Он высыпал гостинцы на стол. Таисия стала раскладывать их «по своим местам», а Стаська, сидя на высоком стуле за кухонным столом, норовила стянуть выпавшую баранку. Клим спросил, где племянник. Оказалось, еще не пришел с занятий. Утром не хотел идти туда, все просил мать потрогать ему лоб, намекая, что он простудился, но номер не вышел, и пойти учиться все-таки пришлось. А вот теперь все нет и нет его, а уж давно должен был быть. И обед остыл.

– Странно, – Клим о капризах Глеба узнавал впервые. – Глебушка вроде от учебы никогда не уставал, все с книжкой сидит, как ни зайду.

– Ты б расспросил его при случае, может тебе, что толком скажет? – Тася переживала. – Он теперь при мне и раздеться-то стесняется, взрослый стал. И не говорит ничего. А я тут случайно углядела, у него на пол-ноги синяк огромный. Говорит – с яблони свалился, как намедни лазил. Ох.

– Да не переживай, – улыбнулся Клим. – У мальчишек всегда так. Не яблоня, так яма какая, или колючки в зарослях. Пройдет.

– Кушать сильно хочешь? Или подождем его?

– Да подождем, – Клим хотел собраться всем вместе, то самое и предвкушал весь день. – Я пока наверх к себе поднимусь. Кликнешь.

Клим спустился сам, услышав внизу голоса, но оказалось, что это в очередной раз зашел Леврецкий. Он теперь заходил все чаще, видимо, стараясь не упустить ни одного случая перед скорым отъездом. В доме все к нему привыкли и считали за «своего». Тася усадила мужчин обедать, только что разогрев еду второй раз. Племянника так и не было.

– Сам виноват, – Тася разливала щи по тарелкам. – Потом покормлю его, пусть один обедает, нельзя же так!

Она взяла Стаську на руки и кормила с ложки, что явно не нравилось их гостю, но он тактично молчал. Хлопнула калитка во дворе, но в дом так никто и не заходил. Тася несколько минут прислушивалась, а потом не выдержала, сняла дочь с колен, посадила на высокий стульчик, пододвинула ближе тарелку, а сама пошла к дверям. Стаська недовольно стала елозить ложкой в супе, разбрызгивая капли по столу.

– Стасенька, не балуйся! – сказал Клим.

– Да она наверно не умеет сама кушать, да? – вполне серьезно спросил Корней Степанович, не сюсюкая, а смотря прямо на девочку.

– Умею! – ответила та и показала ему язык.

– Не верю, – гость был серьезен. – Покажи тогда.

– А я не хочу! – Стаська снова опустила ложку на самое дно и выжидающе смотрела на собеседника, прикидывая, можно ли при нем дать по рукоятке ложки ладошкой, чтобы капуста разлетелась по всей кухне, но было боязно.

– Ну, не хочешь, так тому и быть, – спокойно ответил Корней Степанович и отодвинул тарелку так далеко от Стаськи, что и не дотянуться.

– Отдай, отдай! – заголосила та. – Противный! Я маме скажу.

– Что скажешь? – так же серьезно продолжал свою линию гость. – Что супа не хочешь? Так она то же самое сделает. Зачем тебе тарелка, если не хочешь?

– Хочу! – при матери Стаська давно бы уж ревела в голос, а тут почему-то у нее не получалось.

– Хочешь супа? – гость смотрел ей в глаза.

– Хочу.

– Будешь кушать?

– Буду.

Леврецкий вернул тарелку на место. Тут со двора раздался короткий Тасин возглас, а потом все услышали, как она причитает над кем-то. Входная дверь распахнулась и, впихнув впереди себя сына, Тася продолжала голосить:

– Что же это такое, люди добрые! Полюбуйтесь на красавца! Где же тебя так угораздило, окаянный? Охо-хонюшки беда-то какая, беда! Это что ж за напасть-то такая! А ну говори! С кем был, кто тебя так разукрасил?

Она развернула Глеба к себе лицом, но тот вырвался и, убежав к себе не раздеваясь, захлопнул перед матерью дверь. Мужчины успели рассмотреть, что на лбу у него красовалась огромная ссадина, а форменная гимназическая курточка была испорчена – один рукав надорван, а вся грудь и сорочка залиты кровищей, хлеставшей до этого у него из носа, а теперь размазанной разводами по всему лицу.

– Глеб, открой! Открой сейчас же! – кричала испуганная мать. – Представляете, выхожу, а он у бочки отмывается!

Клим оставил еду и подошел к ней. Вдвоем они стучали в комнату Глеба, но в ответ не раздавалось ни звука. Леврецкий невозмутимо продолжал трапезу, Стася от страха тоже взялась за ложку и кидала испуганные взгляды то на мечущуюся в прихожей мать, то на спокойного дядьку за столом. Он проглотил очередную ложку щей и подмигнул ей. Она засмеялась и тоже стала кушать.

– Нет, ну, что ж это такое! – Тася вместе с Климом вернулась, ничего у них не вышло. – Климушка, где топор наш? Давай ломать станем!

– Ничего ломать не надо, – вступил вдруг Леврецкий. – Чего все повскакивали, садитесь доедать. Вон щи, какие вкусные, правда, Стася?

– Правда, – девочка теперь была на стороне вразумительного дядьки, который не метался по всему дому, и с ним было вовсе не так страшно. – Мама, почему вы ругаетесь?

– Да ну, что ты, доченька. Никто не ругается, – притихла мать.

– А за что вы братика топором хотите? – в глазах у девочки появились слезы, а Тася охнула и осела на табуретку.

– Ты не поняла, – так же невозмутимо сказал Леврецкий. – Конечно, не братика, а наоборот, это они за него волнуются, и поэтому хотели дверь ломать. Но я думаю, он скоро сам выйдет. А дверь-то жалко, как думаешь?

– Жалко, – Стаська снова принялась за еду. – Холосая верь…

***

– Не пойму я Вас, Корней Степанович, – с нарастающим гневом начала Таисия. – Конечно, Вам-то что за дело. А это мой сын!

– Таисия Николаевна, голубушка, – Леврецкий отложил ложку в сторону. – Не наводите напраслину, Вы сейчас в таком нервном состоянии, что потом все по-другому покажется. Не обижайте зазря. Глеб – сын Ваш, Анастасия – дочка. Ее-то зачем пугаете? А с мальчиком что? Ну, подрался, видимо. Глаза целы, из носа больше не течет, это видно. Руки-ноги вроде на месте, значит, экстренного вмешательства не требуется. Все остальное можно выяснить позже, когда все страсти утихнут. Вот Стасеньку спать уложите, и поговорим. И Глеб к тому времени уж отойдет, я думаю. Давайте, что там у Вас на второе?

– Корней Степанович, удивляюсь Вашему спокойствию, – Клим покачал головой. – Как Вам это удается? Вы как-то изменились, раньше все тоже переживали по каждому поводу. Неужели, наследство так влияет на характер человека?

– Не знаю, голубчик, не могу ответить, – Леврецкий намазывал маслом бутерброд. – Как наследник я еще не жил ни дня, так пока, только на бумагах. А вот, что твердый путь перед собой стал видеть, так этим с вами, друзья мои, могу откровенно поделиться. А с тех пор и в душе покой и ясность образовались.

Они спокойно доели и Тася пошла укладывать девочку. Клим поставил самовар. Да, не таким он представлял нынешнее застолье. Скрипнула дверь, в прихожую выглянул Глеб. Он увидел, что матери нету поблизости и прямо босиком, чтобы быстрее было, побежал к входной двери.

– Глеб, ты куда? – крикнул ему в спину дядя. – А ну, постой!

– Я в уборную! – мальчик убежал.

Клим остался в прихожей и ждал его возвращения. Глеб, вернувшись, нехотя остановился подле дяди и, опустив голову, молчал.

– Глебушка, ну что случилось? Ты скажи!

Тот упрямо молчал. Послышались Тасины шаги. Глеб беспомощно взглянул на Клима, обогнул его и снова укрылся у себя в комнате, дядя не успел перехватить его.

– Глеб! – снова стучался он в дверь.

– Ну, что? Выходил? – Тася не знала, что теперь и делать-то. – Ему же плохо, я же чувствую. Давай все-таки выломаем дверь? А то вдруг чего…

– Ему действительно плохо, – за спиной родственников стоял теперь и Леврецкий. – У парня явные неприятности. Да такие, что приходится отстаивать себя с кулаками. Если и в родном доме нельзя укрыться, то зачем он тогда вообще нужен? Оставьте его в покое. Сам расскажет, когда созреет.

– А мне прикажете ждать той зрелости? – снова начала повышать голос Тася. – Ничего не понимая, не зная, чем помочь? Вы черствый человек, Вы ничего не понимаете! У Вас своих детей нет, как Вы можете что-то говорить!

– Детей нет, – спокойно продолжал Леврецкий. – Но сам-то я помню, как был таким же в его годы. Вы чем ему сейчас помогаете, тем, что кричите на него, требуете чего-то? Чего? Доклада по форме? Вы близкие люди или жандармерия?

– Я завтра к его учителю схожу, – вдруг, почувствовав свою ответственность за племянника, решил Клим. – Там все узнаю!

– Не смейте, не смейте! – раздалось вдруг из-за запертой двери. – Если вы только пойдете! Если кто-нибудь еще узнает! Я тогда… Я тогда из окна прыгну! Или вовсе из дома убегу!

– Узнают что? – припала к двери Тася и говорила, почти прижавшись к ней губами. – Сыночка, выходи.

– Учитель должен отвечать за все, что происходит с тобой в классе, – громко сказал Леврецкий. – Никто, конечно, к нему не пойдет, но как вышло, что он допустил кровопролитие?

– Отойдите все от двери! – крикнул Глеб.

Тася вопросительно посмотрела на Клима, тот пожал плечами. Тогда она посмотрела на Леврецкого. Тот ничего не ответил, а развернулся и, сделав несколько шагов, занял свое место за столом в кухне, откуда прекрасно просматривалась вся прихожая и двери, ведущие из нее в комнаты. Тася последовала за ним. Клим потянулся сзади. После пары минут тишины, дверь скрипнула и приоткрылась. Из-за нее в щель высунулась голова Глеба.

– Он не знает, – шмыгнула голова носом. – Они в классе как все, а после уроков дразнятся.

– Как дразнятся? – опешила Тася.

– По всей вероятности обидно они дразнятся, – рассудил Леврецкий. – А ты что?

– А я не слушал сначала, мимо хотел пройти…

– А они что? – Леврецкий продолжал расспросы. – Да ты иди уже сюда, что мы, через коридор так и будем перекрикиваться? Вон и чай поспел. Так что они?

– Они стали подкарауливать и сзади бежать всю дорогу, – Глеб вышел из-за двери, но к столу не спешил.

– Ну, клещами из тебя тянуть что ли? – Леврецкий указал Глебу на пустующий стул рядом с собой, тот нехотя поплелся к кухне.

– А я все равно, хотел внимания не обращать, – Глеб сел на стул. – Мама всегда говорит: «Будь умнее».

– Ну, правильно! – вклинилась Тася. – Что дураков-то слушать!

– Ну, эти «дураки», как домой приходят, так для своих родителей Ванюшками да Кирюшками становятся. – Леврецкий сегодня с Тасей видимо не во всем был согласен и смотрел не на нее, а на Глеба. – Это только стаей они считают себя грозной силой. Сколько их?

– Трое, – потупился Глеб. – Это когда Ганьки с ними нету.

– А так, значит, и четверо собирается? – Леврецкий был невозмутим. – Ну, это многовато. А с троими можно совладать. Если знать как.

– Да Вы что! – Тася аж задохнулась. – Вы чему сына моего учите? Никаких драк больше! Это ж позор какой! На всю улицу, на всю гимназию! В чем ты еще туда завтра идти собираешься?

Глеб опустил глаза и стал сползать со стула.

– Ну, все, не за столом такие вещи выяснять, – почему-то сегодня командовал в их доме Корней Степанович. – Таисия Николаевна, Вы чашечку-то Глебу поставьте! Давайте чай пить. Сиди, сиди.

– Все можно разъяснить словами! – Тася продолжала свое, но чашку с полки сняла. – Кулаки – последнее дело!

Глеб молчал и, кажется, из всех сил пытался не разреветься.

– Согласен, Таисия Николаевна! – Леврецкий показал Глебу на сахарницу и тот потянулся и передал ее гостю. – Лучшая драка, как говаривают, это та, которой удалось избежать. Но почему Вы считаете, что слова не были сказаны? Почему Вы отказываете своему сыну в этом? Почему не верите, что нынче и было то «последнее», крайнее дело, когда с кулаками и никак больше? Они первые начали?

Глеб кивнул.

– Они третьего дня меня в овраг столкнули, еле вылез. А нынче камнями стали кидать и все кричали: «Твоя мать блаженная!»

– Ну, и молодец, что за маму заступился, – Леврецкий посмотрел на хозяев, Тася плакала.

– Нет, я так этого не оставлю! – взбеленился Клим. – Это кто ж такие? Скажи, скажи! Я и в гимназию! И родителей их!

– Я ничего вам не скажу больше! – снова завопил Глеб. – Если вы только пойдете! Если только скажете!

– Камнями – это совсем не дело! – Корней Степанович нахмурился. – Как дошло до такого? Ты ж понимаешь, что они не только тебя, а кого-нибудь из малышей так подкараулить могут?

– Нет, они только меня, – захлебывался уже навзрыд Глеб.

– Чем же ты так перед ними отличился? – Леврецкий теперь вел беседу, а мать и дядя уступили ему это право, лишь замерев и слушая.

– Они! Они! – Глеб размазывал слезы вперемешку с оставшейся на лице кровью. – Они говорят, я не мальчик вовсе. Они говорят, я столько времени с юбками сижу, что сам стал девчонкой. Они говорят, что у меня сиськи растут как у бабы.

– А ты? – спокойствие Леврецкого было нечеловеческим, как казалось Климу, он бы сам уже давно вышел из себя, вспылил, возмутился, а сейчас только завороженно слушал, не смея вступить, и только изредка поглядывал на Тасю.

– А я сегодня и решил доказать, что я парень! Я рыжего отмутузил, а потом те двое меня за руки схватили и он мне по морде, по морде!

– Запомни навсегда, – твердо произнес Корней Степанович. – Морда у мопса, у тебя – лицо. Будешь знать это твердо, каждый встречный это тоже увидит. И сто раз задумается тронуть ли!

– Вы их не видали! – ревел Глеб. – Им хоть кол на голове теши!

– Я в юности английскому боксу обучался. Кое-что помню. Хочешь, научу?

– Правда? – рыдания стали затихать.

– Правда, – Леврецкий говорил так твердо, что не поверить ему было невозможно. – Только знай, что это борьба джентльменов. Значит, придется тебе твоим врагам объяснять, что будешь с ними исключительно один на один сражаться. Это уже не ко мне, это уж ты сам сумей!

– А сейчас мне что делать? – снова скривил губы мальчик. – Пока я ничего не умею? Я даже убежать от них не могу. Я бегаю плохо. Я толстый!

– Ну, ты еще зареви снова! – Леврецкий протянул Тасе свою пустую чашку. – Таисия Николаевна, налейте-ка еще! А к тебе, друг мой, у меня будет просьба. Ну, или задание, как хочешь. Ты поройся в своих книжках, попроси у дяди газет да журналов. Найди мне там парочку… Нет! Три! Найди три портрета тучных людей. Людей известных, своему Отечеству пользу приносящих. Которыми гордиться не только можно, но и должно! И их жизнеописания. И в тетрадочку выпиши. Я в другой раз зайду, а ты мне почитаешь. Сговорились?

***

У Танюши завелся тайный поклонник. В его появлениях не было никакой регулярности, но частенько по вечерам Таня стала замечать всадника, гарцующего в проулке перед забором тетушкиного особняка. Так как ей и мысли не приходило, что кто-то может интересовать молодого мужчину в их доме, кроме нее самой, то он и был присвоен молодой хозяйкой в качестве трофея. Поклонник был в офицерском мундире, но разглядеть издалека его звание и личность не представлялось возможным, а днем он Тане на пути до времени не попадался, пока они не столкнулись с ним почти нос к носу около тетушкиных ворот – Сергей вез ее домой со своей новой квартиры. Поклонник оказался тем самым молодым человеком, что так навязчиво рассматривал ее из ложи в день визита императорской четы.

– Батюшки! – воскликнул брат, разглядывая из-за занавески кареты опешившего от неожиданной встречи поручика, который и ему показался знакомым. – Что, интересно, здесь поделывает этот тип? Не помню его фамилии, но он изображал раба на пикнике Мимозова, я точно помню это лицо!

– То-то мне тогда показалось, что я видела его еще до театра! – Таня прилипла к окошку. – Ты напомнил где.

Подобное внимание было забавным и очень льстило Танюше, но пойти на более близкое знакомство со странным ухажером ей на ум не приходило вовсе. Она лишь улыбалась, замечая его фигуру за окном, когда расчесывала волосы перед сном. Здесь? Очень хорошо! И ладно. Но сближение все-таки состоялось – случай выдался.

Перепробовав все знакомые ей способы собрать собственный кружок в теткином доме, тем самым склонив хоть часть светского общества обратно на свою сторону, Таня почти отчаялась от неудачных попыток. Но это была бы не она, если бы навсегда «опустила руки». Наоборот, припомнив недавнее свое институтское прошлое, решила Танюша и дома повторить тот забытый маневр, когда желаемое можно заполучить не своими, а чужими руками. К ней не пошли – пойдут к тетушке! Так то! И Таня принялась действовать с новым приливом энтузиазма.

– Дорогая тетушка, – как бы невзначай проговорилась она за завтраком. – Вы больше каких композиторов жалуете, наших или немецких?

– Что это ты моими музыкальными вкусами озаботилась? – усмехнулась Удальцова. – На что тебе?

– Да так, – загадочно протянула Таня, глядя в потолок. – Вот, если б для Вас дивертисмент кто пожелал составить, то что бы пришлось ближе Вашей душеньке – музыкальный вечер из сочинений одного только, предположим, Чайковского? Или, скажем, Гайдна? Тогда можно позвать и скрипки, и альты.

– Так он австрияк вроде? – тетушка не сдавала позиций и в умильность семейной идиллии сразу не кидалась.

– Ma tante, ну, тогда может быть из Моцарта? – Таня начала раздражаться.

– Да, с языками у тебя дело обстоит явно лучше, чем с географией, – тетушка усмехнулась, намазывая масло на тонкий ломтик подсушенного хлеба, ей явно нравились подобные завтраки с редкими для их семейства мирными пикировками. – Что за всем этим, говори суть?

– Ну, что Вы, право, тетя, – делано ретировалась племянница. – Сразу как договор подписываете. Не с приказчиками же! Мы хотели сюрприз…

– Кто это «мы»? – насторожился оказавшийся сегодня дома Сергей, коим вопросом и сдал сестру с потрохами.

– «Мы», Сережа, это мы с тобой! – с напором, поддержанным приподнятыми бровями, обратилась в его сторону Таня. – Ну, помнишь, мы же говорили?

Сергей тут же собрался откреститься от ему не известного плана, но увидев поджатые губки сестры, промолчал, а тетушке загадочно улыбнулся, склонив голову набок, что можно было истолковать как угодно – и как плохую память, и как пассивную поддержку сестры, и как снисходительность к ее фантазиям.

– Ах, тетя! – Таня отставила свою чашку, и теперь, когда все положенные реверансы были совершены, с воодушевлением выдавала заготовленный заранее текст. – Грядет такое событие в нашей семье! Никак нельзя пропустить, сезон начинается, уже можно.

– Что можно? – не поняла Удальцова. – И что за событие? Не припомню, душа моя.

– Как же! – Таня вновь приподняла бровки. – Первый день осени – Ваш день, тетушка! Ваше рожденье. Сентябрь уже на носу, разве Вы забыли?

– Поди ж ты! – рассмеялась тетка. – Вот уж праздник нашла. Сроду в нашем доме его не справляли. То ли дело – именины. Это День ангела всегда с пышностью проводили, ты запамятовала. А то… Так, пустячок какой мне вручали, когда маленькие были, вот и все семейное торжество. Мы, Таня, всегда сезон в городе закрывали своими вечерами, а не открывали. Что это ты решила переиначить?

– Я, тетушка, сколь вечеров Ваших пропустила? – Таня вроде как пригорюнилась. – И этим маем я еще в Институте доучивалась, никак не успевала. А так хочется Вам радость устроить, я до весны не дотерплю, Вы столько для меня делаете, родная моя, любимая…

– Ну, будет, будет! – все-таки растрогалась Гликерия Ивановна. – А то сейчас поверю тебе, так обе разрыдаемся. Что ж! Осенний мясоед пришел, можно и повеселиться. Давай, собирай свой дивертисмент, хоть из русских, хоть из итальянских. Мне все в радость, что от души! Или ты надумала, кого из оперных звать?

– Нет, тетушка, – Таня сложила ладошки, как примерная девочка, радуясь, что затея ее удается. – Я придумала позвать тех, кто сам может музыкальный номер представить. А так как этот вечер Вам посвящается, то уж, если и звать кого, так только нашего круга, близких дому. А если из моих ровесников кого, то в сопровождении старших. Вот и хотелось бы узнать заранее, кого бы Вам приятно было у себя видеть?

– И стар, и млад? – тетушка улыбалась. – Это ты хорошо сообразила! Ну, прежде всего Анну Никитичну зови, она моя первая подруга, да и тебя в детстве пению именно она обучать начала, как помнишь. Может, дуэт с ней какой-нибудь нынче составите? Не смотри, что она старше меня будет, она еще, ого-го, в каком голосе! Ну, Никитку с Иваном Колывановых, наверняка, как думаешь? И тенора неплохие, да и родня все ж, хоть и дальняя. А дальше сама решай. Из твоих знакомцев позови обязательно тех, что тогда отписались с извинениями. Князя Урицкого с дочерями, да того седого господина приятной наружности. Полетаев, кажется? Вы еще с его дочкой вместе курс проходили. Ну, и с Богом!

Таня была довольна развитием событий и к присутствию нудной Лизы Полетаевой у себя в доме была готова еще с прошлого раза. Ничего, один вечер потерпит, зато ее отец – как раз тетушкиного круга. А вот Сергей, услышав знакомое имя, побледнел, и стал заранее думать, как бы изящнее отстраниться от Татьяниного «дивертисмента». В его планы встреча с Лизой не вписывалась никаким образом, и зачем она сестре, он вовсе не понимал. Ничего, время еще есть, он что-нибудь придумает. Таня начала кипучую деятельность, понимая, что та будет завтра же поддержана тетушкиными рассказами всем знакомым «по секрету» о том, какой подарок готовят ей благодарные племянники. Жизнь налаживалась.

***

Как только что-либо желаемое попадало Сергею в руки, он очень быстро к этому охладевал. Так случилось и с новой квартиркой. Оказалось, что коротать одному вечера довольно скучно, обслуживать себя самому довольно хлопотно, а нанимать самому прислугу – довольно накладно. Ночевать Сергей все чаще стал у тетушки, а пару раз в неделю заезжал и к Варваре. Так что записку барона он обнаружил лишь в субботу. Корндорф после угрозы дуэлью присмирел, вызывать раздражение Сергея опасался, по женским адресам искать его не смел и смиренно ждал ответного письма. Сергей назначил встречу в городе. Барон сидел за столиком кафе, не похожий на себя, с видом покорным и каким-то жалким. Жаловался на здоровье, но все никак не решался углубиться в тему, ради которой вызвал своего визави.

– Не тяните, барон! – Горбатову уже надоело выслушивать про ноющую боль в ногах и про поясницу. – Очередной сбор?

– Голубчик! Выручайте!

От барона такое обращение Сергей слышал впервые и усмехнулся:

– И как Вы себе это представляете? После всего произошедшего?

– Да уж, понесли мы потери, – вздохнул барон. – А все ж… Нехорошо бросать на полпути, как считаете? Хотя и людишки мои из Клуба побаиваются. Сомневаются. Желающих все меньше – из тех, кто жаждал, некоторые и по два раза уже поигрались.

– Ну, и успокоились бы на том! – у Сергея затеи гнома больше не вызывали былого энтузиазма, а страх был свеж.

– Во вторник. В моем собственном доме, – Корндорф мусолил перчатки, от его былого высокомерия оставались лишь жалкие крохи, со старичком явно что-то происходило помимо «сказочных» неудач. – Помещение в особняке приспособим! Благо, что реквизит удалось спасти тогда. И гостей разместим, места полно. Только молю! Выждите с сестрицей время, пока племянник выедет за ворота. Посидите в карете. При нем не могу даже предупредить вас заранее, но на договоренный вечер отошлю его под любым предлогом!

– Что за племянник взялся? – удивился Сергей. – Раньше Вы не упоминали.

– Менять надо программу-то нашу, – не слыша вопроса Сергея, размышлял Кондорф вслух. – Что бы еще такое изобразить? Вот Афанасьева на досуге перечитываю. Ищу. Может царь-девица? А? Вода с рук течет живая и мертвая. Шампанское бы приспособили! Или коньячок. Уж больно фактура хороша! Да и выдержкой Вашу сестрицу бог не обидел. Эх…

– Кто-нибудь еще из домашних может нарушить наше инкогнито? – сомнения Сергея так и не ослабевали, а вздохи барона их только усиливали.

– Никто, никто, уверяю, – приложил лапки к груди гном. – Слуги преданы мне, гости, сами знаете, какого ранга бывают.

– Рискованно, барон! – Сергей хотел бы закончить сношения со «сказочником» навсегда, нужды в деньгах сейчас сиюминутной не было, а опасность прошла так недавно и так близко, что уговоры барона действия своего не возымели. – Так, что за племянник-то у Вас объявился?

– Вот, объявился, – развел руками барон. – Молодой. Резвый! Покойная сестрица подсуропила опекунство. Трое нас было, да брат-то мой в Россию – ни ногой, никак не желает. Так что на мне здесь все! Да и старший я изо всех. Ну, да пару месяцев всего и осталось. Там избавлюсь от обузы. Племянник-то и чин офицерский уж получил. Вырос, бог дал. Да он и редко наезжает – все больше в полку, да в полку. Нынче вот задержался. Отпуск.

– Во вторник никак невозможно, – отказал Горбатов. – У нас семейное торжество грядет, сестра полностью занята его подготовкой. Так что, раньше будущего месяца и не мыслите.

– Что за торжество? – поинтересовался барон.

Сергей рассказал, не видя смысла скрывать то, что через пару дней появится в газетах. Барон внезапно воодушевился.

– Друг мой! А как бы нам с племянником оказаться среди приглашенных, не посодействуете?

– Да Вы с ума сошли! – опешил Сергей. – Как Вы желаете явиться перед сестрой? Без маски? Да она узнает Вас мгновенно – по росту, по голосу. Нет! Невозможно!

– Да пусть уж узнает, что там, – вздохнул гном. – Мне племянник всю плешь проел вашей фамилией, все просит знакомства, а тут случай. Вы уж посодействуйте, милый мой, прошу.

– Да черт Вас разберет! – вспылил Сергей. – То – тайна тайная, то «пусть»! Вы как-то сдали, барон. Поплохели. Даже выглядите как-то вон…

– Четыреста рубликов, – прервал его барон. – Оставляю вам с сестрицей тот удвоенный гонорар наперед, что и в прошлый раз. Эх, да что уж! Раз за апартаменты нынче платить не надо… Пятьсот!

– Идите Вы к дьяволу, – устало сказал Сергей. – Ладно. Попробую. Но это же не вечер по билетам, это суаре для близких и знакомых. Вечно Вы соорудите все, не как у людей! Это ж семейный праздник, подарок от нас тетушке! Ваш племянник-то хоть музицирует? Или, может, Вы сами желаете исполнить…

– Да кто ж нынче не музицирует, молодой человек! Скажу – так новейшее что выучит за неделю. Он на все готов, лишь бы в ваш дом попасть, я же вижу. Хотя – что ему там, не говорит.

– Хорошо, – Сергей встал из-за столика, не расплатившись, предоставляя это приглашающей стороне. – Наш разговор продолжим позже. Приглашения вам пришлют, а вот меня, увольте! Меня на том вечере Вы не застанете, с тетушкой я это сам улажу, а с вами встречаться на ее глазах не желаю. И не смейте узнавать сестру!

– Как прикажете, господин хороший, – покорно кивнул барон, но в глазу его сверкнул такой нехороший блеск, что Сергея аж передернуло.

***

Единственным развлечением, пока не утратившим прелесть совей новизны, для Сергея, как ни странно, оставалась его новая служба. Будучи человеком не глупым, понимающим, что придя, грубо говоря, с улицы, не зная ни правил, ни структуры, ни субординации и интересов сторон, ни цен, ни выгод, ни рисков – не зная всего этого, влезать в управление делами целого пароходства, было по меньшей мере самонадеянно. А по большей – глупо. Но и с первого дня заявить о своей некомпетентности, это тоже был путь не самый умный. Сергей избрал себе некую тактику – сразу ни на что не соглашаться, создавать вид раздумий и прикидок, а принимать решения, исходя из простой схемы: дважды отказать, на третий раз согласиться. Этого хватило на время притирки и узнавания внутренней кухни. После появились людишки, которые ввели нового управляющего в курс всех дел, а его благосклонность стали щедро оплачивать. Не всегда напрямую деньгами. Услугами. Знакомствами.

Сергей за последний месяц узнал множество мест в своем родном городе, где можно было отдохнуть по-королевски. Правда, иногда это были места такого рода, что вот сюда свою сестрицу он точно привести не решился бы никогда. И вообще любую даму. Приличную даму. Больше всего нравилось Сергею то, что это практически ничего ему не стоило – платили всегда те, кто приглашал. Также удивительным для него стало обнаружение в новом окружении тех, кто знал толк и в такого рода удовольствиях, как его любимое лекарство. Оказалось, что оно пользуется довольно широким спросом, а есть и смельчаки, которые употребляют его даже в присутственных местах. Собственно, так он и познакомился с оными, хотя сам предпочитал расслабляться без посторонних глаз, у себя на квартирке.

Как-то Горбатов пригласил к себе двоих новых приятелей, и они кутили всю ночь. Причем к порошку добавляли еще и не малое количество горячительных напитков. Под утро он очнулся на квартирке один, видимо, приятели разъехались, хотя он этого и не помнил. Очень болела шея, голова раскалывалась и почему-то сильно тянуло в груди. Сергей пожалел, что здесь нет его камердинера, и подумал попросить его у тетушки хотя бы на пару дней в неделю, пусть себе приходит. Он решил нынче в Пароходство не ехать, а лечить подобное подобным.

Когда Сергей третий день не объявился на службе, Варвара забила тревогу во все колокола. Она стала опраивать служащих, те отводили глаза, но ничего конкретного сказать не желали. Поймав пару усмешек за спиной, Варвара решила действовать на свой страх и риск. Хотя Сергей сразу же пресек ее попытки приезжать к нему на новую квартиру без предварительной договоренности, она решила, что нынешний случай является исключением.

Телефонный аппарат у Сергея дома установлен не был. Она велела кучеру ехать по адресу, долго дергала звонок при входе, стучала, никто не открыл. Тогда она решила ехать к себе домой, где у нее хранились запасные ключи. По дороге передумала, убедив себя, что напрасно тревожится, что Сергей часто стал ночевать у тетки, а на службу мог не явиться по каким-то своим соображениям. А вдруг он болен? Надо поехать туда и справиться. Но! Но, если она покажется на глаза его родным, и вынудит его выйти к ней, то… Ох! Он не простит. На Удальцову и все, что с ней связано, меж сожителями объявлено было строжайшее табу, даже в разговорах.

Тут Варваре пришло в голову, что пока она мечется по всему городу, Сергей, возможно уже сидит в кабинете, в Пароходстве, и сам не может объяснить себе ее отсутствия. И что, опять-таки, он не простит ей такого ажиотажа вокруг его персоны из-за простого опоздания. Она помчалась туда. Сергея на службе не было, он не объявлялся. Варвара готова была разрыдаться. По коридору навстречу ей шел капитан Емельянов. Он как-то сразу понял, что не все ладно, спросил, в чем дело, на вежливую отговорку ответил внимательным взглядом и тут же попросил разрешения на немедленную аудиенцию.

– Ах, Константин Викторович! – попыталась отмахнуться от него Мамочкина. – Право слово, извольте в другой раз.

– И все-таки я настаиваю, Варвара Михайловна, – он заслонил ее от проходящих мимо посетителей и кивнул на дверь ее кабинета. – Пройдемте, не гоже тут препираться у всех на виду. Обещаю, отниму у Вас не более пары минут.

Варвара обреченно кивнула, они ушли из людного коридора. Как только дверь за ними закрылась, хозяйка боком присела на край стула за большой письменный стол, а просителю указала на кресло.