Спартаковские исповеди. Классики и легенды

– Да я тебе ноги переломаю, морда еврейская!

И все в таком духе. А Хасин спокойно реагирует:

– Ваня, посмотри на тáбло.

Именно так, с ударением на «а». Эта фраза тут же вошла в наш футбольный обиход. Если кто-то несет какую-то околесицу, люди ему ее говорят.

И все-таки суть «Спартака» – не только в «тáбло», но и в красоте игры. Утверждаю, что спартаковский стиль, основанный на контроле мяча, начался с Николая Дементьева. Он умел отдавать такие своевременные, острые передачи, что зрители просто наслаждались. С его пасов и мне довелось забить немало мячей. А потом Дементьев закончил, зато из «Динамо» вернулся Сергей Сальников – тоже игрок с выдающейся эстетикой.

Убежден, что спартаковский стиль пошел от игроков, а не от тренеров. Дементьев, Сальников, Нетто с точки зрения футбольного вкуса были требовательны к себе и к партнерам. Вспомните неттовское «Я в деревенский футбол играть не буду!» И комбинационный стиль прижился. Большинство тренеров в футболе отталкивались от результата, но, например, при Бескове бывало, «Спартак» выигрывает, и я подхожу к нему:

– Костя, поздравляю с победой!

А он мне в ответ:

– Поздравления не принимаю.

– Почему?!

– Играли плохо.

* * *

В 1959-м меня начали потихонечку убирать из состава. Думаю, тут сыграли свою роль и Гуляев, и Старостин. С нашим поколением, которому перевалило за тридцать, постепенно начали прощаться. Начали с Парамонова. Алексей Александрович, кстати, был тогда строжайшим режимщиком, не ходил с нами ни в «Арагви», ни куда-либо еще. Семейный человек, он после тренировок сразу домой к жене бежал. И французский язык учил.

В 2016-м, за два года до смерти Парамонова, мы перестали разговаривать. Перед шестидесятилетием победы в Мельбурне у него брали интервью. Спрашивают – почему в финале Олимпиады Качалин поставил не Стрельцова, а Симоняна? И ответ был такой, что он, Парамонов, был знаком с сыном влиятельного партийного функционера Анастаса Микояна. И тот якобы рассказал ему, что однажды пожаловался отцу – как так, в сборной только один армянин, и тот не играет. Тогда Микоян позвонил Алексею Косыгину, тот в Австралию – председателю Спорткомитета Николаю Романову, а Романов дал указание Качалину, чтобы меня поставили. И потому на поле вышел еще и мой постоянный партнер Исаев.

Мне больно было слышать эту чушь, тем более от человека, с которым мы столько прошли. И по отношению к Качалину это звучало оскорбительно. Поэтому я просто вычеркнул человека, который это сказал, из своей жизни. Всем известно, что сначала Исаева поставили на финал из-за травмы Иванова, а меня – потому что у нас с Исаевым связка, а у Иванова – со Стрельцовым, и Качалин решил выставить сыгранную спартаковскую пятерку в атаке.

После ухода Парамонова было принято решение не выставлять в составе одновременно меня и Сальникова – только кого-то одного. Но чаще предпочтение отдавалось Сергею.

А ушел я так. У «Спартака» было турне по Южной Америке, и мы в Колумбии выиграли – по-моему, 6:0. Я забил два мяча и вообще, по ощущениям, сыграл один из лучших матчей в жизни. И прямо в раздевалке после игры сказал, что заканчиваю карьеру. На что ездивший с нами Николай Николаевич Озеров заявил, что это – преступление с моей стороны, мне еще играть и играть. Я же ответил, что лучше уйти самому, чем ждать, пока тебя попросят.

И ни в какую другую команду после «Спартака» пойти не мог. Хотя года два действительно еще мог бы поиграть, поскольку скоростные качества у меня сохранились. Не на уровне себя 25-летнего, конечно, но тем не менее достаточные для форварда. И в почти тридцать два года мне удалось забить гол на чемпионате мира в Швеции…

В общем, после моего сообщения об уходе продолжали мы то турне по Южной Америке. И вдруг спустя какое-то время, дней через десять, Николай Петрович говорит:

– Мы хотим Гуляева заменить. Предлагаю тебе стать старшим тренером.

– Я же с этими ребятами, – отвечаю, – вчера по полю бегал. А теперь руководить ими буду? Тяжело!

– Поможем, поможем! – подбодрил Старостин.

И действительно помог. Выразилось это в терпении. Опыта набирался по ходу дела, впитывал все, что можно было. Конспектов-то тренировок во время игровой карьеры я не вел. Хотя следовало.

Предложение Николая Петровича было для меня, конечно, шокирующим, но отказать ему я не мог. И потому, что это – Старостин, и потому, что раз именно во мне он что-то такое разглядел, значит, надо пытаться. Даже сейчас не могу объяснить, как он увидел во мне главного тренера. Мы очень многим обязаны ему. Его воспитанию, его отдаче. Он был очень мудрый человек, и правильно о нем говорили его братья – великий. Потом ведь и с Олегом Романцевым, которого он привел тренировать «Спартак» из первой лиги, получилась очень похожая история.

В первом моем сезоне, в 1960-м, мы выступили неудачно, но никто меня увольнять не собирался. Это и было то самое терпение Старостина, который оградил меня от всякого волнения за должность. В итоге в 1961-м мы уже были в числе призеров, а в 1962-м выиграли чемпионат.

Ох, что мы в том сезоне пережили… Когда иной раз говорят: мол, надо тренера снять, выгнать к чертовой матери, – я вспоминаю тот случай. Мы шли в середине таблицы, и нас вызвали в секретариат профсоюзов Москвы, председателем которых был Василий Крестьянинов – чудесный, кстати, человек. Собрались там также председатели центрального, российского и московского советов общества «Спартак» – Михальчук, Абуков и Кузин. Пригласили Старостина и меня.

Нас там не просто критиковали. Нас там натурально унижали. Крохоборами, помню, почему-то называли. Последовало даже предложение освободить нас от занимаемых должностей, на что председатель российского «Спартака» Алексей Абуков возразил:

– Ну хорошо, освободим мы их, а есть ли кто-то на их место?

А может, таким образом припугнуть нас хотели… Короче говоря, решили дать нам испытательный срок. А следующая игра у нас была в Ташкенте. Матч специально назначили на три часа – в самое пекло, чтобы мы «расплавились».

Первый тайм проиграли по всем статьям, 0:2. Идешь в такой ситуации на перерыв, думаешь: «Что им сказать?» Ругаться – какой смысл? У меня была полная уверенность в том, что они хотят выиграть. Поэтому сказал, что не буду давать им никаких советов. А пожелание только одно – пересилить эту жару, постараться забыть о ней и просто сыграть в свой футбол. Больше ничего. И в течение девяти минут мы забиваем три мяча и выигрываем 3:2. После чего начинается беспроигрышная серия, которая и сделала нас чемпионами!

Позже Николай Петрович ехидно поинтересовался у председателя московского совета «Спартака» Кузина:

– Вот вы нас унижали, оскорбляли, а мы стали чемпионами. Что скажете теперь?

Так у того хватило наглости заявить:

– Николай Петрович, а вот если бы мы вас тогда не «прочесали», вы бы не сделали выводы.

Что тут ответишь?.. Начальник всегда прав.

Я был тренером-демократом. И не сказал бы, чтобы выстраивать заново отношения с ребятами, с которыми недавно выходили на поле, оказалось трудно. Сложности были только с Нетто, который продолжал при всех называть меня по имени и не очень воспринимал меня как тренера. С остальными – никаких сложностей, дружбой никто не спекулировал. Тем более что я пользовался у них уважением, еще будучи игроком, и на какие-то отрезки, когда не мог играть Нетто, меня капитаном тоже выбирали.

И вы себе не представляете, как тяжело было расставаться с Ильиным, Исаевым, Ивакиным, какой это был камень на сердце. Как раз на чествовании после золота 1962 года мы их проводили. А самим ребятам вместе с Николаем Петровичем сказали, что, к сожалению, время идет, и мы уже не можем на них ориентироваться. Обид не было. Исаев стал моим ассистентом, и лучшего помощника, чем Анатолий Константинович, у меня не было.

Верно писал Лев Филатов, что в тренерской профессии в силу характера мне больше нравилось совершенствовать, наносить штрихи на уже существующую команду. А вот ломать и потом строить все с нуля – это было несколько не мое. Может быть, в силу характера. Хотя порой ломать и приходилось.

В «Спартак» тогда пришло новое поколение игроков, о которых я тоже вспоминаю с огромной теплотой. Правда, уже как тренер, а не как партнер. Тот же Гиля Хусаинов – образец во всех отношениях. Если бы такими и по игровым, и по человеческим качествам были все – это был бы сладкий сон любого тренера. При его технике и светлой голове – абсолютно безотказный, на каких бы позициях его ни просили играть.

В 1962-м мы выиграли чемпионат, в 1963-м и 1965-м – Кубок. То есть те или иные достижения были почти каждый год – притом что количество сильных команд увеличилось, и постоянно побеждать в первенстве было уже нереально. А уход в 1965-м произошел из-за трагического случая с Юрой Севидовым, сбившим на машине академика Рябчикова, делавшего топливо для космических кораблей. Резонанс на самых высоких этажах власти был очень серьезным, и Юра отправился в заключение, а у меня как старшего тренера не осталось иного варианта, кроме ухода. Помощниками у меня тогда работали Николай Тищенко и Сергей Сальников, и в отставку мы подали сами. Вместе.

* * *

После ухода из «Спартака» я перешел в отдел футбола Госкомспорта СССР, где работал вместе с Качалиным. До тех пор, пока в середине 1967-го Николай Петрович снова не пригласил меня возглавить «Спартак». Волна по Севидову к тому времени уже сошла, и появилась возможность меня «реабилитировать». Чтобы оздоровить обстановку в команде, тогда пришлось отчислить нескольких игроков. Решение было непростым, но без него золотых медалей 1969 года, думаю, было бы не видать.

Работая тренером, постепенно осознаешь: все игроки разные, и относиться к ним тоже надо по-разному. На одних можно повысить голос, а на других, вроде Коли Осянина – ни в коем случае. Крикнув на такого ранимого человека, добьешься только обратного эффекта. К 1969 году я это уже отлично понимал, и вот мы играем дома с киевским «Динамо». «Горим» 0:1 и бьем пенальти в ворота киевлян. Осянин обладал великолепно поставленным ударом, но тут решил пробить на технику – и вратарь взял.

В перерыве делаю указания и вижу, что Коля голову опустил, молчит, затравленно смотрит, боится, что сейчас будет взбучка.

– Коля, а ты чего голову в плечи вобрал? – спрашиваю. – У нас еще целый тайм впереди! Ну не забил, ну и что, господи? С игры сейчас забьешь – и это будет еще вдесятеро ценней. Так что, Коленька, выходи, все нормально. Ты обязательно забьешь.

И действительно – он как двинул в самую «девятку»! А потом Гешка Логофет забил второй мяч, и мы выиграли 2:1. И в Киеве как раз Осянин забил единственный гол, и «Спартак» стал чемпионом.

Не забуду, как в концовке при мокром снегопаде начался двадцатиминутный сумасшедший штурм наших ворот. Выстоять было очень сложно. У киевлян тогда потрясающе исполнял штрафные Виктор Серебрянников, и в легенду вошли два его удара в том матче, по разным «девяткам», которые Анзор все же сумел отбить. Примерно с радиуса штрафной площади. Так и довели тот решающий матч до победы.

Вообще, на мой взгляд, в 1969-м у нас собралась выдающаяся команда. Во всех линиях она была укомплектована идеально и играла в очень современный для той эпохи футбол. Впрочем, по-другому превзойти киевлян, которые трижды подряд перед тем становились чемпионами, было невозможно.

Вспоминаешь ту команду – и, когда думаешь о судьбе некоторых ее игроков, слезы наворачиваются. Вот Коля Абрамов. Это был талант от бога, который мог играть и до тридцати пяти лет не только за «Спартак», но и за сборную, если бы не пристрастие к спиртному. Однажды он перед кубковым матчем на тренировку пришел в таком состоянии, что я был вынужден тут же его отправить с занятия. Но в состав он потом вернулся – играл-то как! Вася Калинов – то же самое. Всеми силами пытались им как-то помочь. Но не всегда это было возможно.

В общем, такого успеха, как в 1969-м, та наша команда больше не добилась. Может, пресыщенность какая-то наступила – очень уж сильные эмоции испытали после того золота. В следующем сезоне еще стали третьими, а в 1971-м выиграли Кубок. Как тогда Геша Логофет сравнял счет на последней минуте матча с ростовским СКА!

В воротах ростовчан стоял Лева Кудасов. Гешка выбрасывает мяч из-за боковой на Силагадзе. Я со скамейки кричу:

– Навешивай!

Но вместо этого Силагадзе отдает обратно Логофету. Я ему в сердцах:

– Что ж ты делаешь, сволочь?!

А в итоге Гешка получил мяч, пробил – и Кудасов пропустил в ближний угол почти с нулевого угла. Вопреки всякой игровой логике. В переигровке мы победили 1:0 и взяли Кубок. Вот так бывает в футболе.

Но в следующем, 1972 году команда начала чемпионат плохо, и я сам, почувствовав, что надо мной сгущаются тучи, решил уйти. Вообще всегда предпочитал предпринимать подобные шаги до того, пока меня о них просили. А то, что тучи сгущались, всегда незримо ощущалось – особенно со стороны профсоюзов. К тому же уже неоднократно звали работать в «Арарат» – и я решился. Чемпионом в Ереване на следующий год стал, но в «Спартак» как тренер уже не вернулся…

Никогда об этом не жалел. Потому что время все-таки берет свое. Поработал еще в «Арарате», сборной СССР, «Черноморце» – и закончил тренировать. Одесса, как и Ереван, навсегда осталась в моем сердце. Это особый город, особые люди.

Кстати, в восьмидесятых и девяностых годах одесситы ехали в «Спартак» даже охотнее, чем в киевское «Динамо», – Пасулько, Перепаденко, Цымбаларь, Никифоров, Парфенов… В этом большая заслуга моего помощника, а потом многолетнего главного тренера «Черноморца» Виктора Прокопенко, которого я всегда глубоко уважал как профессионала и любил как человека. Он был уникальной личностью с истинно одесским юмором. И футбол он всегда проповедовал игровой, а не силовой. Потому футболисты в «Спартак» от него и переходили.

Правда, в 1976-м, вернуться предлагали. Но к тому времени из «Спартака» уволили Старостина, и я не счел возможным идти в команду, где нет Николая Петровича. А может, меня тогда еще и устраивала работа в Управлении футбола.

В итоге команду возглавил Крутиков, и, помню, у меня с ним чуть раньше, когда Старостин еще работал, был разговор.

– Первое, что надо сделать, – убрать Старостина, – сказал Крутиков.

– Анатолий, ну как же так?! – удивился я

На этой почве, когда Крутиков стал тренером, у них с Николаем Петровичем отношения не сложились. А вот почему он так не хотел видеть Деда рядом с собой – честно говоря, не знаю. Но результат известен – «Спартак» единственный раз в истории вылетел из высшей лиги. Хотя надо признать, что красно-белым помогли вылететь и общие усилия некоторых команд во главе с «Торпедо», «сгонявших» нужные им результаты.

Приход Бескова стал для меня в какой-то степени сюрпризом. Все-таки спартаковцы во главе команды – это было в традициях «Спартака». И Николай Петрович потом не раз говорил, что Константина Ивановича все равно не переделаешь и он остался бело-голубым.

Но сделал он для возрождения команды, конечно, очень много. Мы периодически общались, и когда обменивались мнениями по футбольным вопросам, Бесков не раз говорил: «Ну, у нас с тобой полное взаимопонимание!» И это было неудивительно, поскольку его концепция по всем параметрам подошла «Спартаку». Видение футбола Бесковым – комбинационное, эстетическое, зрелищное – полностью совпало с тем, чего хотели болельщики. И за эту постановку игры на много лет вперед «Спартак» должен быть ему благодарен.

Однако в Бескове мне не нравилась его подозрительность. К примеру, он до конца жизни был убежден, что в ташкентском «золотом» матче 1970 года ЦСКА – «Динамо» Маслов и Аничкин продали игру. Но я в это не верю – как и в то, что Романцев «сдал» игру Минску, за что, по слухам, Константин Иванович его в 1982-м из команды и убрал.

Бесков был диктатором. Как и годы спустя Олег Романцев. А такой метод управления я никогда не одобрял. «Спартак» – не тот клуб, где должна быть диктатура. Тренерское искусство Романцева при этом не вызывало сомнений. К тому же «Спартак» в начале девяностых лучше всех воспользовался развалом Союза, пригласив лучших игроков из разных республик, в первую очередь, Украины – Онопко из Донецка, Цымбаларя и Никифорова из Одессы, – а также Пятницкого из Ташкента.

Однако то, что творилось вокруг команды, было неприятно. Когда Николая Петровича пересадили с иномарки на «Жигули», мы, ветераны, восприняли это как нонсенс. Просто не укладывалось в сознании. Как и вообще отношение к спартаковцам старших поколений. Личного контакта в ту пору с Романцевым не было никакого. Я вот не приезжал в Тарасовку около тридцати лет, включая весь период его управления клубом. И это было очень горько.

Беда заключалась в том, что ветеранами Олег Иванович считал только свое поколение, 70–80-х. А вот наше, которое выиграло кроме всего прочего олимпийское золото и Кубок Европы, было, что называется, побоку. Правда, потом ему вроде бы доказали, что так нельзя.

* * *

Меня часто спрашивают – каково ощущать себя лучшим бомбардиром в истории «Спартака». Да я об этом и не думаю! Жизнь продолжается, и я стараюсь смотреть в завтра, а не оглядываться на вчера. Хотя, когда интересуются – с удовольствием вспоминаю. А еще спрашивают – какой из своих голов считаю лучшим за карьеру. Но хороши все мячи, которые пересекают линию ворот! Наиболее памятен один гол, его еще крутили в хронике, в полуфинале Кубка с «Зенитом» на стадионе «Динамо». Я обыграл двоих или троих с левой стороны и пробил в «девятку».

В порядке юмора могу вспомнить один мяч, который я закатил в кубковой встрече – уже не вспомню, с какой командой. Мне тренер Владимир Горохов сказал, что я забил позорнейший гол – мяч еле пересек линию ворот. Я спросил:

– Владимир Иванович, а его не засчитали?

– Засчитали, – сдал он назад. – Но тем не менее…

Конечно, все голы ценные. Помню, забил три «Зениту» – все мячи в верхних углах, а мы проиграли 3:4. Так что радости после игры было немного.

А вот быть пенальтистом – это особая профессия. Я за свою футбольную карьеру всего два раза подходил к одиннадцатиметровой отметке – один раз, еще будучи игроком «Крыльев Советов», не забил в ворота армейцев, а второй, уже спартаковцем, – забил Леониду Иванову в ворота «Зенита». Как сейчас помню – в западные ворота стадиона «Динамо».

Пенальти – это не мое. Парадоксально, но, имея голевую ситуацию в игровое время, чувствовал яростную уверенность, что сейчас забью. Как однажды написал выдающийся журналист Лев Филатов: «Он бил нечасто, но забивал чаще других». Это про меня! Бил только тогда, когда мяч был готов для удара. А при пенальти, когда ты остаешься один на один с вратарем и трибунами, такой уверенности у меня не было.

И я никогда специально не падал, чтобы заработать пенальти. Даже не знал, что это такое. Нас сбивали, порой нещадно. Был такой футболист Евгений Рогов, очень грубый игрок. Однажды он в одном матче вывел из строя троих спартаковцев. Я на высокой скорости рвался к воротам «Локомотива», и он нещадно меня подкосил.

– Что ты творишь, мог мне ноги сломать! – поднявшись, закричал я на него.

– Ты же один на один выходил, – спокойно парировал Рогов.

Вот и все.

Спартак – имя гладиатора, который боролся и отдал жизнь за свою свободу. Свобода – как раз то, с чем ассоциировался наш «Спартак». От этого, думаю, и родилась любовь к нему простых людей, и именно в этом я вижу причину популярности «Спартака» и его феномен.

Владимир Маслаченко
«Для Николая Петровича “Спартак” был маленьким свечным заводиком»

Он влетел в студию за минуту до эфира – как всегда, с ослепительной улыбкой. Вознамерился было снять с шеи стильный шелковый шарфик, но ведущий, Георгий Черданцев, взмолился: «Владимир Никитович, оставайтесь в нем!» А Маслаченко только того и надо было. И выпуск ток-шоу «90 минут» превратился в театр одного актера, и после такого спектакля мы расходились в потрясающем расположении духа. Как, собственно, и всегда после общения с этим человеком.

Его участие в той программе не планировалось. Но в свои семьдесят четыре маэстро был безотказен, и когда его, едва завершившего запись авторской программы «Маслаченко плюс», попросили заменить в студии «90 минут» приболевшего Сергея Юрана, он легко согласился поработать еще полтора часа. И тут же в прямом эфире сделал оговорочку (подозреваю, не случайную): «Только что в программе “Маслак плюс”… Ой, простите…» Мы упивались Маслаченко, тщетно пытаясь ему соответствовать.

Это было всего за месяц до его смерти.

Владимир Никитович обладал удивительным даром – любой шуткой, репликой, да одним своим видом создать у окружающих хорошее настроение. Видя его, никогда не ворчавшего, не жаловавшегося на жизнь и не проявлявшего иных стариковских наклонностей, хотелось думать, что не возраст управляет человеком, а человек – возрастом. А как иначе, если почти в семьдесят пять он катается на горных лыжах, рулит яхтой, работает, сколько и молодым не снилось?

Уже в детстве Маслаченко, заходя в мой дом через экран черно-белого телевизора, стал для меня родным человеком. Не потому что я, мальчишка, болел за «Спартак», а Владимир Никитович когда-то защищал его ворота. И не оттого, что, как выразился Маслаченко в нашей беседе для «Спартаковских исповедей», у него, когда он комментирует «Спартак», «уши торчат все равно, куда их ни засовывай».

Кстати, когда к 90-летию со дня рождения Маслаченко мы делали интервью с его внучкой Юлией, ставшей ведущей «Матч ТВ», она вспоминала: «У нас на даче даже на фасаде была выложена из кирпича эмблема “Спартака“ – чтобы вы понимали, насколько все было серьезно. Он сделал это, когда строил эту дачу. Того, что он спартаковец, дедушка не стеснялся».

Владимир Никитович стал для меня родным потому, что для советского телевидения у него были беспрецедентно теплые, непосредственные, живые слова, интонации, юмор. Маслаченко рассказывал о футболе не по-советски – по-человечески. Недаром он оказался едва ли не единственным из заметных футбольных комментаторов Союза, кто стал в полной мере востребованным и в новое время. Со всеми своими фирменными, неподражаемыми присказками: «Будьте любезны!», «Вот дьявол!» и многими, многими другими…

Кто-то из его коллег в детстве мне нравился, к кому-то я относился нейтрально, кто-то меня раздражал. И лишь одного я любил. Того, кто был способен при выходе Юрия Савичева один на один с Таффарелом в финале сеульской Олимпиады закричать на всю страну: «Ну забивай, я тебя умоляю!» Савичев забил. Потому что ТАКУЮ мольбу не услышать было невозможно.

История спорта – это ведь не только голы, вратарские подвиги, победы. Это еще и такие вот культовые комментаторские фразы. Они врезаются в память чуть ли не сильнее, чем происходящее на поле. Потому что потрясающе передают чувства миллионов.

А передавать эти чувства он умел еще и потому, что не изменял себе. Сам Маслаченко называл эту свою неконъюнктурность «комплексом неподчинения». Он запросто мог, допустим, и ругать Гуса Хиддинка, когда все его хвалят, и хвалить, когда все ругают. И не из чувства противоречия, а потому что видел в футболе что-то свое.

В семнадцать лет мне, начинающему корреспонденту еженедельника «Собеседник», способному предъявить разве что любовь к футболу в целом и «Спартаку» в частности, посчастливилось впервые перешагнуть порог его квартиры в величественной «сталинке» на Соколе. К счастью, в хозяине квартиры не обнаружилось и намека на высокомерие, взгляд свысока, стремление поучать. Все знали, что он любил себя, но эта любовь распространялась и на тех, кто рядом. Будь они хоть на полвека младше.

Потому-то журналистский молодняк всегда и обожал его. Он влюблял в себя каждой фразой, не похожей ни на чью другую. Спустя несколько дней после нашей первой встречи завизировал то интервью совершенно маслаченковской подписью: «Проверено! Мин нет!» Для меня уже один этот автограф был высшей оценкой. Но тут произошло то, во что я еще долго не мог поверить. В качестве награды за труд Маслаченко предложил мне провести 90 минут матча «Спартак» – ЦСКА вместе с ним. В комментаторской кабине «Лужников»!

Разумеется, о том, чтобы я произнес в эфире хоть слово, не могло быть и речи. И вот это-то было самым мучительным. Не потому, естественно, что хотелось поделиться своими незрелыми мыслями с многомиллионной аудиторией. А просто потому, что футбол я воспринимал в то время еще как чистый, «нефильтрованный» болельщик. Как это – не издавать вопль восторга, когда «Спартак» забивает? Как это – не разражаться проклятьями, когда он пропускает? Как?!

Если бы я тогда не сдержался – боюсь, двадцать лет спустя, обратившись к Владимиру Никитовичу с просьбой об интервью для книги о «Спартаке», не был бы приглашен в ту же квартиру на Соколе.

На дворе был сентябрь. Тепло на улице и тепло на душе. Мы взахлеб проговорили часов пять, и я убедился, что за двадцать лет он не постарел ни на минуту. Чуть глуховат на одно ухо? Так и в 1990-м он был так же глуховат, и вообще это еще со времен его знаменитой травмы накануне ЧМ‑62. Но душа-то – та же, задорная, мальчишеская. И голос, и смех, и поведение, и стиль, и смак в изложении, и любовь к жизни, и страсть красиво одеваться. Недаром еще Николай Старостин в своей книге писал, что когда-то молодые игроки «Спартака» копировали даже походку Маслаченко.

Я их понимаю. А потому завидовал белой завистью коллегам с «НТВ-плюс», у которых было счастье видеть и слышать его, заряжаться его энергетикой каждый день.

И мне в страшном сне не могло присниться, что после сольного концерта в шелковом шарфике в «90 минутах» мы больше не увидимся с Маслаченко никогда. Вечером 18 ноября 2010 года великого комментатора разбил тяжелый инсульт. Десять дней борьбы врачей за его жизнь оказались безуспешными.

Наша встреча двумя месяцами ранее стала последним его большим интервью. В тот день Маслаченко собирался на церемонию вручения награды «Гордость России», о чем со смесью этой самой гордости и самоиронии он мне и рассказал, положив начало долгому повествованию.

* * *

– С того времени прошло уже больше шестидесяти лет, но я по сей день все отчетливо помню. Как-то я заснул в спортзале стадиона «Спартак» в Кривом Роге, где пропадал днями и ночами. И меня там в два часа ночи нашла мать. Искали по всему городу, а я безмятежно спал на матах. Вот с тех очень давних пор и поселилось в моем сердце это слово – «Спартак». По натуре я однолюб. И с женой мы вместе уже пятьдесят два года, а это – «вредное производство», тут год за два можно считать, ха-ха! Вот и с клубом – такая же история. Однажды попав в московский «Спартак», я больше никогда не болтался по командам, хотя возможностей было – не счесть.

Рядом с тем поселком в Кривом Роге, где я жил, находился стадион «Строитель», а до «Спартака» надо было ехать на трамвае. Зато там были интереснейшие для мальчишки водные пространства – одна река, вторая, а между ними какой-то затопленный рудник, глубину которого никто даже и не знал. До и после тренировок мы с дружками бесконечно прыгали в воду с крутых берегов, со скальных участков высотой метров десять-пятнадцать. Полеты были такие – дух захватывало.

В общем, любил я это место – и полюбил название «Спартак». Тогда ведь, после войны, началась эра великих «Динамо» и ЦДКА. И когда тебя спрашивали, за кого ты болеешь, то добавляли:

– За ЦДКА или за «Динамо»?

Я отвечал:

– За «Спартак»!

И на меня смотрели как на свалившегося с Луны.

А я и не знал, что такое московский «Спартак»! У нас там было только радио, Вадим Синявский. Но вырос я на стадионе «Спартак» и усвоил, что болеть можно только за него. И командой моей первой, естественно, стал «Спартак» криворожский.

Потом был днепропетровский «Металлург». И я уже оттуда мог перейти прямо в «Спартак». Тогда бы моя карьера наверняка ограничилась только двумя клубами. А было так. В 1954 году «Металлург» неожиданно для всех вышел в полуфинал Кубка СССР. Я, восемнадцатилетний, отыграл в основном составе все матчи с 1/128 финала. И перед полуфиналом, который проходил осенью в Москве, нас поселили не где-нибудь, а в Тарасовке! Только не там, где жил «Спартак», в деревянной гостинице, а на другой стороне, где были финские домики.

Там было очень холодно, мы на одном матраце спали, другим укрывались. Тренировались на том же поле, что и «Спартак», сразу после него. Хоть и шел дождь, две трети спартаковского состава оставались у поля – любопытствовали, что это за никому не известные люди из Днепропетровска, которые ворвались в четверку лучших команд Кубка. В те времена этому турниру придавалось большое значение.

И вот я летал и «нырял» на тренировках. Не знаю, обратили ли на меня внимание именно тогда, но в конце 1955-го, на традиционном послесезонном собрании тренеров и начальников команд, Николай Старостин рассказывал близким ему людям, что собирается пригласить меня в «Спартак».

Это услышал Николай Морозов, который в 1966 году приведет сборную СССР к ее высшему достижению на чемпионатах мира – четвертому месту. А его как раз пригласили в Днепропетровск по договоренности на год, потому что у нас тренер умер. Он подошел к Николаю Петровичу и сказал, что в «Металлурге» понаблюдает за мной, поработает, а потом вернется в Москву и передаст им из рук в руки.

Но вышло по-другому. Вернувшись из Днепропетровска, Морозов стал начальником «Локомотива». И вместе с Борисом Аркадьевым, «Локомотив» возглавившим, они быстренько меня туда затащили. Про интерес «Спартака» мне известно не было, зато из других городов – Киева, Сталино, Кишинева – у меня была пачка телеграмм.

А Аркадьев – глыба. Его «Тактика игры» – одна из двух моих настольных книг. Он опередил время не на годы – на десятилетия. Много лет спустя автор тотального футбола тренер «Аякса» Стефан Ковач сказал мне:

– Тотальный футбол на самом деле придуман вами. Просто в «Аяксе» я нашел игроков для его воплощения. А школу я прошел в Советском Союзе у Михаила Товаровского по книге Бориса Аркадьева «Тактика игры»…

Пять лет я честно отработал в «Локомотиве», выиграл с ним серебряные медали чемпионата, Кубок СССР – кстати, в финале 1957-го мы обыграли как раз «Спартак», 1:0. Попал оттуда в сборную, где был вторым вратарем после Льва Яшина на чемпионате мира 1958 года. Это время вовсе не было для меня потерянным, и «Локомотиву» я благодарен.

Но мой любимый «Спартак» не мог никуда от меня уйти.

* * *

В сборной мы со спартаковцами встречались регулярно. И к тому же чемпионату мира готовились как раз в Тарасовке. Вот «спартачи», как их все называли, и стали звать меня к себе. Особенно усердствовал Толя Масленкин.