Пугающая простота

– Спасибо, что проводили, сказала она, кивая Илье на прощание.

– Что вы, было приятно немного прогуляться. Сейчас вернусь к брату, со всеми попрощаюсь, и уже оттуда вызову такси.

– Что ж, до свидания, – сказала она, и уже направилась к своему подъезду.

– Тамара! – услышала она за спиной своё имя.

Оглянувшись, она увидела, что Илья всё ещё стоит на месте.

– Простите меня за дерзость. Просто вы мне безумно понравились, – было видно, что, произнося это, он слегка смущается. – Может быть, мы могли бы с вами встретиться, сходить куда-нибудь вместе? – он забавно улыбнулся, – просто, очень хотелось бы продолжить наше знакомство.

Тамара удивлённо наклонила голову.

– Илья, насколько я помню, вы женаты, – с лёгким укором произнесла она.

– Да,– сказал он, отводя глаза куда-то в сторону, – понимаю, как всё это выглядит. Просто мы с женой уже давно совершенно чужие люди. Она меня не понимает. Так уж вышло, не угадал я в своё время мелодию, и теперь живу с ней только ради детей.

Тамаре вдруг показалось, что она находится в каком-то театре пародий. Неожиданно для самой себя она подняла голову вверх, и громко, рассмеялась. Илья продолжал удивлённо смотреть на неё, не произнося больше ни слова.

Затем Тома вытерла слёзы, которые выступили у неё от громкого, немного истеричного смеха, и сказала, обращаясь к Илье.

– Простите, но, боюсь, что ничего не выйдет. Просто ещё одного человека с плохим слухом в своей жизни я просто не вынесу.

После этого она развернулась, и гордой походкой направилась к своему дому.

Умереть красиво

Сегодня Люба поняла окончательно, наступил предел. Больше у неё не осталось сил выносить тяготы семейной жизни. Мало того, что её драгоценный супруг Вовка бухал, как последняя скотина, так он ещё и завёл интрижку с кассиршей из соседнего магазина, грудастой, размалёванной курицей, которая к тому же была моложе Любы на добрый десяток лет. Об этом с язвительным выражением на толстом, конопатом лице ей поспешила сообщить их соседка по площадке, Мария Тимофеевна. Тётка обладала не только удивительно вредным, скандальным характером, но и поразительной способностью быть в курсе всех новостей, происходящих у них на районе.

– Смотри, Любка, потеряешь мужика, – говорила она, уперев руки в свои широкие, плотные бока, которые с трудом позволяли ей протискиваться в узкий дверной проём подъезда, – я была сейчас в магазине, видела, как там Вовка твой любезничает с этой кассиршей. Так и вьётся вокруг неё, хвост распушил, словно павлин. Тьфу, смотреть противно!

Люба слушала её молча, чувствуя, как внутри неё всё сжимается от нестерпимой обиды. И как только ему, паскуднику, не стыдно! Ведь и так счастливые денёчки, которые они прожили за эти годы, Люба могла пересчитать по пальцам. И то, это было во времена далёкой юности, когда оба они были ещё полны сил и надежд, далеко не всем из которых было суждено сбыться. В ЖЭКе, где Вовка работал сантехником, царили достаточно простые нравы. Поменял кому-то кран, устранил течь в ванной – люди сразу норовят бутылку преподнести, отблагодарить. Так и пошло-поехало, и Люба уже нечасто видела, чтобы её муж возвращался с работы трезвым. Надоело, хуже горькой редьки! Иногда встанешь утром, и чувствуешь, что уже и жить не хочется. Хорошо хоть, дочка уже выросла, вышла замуж, и ей не приходится ей каждый раз наблюдать пьяного отца.

А тут ещё и эта напасть! Кассирша из местного магазина, куда Вовка почти каждый день захаживал за очередной порцией горячительного. Не зря люди говорят, седина в бороду – бес в ребро.

Первым порывом было броситься в проклятый магазин, и застать там своего драгоценного супруга на месте преступления. Но потом накатила такая усталость, что Люба подумала: «Да гори оно всё огнём», и тяжёлой походкой отправилась в сторону подъезда.

Супруг явился где-то через полчаса. От него, как обычно, попахивало спиртным, а сам он находился в прекрасном расположении духа.

– Люба, ужинать давай, – потребовал он с порога, едва успел скинуть с себя тяжёлые ботинки, и выпрямить усталые ноги, усевшись на диване.

– На плите возьми, – ответила Люба, не желая вступать в диалог с вконец обнаглевшим мужем.

Вовка взглянул на неё удивлённо, но спорить не стал, сам себе разогрел приготовленный Любой борщ, который она торопливо сварила утром, собираясь на работу, и в скором времени уже с удовольствием его прихлёбывал, сидя перед телевизором. Рядом стояла неизменная четушка, из которой он периодически подливал себе водки в небольшую, гранёную рюмку.

– Семёныч запил, придётся завтра вместо него дежурить, – громко поделился Вовка планами на предстоящую субботу, – так что завтра на дачу сама поезжай.

– Понятно, – сказала Люба, чувствуя, как её окончательно придавила тяжёлая, беспросветная тоска.

Громким словом «дача» они называли небольшой садовый участок с крошечным домиком, наспех сколоченным из подвернувшихся по случаю досок. Шесть сток земли Люба старательно обихаживала, высаживая на ровных, прополотых грядках нехитрые насаждения. Обычно они ездили туда на стареньком, раздолбанном жигулёнке, который Вовка постоянно ремонтировал. Древняя техника сыпалась почти на ходу, и требовала постоянных вложений. Иногда же, когда супруг дежурил, или же слишком крепко выпивал накануне, Люба отправлялась туда на пригородном автобусе. Мысль о том, что завтра ей снова придётся трястись в набитом до отказа общественном транспорте, прихватив с собой тяжёлые сумки с собранным урожаем, вызвала у Любы такую внутреннюю подавленность, что у неё просто опустились руки.

Войдя на кухню, она окинула взглядом сумки, наполненные свежими огурцами, которые они только вчера привезли с дачи. Нужно было заниматься засолкой, но она понимала, что на это у неё нет ни сил, ни желания. Она оглядела намытые банки, стоящие рядами на кухонном столе.

«И кому это всё нужно»? – мелькнуло у неё в голове. Дочь, не так давно вышедшая замуж, домашних засолок не признавала. И она сама, и её муж, молодой, модный парень, программист по профессии, предпочитали покупать всё в супермаркете.

«Мама, ну, не нужно, куда всё это»? – говорила она каждый раз, когда Люба старалась сунуть ей с собой баночку с соленьями.

Получалось, все Любины старания уходили на закуску мужу, который, правда, каждый раз хвалил жену, приговаривая: «знатные огурчики, молодец, Любаня»!

Люба вздохнула, и принялась за привычную работу, ловко рассовывая по банкам приготовленный для засолки укроп. Через пару часов она закрутила последнюю банку, накрыв заготовки тёплым, стёганым одеялом, и отправилась передохнуть. Вовка уже сладко похрапывал, лёжа на любимом диване перед продолжавшим орать телевизором. Она нажала кнопку на пульте, и экран погас, при этом комната моментально погрузилась в вечерний полумрак.

Зайдя в ванную, Люба включила воду, и хмуро посмотрела на себя в зеркало. Да, приближающийся полтинник отчётливо прорисовывался на её усталом, не слишком ухоженном лице. Да и когда ей следить за собою? Крутишься, как белка в колесе, утром перед работой едва успевая расчесать непослушные волосы, и слегка подвести помадой утончившиеся со временем губы.

В бухгалтерии поликлиники, где Люба работала, она слышала, как другие сотрудницы обсуждают свои походы в салоны красоты. Вроде как, какие-то процедура помогают разгладить им мелкие морщины, и сделать кожу более молодой и подтянутой. Но у неё на это не было ни сил, ни денег. Да и какая разница? Время всё равно не обманешь. Оно безжалостно оставило на Любином лице довольно заметные заломы на лбу между бровей, и углубившиеся носогубные складки. Да и Любина, когда-то стройная, аккуратная фигура со временем расплылась, заставив её покупать одежду на пару размеров больше.

«Как всё достало», – пронеслось в её голове, пока она наблюдала, как их старенькая, местами облупившаяся ванна наполняется водой, «взять бы, да и умереть». Мысль эта неожиданно обожгла её изнутри. А что? Какой смысл в её жалком, безрадостном существовании? Зачем она бежит по этому замкнутому кругу? Дом, работа, дом. Дочь давно уже выросла, у неё своя жизнь. Внуков она ей так и не подарила, всё мечется, вроде как, ищет себя. Муж? Ему уже давно на неё наплевать. Так, привычное лицо в квартире, которое ежедневно готовит ему и стирает его вещи. Да ещё и эта история с кассиршей. Наверное, это и была та последняя капля, которая непременно переполняет любую чашу терпения.

«Какую глупую жизнь я прожила», – снова мелькнуло в Любиной голове, – «не было в ней ничего ни яркого, ни красивого».

Да уж. В юности казалось, что всё хорошее ещё впереди. С Вовкой они познакомились на дискотеке, после которой им случайно оказалось по пути. Они оба жили на городской окраине, так что Люба вовсе не возражала, чтобы её до самого дома проводил приятный, обходительный парень. Они стали встречаться, а уже через пару недель Вовка переехал к ней, в её маленькую гостинку, которая принадлежала её родителям. Ей хотелось, чтобы всё было красиво, как в кино, но вышло по-другому. И замуж она выходила без красивых слов и торжественного предложения руки и сердца, а потому, что залетела. Вовка сразу же согласился жениться, но ни огромного букета, ни красивого кольца в коробочке в Любиной жизни так и не было. Правда, свадьбу они сыграли. Пьяные гости до поздней ночи орали песни, и громко кричали «Горько»! А Любе хотелось, чтобы всё это побыстрее закончилось. Её уже тогда безжалостно мучил токсикоз, и галдящие вокруг многочисленные родственники вызывали только головную боль.

Правда, был в их с Вовкой жизни один счастливый момент. В то лето ему достался жирный калым, и вырученных денег им с Любой хватило на поездку в Ялту. Тот отпуск долго всплывал в Любиной памяти, как самый яркий момент их долгой совместной жизни. Дочку они оставили с Вовкиной мамой, а сами целых две недели предавались беззаботному отдыху, наслаждаясь морем, солнцем и вкусным крымским вином. Фотографии из Ялты Люба до сих пор хранила в отдельном альбоме, иногда просматривая его с грустной улыбкой на лице. Какие они там с Вовкой молодые, счастливые! Он целует её в щёку на фоне пламенеющего заката над морем, а она смеётся, стараясь вырваться из его цепких объятий. Неудобно же, люди смотрят!

После этого не было у них с Вовкой таких счастливых денёчков. Всё поглотила проклятая ежедневная рутина. Дочка как-то быстро выросла и отдалилась, завела себе парня, нынешнего мужа, который был из обеспеченной, интеллигентной семьи. Любе иногда казалось, что она даже как-то стесняется их с отцом перед своим женихом, поскольку простая, бесхитростная мама и часто выпивающий отец-сантехник резко контрастировали с его родителями, состоятельными людьми, занимающими высокие должности где-то в администрации. Примерно в это же время Вовка неожиданно стал много пить. Поначалу Люба боролась с этой его пагубной привычкой, а потом махнула рукой. Поняла, что бесполезно. Да и где вы видели непьющих сантехников? Видно, чему быть, того не миновать.

Проклятая ванна наконец-то наполнилась до краёв. Люба разделась, и с удовольствием погрузилась в тёплую воду. Легла, вытянула ноги. А что, если умереть прямо здесь? Вон, на самом краю небольшой пластиковой полочки лежит Вовкин бритвенный станок. Он до сих пор пользуется этим старьём, не признавая современные электробритвы. Тонкое лезвие вкручено в самый центр, и стоит достать его, и резко резануть по руке, как всем Любиным мучениям придёт конец. Пусть Вовка живёт с проклятой кассиршей, если уж она ему больше вовсе не нужна! Она представила, как лежит мёртвая в розовеющей от собственной крови воде, но сразу отказалась от этой идеи. Их старенькая, местами потрескавшаяся от времени ванна вовсе не подходящее для такого случая место. Если уж жить не получилось красиво, так пусть хоть получится умереть!

Люба выбралась из воды, наспех обтерев себя видавшим виды полотенцем, и отправилась в спальню. Вовка всё также беззаботно сопел, уткнувшись носом в диванную подушку. Обычно Люба будила его, чтобы он перебрался на кровать, но сегодня это вовсе не входило в её планы. Войдя в спальню, она открыла шкаф, и быстро проинспектировав свой нехитрый гардероб, выбрала в нём своё самое нарядное, голубое в мелкий цветочек платье, которое и одевала-то всего пару раз. В первый, когда ездила на юбилей к свату, который тот решил с размахом отметить в ресторане. Правда, красоваться в нём Любе там было особо некогда. Весь вечер она следила, чтобы Вовка не напился, и не опозорил дочку перед их новоявленной роднёй. И второй, на работу в канун Восьмого марта, где всех сотрудниц в большом актовом зале поздравил главный врач поликлиники, вручив каждой красивую открытку и скромный букет из трёх тюльпанов.

Шелковистое платье приятно холодило кожу. Люба посмотрела на своё отражение в зеркальной дверце платяного шкафа, и осталась довольна. Голубой цвет выгодно оттенял цвет её глаз, да и само платье, волнами струящееся вниз, казалось, стройнило Любу, делая её даже как будто бы выше ростом. Она вспомнила, как случайно купила его на местном рынке, куда они с Вовкой заехали за молоком и мясом.

– Смотри, какой цвет, – сразу обратил на него внимание Вовка, – прямо к твоим глазам. Может, примеришь?

Люба начала отказываться, но он всё-таки настоял, и возвращались они домой уже не только с продуктами, но с новым нарядом в большом, полиэтиленовом пакете.

«Вот и снова пригодилось платьишко», – грустно подумала она, ещё раз осматривая себя со всех сторон в зеркале. Затем подошла к окну, распахнула его шире, и внимательно посмотрела вниз, на чернеющий в ночной темноте асфальт. Они жили на четвёртом этаже, так что высоты могло оказаться вполне достаточно, чтобы спрыгнуть вниз, и убиться насмерть.

«А вдруг всё-таки не насмерть»? – с тревогой подумала Люба. – «Вдруг просто останусь калекой на всю оставшуюся жизнь»? Картина, возникшая в её голове, как она катится на инвалидной коляске по узким дорожкам собственного двора, не в силах сделать ни одного шага, а навстречу ей выходит Вовка, держа под руку проклятую грудастую кассиршу, совсем повергла Любу в уныние. Нет, этот вариант моментально показался ей совсем неподходящим.

«Нужно что-то такое, чтобы было по-настоящему красиво, а лицо, руки и ноги целы».

Она призадумалась на несколько минут, затем подставила стул, и достала с антресолей пакет с огромным, белоснежным покрывалом, подарком дочери на её последний день рождения. Покрывало было таким красивым, нарядным, что Люба так и не решилась постелить его на их с Вовкой скромную кровать, так и продолжая застилать её стареньким пледом. Она достала шикарную вещь из хрустящей упаковки, и раскинула его на супружеском ложе. Да, вид получился подходящим. Красивое место, чтобы встретить на нём свой смертный час. Затем она вышла на кухню, и долго шуршала в аптечке, собирая в кучу все находившиеся там лекарства. «Вот, проглочу их все, и всё, усну навечно на красивой, белоснежной кровати»! – эта мысль заставила её просто прослезиться от умиления.

Люба разложила блистеры с таблетками прямо на постели, а сама легла по центру, представляя, как будет выглядеть, когда всё закончится. Для торжественности момента она скрестила на груди руки и закрыла глаза. Так она пролежала несколько минут, оценивая обстановку, в которой её найдут, как бы со стороны. Кажется, что получится очень удачно. Просто спящая царевна на огромном, роскошном ложе. Вовка увидит её, сразу же горько заплачет, и проклянёт тот день, когда встретил на своём пути эту размалёванную, вульгарную кассиршу.

Мысль о том, как Вовка будет страдать, доставила Любе нескрываемое удовольствие.

«Пусть себе помучается, кобелина», – подумала она, и даже злорадно улыбнулась, чего, правда, тут же устыдилась. Ей бы очень хотелось, чтобы он горько сожалел, сидя у её бездыханного тела, раскачивая головой, вцепившись руками в свои местами уже поредевшие волосы. Она затихла, и унеслась мыслями куда-то далеко. «Наверное, к такому трагичному моменту надо как-то подготовиться, простить всех», – подумала Люба, листая в памяти самые значимые эпизоды своей жизни.

Она итак всех и всегда прощала. И глупую, крикливую начальницу, которая постоянно вешала на Любу самую тяжёлую, неблагодарную работу, и порою бесчувственную дочь, забывающую даже иногда спросить у матери, как её дела, и ежедневно выпивающего супруга, бороться с дурной привычкой которого она просто устала. Ладно, пусть теперь уже живут, как хотят! Люба тяжело вздохнула, и поправила на груди аккуратно сложенные руки.

Вдруг яркая вспышка света заставила её открыть глаза, и прищуриться, не сразу понимая, что произошло. Посреди комната стоял ещё не до конца очнувшийся спросонья Вовка, и смотрел на неё круглыми от ужаса глазами. Видно, проснувшись, и решив перебраться в спальню, он меньше всего ожидал застать подобную картину. Обычно он заваливался ей под бочок, так и не включая света, но сияющая в полумраке белизна покрывала, похоже, заставила его изменить этой привычке.

– Люба, ты чего это удумала? – спросил он, явно туго соображая с похмелья. – Зачем тебе столько таблеток? – он искренне недоумевал, затем, спустя пару секунд, его осенила страшная догадка. – Ты что это, отравиться решила?

Люба молча смотрела на него, не поднимаясь со своего места.

– Любаша, ну чего ты молчишь? – в его голосе послышалось неподдельный страх.

– Надоело. Всё, не хочу больше ничего, – произнесла она тихим, надломленным голосом.

Вовка таращил на неё испуганные глаза, всё ещё до конца не веря в происходящее.

– Да что случилось-то? – отчаянно воскликнул он, приближаясь к Любе на полусогнутых от потрясения ногах.

– Ничего. Устала. Не любит меня никто, – ответила она, почувствовав, как дрогнул от обиды её голос.

– Как это? – изумился Вовка, – А я?

– Ты! – саркастически фыркнула Люба. – Иди к своей кассирше! – обиженно воскликнула она, чувствуя, как на глазах у неё выступили слёзы. – Мне соседка всё про вас сегодня рассказала! Стоят там, любезничают. Смотреть противно! – почти дословно повторила она фразу, сказанную Марией Тимофеевной, чувствуя, как её горло сдавливает огромный ком.

Вовка изумлённо замер, пытаясь переварить происходящее.

– Какой кассирше? Ты о чём говоришь-то?

– Много их у тебя, что ли? Да из нашего магазина! Курица эта размалёванная! Я и сама замечала, как ты ей улыбочки рассылаешь.

Люба уже поднялась с постели, и теперь говорила в полный голос, больше не в силах держать в себе обиду.

Вовка всё ещё недоумённо хлопал полупьяными глазами, затем в голове его, кажется, прояснилось.

– Господи Люба, – жалобно всплеснул он руками, начиная трезветь от пережитого стресса – это ты про Ирку что ли? Жену Серёги?

– Какого ещё Серёги? – раздражённо спросила Люба.

– Да электрика нашего. Ну, да, поболтал немного, спросил, как Серёга. Ты чего это, ревнуешь меня, что ли? – казалось, в его голосе звучали искренние ноты изумления, и какой-то затаённой радости. – А я уж считал, что тебе на меня совсем наплевать. Мучился даже, думал, что разлюбила совсем меня моя Любаша! Может, и бухать-то начал из-за этого.

Он поднял руку, и быстро смахнул с глаз внезапную, полупьяную слезу.

– Мне ведь никто в жизни, кроме тебя не нужен, глупая ты моя, – произнёс он, неуверенно протягивая к Любе свои руки для объятий, – с того самого вечера, как встретил тебя тогда на дискотеке, решил, всё, моя на веки вечные.

Люба перестала плакать, и смотрела на мужа в немом потрясении. Господи, неужели он серьёзно? Она и думать такого не могла! Последние годы свои чувства супруг выражал очень скупо, почти постоянно пребывая в пьяном угаре.

– Хочешь, завяжу с водярой? – спросил он, глядя на неё с давно позабытой нежностью, – заживём, как люди! Только не уходи от меня! Даже думать не смей ни о чём таком! Я же не смогу без тебя, Любушка ты моя, любимая!

Они ещё долго сидели в ночном полумраке, крепко обнявшись, и слушая учащённое дыхание друг друга.

«Красиво»! – мелькнула в Любиной голове утешительная мысль, и она тихо заплакала, но уже не от обиды, а от призрачной возможности, казалось, навсегда покинувшего её счастья.