Рабы бессмертия

Глава 11. Лука

Трофим спускался вниз по лестничным пролетам, за плечами у него был всего лишь отощавший рюкзак с остатками провианта для него. Местные обитатели восстановили освещение. Шума генератора или других механизмов он не слышал, но равномерное свечение редких электрических ламп давало сносный вид пустых длинных коридоров, иногда перегороженных решетками. Юрок сам вел его. Аномалий стало меньше, ученый не ошибся в первоначальной оценке. Очевидно, когда отсюда вышел носитель нового вируса, уничтожающий все живое, даже микроорганизмы, местная среда стала возвращаться в первоначальный вид, по крайней мере неестественное скопление аномалий разрядилось.

– Можно спросить? – обратился ученый к ведущему его зомби.

Молчание. Восприняв это как согласие, Трофим продолжил.

– А где остальные? Вас тут должны быть сотни.

– Нас… – негромко сказал Юрок. – Нас тут много. Те, кто слаб и разрушен, сейчас лечатся. Это долго… Нужно много еды.

– У вас есть еда?

– У нас. У нас есть еда. Мы открыли старые запасы, все испорчено, непригодно, только зерна. Работает скважина, есть вода. Мы варим зерна, – голос был бесцветен.

Юрок пошел вдоль коридора. Трофим увидел в некоторых комнатах стоящих плотно друг к другу мертвецов, пошарканных, в рваных одеждах, с грубыми наростами вирусных тел, похожих на большие бородавки. Невольно приостановившись, он привлек этим внимание Юрка.

– Хочешь посмотреть на нас? – тихо спросил он.

– А мне можно? – неуверенно и робея, словно он спрашивал о чем-то непристойном, спросил Трофим.

– Нам можно, – ответил зомби, развернулся и открыл полностью дверь.

В комнате с тусклым освещением стояло, закрыв глаза, восемь объектов, как определил бы их Трофим, первой В категории. Видны было грубые наросты на местах шрамов, сходящие на нет, некротические пятна и язвы. Рядом с ними стоял другой объект, в хорошей, цельной одежде, очевидно, местной, взятой в лаборатории. По нему ученый безошибочно определил третью категорию. Практически живой человек, смотрящий на него голубыми, но все равно кукольными глазами.

– Что тут происходит? – негромко спросил Трофим.

– Так мы вспоминаем, становимся сильнее, возвращаемся, – прошелестел голос. – Ты можешь снять костюм, он тут тебе не нужен… Здесь чистый воздух, – Юрок сделал паузу, ожидая реакции Трофима. Трофим, понимая, что забрало в его случае действительно уже не поможет, открыл его, вдохнув сухой пыльный запах помещения. – Чем лучше мы вспоминаем, тем больше становимся похожими на себя, когда жили. Тут мы воскресаем. Обязательно должен быть тот, кто поможет вспомнить…

– Я называл этот процесс синхронизацией, – негромко сказал Трофим.

– Синхронизация… – повторил Юрок. – Можно и так. Нужно много времени, некоторые очень давно не могут вспомнить себя, мы им помогаем, они все вспомнят.

– А ты? Ты помнишь, кто ты? – не удержавшись, спросил Трофим.

– Да. Я помню. Я хорошо помню себя тут, в Зоне, и плохо помню там, на той земле, – Юрок повернулся, вышел из комнаты и пошел дальше по коридору. Серые стены, покрашенные в светло-серый цвет, с растрескавшейся краской вновь двинулись. – Я читаю книги и вспоминаю свой город, свою семью… Я хочу к ним, но это было так давно… Они не вспомнят меня.

– Но может быть, ты сможешь попасть в свой город? Сейчас многое можно решить. Может быть, ты станешь совсем… – ученый запнулся.

– Совсем как живой? Как ты? – спросил зомби.

– Да, – опасаясь, что задел его за нечто хрупкое, что не стоило затрагивать, подтвердил Трофим.

– Может быть… когда-нибудь.

– Ты сможешь, – неожиданно громко уверенно сказал Трофим, заставив мертвеца обернуться на него. – Когда я попал сюда первый раз, я… мы, наткнулись на одного профессора по фамилии Одинцов, он был совершенно как живой.

– А где он?

– Он… – Трофима невольно прошиб пот. – Он почти убил сталкера на расстоянии, моего друга…

– И ты убил его? – спросил впереди идущий Юрок, остановившись, но не оглядываясь.

– Не сам, но… иначе… он был слишком испорчен, он был как человек, но не вел себя как человек. Он мог сделать очень много хорошего, но начал с плохого, поэтому я решил, что ему нельзя появиться на поверхность.

Юрок молчал, мерно продолжая ход. Наконец он остановился возле лестничного проема.

– Это все, чем он отличался? – спросил зомби.

– Да.

– Там, ниже, кабинеты и лаборатории, – вдруг сменил тему зомби. – Потом ты расскажешь мне все.

***

– Ну что, уроды, разговаривать не разучились еще?

Гипс, поливаемый ночным дождем, стоял возле нескольких железных клеток, в которых лежали связанные зомби с ржавыми пятнами на лицах. Сейчас разглядеть, кто есть кто, было сложно. Их лица в свете направленных на них прожекторов, раны и сломанные лицевые кости затягивались очень медленно. Вышедшие из подвала свободовцы держались на очень большом расстоянии и рассматривали пленников в бинокли и оптику оружия. Несколько человек из переживших сражение стояли или сидели рядом на ящиках.

– Калмык? Где Калмык? – позвал Гипс.

– Тут…

Держа сломанную руку на повязке, он, стоявший поодаль, вынул из-за пазухи «душу», передал рядом стоящему бойцу с перемотанной головой и, немного скривившись от боли, подошел к Гипсу.

– Вот это вроде наш. Леший… Нет? – спросил лидер группировки, указывая на одного из зомби.

Калмык приблизился к клеткам, в которых всего за толстыми железными прутьями сидело семь пленников.

– Вроде Леший… – сказал он с сомнением. – Нет. Точно Леший.

– Вытащите его, – скомандовал Гипс.

Два бойца в экзоскелетах, изрытых разбившимися и засевшими в них пулями, открыли клетку и выдернули одного из зомби, поставив его напротив Гипса. Руки мертвеца были связаны за спиной, ноги перехвачены пластиковым хомутом.

– Леший, брат ты наш, помнишь меня? – спросил Гипс, заглядывая ему в глаза.

Мертвец посмотрел на него. Глаза с желтыми прожилками, пятнистое, перекошенное ударом приклада и все еще не восстановившееся лицо делали его чужим, но все равно узнаваемым.

– Зачем приходили, может скажешь? Напоследок по-братски, – попросил Гипс. – Мы тебя тогда Доку нашему на опыты не сдадим. Если хорошо говорить будешь, оставим, может, вылечим как-нибудь. Домой отпустим, денег-то ты много накопил. Ты же за этим в Зону приходил. А?

Зомби продолжал без эмоций смотреть сквозь свободовца.

– Неужели все мозги перешили ему? – спросил Гипс у всех сразу и ни у кого.

– Не перешили, – хрипло ответил Леший.

– Говоришь, – оценил, кивая головой Гипс. – Давайте под навес, – скомандовал он бойцам, и те, приподняв Лешего, протащили его несколько метров под натянутый брезентовый полог. – Сигаретку будешь? – спросил он, протягивая ему сигарету фильтром вперед. Леший никак не отреагировал. – Так зачем пришли-то, скажешь? Может, не надо было приходить? Только друзей своих, товарищей да братьев попортил.

– Мои братья все там, – ответил хрипло зомби.

Гипс вздохнул. На душе у него было так же тяжело и черно, как и эта черная убитая мертвецами трава и деревья. Одно дело – терять товарищей в бою, а другое дело – видеть, как что-то повернуло твоих однополчан против тебя, окончательно, бесповоротно сделав из них твоих врагов.

– Как вы зоветесь? Кто главный? Можешь сказать? Ты же знаешь, мы с Зоной не воюем, мне понять надо.

– Нам до Зоны нет дела. Все мы братья, вы не наши братья. Отпусти. Старший Брат не оставит нас здесь, – ровно, механически произнес он.

– Старший Брат? Это, наверное, тот, что с РПГ последний ушел? Долговязый мужик такой?

– Да.

– Леший, давай не дури. Хочешь есть? Мы тебя покормим, ты только в себя приди, – не сдержался рядом стоящий боец в экзоскелете.

Зомби повернул голову к нему.

– Валек? – спросил он.

– Да! Я Валек! – обрадовался боец в экзоскелете.

– Нет, Валек, ты не понимаешь… Мы должны быть вместе. Мы должны быть со Старшим Братом, он вернется сюда за нами. Ты можешь пойти к нему, он примет тебя.

– Блин, – разочарованно протянул Валек.

– Ясно, – сказал Гипс. – Давай его обратно к остальным. Все продезинфицировать, хлорки не жалеть. Хлорки сколько у нас, кто знает?

– Сколько хлорки, Жук? – крикнули в толпу.

– Шестнадцать бочек, – крикнул неразличимый в толпе Жук.

– Шестнадцать бочек, – доложил Валек.

– Слышу, не глухой, – пробурчал Гипс, с трудом поднялся и пошел к толпе. – Так, народ, слушаем мою команду. Кто отвоевал, на мойку и на боковую. Остальные, надеваем броню, защиту. Дезинфицируем все, помещение моем, крышу моем, воды полно, вон Зонушка посыпает. За забором тоже посыпьте, – он вздохнул. – Этих пятнистых братьев не трогать, не подходить, для особо одаренных охрана только с «кристаллами», забор чиним, завтра минируем. Старший… Где Лехан?

– Нет его, – подсказал кто-то. – Не успели.

– Твою душу, – процедил Гипс. – Гусь живой?

– Живой я, – ответил Гусь, сидящий на ящике в обнимку с Кордом.

– Как самочувствие? Не зацепило?

– Нормально, командир, ни разу не чиркнуло, – улыбнулся он.

– Молодец. За ночным проследишь?

– Да, – он вытащил откуда-то из недр своего бронекостюма «снежинку». – Теперь порядок, все сделаем, Гипс.

Гипс подошел к Гусю, туда же подошли еще несколько человек.

– Потери сколько? – с тревогой спросил командир.

– Четырнадцать человек. Остальных успели откачать, – ответил один из сталкеров.

– Давай ребят сфотографируй и в последний путь. Ждать нельзя до утра, поднимутся еще. Нехорошо будет, – отдал распоряжение Гипс.

***

Тем временем Ржавый шел со своим отрядом обратно в Рыжий лес. Люди, которых он недооценил, оказались сильнее. Его бойцы хоть и действовали слажено, но люди оказались организованнее, они роняли и роняли его посланников через каждые несколько метров, и скоро сил на восстановление не осталось. Еще немного, и его братья могли просто лечь без подпитки, поскольку оказалось, что жизненные силы этих противников не были досягаемы для них. Это было опасно. Они потеряли семерых обездвиженными, это не много, поскольку другой отряд из двадцати его посланников должен был привести еще людей, ходящих в другой местности, которую они называют Темной Долиной. Что ж, он оставит на время эту упрямую базу, которую они называют Армейские склады, он будет осторожнее, разведает другую базу, а потом соберет все силы в кулак и двинет к ней. На Росток. И на этот раз он будет действовать умнее. Также он займется бандитами, этими легкодоступными целями, у него есть тот, кто знает верную дорогу, и, да, он вспомнил свое имя.

***

Трофим спустился на один уровень вниз. В тишине тусклых коридоров были видны следы давно затихшего побоища. Разбитые двери, выцветшие, практически не заметные, но все равно определяемые старые пятна крови на полу, на стенах, черные кучки сожженного, торчащие из-под мусора фрагменты скелетов. Коридор, простирающийся впереди, напоминал больше хаотичный склеп, у входа в коридор он увидел торец решетки, утопленной в стену, открывающейся скольжением внутрь стены, которая, очевидно, открылась недавно с подачей электричества. Оглушенный увиденным, он замер, боясь переступить через невидимую черту, за которой открывалось прошлое. Страшное прошлое этой секции подземной лаборатории. Выдохнув, он переступил желоб для скользящей решетки в бетоне, рядом с которым лежали громоздкие металлические трубы и баллоны. Коридор, длину которого из-за недостатка освещения трудно было определить, был закидан хламом, обрывками ткани и, к тревоге Трофима, золой. Черной бумажной золой, очевидно, здесь были или был человек, который находил в себе силы поддерживать освещение и ждать помощи. Ученый наклонился к угадываемому черепу под грязным обрывком лабораторного халата. Аккуратно потянул за ткань, которая начала отходить с черными длинными свалявшимися с пылью и тленом волосами, похоже, что женскими. Череп был проломлен в нескольких местах, а голова отрезана, это было видно по нескольким зарубинам на позвонках, оставленных металлом. Чудовищно. В нескольких метрах от Трофима лежали по отдельности серые, покрытые пылью ребра. Он аккуратно подошел и, включив налобный фонарик, осмотрел их. На некогда мягкой хрящевой ткани, кровотворительной части кости видны были следы зубов, человеческих зубов. Безумие. Глупо было думать об этом, но сейчас Трофим был бы спокойнее, если бы в руке у него был пистолет, но он не стал идти на поводу эмоций, понимая, что здесь никого относительно живого и опасного не может быть, по крайней мере, в том состоянии, в котором оно было. Аккуратно переступая мусор, он двинулся дальше, заглядывая в открытые дверные проемы, в которых грудилась непонятная, покрытая пылью громоздкая древняя аппаратура. Все, что можно было сломать и разбить, было разрушено. Везде были видны следы борьбы, рваные одежды, разбитая мебель, мелкие части которой были сожжены, стекла, мусор, едва заметные остатки крови на углах острых железных столов и стенах. Жуткое запустение, тишина и отчаяние поселились среди этих серых молчащих стен. Где-то в середине коридора, другой конец которого теперь был виден с этого места, ученый обнаружил просторную комнату со стулом, матрасом на полу, большой кучкой пепла и сейфом, на котором было нацарапано число 6996. Сердце ученого забилось от волнения, в центре этой галактики разрушения он увидел признаки живого, разумного человека, который жил здесь, держался за надежду, выживал… Какой ценой? Оглянувшись, Трофим подошел к старому, небольшому кнопочному сейфу и набрал несложный код. Механизм легко негромко щелкнул, словно обрадовавшись, что его наконец нашли и он теперь не будет здесь в одиночестве хранить тайны и тишину подземелья.

На нижней полке находилось множество паспортов СССР, прочно державших цвет, и фотографии людей. Трофим открывал плотные корочки, и оттуда на него смотрели совсем молодые, иногда улыбающиеся лица мужчин, женщин, несколько фотографий умудренных жизнью пожилых людей, также легко и светло улыбающихся ему, своей неповторимой улыбкой человека прошлого. Года рождения… Рожденные до Великой Отечественной войны, рожденные во время, рожденные после войны, у всех неуловимая улыбка светлой веры, веры в будущее, и той великой цели, которую они приближают своей работой. Знали бы они, как сильно будет отличаться их будущее от планируемого. Десятки разобранных скелетов со следами человеческих зубов… Это не то, что они могли себе представить даже в своих худших кошмарах.

На верхней полочке лежал толстый коричневый ежедневник с закладкой и простой карандаш. Трофим аккуратно достал его, сел на стул, сдул тонкий слой пыли и открыл. На колени ему выпала небольшая черно-белая фотокарточка с улыбающейся девочкой с туго заплетенными косичками, белыми бантами в школьной форме и пионерском галстуке. Сзади надпись: «Дочь Дарья 09.09.1985, 7«А» класс. Гомель. Солнечно». Трофим аккуратно положил фотографию во внутренний карман, настроил свет налобного фонаря и погрузился в ежедневник. На первых страницах, там, где и положено, было написано в строке имя – Лука, фамилия – Псарас, отчество – Агапитович, дата рождения – 12.04.1946, национальность – грек, место работы – прочерк, должность – прочерк, город – прочерк. Несколько первых страниц было выдернуто, еще часть залито какой-то жидкостью, не похожей на кровь, но размывшей чернила, которыми писались строки, а затем появились следы карандаша, неярко, но цепко зафиксировавшего буквы и плотный почерк пишущего. Почерк часто менялся, менялся нажим карандаша, то он вдруг был нервным и отрывистым, то вдруг спокойным и ровным, то вдруг заглавные буквы вырисовывались с особой тщательностью, какими-то вензелями, то вдруг они становились просто чуть больше строчных, но, без сомнения, это все принадлежало одному и тому же человеку.

«Несколько первых страниц залило водой, чернила размыло. Не вижу смысла, чтобы все описывать с самого начала, поэтому буду писать, как получится.

26.04.1986. Нас обесточило. Согласно протоколу аварийной ситуации все сотрудники должны покинуть лабораторию. Я как начальник службы безопасности организовал срочную эвакуацию персонала, но на поверхность успели выбраться не все. Часть сотрудников, думаю, вышла отсюда, но другая, так же как и я, осталась. Почему-то аварийная система блокировки этажей сработала практически сразу после сигнала, и тут же прекратилась подача аварийного электропитания. Лифты заблокировало, коридоры заперты решетками, резервная линия подачи электричества больше не включилась. Нас осталось пятьдесят человек, вместе с теми, кто работал на нижних уровнях. Тридцать шесть мужчин, четырнадцать женщин. Ждем помощи.

27.04.1986. Вода есть, но еда только на верхних этажах, а оттуда все ушли. Я собрал всех на этом уровне. Людей с нижнего уровня мы подняли по шахте лифта, сам короб лифта заблокировал выход наверх. Застрял на тормозах насмерть. Пытаемся разбить его, но это также и грузовой лифт, очень толстое дно, потратил все патроны на то, чтобы перебить трос. Тросы перебили, но не помогло. Ждем помощи.

28.04.1986. Положение ухудшается. Несколько человек разбились, пытаясь пролезть на свой страх и риск между коробом лифта и стеной. Они упали вниз, и мы не стали их поднимать. Женщины плакали, товарищи пытались что-то сделать с решеткой. Выбить или распилить. Я знаю, что это бесполезно, и не тратил силы, решетка сделана из очень хорошей стали, нашли два полотна по металлу, одно сломали несколько раз, второе почти допилило один прут, но потеряло все зубы, а нам нужно было хотя бы два разреза. Вытяжки практически нет, задымление очень высокое, поэтому мы редко жжем костры. Ждем помощи и еду. Экономим силы. Сверху пока тишина.

30.04.1986. Там внизу в шахте, куда упали наши товарищи, начали происходить непонятные вещи. Это нас пугает. Кто-то чавкает и вздыхает, иногда мы слышим обрывки человеческой речи. Батарейки на фонарях разрядились давно, поэтому мы иногда скидываем горящие листочки бумаги вниз, но ранее лежащих товарищей там уже нет. Товарищ Малинков сказал, что, возможно, это их утащили восстановившие функционирование экспериментальные образцы. Я никогда не вникал, что именно тут делают ученые, это не моя работа, но, я так понял, что те, над кем они работали, теперь могут ходить и перемещаться самостоятельно. Да, забыл указать, что на самом нижнем этаже у них был холодильник, но я считаю его моргом. Несколько женщин не выдержали, забились в истерике. Одна из них, тов. Аксенова, сломала себе шею, с разгону ударившись о железную решетку. Мужчины приготовили ножки стульев и забаррикадировали шахту лифта от этих образцов. Мне сложно называть их образцами. Будет ли помощь? Все хотят есть. Начинаем варить в химической посуде кожаные ремни.

02.05.1986. Труп женщины начал невыносимо пахнуть, мы решили бросить его вниз… Наверное, это была плохая идея, потому что там внизу его ждали. Когда он упал, мы отчетливо слышали, как они начали его есть. Мы сбросили им на головы пару сейфов, по-моему, никого не убили. Положение очень серьезное. Трудно признаться, но мне кажется, что нас забыли. Я, конечно, говорю обратное, но, наверное, мне уже не верят.

04.05.1986. Один из этих образцов забрался к нам на этаж. Он укусил товарища Савина и товарища Гузеева, медицинская помощь была им оказана, но товарищ Самруков сказал мне отдельно, что инфекция у них уже есть и скоро они станут такими же, как и образцы. Мы решили скинуть их в шахту лифта. Было сложно, женщины плакали и прятались в углах, сил у нас уже было мало. Мы сбросили их вниз, у них уже начинался жар, и они бредили. Они плохо понимали, что мы с ними делали, потому и не сопротивлялись. Те, кто был внизу, не стали их есть.

05.05.1986. Жжем небольшие костры. Никто не говорит. Еще один человек, лаборант товарищ Ткаченко, покончил с собой. Что делать, не знаю. Положили отдельно.

06.05.1986. Потом, когда я делал обход, я обнаружил, что группа сотрудников начала есть лаборантку, товарища Ткаченко, они жарили ее мясо на огне. Я позвал своих товарищей из службы безопасности, и нам пришлось применить силу. Двое из них погибли в результате инцидента, нам пришлось сбросить их. Голова уже плохо соображает. Эта темнота и прячущиеся в ней люди странно поменялись. Женщины уже не плачут. Одна прыгнула вниз в шахту лифта. Сама. По крайней мере, кто был рядом, так сказали. Нас осталось всего около тридцати пяти человек, я не помню, кто куда делся. Должно быть больше. Может быть, прячутся.

10.05.1986. А теперь самое главное. Я пишу это, чтобы не сойти с ума, я должен донести это до вас, товарищи, чтобы вы, возможно, улучшили в будущем системы безопасности. Мои друзья и товарищи вынуждены были поступить так же, как и ранее поступили другие. Им пришлось убить и есть человека, иначе они бы погибли. Я тоже ел… Я тоже. Вы читаете? Я тоже ел с ними. Не знаю как, но постепенно мы перестали быть товарищами, мы разделились на два лагеря. Правая часть коридора и левая. Мы воровали людей из той части, они из нашей. Я специально не называю фамилии, чтобы вы не думали, что я кого-то осуждаю. Мы стали как животные, мы следили друг за другом, кто забоится, кто даст слабину, кому будет тяжелее всего ходить. Это… это… не передать словами, как все поменялось. Про помощь теперь никто не думает. Почти не разговариваем. Если бы не часы, я бы думал, что мы здесь уже несколько месяцев, но мы всего лишь пятнадцать дней. Эта темнота что-то делает с нами… со мной, я как будто чувствую, что в ней делается. Это, скорее всего, из-за недостатка света или галлюцинации от голода. Устал. Я слышу, что нас становится меньше.

13.05.1986. Сегодня поднялись те, кто был внизу. Образцы, не люди. Мертвецы со стеклянными глазами, они были медленны, но мы слабы. Обоим концам коридора пришлось объединиться, чтобы сбросить их вниз. Это было… Это было… Не могу, как это назвать. Это не было страшно, это была борьба в темноте и молчании, мы били их ножками от стульев, они кусали нас. Оказывается, у всех были ножки или прутья. У женщин заточенные стальные спицы, они не помогали практически, но я понял, что теперь каждый за себя. Есть те, кого укусили, понимаем, что они инфицированы, но мне уже все равно, с какой стороны мы встанем завтра, с их стороны или со своей. Все стало просто для понимания. От голода, темноты и постоянного страха быть съеденным мы превратились в злобных, затравленных и подозревающих друг друга в чем угодно существ. Нам пришлось съесть еще одного человека, чтобы хоть как-то поддержать силы.

15.05.1986. Невероятно сложно лежать одному в темноте.

16.05.1986. Случилось что-то страшное, мы вдруг все поддались какому-то приступу паники, ужаса и жестокости. Мы начали убивать друг друга, в темноте. Я слышал, как люди прыгали друг на друга, били по головам, били головами об углы, об полы, мы кусали друг друга, как те самые образцы, уже даже ели друг друга живьем. Каждый старался убить другого, потому что другой мог начать делать это раньше. Все разбились по отдельным кабинетам.

18.05.1986. Засады. Особенно много засад в конце коридора у туалетов, где все еще есть вода. Это очень плохо. Огонь никто не разводит, чтобы к нему не пришли, но кто-то регулярно не выдерживает и идет к воде, после чего там начинается бой, кто-то один побеждает и ест побежденного. Мы давно перестали говорить друг с другом, возможно, потому что стыдно, что его опознают, по крайней мере мне было стыдно. Я не хотел, чтобы кто-то знал, что я все еще жив, и понимал, почему именно я все еще жив. Вы все понимаете, какой ценой мне приходилось оставаться в живых. Я крепкий, ко мне никто не приходит. Я дважды ходил за водой. Я чувствую, как они прячутся за стенами. Их не много, они смотрят мне в спину, когда я иду. Нас осталось всего четыре человека.

21.05.1986. К нам пришли образцы. Я разжег огонь, потому что уже незачем прятаться. Я жду их, этих побритых налысо голых мертвецов со стеклянными глазами. Жду их как избавление и справедливое возмездие за то, что я сделал. Когда я разжег огонь, я увидел, кого именно я убивал и ел… Простите меня. Это были мои друзья и товарищи». На бумаге отчетливыми кругами видны были пересохшие пятна слез. «Но мертвецы не тронули меня, они пошли и начали есть остальных моих коллег и друзей. Я понял, что я тоже инфицирован, но теперь остался один вместе с ними… С этими мертвецами. Это мое наказание. Я пошел с ними есть, я вырывал у них еду, то, что было проще всего разжевать. Зубы шатались. Среди этих мертвецов я увидел и уже новых, это были те, кого мы первыми скинули в шахту. Они не помнили ничего, я разговаривал с ними, но они ничего не говорили.

22.05.1986. Я знаю, что здесь готовили какой-то вирус, который поможет человеку стать сильным, избавиться от всех болезней и победить старость, и я вижу теперь, что он победил даже смерть, но не смерть человека, а свою. И еще я вижу, что он гуманнее, чем мы сами, он не уничтожает себе подобных. Я не знаю, как они понимают, что я тоже заражен, но…

Когда я жгу костер, они приходят сюда, в эту комнату, стоят и смотрят на меня. Они и сейчас напротив. Безмолвные участники всех наших битв. Их становится больше. Каждый день приходит кто-то еще, те, кого недоели, те, кого не нашли между завалами оборудования. Я не знаю, сколько может еще выдерживать моя психика, но я смотрю на фотографию своего ребенка, своей Дарьи… Она так похожа на мать. Я так люблю их обеих… Не могу смотреть долго, начинают душить слезы, истерика и мучения. Неужели я превращусь вот в это? В то, что стоит недвижимо передо мной, не дыша и не подрагивая, не разлагаясь и не кровоточа? Неужели меня когда-нибудь достанут отсюда и покажут родным? Покажут дочери? Нет! НЕТ! Это недопустимо!

25.05.1986. Я знаю, что я сделаю, я вспомнил и нашел там, на нижних этажах, инъекцию против этого вируса. Если я правильно понимал о его разработках, то он также сделан из другого вируса, который полностью уничтожает этот, по крайней мере на образцах с человеком, и это хорошо. Потому что, если я умру вдруг, то я стану как они, а я не хочу. Я умру как человек, окончательно и бесповоротно. Там внизу тоже разрушено, но значительно меньше, чем здесь, там, возможно, было бы можно жить еще. Но как долго? Есть уже больше некого, я пробовал есть их, но меня вырвало, есть такое ни в сыром, ни в жареном виде невозможно. Горькое, отвратительное, мне есть с чем сравнить.

26.05.1986. Итак, товарищи, вот она, инъекция, я нашел ее. Я бы вколол ее себе там, но мой дневник я оставил здесь. Я рад, что снова нашел ежедневник и могу хоть с кем-то делиться тем, что здесь произошло. Сил не было, но мысль о том, что я не запишу последнее, не позволяла мне закончить все там, на нижнем ярусе. Я вернулся сюда, чтобы написать это. Не в моем положении сейчас бороться за жизнь, поверьте, в моем положении надо бороться за смерть. Никогда бы не поверил, что такое возможно. Я написал пароль на сейфе, 6996, ставлю шифр этот для того, чтобы в безумии не открыть и не уничтожить запись, если вдруг смерть не примет меня. Дочь, жена… Мне так тяжело было, когда я думал, что не умру. Теперь же знаю, что у меня есть то, что убьет меня наверняка, и это счастье. Я люблю вас. Я всегда вас любил. Надеюсь, что вы меня больше не увидите. Прощайте. Псарас Лука Агапитович».

Трофим вздохнул. Рядом со стулом валялись мелкие растоптанные в чешую стеклянные осколки и погнутый металлический нержавеющий плунжер. Что ж, кое-что прояснялось. Если другой вирус являлся вакциной против генетически измененного вируса папилломы, который должен был уничтожить его вместе с носителем, то это, должно быть, сработало, но носитель, судя по всему, не умер или умер совершенно иным способом. Принцип захвата и подмены ДНК оригинальной клетки, очевидно, был включен и у этого вируса, для чего? Чтобы уничтожить в принципе каждую клетку. Но вирус повел себя совершенно другим образом. Может быть, вакцина была недоработана? Трофим зажмурил уставшие глаза до появления синих кругов. Вирусов, способных лепить из клеток хозяина свое собственное тело, полно, всего есть три варианта взаимодействия: продуктивная, абортивная, интегративная форма клеточной инфекции. Но какой вирус смог бороться с другим вирусом? Да и вопрос не в том, как можно создать и уничтожить то, что уничтожает все живое уже на расстоянии. Очевидно, механизм электромагнитного взаимодействия модулированных нервных клеток носителя тот же, но мощность и восприимчивость колонии вируса, а также и носителя в разы эффективнее. Как можно уничтожить такое? В любом случае все ответы надо искать внизу, ведь именно там Лука, бывший начальник службы безопасности, нашел то, что искал, там создавался этот штамм, там и должна быть хоть какая-то информация по нему.

Трофим встал, положил ежедневник на сейф и двинул к видневшейся недалеко шахте лифта. Вниз проглядывалось еще три этажа. Ни веревок, ни троса, ни каких-либо устройств видно не было, без веревки ему тут делать нечего, переломается. Он развернулся и пошел обратно к Юрку. У того наверняка будет хорошая, прочная веревка, на которой можно будет навязать петли и аккуратно спуститься вниз.