Только не для взрослых

Глава 3
Вита

Моя мама уверяла, что «детская» любовь, такая, как моя, ничем хорошим не заканчивается. Что это всего лишь неосознанное влечение, вызванное гормональной перестройкой. И что настоящая, «правильная» любовь бывает только в осознанном, взрослом возрасте, когда двоих самодостаточных и здравомыслящих людей связывают общие увлечения и уважение.

Одним словом, мама была против Артёма. Не то чтобы он не нравился ей сам по себе: Артём всегда держался с ней подчеркнуто вежливо, как умел, когда вспоминал о своем «аристократическом» воспитании, но все остальное, что выходило за рамки ее поля зрения, вызывало полнейшее неприятие.

Маму возмущало, что он постоянно заваливает меня подарками, балует и, как она это называла, «растлевает». Но, сколько бы я ни пыталась объяснить, что между нами всего три года разницы, подобное поведение она считала аморальным и была твердо уверена, что Артём обязательно меня бросит, – ведь у таких, как он, нет ни стыда ни совести.

Прошлой весной, когда у нас вышла ужасная ссора и я не разговаривала с родителями почти месяц, маме пришлось пойти на ряд уступок в отношении Артёма. И теперь она уповала лишь на то, что наш отъезд к папе в Америку вырвет меня наконец из этой «порочной связи».

О нашем предстоящем переезде я сказала Артёму еще летом. Он ответил, что это невозможно, и больше мы на эту тему не разговаривали. Словно если молчать, то ничего не случится.

Однако выбирать не приходилось. Мне еще не было восемнадцати, и я никак не могла остаться в Москве только по собственному желанию. Стоило только заговорить об этом, как у мамы обязательно случался сердечный приступ.

Тогда я решила взглянуть на ситуацию с другой стороны.

В какой-то степени я тоже была для Артёма «порочной связью». Вместо того чтобы заниматься своей музыкальной карьерой, он слишком много времени проводил со мной. Его опекун всячески стремился избавиться от меня, из-за чего у них регулярно случались ссоры, а Макс, с которым мы, в общем-то, дружили и отлично ладили, периодически давал понять, что затянувшийся конфликт с опекуном ни к чему хорошему не приведет.

Сначала Макс очень радовался, что с моим появлением в Артёме вновь проснулось желание творить, и он начал играть на виолончели. Вот только увлекающейся натуре Артёма всегда всего было мало. И если ему что-то нравилось, он хотел иметь этого так много, сколько мог получить. Это касалось всего: и еды, и вещей, и отдыха, и развлечений, и меня.

Так что музыка, пусть и по другой причине, снова отошла на второй план.

Я не могла не винить в этом себя. Ведь я могла испортить ему жизнь ничуть не меньше, чем, по мнению мамы, он мне. Мой же отъезд освободил бы его от ненужных метаний и самоедства на почве творческого бездействия. Я искренне верила в то, что без меня Артём сможет полностью погрузиться в музыку.

У Артёма были все шансы стать звездой мирового масштаба, и больше всего на свете я желала ему счастья.

В моем представлении освободить его от себя было самым благородным и сильным поступком любящего человека. Необходимая и оправданная жертва ради него же самого.

Поэтому я молчала, с разрывающимся сердцем отсчитывая дни в календаре и надеясь на то, что Артём как можно дольше не узнает об этом моем решении. Я очень боялась его реакции и того, что он может устроить. А выкинуть он мог что угодно. Смелости и фантазии ему было не занимать.

Но он все же узнал. От нашей соседки, которой мама разболтала, что взяла билеты на конец декабря.

Вот тогда у нас и состоялся ужасно неприятный разговор.

Как и ожидалось, Артём воспринял известие с неприятием: сначала шутил и уговаривал меня остаться, а когда понял, что все серьезно, психанул, выдал нечто вроде: «Самые жестокие в мире люди – это дети», разбил о стену стакан и, пожелав «счастливого пути», пропал на три дня.

Затем вернулся, поинтересовался, не передумала ли я, а услышав, что от меня ничего не зависит, ответил: «Ладно. Переживу» – и снова пропал. Но через пару дней вновь поймал меня в подъезде и признался: «Нет. Не переживу».

– То, что ты решила все одна, ничего толком не объяснив, неправильно, – мягко, но поучительно сказал он, когда после его слов «не переживу» я, захлебнувшись в слезах и любви, обнаружила себя в его голубой с шелковыми шторами и простынями спальне. – Конечно, спорить с тем, что, выбирая между временем, проведенным с тобой, и мучительным поиском идеального звука, я предпочту тебя, было бы глупо. Но, если мне что-то по-настоящему нужно, я умею быть требовательным не только к другим. По-настоящему требовательным.

С непривычно серьезным выражением лица он стоял передо мной, скрестив руки на голой груди. Рваная косая челка занавесила половину лица, черный шарик пирсинга под нижней губой блестел, притягивая взгляд.

– Я забросил музыку в пятнадцать не только потому, что считал, что это насилие над моей личностью. Была и еще одна причина. Те люди, которые меня окружали, они всё мерили выгодой и деньгами. Но, создавая что-то, ты отдаешь частицу самого себя. Своей души. Обнажаешь ее и выставляешь напоказ. А они смотрят на тебя как на голого, разглядывают, оценивают и потом суют деньги в трусы. Выступать перед ними – все равно что метать бисер… Но, когда появилась ты, я снова захотел играть. Почувствовал, что ты можешь ощущать то же, что и я: свет, радость, обиду, боль… Красоту, в конце концов… Чего это ты улыбаешься?

– Ты смешно сказал.

– Что смешного?

– Про деньги в трусы.

Смягчившись, он присел рядом:

– Короче, твой отъезд сделает мое возвращение к музыке невозможным. Совсем. Только так, а не наоборот. Так что, если ты действительно желаешь мне счастья, тебе придется остаться.

– Это уже решено. Мама начала заниматься продажей квартиры и собирает документы.

Артём закрыл мне рот ладонью:

– Ничего не хочу слышать. Ты никуда не уедешь.

Через несколько дней маме позвонила директриса и вызвала ее в школу.

Я ждала в коридоре.

Их разговор длился минут двадцать. Из кабинета мама выскочила разъяренная, с выпученными глазами и съехавшими на нос очками.

– Быстро домой! – закричала она, словно мне было десять и я что-то натворила.

Пока мы мчались через дворы, она только яростно пыхтела, не отвечая на вопросы. А как только дверь квартиры за нами захлопнулась, заперла ее на все замки и объявила:

– Больше ты никуда не выйдешь.

– Мам, ты чего? Что я сделала?

– Что сделала?! – Она уперла руки в бока. – Совесть потеряла – вот что! Я готова была сквозь землю со стыда провалиться. Это же надо было до такого додуматься!

– Я честно не понимаю.

– Только не нужно придуриваться!

– Ты же знаешь, я этого не умею.

– Даже если твой идиот устроил это без твоего согласия, что еще хуже, то это была последняя капля моего терпения. Я запрещаю тебе общаться с ним. Больше никаких гостей, звонков и переписок. Дай сюда телефон!

Мама угрожающе двинулась на меня.

– Подожди. – Я отступила назад. – Ты должна рассказать мне, что произошло.

– Сейчас же доставай телефон.

– В чем Артём провинился?

– У меня в голове не укладывается! Это же надо додуматься: подговорить Марианну Яковлевну, чтобы она убедила меня не забирать тебя из школы.

– Это она тебе сказала?

– Разумеется. – Мама всхлипнула и принялась рыться в карманах в поисках носового платка. – И вот за что мне такое наказание?! Я ведь все для тебя делала. Все! И до сих пор делаю. А ты взяла и променяла меня на смазливого мальчишку.

Пока она мыла руки и ругалась из ванной, я попыталась тихонько исчезнуть, спрятавшись в своей комнате, но через полминуты она влетела туда с протянутой рукой.

– Давай телефон! По-хорошему давай. Иначе я позвоню в МТС и попрошу заблокировать твой номер.

Я достала мобильник и отдала ей:

– Мам, пожалуйста, успокойся. Ничего страшного не произошло. Ну, подумаешь, Артём поговорил с Марианной Яковлевной. Мы же все равно уходим из школы, и ты ее наверняка больше никогда не увидишь. Какая теперь разница, что она думает?

– Дело не в Марианне Яковлевне. Черт с ней! Но я не допущу, чтобы какой-то сопляк вмешивался в мою жизнь. Он и так уже испортил все, во что я вложила столько труда, а теперь собирается…

– Давай я схожу и поговорю с ним? Скажу, чтобы больше ничего такого не делал.

– Никаких «поговорю». Довольно. Наигрались.

Она вышла, громко хлопнув дверью.

Я схватила ноутбук, чтобы написать Артёму о том, что происходит, но, когда он загрузился, оказалось, что мама успела отключить роутер.

– Мне уроки нужно делать, – сказала я ей, зайдя на кухню.

– Занимайся по учебнику.

– Задания в электронный дневник пишут.

– Позвони Эле.

– У меня нет телефона.

– Я тебе дам свой. Потому что вайфая больше не будет.

– А как же ты будешь свои новости смотреть? И работы проверять?

– Хватит! – Она ударила ладонью по столу.

Об этом мама, вероятно, не подумала, поэтому еще больше разозлилась.

Но я все равно ушла, чтобы не выслушивать очередную порцию упреков. Завалилась на кровать и лежала в кромешной темноте, уставившись в потолок.

В комнате надо мной Макс слушал музыку, пару раз залаяла Лана, потом я различила голос Артёма. Они смеялись и еще понятия не имели, что произошло.

Мама же, сидя на кухне, весь вечер кому-то названивала, то выясняя, как запаролить вайфай, то жалуясь на меня.

Посреди ночи раздался звонок в дверь. Я услышала, как мама встала и прокричала не отпирая, что Вита спит.

Утром я подошла к ней, когда она завтракала, и крепко обняла:

– Давай не будем ссориться?

– Давай, – пробубнила она с набитым ртом. – Но мои условия остаются в силе.

– Можешь хотя бы телефон отдать?

– Нет. В ближайшее время ты его не получишь. Просто прими это как данность. – Она высвободилась из моих рук. – Обижайся сколько влезет, но ставить под угрозу благополучие нашей семьи я тебе не позволю.

– Но это насилие над личностью.

– Что? – Она перестала жевать. – Отобрать у ребенка телефон – насилие над личностью? Сама подумай, как это звучит.

Разговаривать было бесполезно.

Я решила, что сделаю вид, будто пошла в школу, пройду половину дороги и, когда мама перестанет смотреть из окна, вернусь, чтобы подняться к Артёму и поговорить.

На улице еще горели фонари и было довольно темно. Перед подъездом стоял какой-то незнакомый человек в меховой квадратной шапке, вроде той, что носили в советское время. Я обошла его и двинулась привычным маршрутом.

Человек направился в ту же сторону.

Я пересекла двор, свернула к пятиэтажкам и остановилась возле занесенной снегом детской площадки. Именно отсюда я собиралась вернуться обратно.

Но человек в меховой шапке тоже остановился. Одет он был в куртку цвета хаки и высокие солдатские ботинки на шнуровке.

Я терялась в догадках.

Дождавшись, когда мимо пойдут спешащие к метро люди, я пристроилась за ними. Однако не успела я сделать и пары шагов, как незнакомец вдруг преградил мне дорогу:

– Куда?

На вид ему было лет пятьдесят. Широкое плоское лицо, близко посаженные глаза и жесткий подбородок.

– Иди в школу, – произнес он приказным тоном.

– Вы кто?

– Носков Владимир Петрович.

– Кто?

– Теперь я присматриваю за тобой. Тебе мама не сказала?

– Нет.

– Странно. – Он нахмурился: – Ну, не важно. Твой маршрут: из дома до школы и обратно. Маршрут один – и никакой самодеятельности. И дай мне свое расписание.

– Вы будете ходить со мной в школу?

– Так точно.

– Каждый день?

– Каждый день по будням и в выходные по спецвызову.

– Это мама такое придумала? – Я была совершенно растеряна.

– Она должна была проинформировать тебя и подготовить, как указано в памятке.

– Она ничего не говорила.

– Так… – озадаченно протянул он. – Ты же Вита? Котова?

Я кивнула.

– Тогда все верно. Идем. А то опоздаешь. – Он простер руку, указывая направление.

– Зачем вы будете ходить со мной в школу? Мама боится, что на меня кто-нибудь нападет?

– Понятия не имею, чего боится твоя мама. Об этом в моих инструкциях не сказано.

– А что сказано в ваших инструкциях?

– Что я должен привести тебя в школу, а потом вернуть домой.

– Значит, вы вроде как мой телохранитель?

– Сопровождающий, – уточнил он.

– А это платно?

– Я работаю на агентство.

– Ладно, хорошо. – Я пока не понимала, как к этому относиться. – Тогда перед школой мне нужно будет зайти в одно место.

– Ты идешь в школу.

– Вы не понимаете, мне очень нужно.

– Это не обсуждается.

– Но я не хочу.

– Это тоже не обсуждается.

– Не можете же вы меня насильно туда повести.

– Могу.

– Тогда я закричу, и люди вызовут полицию.

– Это нестрашно. У меня есть документы и допуски с предоставлением мне полномочий. Все бумаги подписаны твоей мамой. – Развернув меня за локоть, он легонько подтолкнул: – Давай шагай.

Весь первый урок я просидела уставившись невидящим взглядом в доску. Нанять какого-то человека, охранника, чтобы я не сбежала, – до такого еще нужно было додуматься. В этот раз моя мама просто превзошла себя.

Когда я вышла из школы, снова было темно, но Носков никуда не делся. Словно мрачная тень, он отделился от забора и последовал за мной, держась на небольшом расстоянии.

Прошли совсем немного, и на пересечении с узкой проезжей дорожкой я увидела Артёма. Как всегда, в тонкой куртке нараспашку и с облаком сигаретного дыма над головой.

Я бросилась к нему, и он, тут же подхватив меня, поднял:

– Всё, поехали пообедаем. Я за сегодня так напсиховался, что у меня проснулся зверский аппетит. Хочу борщ со сметаной.

– Нам надо поговорить.

– Конечно надо. – Он поставил меня на ноги. – Вот и поговорим.

– Только есть проблема. – Я покосилась в сторону приближающегося Носкова. – Видишь вон того человека? Мама наняла его водить меня из дома в школу и обратно. Он не разрешит. Я уже пыталась отпроситься.

– Чего? – Артём вскинул брови от удивления. – Водить? Типа как под конвоем?

– Ну да.

– Не разрешит он… Да кто его спрашивать будет?!

Крепко сжав мою руку, Артём потянул за собой.

– Молодые люди, остановитесь! – послышался сзади голос Носкова.

Артём резко обернулся и небрежно бросил ему:

– Ты свободен.

– Пожалуйста, отойди от девочки, – с механической интонацией произнес Носков.

– Чего-о-о? – Артём загородил меня собой. – Шагом марш отсюда.

– Ты, парень, лучше не нарывайся. Я при исполнении, и с целью ликвидации опасности имею право применить силу.

– Нет никакой опасности, – вступилась я. – Это мой друг. Артём. Не нужно никакой силы.

– Так, ладно. – Артём подошел к Носкову вплотную и, немного наклонившись, что-то тихо сказал.

Нетрудно было догадаться, что он предлагает деньги. Это срабатывало почти всегда, однако Носков лишь упрямо помотал головой.

– Ну и дебил, – бросил ему Артём и снова взял меня за руку.

Я не успела сообразить, как это произошло, но в ту же секунду Носков сбил его с ног и, заломив руку, уложил на землю лицом вниз.

– Перестаньте! – Я кинулась к ним. – Вы не имеете права!

Больно вцепившись мне в локоть, Носков повел меня в сторону дома. Заметив, что Артём поднялся и догоняет, он достал из кармана короткую черную палочку и показал ему.

– Приближаться не советую. «Шерхан». Девяносто киловатт. Через одежду бьет отлично. Нейтрализует противника на несколько минут.

Артём шел за нами, но ничего не говорил. Я лишь слышала его тяжелое дыхание и спиной чувствовала, как он взбешен.

Слезы застилали мне глаза, ноги подгибались.

Возле подъезда Артём крикнул: «Витя, не волнуйся. Я решу это!» – и я снова попробовала вырваться, но безуспешно. Носков довольно грубо дотащил меня до квартиры, попрощался с мамой и ушел. Я свалилась ей под ноги и разрыдалась. Но она даже не подошла ко мне. Сказала только, что суп на плите, и закрылась в своей комнате.

Я лежала в коридоре, не раздеваясь, до позднего вечера. Сначала рыдала, пока голова не начала раскалываться, а потом уснула. Проснулась вся мокрая от пота, с онемевшей ногой, и едва дошла до туалета.

Мама на кухне смотрела «Ютуб». А услышав меня, снова предложила суп.

Но есть не хотелось. Ничего не хотелось. Такого опустошения и безысходности я не испытывала никогда.

«Самое ужасное, что может произойти с человеком, – это бессилие», – говорил Тифон, и теперь я поняла смысл этой фразы в полной мере.

Мы жили на первом этаже, на окнах стояли решетки. Я прикинула, сколько времени потребуется, чтобы перепилить их пилочкой для ногтей, и снова расплакалась. Потом водрузила стул на письменный стол и, рискуя неслабо навернуться с этой конструкции, дотянулась до потолка. Несколько раз стукнула со всей силы в него кулаком и прислушалась. Наверху стояла полнейшая тишина. Даже Лану не было слышно.

Мама вошла так неожиданно, что я, вздрогнув, пошатнулась и со страшным грохотом свалилась вместе со стулом. К счастью, упала на кровать, больно ударившись только лодыжкой о ее спинку.

– Совсем ненормальная? – Сначала мама перепугалась и кинулась меня ощупывать, а убедившись, что все в порядке, снова сделала каменное лицо. – Ты мне потом спасибо скажешь.

– Мамочка. – Я поймала ее за руку. – Пожалуйста, если ты меня хоть немного любишь, отмени все это.

– Думаешь, мне самой приятно? – Ее голос потеплел. – Если бы я не знала, что в твоей голове принимают решения не мозги, а гормоны, я бы никогда не пошла на подобные меры, но ты слишком подвержена влиянию. Артём из тебя веревки вьет. Ты делаешь все, что он потребует, и не способна ко взрослым, разумным поступкам.

– Ты боишься, что я передумаю ехать к папе?

– Именно. Нам остался всего месяц. И за это время не должно ничего случиться.

– А если я пообещаю, что не случится?

– Это исключено. Стоит тебе встретиться с ним, ты забудешь и обо мне, и о папе, и о всех своих обещаниях.

– Но я ведь уеду навсегда и, скорее всего, больше никогда-никогда его не увижу. Мне очень нужен этот месяц. Умоляю! Ты просто не представляешь, как я его люблю…

– Вот именно это меня и беспокоит больше всего.

Через час, когда я пыталась выучить историю, неожиданно раздался легкий стук в стекло.

Я подбежала к окну.

Артём стоял внизу. В руке у него был мобильник, и, стоило мне приоткрыть оконную створку, он тут же протянул его мне.

– Спрячь, – сказал он негромко. – Я тебе напишу.

– Это из-за директрисы, – прошептала я в ответ. – Поговори с мамой. Она сильно обиделась.

– Уже говорил.

– И что?

– Как видишь.

– Ты извинился?

– Сто раз.

– Пообещал, что больше не будешь?

– Тысячу раз.

– Что же делать? – Я по локоть просунула руку через ледяную решетку.

Артём прижался к ней щекой, а потом поцеловал ладонь:

– Потерпи немного. Я обязательно что-нибудь придумаю.

Я задержала дыхание – и тут сзади раздался крик.

– Ах вот откуда сквозняк! – В комнату ворвалась мама.

Резко дернувшись, я едва не сломала руку.

– А ну пошел отсюда! – заорала она на Артёма. – Еще раз увижу – полицию вызову!

– Они не приедут, – спокойно отозвался тот. – Я не совершаю ничего противозаконного.

Задохнувшись от негодования, мама схватила с подоконника банку для полива цветов и выплеснула ее прямо в него. После чего оттолкнула меня и, яростно захлопнув створку, задернула шторы:

– Подойдешь к окну и… – Она замялась, придумывая мне наказание.

– И что? Что ты можешь мне еще сделать?

Тут она заметила телефон, который передал Артём, и, с силой разжав мои пальцы, отняла его.

Ночью приезжала скорая – маме стало плохо с сердцем. Пока врачи снимали кардиограмму, у меня появился отличный шанс сбежать. Но я испугалась, что ей нельзя еще сильнее волноваться. Позже оказалось, что кардиограмма в норме, и доктор прописал ей только здоровый сон и прогулки на свежем воздухе.

Глава 4
Тоня

«Тоня, выручай! Вита не сможет приехать на елку. Ты должна заменить ее. За один день я другую Снегурку не найду».

Лёха написал прямо во время контрольной по алгебре.

Едва я отыскала в телефоне нужную формулу, как поверх нее всплыло его сообщение.

– Осеева! – Математичка метнулась ко мне: – Убери все сейчас же!

Телефон мгновенно исчез в рукаве свитера, но она все равно осталась стоять возле моей парты. Сосредоточиться на задаче не получалось. Если хочешь, чтобы у человека ничего не вышло, просто стой и смотри, как он это делает.

– Можно мне в туалет?

Подозревая, что я буду искать способы списать, учительница смерила меня презрительным взглядом, но все же милостиво отпустила.

Но я еще до туалета не успела дойти, как пришли новые сообщения: «Ну что?»

«Игнор?», «Это значит „нет“?», «Если откажешься, подставишь Амелина», «Меня тоже подставишь», «И маму мою», «Давай договоримся? Я тебе потом тоже что-нибудь хорошее сделаю».

Лёха писал и писал, как будто сам никогда не учился в школе.

«Завтра уже суббота. Мне нужен ответ прямо сейчас!», «Просто напиши „да“ или „нет“», «Ты в школе?» и, наконец, самое ужасное: «Сейчас я к тебе приеду».

Я ненавидела, когда кто-то из знакомых парней приходил в мою школу.

У нас подобные события всегда вызывали чрезмерный общественный интерес. Все тут же начинали шушукаться и обсуждать. И хотя некоторым девчонкам вроде Насти такое даже нравилось, я просто не выносила находиться в центре столь нездорового внимания.

К тому же это был Лёха – одноклассник Никиты и Тифона, который звездил в соцсетях, имел репутацию бабника и жил в соседнем районе. Его легко мог кто-нибудь опознать, и тогда хватило бы разговоров до конца учебного года.

– Ты обалдел? – закричала я в трубку, как только услышала его голос. – У меня контрольная!

– А у меня форс-мажор, – бойко парировал он. – Пожалуйста, скажи «да», и я от тебя отстану.

– Ладно. Хорошо. Только не пиши больше и не вздумай притащиться сюда.

– Без проблем, – весело откликнулся Лёха. – Удачи на контрольной!

Лёхина мама работала бухгалтером в компании, занимающейся организацией праздников и развлечений. Дела у них шли не особо хорошо. Сокращали расходы на аренду, зарплаты и сотрудников. Однако к Новому году их руководство пыталось воспользоваться горячим сезоном, чтобы подзаработать с минимальными вложениями.

Это рассказал нам сам Лёха, завалившись неделю назад к Артёму. Шел он прямиком к Костику, а застал на кухне всех нас.

Мы пили чай с эклерами и впятером играли в имаджинариум.

Посиделки получились спонтанные, эклеры тоже. Срок годности у пирожных закончился еще вчера, и Макс потребовал либо немедленно их съесть, либо выкинуть.

С одной коробкой расправились легко, но дальше дело застопорилось.

Ветер завывал в окнах, собака Лана, довольно крупный метис овчарки, попрошайничала возле стола, все смеялись над ней и забавными ассоциативными фантазиями друг друга.

Лёха ввалился продрогший и красный от первого мороза, а увидев четыре раскрытые коробки с разноцветными эклерами, чуть не задохнулся от возмущения:

– Не, ну ни фига у вас пир! На улице дубак дикий, а вы тут кайфуете, – схватил эклер и запихнул его в рот почти целиком.

Какое-то время все – Артём с Витой на коленках, Макс и мы с Костиком – молча наблюдали, как Лёха жует.

– Да потому, что я голодный! – пробубнил Лёха и, плюхнувшись на табуретку, взял второй эклер. – Вообще-то, я к Амелину шел, но вы можете остаться.

Лёха всегда был немного наглым, но за хорошее чувство юмора ему прощалось почти все.

Быстренько поведав нам о трудностях своей мамы и ее работодателей, он немедленно перешел к делу:

– Короче, нужно по выходным для детей новогодние утренники проводить. В торговых центрах, на ярмарках, ну или куда вызовут. Ничего сложного: сценку разыграть, хороводы поводить, песенку спеть. И потом с ними там немного потусить: чисто покривляться и пофоткаться. За четыре часа на нос три косаря. Что скажешь? – Лёха развернулся к Костику: – Ты попляшешь, я спою что-нибудь. Зря меня мама в музыкалку отдавала, что ли?

Артём издевательски хохотнул.

– Ой, да ладно. – Подколы Лёху никогда не смущали. – Мне из своих пацанов позвать некого. Кому я такое предложу? Никитосу? Ярову?

Лёха весело похлопал Амелина по спине:

– Ну, давай решайся. Больно не будет. Просто стишки свои про зиму почитаешь, и все.

– Стишки? Про зиму? – Костик поднял на него темный взгляд и низким замогильным голосом продекламировал:

 
Заковывая холодом природу,
Зима идет и руки тянет в воду.
Река дрожит и, чуя смертный час,
Уже открыть не может томных глаз,
И все ее беспомощное тело
Вдруг страшно вытянулось и оцепенело
И, еле двигая свинцовою волной,
Теперь лежит и бьется головой.
 

Вита испуганно распахнула глаза, Артём, давясь от смеха, уткнулся ей в плечо. Макс прикрыл лицо ладонью.

Лёха замер с третьим эклером в руке.

 
Я наблюдал, как речка умирала, —
 

Заунывно продолжил Костик.

 
Не день, не два, но только в этот миг,
Когда она от боли застонала,
В ее сознанье, кажется, проник…^[1]
 

– Хватит. – Я пихнула его в бок.

Он вздрогнул и заморгал, словно просыпаясь ото сна:

– Ну, какой из меня Дед Мороз?

– Ладно. – Стих Лёху немного отрезвил. – Тогда будешь как обычно – зайкой. И можно без стихов, только танцы. Тебе что, деньги не нужны?

– Нужны, – признал Амелин.

– Вот и отлично, – обрадовался Лёха. – А Тоня будет белочкой.

– Никаких белок! – отрезала я.

– Может, ты? – Лёха вопросительно посмотрел на Макса.

– Что? Белкой? – Макс неодобрительно покачал головой. – Лёх, ты в своем уме?

– Ну а что? – Лёха шумно отхлебнул чай из моей чашки. – Ты вроде прыгучий.

Макс обиженно фыркнул.

– Максим у нас котик, – рассмеялась Вита.

– Тогда ты. – Лёха тут же перевел взгляд на нее.

Артём крепко прижал Виту к себе:

– У нас все выходные заняты.

– Если нужно, я могу, – неожиданно согласилась она. – И стихи могу выучить. Я их быстро запоминаю.

– Ты чего? – Артём нахмурился. – Серьезно собираешься этими глупостями заниматься? Тебе деньги нужны?

– Вовсе нет. Это же очень приятно. Как будто совершаешь маленькое чудо. Ребенок смотрит на всех этих зайчиков и белочек и верит в них как в настоящих. Я, во всяком случае, когда в садик ходила, верила.

– Да ты и сейчас веришь во все подряд. – Артём прервал ее речь поцелуем, и они стали целоваться так, что Лёха передумал брать четвертый эклер и поднялся:

– Тогда решено. Всем пришлю явки, пароли и сценарий.

– Сценарий? – удивился Амелин. – Речь вроде шла о танцах.

– А, – Лёха небрежно отмахнулся. – Я его сам еще не видел. Мать просила срочно четверых найти, вот я и ищу. Остался один. У вас на примете случайно больше никого нет?

Я сразу же вспомнила о Егоре Петрове, с которым мы подружились только в прошлом году, хотя и проучились вместе в одной школе десять лет. Он был старше меня на год и увлекался видеосъемкой, а летом даже поступил во ВГИК на режиссерский.

В том, что Петров согласится участвовать в представлении, я не сомневалась. Его творческая натура всегда тянулась к любым формам искусства, особенно если затея обещала быть веселой. Так что, сосватав его Лёхе, я и думать забыла про эти елки.

Домой шли вместе с Настей. Я злая из-за контрольной и Лёхиной просьбы, а Настя со слезами на глазах, всю дорогу ожидая, что я начну расспрашивать, что случилось, но я не спрашивала.

Наконец она не выдержала:

– Он меня не любит.

– Опять не тот смайлик прислал?

– Нет. Теперь точно.

– Не написал «доброе утро»?

– Ему нравится другая девушка. Зоя. Помнишь?

– Та самая Зоя?

– Да. Рыжая.

Пока Настя не сказала про Зою, я была уверена, что она все сочиняет, но, вспомнив рыжих сестер, смягчилась. Зоя мне не нравилась. Точнее, сама по себе она вроде была ничего, но то, как с ней все носились, раздражало.

Когда мы жили в Капищено, отовсюду только и слышалось: «Зоя то», «Зоя се»… Почему-то всегда было очень важно, чтобы все, что ни делалось, понравилось Зое.

Лёха, Тифон, Никита со своим сводным братом Ваней, Макс, лучший друг Артёма, и даже Петров с Герасимовым втянулись в этот дурацкий флешмоб под названием «Что скажет Зоя?».

Прежде чем взять что-либо из холодильника, я, видите ли, должна была «проинформировать Зою». Хотя большинство продуктов покупали Макс с Артёмом, а на остальное скидывались все вместе.

Зоя наставила повсюду вазы с цветами, чтобы они якобы перебивали вонь краски, но смесь этих запахов вызывала еще большую тошноту.

Я относилась к Капищено как к чему-то своему, родному, потому что однажды умерла в нем и родилась заново, а Зоя вела себя там как хозяйка: переставляла мебель, перевешивала картины и входила в комнаты без стука.

Зоя была девушкой Тифона, однако по каким-то неясным разговорам складывалось ощущение, что до его приезда в Капищено она неплохо проводила время с Максом. И что вроде бы существовало даже видео, где они спят в одной постели.

Все, правда, в один голос уверяли, что оно постановочное, но, как по мне, лучше бы уж Зоя встречалась с Максом. Потому что Тифону она никак не подходила. Он был серьезный, решительный и смелый, а Зоя только и умела, что смеяться и трясти рыжей гривой.

Амелин считал, что я тайно влюблена в Тифона и ревную.

– И он, он… Он выбрал ее. Представляешь?

В завершение своего рассказа Настя всхлипнула и разрыдалась.

В том, что дело закончится слезами, я не сомневалась.

– Серьезно? – Я не могла поверить своим ушам. – И ты не разбила ему эту тарелку о голову?

– Нет, конечно. – Настя трагично вздохнула. – Это же его выбор.

– Вот козел! – искренне возмутилась я.

– Нет, знаешь, он писал потом… Объяснял. Просил не обижаться. Сказал, что сделал это потому, что я не ем сладкое, но я никак не могу избавиться от чувства, что это неправильно.

– Ну и пошли его на фиг.

– Ты что? Как я могу?

– Берешь и посылаешь. Делов-то.

– У тебя всегда «чуть что – сразу посылаешь», а я не такая, я не умею. И не хочу.

– Тогда не жалуйся. Небось еще и сказала, что прощаешь.

– Нет. Я сказала, что для меня это не имеет значения.

– В таком случае не знаю, чем тебе помочь.

Настя снова заплакала, только теперь в голос. Шла и ревела крокодиловыми слезами как маленькая.

– Я уродка, и меня никто не любит.

– Ты красивая, и тебя все любят. – Я остановилась, вытерла ей лицо ладонями и крепко обняла.

– Кто «все»?

– Герасимов тебя любит, и я люблю. И Егор, кажется, любит… И Валера твой. Он еще тебе пишет?

– Пишет. Но вы не считаетесь. Я хочу, чтобы меня Никита люби-и-ил.

– Он тоже тебя любит.

– Не-е-ет!

– Идем ко мне. – Я обхватила ее за плечи. – Подумаем, что делать.

А пока шли через дворы и забежали в «Пятерку» купить колу, я уже придумала.

– Поверь, для тебя это реальная возможность заявить о себе. Лёха обязательно выложит кучу фоток. О тебе узнает столько людей. И все начнут писать, какая ты красивая. И Никита это обязательно увидит. Уверена, ему будет о чем поразмышлять. Считай, что это твой звездный час. Я поеду с вами, возьму у Петрова камеру и наделаю таких фоток, что твой Никита в осадок выпадет. И его рыжая Зоя тоже.

– Почему его? – испугалась Настя.

– Так просто, к слову пришлось.

– А ты чего не хочешь?

– Ну какая из меня Снегурочка? Я же не умею никого развлекать, тем более детей. Да еще и с красными волосами… Сама посуди. А у тебя они очень подходят. Заплетешь их в косу – красота будет неописуемая!