Из глубины

Ничего не член

Я, слава Богу, ничего не член,

Вхожу в одно сообщество – живущих,

Не признаю организаций плен

И числюсь разве только среди пьющих.

Осточертели строй, устав, наряд.

Мне хорошо в просторной светлой роще,

Ее законам подчиняться рад

И быть хочу добрей, надежней, проще.

Не по душе партийных бонз оскал.

Я не люблю политиков собранья,

Я там бывал, тщету карьеры знал.

Все позади: чины, награды, званья.

А если умник скажет: «Не хитри!»,

Грозя надменно пальчиком при этом,

Ему и вам скажу: «Пишу стихи

И на Земле хотел бы быть поэтом,

Не признавать ни рас, ни уз, ни стен,

Входить в одно сообщество – живущих.

И потому я ничего не член.

И потому я только среди пьющих…»

Про ворону

Хорошо в гнезде вороне

Деток греть в своём пуху.

Там никто её не тронет —

На берёзе, наверху.

И забот семейных полон,

Из проталин, где река,

На обед законный ворон

Ей притащит червяка.

Наплевать ей на компьютер,

Знать не знает, что за зверь.

Сладко дремлется в уюте

Под апрельскую капель.

Бабье лето, парк Кузьминки

В воскресенье для разминки

Я пошёл гулять в Кузьминки.

Доложу вам без заминки,

Там чудесные картинки,

Там осенние новинки,

В золотых коврах тропинки.

Утопают в них ботинки.

Кумачом горят рябинки,

Дуб желтеет и осинки.

В хвойной чаще – паутинки,

На пруду – утят пушинки,

Небо ясно – ни дождинки.

Грусть приятна – ни слезинки.

Бабье лето, парк Кузьминки.

Вечер на Москве реке

Московский вечер – вдохновенный ткач.

Основой для картины – август синий.

Попробуй от восторга не заплачь

В плену алмазных россыпей и линий.

Струит река живое полотно,

Горят и вьются золотые нити.

В узоре тонком каждое окно,

И фонари, и звёзды – посмотрите!

Дорожку в небо выткала Луна.

Бегу по ней навстречу детской сказке.

И снова жизнь гармонии полна,

И в сердце через край любви и ласки.

Женский день

Мороз крепчал в начале марта.

Да только нас не проведёшь —

Зимы и этой бита карта!

Об этом в садике галдёж

Ведут синицы с воробьями.

К обеду редкая капель,

Как слёзы старой белой дамы,

Стекает с крыши. Верь не верь,

Весна пришла, грядёт и лето.

Всему начало – Женский день!

И песня лучшая не спета,

И пить не лень, и петь не лень!

Душа вылазит из берлоги.

Так будет вечно, вновь и вновь.

Да сгинут старые тревоги!

Да будет новая любовь!

Когда Москва под бой своих курантов…

Когда Москва под бой своих курантов

Восторженно встречала новый век

И про уход убогого «гаранта»

Узнал с надеждой русский человек,

Когда весь мир мифическим драконом

Из шкуры старой с воплем выползал

И небосвод то красным, то зелёным,

То радугою сочной полыхал,

Герой Чечни – армейский мой товарищ —

Огням и взрывам праздничным не рад.

– Тут не хватает танков и пожарищ, —

Сказал угрюмо, как-то невпопад.

Ё-моё!

Отстеснялся я своё,

Отбоялся я своё.

Вот теперь пишу стихи,

Молча слушаю «Хи-хи!».

Слыша «пение» моё,

Бабы судят: «Ё-моё!

Хороши его стихи.

Не моги сказать «Хи-хи!»

Но поэту, ё-моё,

Скажем мнение своё —

Нам любовной чепухи

Больше надобно в стихи.

Понимаешь, ё-моё,

Мы же всё-таки бабьё,

Нам любовные стихи,

Как французские духи.

Возбуждать нас, ё-моё,

Должно пение твоё».

Голограмма

Стандартный лист весь в кляксах, в дугах

Испорчен, в дело не годится,

Но с удовольствием подруга

В него, как в зеркало, глядится.

Твердит, что в кляксах, в многоточье

Того негодного листа

Увидит каждый, кто захочет,

Изображение креста.

– Он в круглой нише, весь воздушный.

Пришельца из далеких мест

Увидит ученик послушный —

Чудесный крест, ажурный крест.

Гляжу на лист – нельзя прилежней,

Но вижу то же, что и прежде.

Лишь только кляксы, дуги, точки

На грязном маленьком листочке…

Иль я больной, иль у подруги

Не так поставлены глаза?

Мои болят, мои в испуге,

В моих отчаянья слеза.

Она свихнулась, не иначе,

Кричит: «Попристальней гляди,

Лист ближе, дальше отведи.

Не видишь? Ненормальный значит!

Вглядись, вот здесь, он есть! Он есть!

Чудесный крест, ажурный крест,

Весь в утонченных изразцах

И с «пауками» на концах».

Таращусь, не хочу обидеть…

И вдруг… Вот это чудеса!

Листок, как будто небеса,

Разверзся! Это нужно видеть.

Ажурный крест, раздвинув лист,

Как люстра в воздухе повис.

Весь в утонченных изразцах

И с «пауками» на концах.

Прекрасен он! А были точки

На грязном, маленьком листочке.

Мне объяснили, что компьютер

Те кляксы, точки наносил.

Не зря я нос с прицелом путал,

Не зря глаза свои косил.

Я позавидовал машине

И вот теперь стихи пишу.

Я буквы, точки, запятые

В своем блокноте вывожу.

На грязь, читатель, не сердись,

Рискни, попристальней вглядись…

Спасибо, Лена! Ай да Лена!

Я убедился, есть он, есть!

Чудесный крест, нездешний крест!

Как-то предстоит умереть?

Как-то предстоит умереть?

Явиться ли женщина-смерть

Страшной бабкой с острой косой

Или юной девой босой?

И отправится душа на тот свет.

И не будет там ни горя, ни бед.

А всего скорее – не так,

Кто поверит в эти сказки, чудак!

Вот устал, и сердце выключит свет.

Ничего такого тут нет.

Превратятся в пыль и мозг, и скелет.

Ничего тут необычного нет.

И не будешь ты нигде никогда!

Пусть подольше длится дней череда!

Еще играю в эти игры

Еще играю в эти игры,

Свой воз безропотно везу,

И мне финансовые тигры

Дают на хлеб и колбасу.

Еще горбачусь за десятку,

Пашу, забыв покой и сон.

За четвертак спляшу вприсядку

И пуп сорву за миллион.

Иду витрин роскошных мимо,

Рука сжимается в кулак.

А на душе, как в древнем Риме,

Хрипит затравлено Спартак.

Что делать бедному Ивану?

Сбежать в тайгу, в туман, в разврат.

Иль, может, я себе достану

На всякий случай автомат…

Ведь зубы скалят злые тигры,

И раздевают подлецы,

Пока играю в эти игры,

С концами сходятся концы.

У нулевого километра

Автомобильное кольцо

Как ров у замка, как траншея.

Москва похожа на яйцо

С иглой Бессмертного Кощея.

Не Кремль по центру, не собор —

По центру доллар, он – диктатор…

Москва похожа на прибор,

Она гудит, как трансформатор.

И не дороги – провода.

А может хуже – метастазы.

Повсюду тянется беда,

Ползёт зелёная зараза.

Москва – ловушка для сердец.

Попасть сюда, что кануть в Лету.

Нет, не начало, а конец —

У нулевого километра.

8 марта

Весны приближенье в Москве угадай-ка!

Этаж небоскрёба не лес, не лужайка.

Но точная есть у нас марта примета —

Цветущая Нина, нарядная Света.

Фаины, Марины, Ирины, Наташи —

Мимозы, фиалки, подснежники наши,

Танюши, Любаши, Надюши, Катюши —

Сирени, черёмухи, яблони, груши!

Ликуйте, сияйте, нас, грешных, любите,

Целуйте, ласкайте, сердца наши жгите,

О принцах мечтайте, как феи, порхайте,

Тревоги не знайте, заботы не знайте,

Печали забудьте, шампанское пейте,

Весеннюю радость в сердца наши лейте!

Мы любим, мы ваши, сдаёмся, владейте!

Запросите меня

Считают проценты машинки,

И звезды, и трассы ракет.

Но нет в их «глазах» ни слезинки,

Ни горя, ни радости нет.

Мой мозг – совершенный компьютер,

Он может любить и страдать.

Вселенную всю там найдете,

Но некому кнопку нажать…

Звенят микросхемы извилин,

«Завис» триллион мегабайт.

Не нужен я больше. Забыли

Команду компьютеру дать.

Включите же память, включите!

Добавьте в лампаде огня,

Архангелы, кнопку нажмите!

Я есть! Запросите меня!

Возрождение…

Полушутя, полусерьезно

Пишу стихи на склоне лет.

Лишь так писать и жить возможно:

Вопросы есть – ответов нет.

Вдруг стали истово молиться,

Целуем камни натощак,

Желая духом возродиться.

А нищим как? Голодным как?

Реформ убойных панорама

Уже видна в любом окне —

Горит на солнце купол храма

В полуразрушенной стране.

Сияют маковки собора,

Цветут узорные кресты,

Звучат торжественные хоры,

К причастью тянутся персты…

Какую паперть возродили?!

Да, в старину умели жить.

Ползи, убогая Россия,

К «царю» копеечку просить.

Как диктует душа

В. Семенову^[19]

 

Без затей и похабных уклонов

Я писал, как велела душа.

И отметил Владимир Семенов —

Что же, выправка слов хороша…

А душа – это все-таки слово,

Не туман, не парок из груди.

И у духа другая основа —

Не рефлекс, не звериный инстинкт.

Дух – не голубь, а стих и молитва,

Нам завещанный жизни устой.

И душа – это вечная битва,

Битва слова с тупой немотой.

Человечности первооснова,

Не небесная кара, не страх,

А живое, красивое слово,

Как улыбка на милых устах.

Потому без похабных уклонов

Я пишу, как диктует душа.

Все в порядке, Владимир Семенов,

Пока выправка слов хороша.

Девочка под ёлкой

– Я хочу, чтоб люди больше не болели,

Доброты и ласки детям не жалели,

Мама чтоб не плакала наша никогда,

Папа чтобы в праздники дома был всегда,

Чтоб пришли к нам в гости бабушка и дед,

Чтобы вкусный тортик был бы на обед,

Свечки чтобы жаркие в полночь запылали,

Шарики чтоб яркие в хвое засияли,

Музыка весёлая чтобы раздалась,

Сказка чтоб волшебная наконец сбылась,

Ветер и снежинки чтобы вальс кружили,

Жили-были чтобы мы, жили не тужили! —

Тихо-тихо шепчет так, едва дыша,

Девочка под ёлкой. То – моя душа.

Сыну

Сынок, пришла пора расстаться,

Вот здесь тебя я родила.

Отметим скоро восемнадцать,

Тогда метелица мела.

Как быстро годы пролетели!

Нам Север родиною стал:

Снега, морозы и метели

И город в окруженье скал.

Грибы, брусника и морошка…

Долина Славы, старый дот…

Ах, время, погоди немножко.

Не может. Так и жизнь пройдет.

Последний школьный твой звонок

Нас разлучит. Я это знаю.

Не счесть у матери тревог.

С какою болью провожаю

Тебя сегодня от порога…

Кто б только знал?! Понять бы смог?

Как много бед, как горя много

У тех сегодняшних дорог!

И все ж – иди, не для того

Тебя рожала и растила,

Чтоб в тесной клетке без тревог,

Без бурь твоя пропала сила.

Отец наследство завещал.

Нет, не хоромы и не дачу,

А море, сопки и причал

И свой корабль с судьбой в придачу.

Иди, мой сын, и сильным будь,

Орешек северный, кровинка.

С надеждой и молитвой – в путь!

Ступи на ждущую тропинку.

До свидания, школа!

Л. Г. Хаидовой

Учительством нас поверяют боги

На доброту и на духовность в нас.

Пора настала подвести итоги:

Директор мой, я покидаю Вас.

Спасибо за неласковую нежность,

За беспокойный, шумный Ваш приют.

Я здесь постиг работы неизбежность,

Я здесь услышал, как сердца поют.

Я здесь учился плакать и смеяться,

Отученный от этого давно.

Я здесь учился женщин не стесняться:

Я с ними пил и слезы, и вино.

Здесь ни к чему пустые разговоры.

Я здесь усвоил мудрость – промолчать.

Здесь могут быть суждения и споры,

Но только жизни до конца решать.

За взгляд спасибо честный, без укора,

За то, что груз хозяйственных проблем

Вы так легко несли по коридорам,

Что я и не заметил их совсем…

Утешьтесь тем, что в Вашем «огороде»,

Где пестики, тычинки, лепестки,

Назло судьбе, политике, природе

Поэзии проклюнулись ростки.

От жизни от моей, быть может, прока —

Все остальное бред и чепуха —

Написанные здесь в конце урока

О флоте и о школе два стиха.

Стихи мои не стоят и полушки,

Но верю я: чрез много лет

Вдруг кто-то вспомнит дома на пирушке:

– А помнишь, в школе был у нас поэт?

И тотчас вмиг отыщутся в альбоме

Две-три строки про дальний город наш.

Пусть ничего не будет в жизни кроме —

Я грыз недаром черный карандаш.

И вспомнят люди этот край суровый,

Давным-давно покинутый уже,

И позовет их школа. Север снова.

И будет рай и праздник на душе.

За все, за все, прекрасная Людмила,

У Ваших ног прощения прошу,

Хочу, чтоб хоть немножко полюбила,

Но нужных слов, увы, не нахожу.

За песенность спасибо лиховую,

Услышав Вас, бывал я снова юн,

За смелость глаз, за байку озорную,

За Ваш шикарный бежевый костюм.

Я уезжаю в Заозерск, влюбленный,

Счастливый тем, что здесь увидел Вас.

Пришел уныл, уеду окрыленный.

Лети в Москву, нежданный мой Пегас!

Под новый год

Мороз хорош под Новый год.

Узор в окне нарисовал.

Летит снежок, спешит народ.

Пурга заводит снежный бал.

На подоконнике свеча,

Под ёлкой Дед Мороз и мрак.

Часы старинные стучат:

Тик-так, тик-так, тик-так…

Идут года, течёт река.

А я, как сфинкс, сижу, молчу.

Секунды трогают бока,

И вечность гладит по плечу.

Не помнит сердце мелочей.

Душа, как в детстве, чуда ждёт.

За этот миг в тени свечей

За всё прощаю старый год.

Землякам

Москва – не башня Вавилонская,

Не рухнет, как ни высока.

Жив русский дух. Есть вологодская

Дружина главного полка.

Для красных стен Кремля столичного

Желтком яичным станем мы!

От бед и войска заграничного

Святыни будут спасены!

Не для потехи мы затеяли

Стоять в Москве к плечу плечом —

Не будут русские развеяны

По полю вражеским мечом!

Поэт Рубцов на нашем знамени.

Пусть на народные гроши

Встаёт ему в столице памятник

От всей Руси, от всей души!

Дорог и стран немало пройдено,

Но до могилы, до конца

И в нас любовью к тихой родине

Полны и мысли, и сердца!

Довольно!

Довольно! Хватит богохульствовать!

Устал ругаться и роптать,

Устал в застольях пьяных буйствовать,

На храмы белые плевать.

Довольно! Жажду примирения,

И доброты, и чистоты.

Как будто в жар об исцелении

Молю в песках – воды, воды!

Пустите в церковь ошалевшего

У свечки тихой постоять,

Сыночка вспомнить улетевшего

И об отце погоревать.

Пора на юг

О, пальмы в Гагре! О, пляжи в Крыму!

Без боя, без боя мы сдали страну.

В плену у кого-то гора Аюдаг.

Не так все, ребята, не так все, не так!

Медведь Америку пугал,

Внушал и зависть, и тревогу.

И вот в дремучую берлогу

Коварный Запад нас загнал.

И нам – наследникам Петра,

И нам – Суворова потомкам,

Как исчезающим обломкам,

Остались только Севера.

Но, в дикой тундре, вмерзшим в лед,

Им удержать ли исполина?!

Часам старинным ход дает

Опасно сжатая пружина.

России ведом сей недуг.

Тайга всегда нас выручала.

От заполярного причала

За Северный Полярный круг

Нас новый ждет бросок на юг.

Умерьте вопли и испуг —

Арабам – Нил, индус – на Ганге,

Негр черный где-то на Матанге,

А мне и в Вологду – на юг.

О, пальмы в Гагре! Дунай голубой!

О, мама Одесса, возьми на покой.

Янтарные пляжи ласкает волна…

Другая, чужая, не наша страна.

Все истины проверить на себе

Все истины проверить на себе

И не упасть, не заскулить, не сдаться.

И только это от отца тебе,

Так видно суждено, должно достаться.

Что говорить о горести вина,

Коль все к нему вокруг тебя стремятся?!

В твоем падении есть и моя вина —

Я тоже пил, отметив восемнадцать.

Теперь ты знаешь, как дрожит душа,

Какие ей потом кошмары снятся,

Позорно, как прозванье алкаша,

Как трудно после из дерьма подняться.

Усвоена ли истина, сынок?

Под пробкой красной демоны гнездятся.

Сомнителен напитков этих прок.

И в собутыльники не все друзья годятся.

Все истины проверить на себе!

И не упасть, не заскулить, не сдаться!

Моя рука протянута тебе,

А вместе нам, сынок, чего бояться?!

Телескоп воображения

Я в лунном кратере устроился удобно,

Чтоб дождь метеоритный не пылил.

Над цепью гор красива бесподобно

Взошла Земля среди других светил.

Настроил телескоп воображенья

И вижу вдруг, как будто наяву,

Моря, и реки, и машин движенье,

Существ, которых братьями зову.

Я этику Вселенной не нарушу

И точно запущу метеорит

В того, который на атоллах сушу

Ужасной бомбой испытать велит.

Обилие воды и кислорода,

Сокровища лесов, полей и рек

Тебе вручила щедрая природа,

Так будь же счастлив, брат мой – человек.

Лишь в космосе, на спутнике унылом,

Издалека оценишь и поймешь —

Как сладок дым над родиною милой,

Как дорог дом у сосен и берез.

Легендарный снег

Мы выстоим, дотянемся, ворвёмся!

Мы заслужили двадцать первый век.

Поэтами недаром мы зовёмся,

На рубеже столетий обернёмся,

На сувениры снегом запасёмся.

Ведь под ногами легендарный снег!

Я в той дали, приврав совсем немножко,

Живой легендой к юности приду.

Я расскажу, как снег валил в окошках,

Как он скрипел под вечер на дорожках,

Как таял он у милой на ладошках,

Как он сиял в двухтысячном году.

Грядёт, грядёт алмазный век поэтов.

В прогнозах звёздных очередь его.

В нём будет больше и тепла, и света.

По доброте соскучилась планета.

Но для меня земли милей, чем эта,

Уже в веках не будет ничего.

Пока целует родники поэт

Читзал районный был красив и светел.

Мужчина лысый с сединой в висках

(У местной прессы был он на примете)

Про жизнь свою рассказывал в стихах.

Он тридцать лет отсутствовал в районе —

Служил, учился, бороздил моря…

И никогда не припадал к иконе,

Прости его, родимая земля.

Учителя, работники культуры

Музеев местных и библиотек,

Ревнители родной литературы

Ему внимали – сорок человек.

Двадцатое столетье на исходе,

В России стон, куда ни кинь – тупик.

А он толкует о любви к природе,

А он целует травы и родник…

Про отчий дом, про медленную речку,

Про древний город в северной глуши,

Про кружева, про прясло, про крылечко,

Про снегопад, про васильки во ржи…

Где плавал он и прилетел откуда,

Как блудный сын, он людям рассказал…

И было чудо! Совершилось чудо —

Признал поэта нового читзал.

И все-таки – вначале было слово!

И все-таки – бывает волшебство!

Слова-алмазы засияли ново,

Дух обретя, ликует естество.

И не иссякнет Родина вовеки!

И слову русскому конца и края нет,

Пока текут так плавно наши реки,

Пока целует родники поэт!

Тверской бульвар

Центр Москвы, реклам картины,

Кремль, Манеж, Тверской бульвар.

Все в чаду. Поток машинный.

Давка. Рыночный угар.

Пусть «Макдональдс» жарит, тушит,

Рекламирует еду,

Я иду туда, где Пушкин

У России на виду.

Иностранные закуски,

Панталоны, фрак, жилет

Уважал наш гений русский.

Жаль, сегодня денег нет.

Но зато здесь прорастают

Рифмы стройные во мне,

Как былинки пробивают

Глушь асфальта по весне.

И милей прохожих лица,

И денек как божий дар.

Для кого базар – столица,

Для меня – Тверской бульвар!

Немой заговорил

Немой заговорил!

Да, чудеса бывают.

По прихоти светил

Недуги исчезают.

И мыслям больше нет

Глухого заточенья,

И заливает свет

Восторги и сомненья.

Как ледники вершин

Вдруг лавами грохочут,

Так тайники души

Вдруг плачут и хохочут.

О, слова чудеса!

О, музыки стихия!

Спасибо, небеса!

Пишу стихи я.