Читать книгу: «Куда исчезают обычные люди?», страница 3

День пятый

Сорокина сидела на кухне у Астаховой, а та опять хлопотала с чаем – Аня решила не откладывать повторный визит. Вчера по телефону ей показалось, что у Марты в голосе присутствует какое-то напряжение, казалось, что не показалось. Сегодня она действительно вела себя иначе. Диалог не клеился, она старалась не встречаться с девушкой глазами, а вместо образовательно-назидательного потока информации – какое-то рассеянное бормотание себе под нос.

– Куда же подевалась эта ложка…

Когда Аня в очередной раз это услышала, она решила выяснить, в чём дело.

– Марта, вас что-то беспокоит?

– Меня? Да нет, что вы, всё в порядке…

– Марта? – оперативница чуть добавила громкости и настойчивости в интонации.

Женщина повернулась к ней лицом и как-то неестественно робко посмотрела в глаза.

– А может, зря я всё это затеяла, послушала эту Еву? Может, и не пропала Юлия Андреевна никуда, а приедет скоро, как обычно, – просто что-то с телефоном, например… Приедет, будет ругаться, что я такое устроила и посторонних к Антону пустила…

– Вы, конечно, ещё не пустили, хотя да, я сегодня планирую его посетить.

– Ну вот – а как я вас пущу без её разрешения?

– Послушайте, вы всё правильно сделали – даже не берите в голову. Вы мне очень симпатичны, поэтому позвольте, я скажу напрямую как есть.

Ане пришлось выключить «милую девочку» и показать собеседнице, какая она на самом деле. Её тяжёлый, колючий взгляд и жёсткие интонации в голосе кроме сомнения добавили ещё и удивление на лицо Марты.

– Я буду поступать так, как считаю необходимым, – продолжила настоящая Сорокина. – Если я решу, что мне нужно поговорить с Антоном, – а я уже решила, – никто и ничто меня не остановит. Ни вы, ни стальные двери. Поверьте моему чутью – с Борисовой что-то случилось, поэтому выкиньте этот мусор из головы и делайте так, как я вам скажу. Иначе Антон уедет в психушку, а вы останетесь без работы, без этого чудесного фартука и этих замечательных видов из окон. Я пытаюсь вам помочь и помочь Антону. Хотя, по-хорошему, могу просто вяло перекладывать бумажки, а не мотаться сюда на этих, блин, автобусах. Марта, давайте соберёмся уже и займёмся делом. Пока Юлии Андреевны нет – я за неё здесь и мать, и работодатель. Договорились?

Изумлённая такой трансформацией, Астахова застыла с широко раскрытыми глазами, из которых по щекам потекли крупные слёзы. Аня встала со стула и обняла её, пытаясь успокоить.

– Я обещаю, что буду очень внимательна и сразу уйду, если увижу, что приступ приближается. Ева меня хорошо проинструктировала, не переживайте.

– Ну просто у меня всё это крутится в голове, крутится, – продолжала всхлипывать Астахова. – Вы меня простите, что я засомневалась, – накатила какая-то апатия и безнадёга. Спасибо вам огромное, что вы нам помогаете.

– Да пока ещё не за что. Ну вы как, в порядке?

– Да-да, я здесь. Всё нормально.

– Вот и славно. Тогда две просьбы. Во-первых, скажите, где сейчас должен быть Антон, и опишите мне схематично расположение комнат в квартире, чтобы я там не плутала. А пока я хожу, напишите, пожалуйста, подробно, со всеми ингредиентами, чем вы его кормите. Ева ещё с Юлией Андреевной об этом договаривалась, но она, я так понимаю, не успела вас озадачить.

– Так, так, так… Да, хорошо, всё напишу. А по квартире… Смотрите… Когда зайдёте, там слева сразу гардеробная – раньше был санузел, но его переделали. Дверь всегда открыта, переобуйтесь из этих тапочек в чёрные – увидите. Дальше перед вами будет кухня. Поворачивайте направо – слева, сразу после кухни, дверь в спальню Антона, а прямо по коридору санузел. Направо от него будет вот эта комната, окно которой видно отсюда, – Марта махнула головой в сторону балкона своей кухни, – а налево комната, в которой Антон обычно находится днём.

– Угу… Понятно, вроде запомнила. Ну… Я тогда, пожалуй, пойду. – Сорокина немного постояла, собираясь с мыслями. – Проводите?

– Конечно. Я вам там открою, а свою дверь не буду запирать – заходите, когда закончите.

Они вместе вышли из квартиры, и Марта аккуратно и тихо открыла ключами замки соседней двери.

– Ну… удачи вам там, – прошептала она, провожая девушку.

– Спасибо… – ответила Аня и перешагнула через порог.

Стальная стена за спиной Сорокиной бесшумно закрылась, и она несколько секунд простояла не двигаясь, прислушиваясь и привыкая к полумраку. В квартире царила абсолютная тишина. Тусклые светодиодные лампы освещали странный монохромный мир. Чёрно-белые квадраты под ногами напоминали шахматную доску, и Аня почувствовала себя Алисой, попавшей в Зазеркалье. Немного освоившись, она вспомнила про тапки и переобулась. Чёрно-белые стены волнообразными линиями рисунка обоев устремлялись к потолку чёрного цвета, поглощающему и без того тусклый свет. Девушка отвернулась от гардеробной и вздрогнула, испугавшись собственного отражения в огромном, во весь рост, зеркале на стене.

«Тут и здоровый человек с ума сойдёт», – пронеслось в голове у девушки, и она сделала несколько осторожных шагов в сторону кухни. Заглянув в неё, она убедилась, что там никого нет, свернула в коридор и застыла, поражённая открывшейся картиной. Справа, вдоль стены длиной метра три, а то и больше, стояли в ряд несколько плоских стеллажей, высотой от пола и почти до потолка, с бесчисленным количеством низких полок в каждом, полностью заставленных одинаковыми, похожими на старомодные будильники, часами, идеально выровненными по вертикали – одни над другими – до миллиметра. Открыв рот от удивления, Аня переводила взгляд с одного белого циферблата на другой – все они показывали разное время, а секундные стрелки бежали с разной скоростью. Словно зачарованная, девушка не могла оторваться от этого занятия и, сверяясь со смартфоном, попыталась найти хоть одни часы, показывающие правильное время. И что удивительно – они не тикали. Только сильно приблизившись и напрягая слух, она смогла услышать далёкий-далёкий стрекот – будто несколько сотен сверчков укрыли толстым ватным одеялом. Вдобавок весь этот времяизмерительный хаос отражался в развешенных по левой стене, и даже на закрытой двери в спальню, таких же зеркальных панелях, как при входе, размывая реальность, дублируя и подменяя её.

Из гипноза вращающихся стрелок и их отражений Сорокину вывел странный шкрябающий звук, появившийся откуда-то из дальнего левого угла коридора. Девушка вспомнила, что там должна быть комната, в которой Антон проводит дневное время, и, вернувшись в чёрно-белую реальность, тихонько пошла в ту сторону, держась справа, ближе к стеллажам. Так она смогла с максимального расстояния увидеть, что происходит за дверным проёмом. Всё те же обои, шахматные полы и чёрный потолок. Возле зашторенного окна, расположенного в дальней от входа в комнату стене, стоял большой письменный стол, за которым склонилась мужская фигура. Широкая спина и плечи, облачённые в безразмерную белую футболку, не скрывающую свисающие бока, свидетельствовали о существенном лишнем весе и низкой физической активности их обладателя, а взъерошенные светло-русые волосы – об отсутствии особой любви к расчёскам и ножницам.

По позе и характеру движения правой руки Аня смогла идентифицировать услышанное шкрябание – так звучит карандаш, которым усердно водят по бумаге.

Судя по всему, Антон ещё не узнал о появлении в квартире нежданной гостьи, и девушка пыталась сообразить, как привлечь его внимание и не напугать при этом. Блуждая взглядом внутри комнаты, она заметила ещё одну достопримечательность. Огромные песочные часы – наверное, метр высотой – стояли на отдельной тумбе, посередине правой стены, разбивая надвое стройные ряды уже знакомых стеллажей, заставленных, чуть менее плотно, чем в коридоре, такими же усатыми кругляшками на ножках.

Закончив анализ антистрессовых вариантов, Сорокина решила просто слегка шаркнуть тапком по полу, рассудив, что этот звук должен быть парню знаком и не страшен.

Карандаш на секунду остановился, а затем продолжил своё путешествие по бумаге с прежней интенсивностью.

«Вроде всё в порядке», – подумала девушка и заговорила, заходя в комнату. Зеркала на левой стене, напротив стеллажей, её уже особо не удивили.

– Меня зовут Аня, а тебя зовут Антон?

– Меня зовут Антон, – неожиданно услышала она ответ, при этом парень не изменил положение тела, но грифель начал не только шкрябать, но и слегка повизгивать, красноречиво говоря о значительном усилении нажима.

Девушка обратила внимание, что речь Борисова была какая-то пустая и невыразительная – совершенно не окрашенная интонациями, словно говорил не человек, а робот.

– Я из полиции, – продолжила Сорокина беседу, – ищу твою маму. Её давно никто не видел. Ты знаешь, где она?

В комнате повисла длинная пауза, после которой всё же прозвучал ответ:

– Её здесь нет, – и грифель застучал так, как будто карандаш стал проводить много коротких линий.

– Ты знаешь, где она?

Антон очень аккуратно положил карандаш на стол и стал немного раскачиваться взад-вперёд, по-прежнему сидя к девушке спиной.

– Её здесь нет, – наконец выдавил он из себя спустя минуту.

Раскачивание усилилось.

– Её здесь нет, а она есть, – неожиданно продолжил молодой человек, как будто обращался уже не к Сорокиной. – Она здесь. Она очень долго здесь. Оно опять идёт медленно. Она очень долго здесь. Почему она здесь? Оно идёт очень медленно.

Скорость его речи увеличилась, но интонации всё равно не появились.

Внезапно Антон встал из-за стола и суетливо, не глядя на девушку, подошёл к песочным часам. Аня насторожилась и сделала шаг назад. Высокий, тяжёлый и при этом ссутулившийся, как раздувшийся вопросительный знак, он внимательно посмотрел на сыплющийся песок и, сильно многократно сжимая одну ладонь другой, торопливо вернулся на стул. Он достал из ящика стола часики – такие же, как и сотни других, расставленных по квартире, и начал что-то подкручивать в механизме инструментами из кожаного футляра, появившегося из того же ящика. Сорокина как заворожённая наблюдала за тем, чем занят странный обитатель этого места, совершенно забыв про все советы Евы.

– Очень медленно, очень медленно, очень медленно… – повторял он раз за разом, умудряясь копаться в часах и раскачиваться одновременно. – Она испортила время – опять испортила, испортила! Испортила!

Голос Антона набирал и набирал громкость, неотвратимо приближаясь к крику, и Аня наконец очнулась, поняв, что приступ совсем рядом. Она сделала ещё несколько шагов назад, спокойно сказала:

– Я ухожу, – и направилась в сторону входной двери, специально шаркая тапками, чтобы её было слышно.

Громкость голоса за спиной как будто стабилизировалась – Борисов продолжал что-то повторять про испорченное время, но, видимо, постепенно успокаивался. Аня нарочно слегка хлопнула дверью и, вернувшись в соседнюю квартиру, шумно выдохнула воздух через сжатые губы. Марта вышла навстречу, встревоженно глядя на неё.

– Ну как… прошло? – осторожно спросила она.

– Вот, блин, тапки забыла поменять, – невпопад ответила Аня, глядя на свои ноги.

– Ничего, давайте я отнесу, заодно дверь закрою.

Сорокина отдала Астаховой спецобувь и босиком прошлёпала на кухню.

– Первый блин комом, – рассеянно пробубнила она, налила себе из кувшина стакан воды и залпом выпила его. В прихожей раздался звук закрывающегося замка, и в кухне вновь появилась Марта.

– Как он там? Слышно что-нибудь? – встретила её оперативница вопросом.

– Что-то ворчит тихонько…

– Хорошо… Как-то я чуть не упустила момент… Извините.

Расстроенная Аня влезла в возвращённые тапки-коровки и села на стул.

– Первый раз… наверное, сложно… Получилось поговорить? – с надеждой в голосе спросила женщина.

– Ну как… Можно сказать, да, но очень быстро всё пошло наперекосяк… Видимо, надо ещё больше упростить вопросы… К следующему разу я подготовлюсь основательнее, – Сорокина подняла глаза на Марту, ища поддержки.

– Думаю, у вас всё получится, – уверенно ответила та, протягивая несколько исписанных листов бумаги. – Это по питанию. Надеюсь, пригодится.

– Спасибо, покажу Еве – она сказала, что, скорее всего, придётся всё сильно менять.

– Поменяем, если пойдёт на пользу, – улыбнулась Астахова.

Очевидно, ей удалось справиться с посетившим её депрессивным настроением, и она уже взяла себя в руки.

– А почему там всё такое… чёрно-белое? – не удержалась Аня от крутящегося в голове вопроса.

– Не знаю… Юлия Андреевна говорила, что Антону не нравятся яркие цвета. Хотя… в старой квартире всё было поразноцветнее. Я там не замечала у него какой-то реакции на цвет.

– Будем надеяться, что эта загадка тоже со временем получит ответ… – задумчиво произнесла Сорокина. – Хотя, конечно, есть и ещё одна… Догадываетесь?

– Часы? – скорее уточнила, чем спросила, Марта, с пониманием во взгляде.

– Да… Показывающие разное время и стрелки, крутящиеся с разной скоростью… И ещё он говорил что-то странное. Что она – это, видимо, я – испортила время и оно идёт слишком медленно. Потом достал очередные часики и стал в них что-то подкручивать.

Астахова некоторое время молчала. На её лице вновь промелькнули признаки сомнения, но какого-то другого – давнего и болезненного.

– Понимаете… Я же жила с тем, что у Антона шизофрения. Конечно, я видела его странности, тягу к часам, слышала его разговоры непонятно с кем… Но я списывала всё на болезнь…

– Ева считает, что у него аутизм и это не психическое расстройство, а особенный взгляд на мир.

Марта блуждала где-то в себе и на вид даже не слушала Аню, но эти слова девушки словно сняли у неё какой-то предохранитель.

– Он как будто очень остро чувствует течение времени, – уверенно сказала она. – Я замечала, что новые часы появлялись после таких дней, в которые изменялся его привычный распорядок. Когда происходило что-то плохое, что ему не нравилось, – например, поездки к врачу, он всегда говорил: «Время идёт очень медленно». И появлялись часы, в которых стрелки крутятся медленнее – таких там больше всего. А в редкие моменты, когда ему было хорошо, он говорил, что время идёт быстро, – и делал часы с быстро передвигающимися стрелками. Как думаете, такое возможно или у меня тоже что-то с мозгами не так?

– Подождите, я сейчас попробую для себя разложить, а то и я запуталась. Допустим, когда он чувствует, что время тянется, он что-то меняет в механизме часов, подгоняя по ощущениям под свои условные сутки, чтобы получилось 24 часа по его подкрученным замедленным часам, а в нормальном времени проходит, естественно, больше – например, тридцать. А когда ему хорошо – время летит, – он тоже меняет настройки механизма по своему восприятию. В его сутках опять-таки неизменные 24 часа, а прошло-то меньше – десять-двадцать, не суть. Ну да, так более-менее понятно. Так-то у меня, да, думаю, и у всех, тоже бывают такие моменты, когда время тянется-тянется, а рабочий день всё никак не закончится. А придёшь в кино на хороший фильм, и фи-и-ить – уже «The End». Если так рассуждать, ничего необычного нет – просто он каким-то образом, видимо, когда-то зациклился на этой теме.

– Вот сейчас, когда вы всё так рассказали, вроде и мне стало понятно, и никакой мистики, – согласилась Астахова.

– Да, конечно, всему можно найти объяснение, – Аня кивнула ей, вставая из-за стола. – Поеду я уже к себе, ещё куча дел сегодня.

– Хорошего дня, – пожелала Марта девушке, когда та уже оделась и выходила из квартиры.

– Спасибо, и вам тоже.

– Может, уже на «ты»? Что мы «выкаем», как неродные, – улыбнулась Астахова. – Я, например, как-нибудь и без этикетов проживу.

– Запросто, я тоже вполне, – ответила ей Аня улыбкой, помахала рукой и, закинув рюкзак на спину, отправилась к лифтам – начальному транспортному средству на её пути обратно в Управление, коридоры которого встретили её очередным сюрпризом в виде уткнувшейся взглядом куда-то себе под ноги Васильевой, бродящей туда-сюда около закрытой двери её кабинета.

– Привет, – заранее привлекла Сорокина её внимание, – грибы ищешь?

– Зима же, какие грибы? – рассеянно пробормотала Танька, выдернутая из своего внутреннего запутанного космоса. – Да ну тебя с твоими шуточками. Хорошо, что ты пришла, – дело есть срочное.

– Ну пойдём, съедим твоё дело, – на автомате зацепилась Аня за фразу подруги, заходя в кабинет и снимая пуховик. Впрочем, она почти всегда делала это доброжелательно и без задних мыслей – как будто мозг сам незаметно цеплялся за любой лингвистический заусенец, оттачивая навык замечать что-то незаметное там, куда смотрели все, но ничего не нашли.

– Прикрой меня сегодня, – без привычных заходов издалека сразу выпалила Танька, едва перешагнула порог.

– Куда тебе на этот раз нужно? – усмехнулась Аня, глядя на подругу.

– Ну… нужно, – замялась она. – Я тебе и врать не хочу, и говорить тоже.

Сорокина, удивлённая и непривычной скрытностью, и одновременно честностью, и какой-то нетипичной взрослостью в её взгляде, не стала допытываться и быстро придумала приемлемый вариант.

– Без проблем. Бери-ка вот этот запрос, – она достала из ящика и положила на край стола готовый документ, – отвези его, и свободна. Если что, завтра скажешь, что не успела вернуться, потому что народу было море, компьютеры у них зависли и так далее.

– А это куда? – Васильева схватила листок со стола и быстро пробежалась по нему глазами. – А! Я знаю – супер! Спасибо огромное! – набросилась она Ане на шею.

– Тихо ты, не придуши! – та даже немного растерялась от такого прилива чувств. – За ответом потом тоже тебе ехать, естественно.

– Конечно! – раздался уже из коридора довольный, стремительно удаляющийся женский голос.

– Так, сегодня пятница – вот блин, значит, в Лефортово только в понедельник поеду, – опять заговорила девушка с невидимыми собеседниками, заселяющими её кабинет, – а сегодня придётся здесь торчать до вечера.

Она села в кресло и откинулась на спинку, вспоминая разговор с Антоном. Хотя как «разговор» – жалкую попытку. Попробовала с наскока, и пожалуйста – полный провал. На душе у девушки скреблась толпа кошек, раздирая в клочья её самооценку. Накатило какое-то глубокое разочарование – возможно, первый раз за время работы в уголовном розыске. Дополняли букет чувство вины и злость на саму себя – Ева ведь говорила, что нужно подготовиться.

– Точно! Где там этот список… – вспомнила Сорокина и пролистнула сообщения в мессенджере. – А, вот он – поглядим, что тут у нас, – пробурчала она себе под нос, открывая браузер в компьютере. – Так: психология, работа мозга, питание… Мутная муть… Да ну на фиг – опупеешь это всё читать!

Аня оттолкнула от себя мышку, снова откинулась назад и даже сползла по сиденью куда-то под стол. Лицо выражало явный протест и нежелание погружаться в незнакомые темы. Несколько минут девушка сидела, скуксив лицо, поддавшись неведомо откуда навалившемуся пессимизму. «Ещё один новый „друг“? Ты-то, блин, мне на фига?» Она упёрлась руками в подлокотники и вытянула себя в нормальное положение. Бесплотная, склизкая, текучая масса, источающая удручённость, безвыходность и уныние, мысленно полетела в мусорную корзину.

«Жаль, нельзя тоже раскатать под колёсами поезда…» – промелькнула у Сорокиной кровожадная идея. Для надёжности она вытащила из корзины пакет, крепко его завязала и пошла выбрасывать в мусорный бак, стоящий во дворе Управления.

Разделавшись с пессимизмом, она водрузилась в своё кресло и вернулась к изучению списка. Немного поспорив со своей внутренней «жабой», напоминающей о невысокой зарплате, девушка заказала всё в печатном виде – она терпеть не могла электронные версии. «Живая» же книга в руках вызывала какое-то неосознаваемое удовольствие. Запах и шелест страниц, тяжесть, текстура обложки, которая, словно дверь, скрывает за собой какую-то тайну, к которой постепенно приближаешься – шаг за шагом, словно идёшь по древнему лабиринту к хранилищу тайных знаний. Знаний – вес которых физически ощущается, повышая их значимость перед ленивым, сопротивляющимся всему новому мозгом. Здесь и скрываются фрагменты той карты, которую Сорокина обещала себе собрать, вытолкнув сомнения за окно электрички.

– Я хочу это сделать! – уверенно произнесла она вслух перед металлическими шкафами-свидетелями, прячущими в себе человеческие судьбы в облике одинаковых невзрачных картонных папок.

Когда-то в метро

Метро – место, где можно побыть в одиночестве. Сотни тысяч – миллионы людей, у которых не видно глаз. Сотни тысяч, миллионы глаз, потерянных в небольших экранах – плоских, сверкающих мирах. Души, растворённые в пиксельном тумане – они им дышат, и каждый вздох отдаляет их друг от друга.

Вот мальчик, лет шести, сидящий рядом с мамой, поглощённой игрой в шарики. Её лицо отражает предельную сосредоточенность и важность того, чем она занята, – будто здесь и сейчас решается её судьба. Он жмётся к ней и крутится от неосознанной потребности в её внимании, подлезает под руку, держащую гаджет, – но тщетно. Она раздражённо отстраняется и поднимает смартфон повыше, защищая его от сына, – она не может дышать по-другому. Он здесь один, и она одна. Наконец он отворачивается и затихает – возможно, это одно из первых разочарований в его жизни. Скоро он тоже надышится растворёнными в воздухе пикселями и привыкнет. Он перестанет к ней тянуться, а она, вдруг на секунду очнувшись, поднимет безразличные глаза и успокоится: сын рядом, при деле, у него такой же сосредоточенный взгляд, он тоже поглощён этим гипнотическим светом, изливающимся с экрана, – она может продолжать своё важное дело.

Сейчас можно идти по этому современному поезду, переходя насквозь, из вагона в вагон – слева и справа люди, и каждый из них одинок. Каждый из них поглощён и потерян, скрыт в тумане безразличия от тех, кто сидит и стоит рядом или идёт, насквозь, из вагона в вагон, не замеченный сотнями тысяч и миллионами глаз. Это место, где можно прятаться, играя в прятки, и никогда не проиграть. Эта невидимость пугает и завораживает. Здесь можно плакать, и никто не подойдёт, не спросит, что случилось, и не предложит платок. А если спросит, то с опаской – спросит в надежде услышать: «Спасибо, всё в порядке, помощь не нужна». Потому что спросил не чтобы помочь, а чтобы спросить.

Здесь можно снимать с себя одежду, а можно срывать её сразу вместе с кожей – это привлечёт внимание лишь объективов видео- и фотокамер. А где же человеческие глаза? Они всё равно будут смотреть на это через экраны, чтобы потом отправить запись куда-то в необъятную неизвестность интернета, где она будет притягивать всё больше и больше глаз, укрепляя эту неестественную связь. Смартфон интегрировался в нервную систему человека, заменяя её функции, замещая ощущения и чувства, забирая в себя память. Мозг, считающий гаджет частью организма, никогда не позволит рукам его отпустить…

Метро – место, где можно быть только в одиночестве…

– Девушка, вы уронили!

Она обернулась, удивлённая, как если бы к ней обратились посреди бескрайней безжизненной пустыни. Седой сгорбленный старичок сидел, опираясь на свою повидавшую виды палочку, и пристально смотрел ей в глаза.

– У вас листик выпал.

– Кажется, это не мой, – рассеянно произнесла она почти шёпотом, посмотрев себе под ноги.

– Ну как же не ваш – я своими глазами видел: у вас упал.

– Да, наверное… Я, видимо, просто забыла про него. Спасибо большое.

Она наклонилась и коснулась пальцами вчетверо сложенного обычного офисного листа, но отдёрнула руку от неожиданности, словно ощутив укол – но за ним последовала не боль, а какое-то странное чувство, как будто от пальцев по рукам и по всему телу побежали две волны. Первая – слегка холодящая, успокаивающая пылавшее в сознании и обжигающее его пламя, а вторая – возвращающая естественное тепло. Она, словно в сказках, окунулась сначала в мёртвую, а затем в живую воду и вновь встретилась взглядом со старичком, который осуждающе смотрел на неё и покачивал головой.

– Порезалась?

– Наоборот… Как будто стало заживать…

Она наклонилась снова, взяла листик и пошла дальше по вагону, на ходу разворачивая его. За спиной постепенно стихало неразборчивое ворчание старичка.

Текст, написанный от руки, открылся её взгляду, но вместо букв с него полились нарастающие звуки, усиливаясь и постепенно превращаясь в слова. Какие-то… простые человеческие слова. Для кого они? Может, правда для неё? Она незаметно шла по поезду среди сотен одиноких людей и вслушивалась в эти слова, звучащие у неё в голове:

 
Одиночество… Несколько букв.
Скрывающих то, что глазами не видно.
Всё в памяти, смыслах, движениях рук.
Радости с грустью черёд непрерывный.
 
 
* * *
 
 
Осень – дней хоровод,
Шуршащих опавшей листвой под ногами.
Нежного солнца поздний восход,
И туч серебро над головами.
 
 
Дождь… Робко пройдёт,
Тихонько смешавшись с твоими слезами.
И этот секрет никогда не поймёт
Тот, кто смотрит только глазами.
 
 
Истина – в сердце живёт,
Она не расскажет простыми словами.
А может быть, даже просто соврёт
Тем, кто привык слушать только ушами.
 
 
Ночь… Звёзды и лёд…
Там, где усталость сменяется снами,
Новой улыбки время придёт,
С немного растрёпанными волосами.
 
 
Облако тёплое рядом заснёт.
Грустные мысли прикроет тенями.
Утро с рассветом бодрость вернёт
И тех, кто готов тебя слушать часами.
 
 
Часть… Целого ждёт.
Тёплых мурашек от встречи глазами…
Мудрая жизнь не изберёт
Из тех, кто того же не чувствуют сами.
 
 
Единодушие не обойдёт.
Мысли, дополнившись, станут мечтами.
Их со своими переплетёт
Тот, кто не меряет книги листами.
 
 
Страсть… Навсегда или скоро уйдёт?
Сколько мудрейших ответы искали…
Сквозь время сама себя страсть проведёт,
Если её глубиной измеряли…
 
 
Тепло ожидания… Произойдёт?
Холод сомнений годы вплетали
В надежду, мешая продолжить полёт.
Тоска и тревога над ухом шептали…
 
 
Вера – к свету судьбу развернёт.
Двигаться дальше, ведомой мечтами.
И к каждому шагу – шаг рядом шагнёт
Тот, кто не меряет только шагами.
 
 
Очарованье – любой топит лёд.
Хочется жизнь пить большими глотками.
Его не забыть – память всё заберёт,
А описать сложно даже стихами…
 
 
* * *
 
 
Закрыв глаза, улыбкой, жестом рук,
Дыханьем, пульсом… Отделив от прочего,
Оставить на мгновенье лишь себя и посмотреть вокруг.
Быть может, это всё уже не одиночество…
 

Она остановилась, обернулась и отправила свою улыбку куда-то, кому-то, через этот длинный извивающийся коридор. Наверняка кто-то, где-то, когда-то ещё есть – тот, кто смотрит своими глазами, слышит своими ушами и чувствует своим сердцем…

– Спасибо тебе, незнакомец, за то, что разделил мою боль и забрал её часть. Забрал часть одиночества!