, что я не слышу о чем она говорит и машу ей на прощание рукой, наблюдая за тем, как Хейз прячет рыжие кудри под толстовку и бежит к зеленому минивэну.

Резкая вибрация в заднем кармане джинс заставляет прийти меня в чувство. На ходу достаю свой телефон и направляюсь в сторону метро. На экране стоял беззвучный режим, поэтому когда высвечивается несколько пропущенных звонков и новое смс от мамы, я громко фыркаю, однако странное содержание письма заставляет меня притормозить на месте : “Ни в коем случае не возвращайся домой!”

Дрожь… Холодные капли воды падают с неба, медленно стекая по лицу и пропитывая насквозь одежду. Чувствую, как волосы начинают прилипать к шеи, неприятно щекоча её, пока я залипла в экран смартфона. Страх, словно жидкий азот расползается от кончиков пальцем, пробираясь всё выше…

Вдох – и я понимаю, что случилась беда, выдох : “Мне срочно нужно к ней!”. Резко срываюсь с места и перехожу на бег.

Я бегу… Бегу по скользким улицам и сквозь мигающие фонари, ветер хлещет по лицу, развевая спутанные золотистые волосы, а на глаза наворачиваются слезы.

“Остановись! Не смей рыдать! Ты должна поторопится! Мама ни за что бы такое не прислала, не окажись это важным.” , – мысли калейдоскопом проплывают в голове, сменяясь одна за другой, утопая в хлюпающем звуке ботинок, когда мои ноги ныряют в лужи.

Я сворачиваю в проход и вижу горящую вывеску метро, увеличиваю скорость, пролетая вниз по ступенькам. Вдох, голова начинает кружится… Выдох : “Мой вагон!”.

Запрыгиваю в него, не переставая трястись: “Как же душно!”, – развязываю шарф и облокачиваюсь на поручень. Закрываю глаза, заставляя себя успокоится, и через некоторое время слышу объявление нужной станции.

Я выбегаю из метро в районе “Энфилда” и мчусь мимо реки “Ли”. Ветер дует за шиворот, ливень усиливается, застилая глаза и тормозя мои промокшие ноги. С одышкой в груди, сворачиваю на “Оак–авеню” и увеличиваю скорость.

"Бах!"

Со стоном плюхаюсь лицом в лужу и понимаю, что неудачно поскользнулась на асфальте: “Твою мать, как же больно!”. Челюсть сводит от холода, а внизу тела нещадно саданит. На трясущихся руках заставляю себя приподняться и посмотреть вниз, где на джинсах расцветает алое пятно.

“Колени ободраны”, – чувствую, как рана щиплет, но заставляю себя встать и двигаться дальше. Гул в ушах намекает мне на мою ущербность и я поднимаюсь бормоча губами : “Дыши! Дыши! С мамой всё будет хорошо! Может ничего серьезного не случилось?”, – как-будто эта молитва поможет.

Вдох и я бегу. Выдох, сердце гулко стучит, а темнота вокруг давит всё сильнее. Сворачиваю за поворот и сразу же узнаю свой дом.

Вот он – обшарпанный, старый, бежевый коттедж. Краска на серых окнах немного облупилась, крыша местами протекает, но всё же я люблю его и провела в нем детство. Дождь стучит по его прогнившей крыше, по подоконникам и оконным стёклам, грубыми пальцами трогая оставшиеся на деревьях листья, заливая водой пожухлую траву. Он словно злится на природу, угрожая своей местью.

Подойдя ближе, я вижу, что синяя входная дверь открыта нараспашку и торопливо вбегаю внутрь, на ходу выкрикивая имя матери.

Вдох, на темном потолке мерцают: желтые круглые светильники, раскачиваясь под потоком задуваемого ледяного ветра. Любимая ваза Эвелин, с росписью маленьких лебедей, скинута и разбита вдребезги на полу. Выдох, наша семейная фотография с Томасом перекошена и криво болтается на стене.

Я медленно моргаю и присматриваюсь к обоям, замечая по всей стене брызги темной крови. Перевожу взгляд на светлый паркет и вижу больше алых капель. Тихо следую за ними.

Впереди, мой любимый белый ковёр из ворса, на котором намного ярче заметны красные пятна. Чувствую, что голова мутнеет, а слёзы текут по лицу – прохожу вперед, заворачивая в сторону кухни.

Виниловый проигрыватель мамы заел и скрипит, донося до ушей отвратительный звук, как в фильмах ужасов.

Шаг… И вижу тень… Ещё шаг… В голове щелкает: “Мама!”.

Заставляю себя двигаться мелкими шажками, ноги становятся ватными, руки бьет дрожь. Лампочка на стене мерцает, отбрасывая блики на неподвижную тень внизу. Вокруг вижу красное, так много красного!

Алая кровь расползается по полу, с каждой секундой увеличивая лужу на паркете лишь больше. Отвратительный запах металла бьет в нос, а объятия страха начинает пробирать меня до костей.

Внизу, будто жидкий шёлк, рассыпались каштановые волнистые волосы Эвелин. Её голубая кашемировая кофта вся покрылась крупными, темными брызгами.

“Господи, она не дышит! Я не вижу, чтобы она дышала!”, – точно каменная статуя, моя мама лежит на боку, словно задремала.

Вдох, присаживаюсь и начинаю ползти к ней. В глазах пелена, голова начинает гудеть. Выдох и я переворачиваю её.

Губы синюшного оттенка, рот раскрыт, а с него скатывается ещё свежая струйка крови. Некогда янтарная кожа матери посерела, глаза…

Две огромные чёрные дыры зияют вместо них, а необычная белая полоса возле слезного канала стекает по щекам. Горький запах горелой плоти распространяется по разгромленной кухни, смешиваясь с ароматом духов матери.

“Она без глазных яблок! Их нет! У неё нет глаз! Кто? Кто выжег её глаза!”.

Слышу крик и он заполняет меня. Громче… Все громче и сильнее… Осознаю, что это рвётся из моего охрипшего горла и я прижимаю к себе маму, начиная её трясти.

“Нет! Этого не может быть! Ты не умерла! Не могла, слышишь? Очнись! Ну очнись же, мама! Мамочка! Не отказывайся от меня, не отпускай! Ты мой самый близкий человек! Мама! Мамочка!”.

Мои слёзы текут , не переставая скатываться на её холодное, изуродованное лицо, а я чувствую, как снова задыхаюсь и начинаю кашлять, срываясь на крик…

Вдох – понимаю, что перед глазами темнеет… Вдох, слышу свой быстрый стук сердца… Вдох, не могу вспомнить, как правильно дышать… Вдох, меня уже не трясет… Вдох, чувствую полное спокойствие… Вдох и темнота… Вдох…

Часть Ⅰ –“Освобождение”
Глава 1

Проснувшись в мокрой от пота рубашке, Анабель резко поднялась с кровати.

Её окружала новая комната в не слишком дорогом районе западно-центрального Лондона – “Эрлс-Корт”. Окна этой квартиры выходили прямо на сад “Неверн сквер”, где последние десять дней отец проводил вечера. Анабель судорожно дотронулась влажной рукой до груди, прислушиваясь к стуку собственного сердца.

Нынешняя спальня сильно отличалась от прежней в “Энфилде”. Томас специально подобрал довольно спокойное место и в данный момент её взор охватывал нежные покои в розово-бежевых тонах. Полупрозрачные шифоновые занавески раскачивались на ветру, заливая выбеленную дубовую кровать солнечным светом. Небольшой белый комод с истёртыми ручками, который пока пустовал от отсутствия вещей, стол загруженный книгами по финансам и слегка потертое, круглое зеркало. В этом месте ещё не было всех нужных вещей и она решила, что пора изменить это. Прошло всего десять дней…

10 дней с момента смерти Эвелин – матери Анабель. В тот вечер отец нашёл её в бессознательном состоянии в обнимку с трупом жены на руках.

“Объятия смерти”, – так окрестила это Белль. Темно-красная кровь своими чернилами залила паркет кухни, окропив брызгами её лицо и бледные губы. Томас пытался увести дочь, чтобы вызвать полицию, но она рычала сорванным от крика голосом.

– Убирайся! Не смей её у меня забирать! Она моя мать! Папа! Папа, посмотри кто-то выжег мамины глаза! Папочка, мы же вылечим мамочку? Пап, ответь мне! Почему ты молчишь? Папа!

Не выпуская обгоревший труп, с пустыми чёрными глазницами Эвелин, Анабель тряслась в безумном припадке.

Томас был погружен в шоковое состояние от увиденного и застыв, словно изваяние, не смог вымолвить хоть слово. Его любимая жена выглядела, как обезображенная кукла, которые покупали в Хэллоуин, чтобы попугать соседей.

Так, на мокром от крови полу – просидели отец и дочь, не отрывая взгляд друг от друга, пока некоторое время спустя кто-то из соседей не вызвал полицию.

Анабель моргнула и вновь оказалась в своей новой комнате. Подобные моменты преследовали её в течении дня, а кошмары не отпускали теперь и ночью. Поднявшись на ноги, она босиком прошла по мягкому розовому ковру к большому зеркалу: “Снова похудела. Скоро придётся ушивать одежду”. Глядя на своё отражение и теребя мокрую, длинную васильковую рубашку, вздохнула она.

Её когда-то прямые до копчика волосы переливались, словно слитки золота на солнце, за последние несколько дней потускнели и стали похожи на солому. От белоснежной, гладкой кожи не исходило сияние, а пухлые губы, похожие на маленький бантик, потрескались.

Анабель вытерла заплаканное лицо влажной рукой и посмотрела на свой “белый зрачок”.

С рождения ей поставили патологию – “Лейкома¹ обоих глаз”. Все окружающие при встрече с ней думали, что она слепая, но Белль прекрасно видела других и не стеснялась их. У неё никогда физически не было проблем со зрением, только внешне радужка глаз была белой и подернута дымкой. Большие глаза с длинными ресницами покраснели и она наспех потерла их. “Пора собраться и сделать это!”, – подумала Анабель, опуская руку.

Они с Томасом в спешке покинули свой старый коттедж. Настолько быстро, что не успели забрать даже необходимую одежду. Отец не настаивал все эти дни о поездке, а дочь не обмолвилась и словом об этом, пребывая в постоянной депрессии. Но больше нет возможности пропускать занятия в колледже, поэтому необходимо убедить себя забрать прошлое. Собравшись с мыслями, она прошла в ванную: наспех умылась, почистила зубы, решив спускаться вниз на кухню за завтраком.

Отец, как обычно в это время, стоял у плиты и готовил её любимые банановые панкейки с шоколадной крошкой. Ароматный запах распространялся по всему помещению, наполняя рот девушки слюной от предвкушения завтрака.

Анабель посмотрела на короткие, каштановые волосы Томаса, которые были еще мокрыми после душа. Его гладкое лицо успело покрыться легкой щетиной за последние дни, подчеркивая темные круги вокруг глаз от бессонных ночей. Голубая рубашка обтянула подтянутое тело мужчины, в тот момент, когда он повернулся и посмотрел на дочь.

– Доброе утро, малышка! Как спалось, сегодня? – Томас попытался выдавить улыбку, но его печальные зеленые глаза говорили об обратном.

– Как обычно, пап, – ответила Анабель, рассматривая достаточно молодое лицо отца, и присела за маленький деревянный стол.

– Ничего страшного, доктор сказал, что такое нормально. Тебе нужно потерпеть некоторое время. Ты пьешь таблетки которые он прописал?

Делая вид, что всё в порядке, Томас стал накладывать в тарелку две порции готовых панкейков.

– Пью. Пап, у меня к тебе будет просьба. Ты сегодня едешь на работу?

– Да, а что за просьба? – вздохнув спросил он.

– Я хочу взять твою машину и съездить в Энфилд.

– Ты хочешь забрать свои вещи? – удивился Томас.

– Угу. Думаю, что пора это сделать. Я не могу больше прогуливать колледж, мама бы этого не хотела. Да и одеть мне нечего.

– Ох, Ани, конечно ты можешь взять ключи, а я поеду в офис на такси. Но скажи ты точно готова к этому? Может тебе нужна помощь? Если да, то могу взять отгул на сегодня и мы вместе поедем в коттедж.

– Не нужно, уже не маленькая. Мне двадцать один. Я думаю, что смогу справится с погрузкой нескольких коробок, – попыталась убедить отца Анабель.

Томас пристально посмотрел в её белые глаза, немного обдумав просьбу, поставил тарелку с завтраком на стол, наливая себе апельсиновый сок.

– Хорошо, но для начала позавтракай. Ты слишком исхудала.

– Да, пап. – Белль подтащила к себе тарелку, накладывая блинчики.

– И ещё! Ани, пообещай мне, что если ты передумаешь или у тебя случиться приступ, то сразу же позвонишь и сообщишь мне об этом.

Панические атаки Анабель начались после смерти Эвелин. Девушка больше не скрывала своих эмоций, неумело ныряя на глубину колодца. Она не хотела выбираться из него. Больше её ничего не сдерживало, а жалеть себя она не намерена.

– Угу.

– И не будешь засиживаться там допоздна, я освобождаюсь после семи и если тебя не будет, то сам приеду в Энфилд, – допытывался Томас.

– Угу. Я поняла, не переживай, – скрепя зубами, ответила Анабель.

– Хорошо, а теперь, ешь.

У неё резко пропал аппетит. Любимое блюдо имело вкус пергаментной бумаги. Поэтому, осилив кое-как только треть порции, Белль встала из-за стола. Отец доложил, что расследование смерти Эвелин пока стоит на месте. Всё из-за отсутствия улик взлома и отпечатков пальцев на месте преступления. Полиция не нашла подозреваемых по камерам видеонаблюдения.

– По их мнению, мама сама разнесла весь дом? Покончила жизнь самоубийством? – в ярости выплюнула она.

Помыв тарелку, она попрощалась с Томасом. Поднявшись в свою комнату, девушка натянула на себя не слишком свежую черную толстовку, потертые джинсы и старые кеды. Вздохнув от моральной усталости, Анабель забрала серую спортивную сумку. Определившись с тем, что бессмысленно заплетать растрепанные волосы, она выбежала на улицу.

Перед их новым домом, на парковке стоял серый Фольксваген, который смешивался с кучкой других неприметных машин. Взяв ключи, она подошла к автомобилю и открыла дверцу. Погрузившись в салон, Белль втянула воздух, уловив прекрасный аромат духов Эвелин. Её маме нравился запах ландыша и теперь практически незаметное благовоние окутывало все небольшое пространство Фольксвагена, не давая рассеяться воспоминаниям прошлого.

Анабель нажала на музыкальный плейлист, включив “Ramsey – Goodbye”, резко повернула ключ в замке зажигания. Дорога от Южного Кенсингтона до самого северного боро Лондона предстояла не близкой, так что мысленно согласившись с решением заехать за большим стаканчиком черного кофе и влить этот отвратительно горький напиток в свое горло, отправилась в путь.

Проезжая вдоль района “Эрсл–Корт”, в котором до сих пор сохранились уютные узкие улочки, она рассматривала сделанные из красного кирпича – трехэтажные здания в викторианском стиле. В этот ясный день, солнечные лучи освещали чудесные кварталы с милыми таунхаусами, а небольшие жёлтые сады приятно сливались с местной архитектурой. Незаметно для себя, Анабель погрузилась в детские воспоминания…

В тот год Эвелин Метиде исполнилось двадцать два, а маленькой Анабель стукнуло три. Томас постоянно пропадал в командировках и семейные вечера они проводили вместе с матерью за гаданием таро. Девочка с младенческих лет понимала насколько Эвелин отличается от обычных родителей в её окружении. Сколько она себя помнила, у её мамы всегда было несколько ненормальных причуд.

Первая, Эвелин хотела, чтобы Анабель с детства научилась сдерживать и контролировать свои эмоции. Вроде звучит не так плохо, и все же…

На самом деле, это стало спусковым крючком для маленькой девочки. Она не была взбалмошным или нервным ребенком, от чего причуда матери казалась непонятной для нее.

Первый раз, когда Белль стукнуло четыре, Эвелин завела с ней разговор:

– “Ани, внимательно послушай сейчас маму. Ты у меня особенная. Мне очень важно, чтобы моя малышка исполнила одно мое желание. Не задавай вопросов почему, просто запомни, что так надо. Ты же это сделаешь для меня? Хорошо? Так вот… Ани должна научиться держать свои чувства и переживания под постоянным контролем. Ты не можешь плакать, кричать или смеяться, как обычные дети. Мне очень важно, чтобы моя малышка реагировала на все события в её жизни – ровно. Это нужно для твоего здоровья. Детка, ты же послушаешь мамочку?”

Анабель решила, что мама просто хочет воспитать единственного ребенка хорошим манерам и, не воспринимая её слова всерьез, подчинилась. Она старалась вести себя, как маленькая леди, спокойно играя в детской песочнице и не устраивая истерик Эвелин. Вся сдержанность девочки продлилась около недели, пока в Анабель не попали мячом соседские мальчишки. Она громко расплакалась и убежала в дом, ища утешения у матери.

Тогда Белль сообразила по реакции Эвелин, что тот разговор оказался поворотным в детстве девочки. Мама отругала её, заставляя успокоиться, и заварила отвар мелиссы для плачущей дочери. Чем старше она становилась, тем туже проявлялись тиски надзирательства Эвелин.

В четырнадцать ей назначили первые антидепрессанты, которые Анабель принимала ежедневно. Девочка любила свою мать, но так и не узнала, почему Эвелин наблюдала за тем, как дочь реагирует на те или иные события в жизни, корректируя по её мнению, слишком яркие всплески эмоций и превращая девочку в робота.

Вторая причуда матери, состояла в её скрытности. Она почти никогда не говорила о своем прошлом. Крохи той информации, что Анабель знала о ней, достались нелегким путем скандалов и игр на откровенные разговоры. Из-за чего, она жертвовала дополнительным приемом успокоительного.

Мама рассказывала, что бабушка Белль поздно родила её, а у самой Эвелин есть в другом городе несколько старших братьев. Но будучи ещё студенткой, ей полностью пришлось оборвать с ними связь. Мама никогда не объясняла причины их разногласий, как и появление дочери на свет в столь раннем возрасте.

Маленькая Анабель была бунтаркой и постоянно пыталась разузнать их прошлое с Томасом из-за явных внешних отличий между ней и родителями: “Как вы познакомились? А папа быстро в тебя влюбился? Мам, скажи на кого я больше похожа? Почему ваши волосы цвета каштана, а мои похожи на золото? Мамочка, у тебя есть фотографии со свадьбы с папой? Но у тебя же карие глаза, по какой причине мои белые?”, – на что все попытки сменялись другими темами разговора.

В тот летний вечер, Томас решил устроить настоящий праздник. Он в тайне взял отпуск на работе и заранее купил для них путевку на остров. На самом деле, это была очень дорогостоящая для родительского бюджета поездка на “Бора–Бора”. Эвелин часами отказывалась от такой затеи, но в итоге они всей семьей отправились к южной части Тихого океана на исследование коралловых рифов и потухшего вулкана.

Белый песок, соскальзывал с детских пальчиков в спокойную морскую пучину, а палящее солнце покрыло крошечное тельце сияющим загаром. Мама в соломенной шляпке помогает строить замки из песка, отец приносит долгожданное кокосовое мороженое. Там, ей разрешали громко смеяться, кричать и плакать. Бегая босыми ногами по горячему песку, Анабель мечтала о том, чтобы они никогда не уезжали с этого места. “Моменты счастья”, – так запомнила, ту поездку девушка.

Когда Белль исполнилось семнадцать у нее появился первый парень. Его звали Илон и они вместе учились в государственной школе “Bexley Grammar School”. Эта школа располагалась довольно далеко от дома Анабель. В итоге она ежедневно тратила больше часа на дорогу в одну сторону. Она оставалась там, но только из-за того, что её зачислили в это учреждение за счет хорошей сдачи вступительных экзаменов. А желающих обучаться там было больше, чем мест, следовательно, девушка не хотела переходить в иное место.

Илон шел в музыкальный кружок, когда они познакомились с ней. Она хотела подтянуть академические успехи, а он любил игру на скрипке. У Илона были рыжие кудрявые волосы с зелеными глазами и россыпью веснушек на лице. Для Анабель парень выглядел весьма симпатично, однако она мало, что чувствовала к нему. Их первый поцелуй произошел, как раз перед крыльцом старого коттеджа девушки. Илон предложил подвезти ее после школы на своей старенькой Тойоте и она согласилась. По приезду, Белль вышла из красной машины, а Илон неожиданно подбежал к ней со спины и врезался своими зубами в её.

Это было странно. Анабель ожидала бабочек в животе, а не слюнявый рот с припухшими губами. Хотя ничего из этого не произошло, девушка согласилась дать шанс Илону.

После их прощания, переступив порог дома, Белль увидела встревоженную Эвелин, которая дожидалась её в коридоре. Она стояла, скрестив руки на груди, с неряшливым пучком на голове в изумрудном хлопковом платье. Мама попросила быть её осторожной, настоятельно рекомендуя, свести отношения с парнями к минимуму. Анабель не послушала её и продолжила тратить все свое свободное время на первого возлюбленного, стараясь испытать такие же эмоции, как и её сверстники в школе.

Вслед затем, когда она необдуманно отдала свою невинность Илону, ей спешно пришлось расстаться с ним. Парень решил заняться гиперопекой над тем, что по его мнению принадлежало ему, а она не выдержала непрерывного контроля.

Прибежав вся в слезах домой, Белль бросилась в нежные объятия матери, умоляя избавить её от страданий. Эвелин чересчур серьезно отнеслась к моральному состоянию дочери, потащив её по врачам. Она тряслась над своим ребенком, заставляя пить успокоительные, пока Анабель не стало лучше.

Девушка знала, что это странная особенность Эвелин, которую она ненавидела. Ее мама все детство пристально наблюдала за любыми поступками и эмоциональными скачками дочери. Эвелин запихивала успокоительную таблетку в детский рот, как при сильном стрессе, так и при огромной радости. Анабель редко показывала перед ней свои эмоции из-за несогласия принудительно избавляться от них. Действительно, в тот день, когда она бросила своего парня, ей впервые захотелось забыться. Но не потому, что девушка любила его, а наоборот из-за настоящего отсутствия эмоций…

Свернув на улицу “Оак–авеню”, она подъехала к бывшему дому и отключила автомагнитолу. Теперь, кроме отца, никто не контролировал её чувства и переживания. Сосредоточено посмотрев на старый коттедж с пластиковыми панелями, Белль ощутила, как что-то мокрое скатилось на её джинсы. Она дотронулась ладонью до лица и вытерла нескончаемый поток слез, который стекал по её подбородку. “Мама, я вернулась! Ты по мне скучала?”, – шёпотом проговорила Анабель.

Старый дом выглядел безжизненным, а любимые кусты пионов завяли. Засохшие капли крови отражались на белых занавесках в прямоугольных окнах, передавая гнетущую атмосферу траура. Захлопнув машину, она направилась к бетонным ступенькам.

Девушка распахнула деревянную дверь и вошла темный холл: “Что за вонь? Неужели этот запах еще не выветрился?”.

Подойдя к окну, она быстро открыла его нараспашку, вдыхая свежий глоток воздуха.

“Иди!”, – Белль мысленно заставила себя собраться и поднялась в бывшую спальню.

Старая комната успела покрыться небольшим слоем пыли. Коричневое одеяло было смято и сброшено на ковёр, а одежда кубарем вываливалась из шкафа. Взяв спортивную сумку, Анабель приступила бережно упаковывать оставшиеся вещи. Она подошла к рабочему столу, на котором стопкой был сложен учебный материал и стала переносить в пластиковые коробки для погрузки. На желтых обоях висели семейные фотографии, Белль запихнула их в карман своей толстовки. Окинув взглядом прошлое место, она стала спускаться и грузить контейнеры в машину.

Когда осталась последняя коробка, Анабель решила пройти на место старой кухни и застыла в потрясении. Томас говорил ей, что не все пятна крови получилось вывести и очистить паркет. Но она не ожидала, что въевшаяся кровь останется в таком количестве на стенах.

Почувствовав, как мутнеет сознание, Белль оперлась на столешницу и сделала вдох. Она догадывалась, что её накрывает очередной приступ. Горелый запах сильнее ударил в нос, а сердце гулко застучало в груди, сбиваясь с ритма. Моргнув, девушка отпустила свои эмоции, ощущая, как перед глазами темнеет и только глубже впустила горький воздух в легкие…