Квартира за выездом

8. Щитомордник Палласа

После окончания школы дни понеслись каруселью – днём работа, вечером институт, выходные Нина проводила в библиотеке: писала сочинения (объём не менее двенадцати тетрадных листов, цитаты обязательны) собирала материал для курсовых работ (ссылки на источник обязательны). В Нинином институте учились одни девчонки, на работе женский коллектив, так что знакомиться было не с кем и негде, а на танцы Нина не ходила: нельзя девушке ходить одной на танцы, можно только с женихом. Так принято. Бабушке и маме бесполезно объяснять, что в России принято иначе. Боясь их огорчить, Нина не ходила на «огоньки», которые устраивали в Нинином классе на 23 февраля и на 8 марта, а когда подросла, не ходила на школьные вечера, не пользовалась косметикой, на мальчишек из класса смотрела равнодушно, разговоров «на эту тему» избегала, от пристальных взглядов краснела и испуганно шарахалась. Бабушкино воспитание дало свои горькие плоды, вкушать которые придётся долго.

Круг друзей сузился незаметно, не вдруг. Сначала исчезли институтские подруги: институт окончен, их теперь ничто не связывало, поняла Нина. В архиве Ленинской библиотеки в Нинином отделе работали одни женщины, все замужние, с детьми и даже с внуками. В гости никто не зовёт, за мужей боятся, как бы не увела. Нина на такое не способна, но не объяснять же…

Объяснять не пришлось.

Главный хранитель фондов архива Ленинской библиотеки праздновал пятидесятилетний юбилей. Нина впервые была на таком торжественном мероприятии, надела вишнёвое платье цвета «ягодное варенье», рубиновые серьги (Натэла отдала, прощальный подарок Машико) и туфельки на золочёных шпильках, и провела полчаса перед зеркалом, чтобы выглядеть прилично. На церемонию поздравления пришли все отделы. Многих Нина видела впервые. Именинника поздравляли по очереди, и в торжественной тишине горделиво звучало: «Отдел документов по личному составу… Отдел использования документов… Отдел централизованного учёта… Отдел обеспечения сохранности документов дореволюционного периода… Отдел обеспечения сохранности документов новейшего времени… Сектор обеспыливания архивохранилищ… Отдел комплектования и делопроизводства… Отдел микрофильмирования, реставрации и консервации документов».

Юбиляру вручали цветы и подарки и аплодировали, как в театре, Нина вместе с представителями своего отдела тоже аплодировала и не могла перестать улыбаться, словно юбилей праздновала она сама, а не главный хранитель фондов. Наконец отзвучало последнее поздравление, отгремели последние аплодисменты. Но праздник на этом не кончился, и всех пригласили в ресторан, который юбиляр арендовал на весь вечер.

К удивлению Нины, каждый отдел сидел за своими столиками, соблюдая, так сказать, иерархию. Ещё больше она удивилась, когда к их столику подсел импозантный бородатый мужчина.

– Кто это? – спросила Нина у своей соседки, методиста Марины.

– Художник-реставратор архивных документов, – ответила Марина. И ещё что-то сказала, но Нина не слышала: от волнения уронила под стол вилку и теперь ползала под столом и шарила руками по полу, но вилка куда-то запропастилась.

– Да где ж ты есть, тварь ты подлая… А ещё ты знаешь кто? Ты… – Нина в сердцах выругалась. И увидела чью-то руку с зажатой в ней вилкой. – Это ваша вилка?

– Нет, это ваша.

– Моя? – Нина протянула руку, но её собеседник вилку не отдал. – А ваша… где?

– На столе.

– А тогда что вы здесь делаете? Зачем вы здесь?

– Хороший вопрос. Вилку вашу искал. Нашёл.

– А это точно моя?

– Если сомневаетесь, мы можем поискать ещё, – вежливо предложил невидимый незнакомец. И так же вежливо добавил: – Не пристало девушке так ругаться. Нехорошо. Неприлично.

Тяжёлая скатерть опускалась почти до пола, Нина под столом не видела лица говорившего, значит, и он не увидит, как она покраснела, хотя ругалась вполне так прилично и шёпотом.

– Я нечаянно. Вилка грязная, с пола, и как мне теперь есть?

– Вы хотите есть?

– Хочу, конечно. Иначе зачем бы я сюда пришла?

– Вообще-то все пришли отметить юбилей Геннадия Антоновича. А вы, значит, пришли поесть. Чтобы дома посуду не мыть.

Нина под столом хрюкнула от смеха, больно стукнулась головой о столешницу и снова выругалась, на сей раз по-грузински:

– Шэни траки! (Задница!)

– Пожалуй, вилку я отдам, она вам пригодится: после вина надо закусывать, майнэ либэ, у вас язык заплетается.

– Я не вайнэ… не дайнэ либэ! Не ваша, то есть, – прошипела Нина в лицо невидимому собеседнику, отобрала у него вилку и вылезла из-под скатерти.

И встретила змеиный взгляд.

– Светлана Владимировна? Я… вилку уронила.

– Вилку уронила, – повторила ведущий археограф ядовитым голосом. – И полчаса под столом искала, с чужим мужем.

– Да вам-то что за дело? – непочтительно возразила Нина, в самом деле перебравшая вина.

И не удержавшись, прыснула: Светлана Владимировна в костюме глиняно-коричневого цвета, переходящего в коричневую сепию с зигзагами оттенка сомон напомнила ей змею из подаренной когда-то Витькой «Энциклопедии земноводных» – щитомордник Палласа. «Широкая голова, очень заметная шейная граница, сверху на голове не чешуя, а более крупные щитки, наподобие рыцарских лат. Это темпераментная змея, в отличие от обыкновенного щитомордника. Может укусить без предупреждения. Охотится в дневное время». В точности Светлана Владимировна, и повадки те же! Нина не выдержала и рассмеялась. И только потом увидела стул, который кто-то поставил между ней и Светланой Владимировной, а раньше его здесь не было. Стул пустовал. Интересно, чей он?

Скатерть приподнялась, и Нина со Светланой Владимировной испуганно взвизгнули. У них получилось хором. За столом засмеялись. Из-под скатерти вылез давешний бородач, отряхивая колени, на которых он ползал под столом в поисках вилки:

– А всё-таки вы проиграли. Я первый нашёл! – с детской радостью объявил бородач и бесцеремонно уселся на пустовавший стул.

Остаток вечера Нина провела в компании художника-реставратора, который развлекал её, отпуская в адрес сидящих за соседними столиками меткие характеристики, и подкладывал в Нинину тарелку кушанья, представленные рестораном «в восхитительно вкусном ассортименте», как призналась ему Нина с набитым ртом, и реставратор сказал, что она просто очаровательна, просто шени траки. Нина подавилась сыром бри и закашлялась:

– Вы вообще… соображаете, что говорите? Вам не стоит столько пить.

– Как скажете, любое ваше желание будет исполнено. Завтра же пойду к наркологу и закодируюсь. Или лучше торпеду под кожу вшить… Что вы мне посоветуете?

Избавиться от нагловатого реставратора не получилось, и Нина махнула на него рукой: пусть… На Светлану Владимировну, которой, похоже, стало нехорошо, Нина не обращала внимания. Сама виновата: не надо столько жрать, тогда не будет плохо.

Реставратора звали Виктором, что вызвало у Нины улыбку: Витька, её Витька вернулся к ней – в новом амплуа, в экзотической профессии и в новой бороде! Виктор работал в отделе микрофильмирования и консервации и занимался ручной реставрацией архивных документов.

«Это тонкая и кропотливая работа. Реставрация документов на бумажной основе начинается с очистки листов от пыли и проверки текста на текучесть, так как загрязнения с документа удаляют влажной марлей. Если на документе обнаружен грибок, обязательна дезинфекция. Весь реставрационный процесс проводится на специальном столе с подсветкой, чтобы были хорошо видны все изъяны документов. Разрывы листов заделывают специальной бумагой, которую наклеивают на документ с помощью специально приготовленного клея (клей варят специалисты архива). Разрушающиеся тонкие листы укрепляются с помощью реставрационной бумаги, а в случае сильного разрушения и потери механической прочности документ укрепляют способом дублирования на конденсаторную или микалентную (из волокон натурального хлопка, соединенных крахмалом) бумагу» – рассказывал Виктор.

Нина слушала с интересом, и даже рассказала ему о том, как занималась с Иваном Анатольевичем живописью и как она пыталась съесть земляничину с его картины.

– Так мы с вами коллеги, Ниночка! – обрадовался реставратор. Нина кивнула в ответ и не выдержав, зашептала ему на ухо про платье Светланы Владимировны, в котором она похожа на щитомордника Палласа.

Через минуту оба увлечённо спорили: Виктор опровергал Нинины определения оттенков (глиняно-коричневый и коричневая сепия) и утверждал, что платье ведущего археографа серо-коричневого цвета в сочетании с коричневым оленьевым… Или коричневым блошиным, чёрт её разберёт, у неё совершенно нет вкуса.

– Тогда уж насыщенный жёлто-коричневый или цвет кожаного седла для лошади, – не сдавалась Нина.

– Нина, при всём моём уважении… вы ни черта не разбираетесь в цветах.

– Скажите это щитоморднику Палласа.

– Всенепременно. Если вы об этом просите, я ей скажу. Ему. Но ведь он меня укусит. Она, то есть. Жена.

– Светлана Владимировна? Она что, ваша жена?– Жена. Вы не знали? Вы так очаровательно краснеете… Вижу, что не знали. Я не обижаюсь. Тем более, что вы правы. Змея. И лучшая из них – змея, это сказал о женщинах Паллад. Вы знаете, кто такой Паллад, Ниночка?

– Знаю. Древнегреческий поэт, жил в четвёртом веке до нашей эры, вторая половина.

– Вторая половина чего?

– Четвёртого века, господин реставратор.

Виктор собрался ответить, но Светлана Владимировна дёрнула его за рукав, зашипела по-змеиному:

– Мы тут ночевать остаёмся? Все наши уже ушли, мы одни сидим…

– Нинка, тебе не жить, – зловещим шёпотом пообещала методист Марина, вставая из-за стола.

Её слова сбылись через неделю.

* * *

Домой Нина вернулась затемно, дверь в свою комнату открывала осторожно – свет в коридоре погашен, значит, все уже спят. Но ключом всё-таки звякнула: уронила, чертыхнулась, подняла и… встретилась глазами с Раей. Картина называется «Не ждали», подумала Нина и рассмеялась.

– Раиса Петровна? Добрый вечер. А вы почему не спите? Вообще-то ночь уже…

– Вот именно что ночь. А тебя нет и нет. Где была-то?

– На работе задержалась, у начальства юбилей, мы отмечали.

– Оно и видно, что отмечали. Расскажешь?

– Да нечего рассказывать. Торжественная часть, потом фуршет, потом по домам разошлись.

– На подарок-то деньги собирали? Много собрали-то?

– Собирали, конечно. Я не знаю сколько, я не спрашивала. Тёть Рай, я спать пойду, мне завтра на работу.

Вот же рыба-прилипала! Всё ей расскажи, а она расскажет всему дому. Отделавшись от Раи, Нина умылась, почистила зубы и заперла дверь на два оборота ключа. Так спокойнее. Всё. Спать. Но заснуть не получалось, перед глазами мелькали лица, суетились официанты в белых фартуках, звенели бокалы, звучали голоса, сливаясь с ресторанной музыкой в праздничную какофонию. Промучившись полчаса, Нина не выдержала и встала. Набросила на плечи бабушкину тёплую шаль и устроилась в кресле вдвоём с плюшевым мишкой, который сидел там один и которому тоже было не до сна: стеклянные пуговки глаз смотрели вопросительно.

– Ты почему так смотришь? – шёпотом спросила Нина. – Ну да, да! Я немного выпила… немного больше, чем надо. Но я не сделала ничего такого, о чём мне придётся жалеть. Что?.. Сделала?.. Диах, диах…(груз.: ну да, ну да). Но я же не знала, что он Светланин муж, мы с ним просто разговаривали, ничего больше. Я даже танцевать отказалась, когда он пригласил. Что?.. Светлана Владимировна всё равно обиделась? Да, Мишунь, она разозлилась не на шутку, а я подумала, что она объелась… Ха-ха-ха! Завтра мне достанется… Отсчитают сдачу, получу за всё сполна. Это ещё счастье, что она про щитомордника не слышала… Ха-ха-ха!

– Ооо, оо-о-о, – засмеялся Мишунь, высунув из пасти красный фетровый язычок, за который маленькая Нина когда-то потянула, и язык оторвался. Бабушка Машико пришивала мишке язык штопальной иглой, а Нина заливалась слезами, представляя как ему больно, но он не может об этом сказать.

Нина приложила к плюшевой морде ладонь:

–Тише, а то нас с тобой услышат соседи.

Мишку ей подарила бабушка на третий в её маленькой жизни день рождения, и имя ему придумала – Мишунь. В животе у мишки была пищалка, и если его наклонить вниз лобастой башкой, он отзывался: «Оо-о?» И тогда можно было спрашивать. Мишунь отвечал, интонация «оо-о» каждый раз менялась, и девочке всерьёз казалось, что она его понимает. Нина рассказывала медвежонку обо всём, что случилось за день, и жаловалась на противных девчонок из садика, которые дразнили Нину за её акцент. Акцент, кстати, ей тоже «подарила» бабушка, и мама отвела Нину в детский сад, «там говорить научится нормально». Нина научилась – нормально, но акцент остался, едва уловимый, и в компании она всегда старалась помалкивать. Мишунь за акцент не дразнился, был главным поверенным Нининых тайн, бесценным советчиком и верным другом.

Мишунь единственный, кто её не бросил. Нина ничего от него не скрывала, рассказала даже о Витькином предательстве, шепча в плюшевое мягкое ухо горькие слова и всхлипывая от обиды. И открытки ему читала: «Нина поздравляю тебя с Новым годом, желаю крепкого здоровья и большого человеческого счастья. Витя».

Мишунь понимал Витьку, наверное, как мужчина мужчину, а Нина не понимала. Зачем надо желать здоровья здоровому человеку? И что такое человеческое счастье? Разве у людей бывает другое счастье? Собачье, что ли? И почему Витька ничего не пишет о себе? Может, нельзя, может, это военная тайна?

Медвежонок знал обо всём и обо всех, знал даже больше, чем сама Нина. Смотрел коричневыми пуговками глаз, в которых светилось понимание, молчал и вздыхал. Нина была уверена, что если бы Мишунь умел, то непременно бы – вздыхал. Как вздыхала она сама, в сотый раз перечитывая Витькины скупые открытки без запятых, пестрящие грамматическими ошибками: «Нина поздравляю тебя с междунаронным женским днём Восьмое марта. Желаю тебе счастя и чтобы сбылись все твои мечты».

Мечта у Нины была одна – чтобы к ней вернулся Витька. Нина ждала его четыре года, потом перестала ждать, но ожидание жило где-то глубоко внутри. Об этом знали только двое: Нина и Мишунь.

– Девка с ума сходит, в комнате закроется и шепчет, шепчет… Молится будто. А с кем говорит, сама не знает, одна ведь в комнате! – докладывала Рае Кристиана.

– Шепчет, говоришь? А ты, значит, под дверью торчишь, слушаешь, – беззлобно откликалась Рая.

Часть 2. Заговорщики

9. Хитросплетения

Нельзя никому верить – мамины слова она поняла слишком поздно. И больше никому не верила, закрылась в иллюзорном пространстве, в книжном светлом мире, существующем для неё одной. В этот мир никто не проникнет, а она никогда не сможет из него выйти. Нина пробовала – выйти. И всякий раз сталкивалась с подлостью, мерзостью, непониманием – лицом к лицу, одна, без поддержки. И поняв, что проиграет, уходила обратно, оглядываясь с тоской – на мир, в котором для неё не нашлось места. Столкновение с реальностью причиняло боль, а она не умела противостоять несправедливости, не могла защититься от лжи.

Или просто не умела отличить правду от лжи? Поверила Витьке, которого она – вот же дура! – так долго ждала и, наверное, любила. Поверила бабушке Зине и дяде Кире, с их приторной добротой, билетами в Большой театр и пирогами (рецепт теста Зинаида Леонидовна так и не дала, написала на бумажке несусветное: стакан мёда, стакан водки, пачка дрожжей, пачка муки. Нина прочитала и удивилась. Бред, явный бред, а она ещё и поблагодарила, дура).

Поверила Максиму, появившемуся в её жизни в минуты отчаяния и страха перед папиной роднёй. А ему, жившему в общежитской обшарпанной комнатёнке со старой мебелью, нужна была москвичка с квартирой или хотя бы с комнатой. Нина вполне подходила. И квартира подходила. Максим ни разу не переступил черту, вёл себя с ней как влюблённый мальчик. А на ночь, наверное, приводил к себе женщин, с которыми можно всё. Нина ему нужна для дела, он никогда не совмещал одно с другим: многофункциональные агрегаты ломаются быстрее. Как микроволновая печь с конвекцией, которую он купил два года назад. Конвекция полетела через год. Выводы Максим сделал правильные: работу отделял от развлечений, дела отделял любви, а пользу от удовольствия. Нина была – делом.

А она-то ждала, когда Максим скажет ей: «Милая… я хочу тебя, жить не могу без тебя!» И тогда она сбросит оковы бабушкиных и маминых наставлений, станет такой как все, и жить будет как все. Но Максим ничего такого не говорил, таскался за Ниной как привязанный и делал вид, что ему нравится кататься на каруселях и поедать мороженое… Делал вид! А она не понимала, вот только сейчас поняла.

Она поверила в «родственный обмен» – решила, что мама делает это для её, Нининого, спокойствия. А маме просто хотелось от неё отделаться и уехать в новую жизнь, в которой Нина ей не нужна. Родственный обмен был для этого идеальным способом, просто идеальным! Тем более что в папину (а теперь уже в бабушки Зинину) квартиру Нина наотрез отказывалась даже звонить, не говоря уже о том, чтобы там жить.

Говорят, что на ошибках учатся. Нина ничему не научилась и по-детски верила в справедливость, которой – нет. Поверила начальнице, ценившей Нину за безотказность и умение избегать конфликтных ситуаций. Валентина Ивановна уволила её без сожалений, когда к ней в кабинет явилась (ввалилась!) Светлана Владимировна Бурматова и с ходу обвинила Нину в аморальном поведении и в «шашнях», которые девчонка крутила с её мужем под столом, в ресторане – можно сказать, при всех.

– Ни стыда ни совести, под стол залезла, якобы вилку уронила. Да она специально её уронила! А мой-то поверил и полез доставать… Вы же знаете моего мужа, он помогает всегда и всем, вот и купился, как рыба на крючок! – рассказывала Светлана, вдохновляясь собственным красноречием и чувствуя себя униженной и оскорблённой.

В роль она вжилась настолько, что у Валентины Ивановны глаза полезли на лоб, да так там и остались. И сокрушённо взирали на археографа (археографиню!), чей муж, главный художник-реставратор архива главной библиотеки страны, имел влиятельных друзей в Министерстве культуры, где у него всё зашоколадено. Заподозрить, а тем более обвинить в чём-то Виктора Ивановича Бурматова значило подставить под удар себя: благодушный и компанейский реставратор таких промахов не прощал и мстительно звонил друзьям из министерства. Засим следовала разгромная ревизия, либо иные события, столь же неприятные.

– Ни стыда ни совести! Вы бы видели… Из-под стола вылезла вся красная, а Витя мой – за ней следом, и морду в сторону своротил. Она с ним весь вечер пила, а он ей в тарелку закуски подкладывал… Чуть не целовались оба! – закончила длинную тираду Бурматова, вытирая слёзы – впрочем, вполне искренние.

Валентина Ивановна не верила ни единому слову: Нина проработала под её началом семь лет и сотворить такое не могла, это бред. Но ссориться с «археографиней» было опасно. Валентина Ивановна сочувственно вздохнула и налила гостье воды из графина. Светлана Владимировна одним махом осушила стакан, налила ещё один, выпила крупными глотками, вытерла ладонью губы. И закричала, срываясь на визг:

– Я не собираюсь больше терпеть этот шалман! И муж мой не собирается! Вы меня поняли?! (Прим.: шалман, или кабак, – жаргонное и пейоративное название низкопробного питейного заведения с регулярными посетителями. Светлана Владимировна этого не знала).

Когда за посетительницей закрылась дверь, Валентина Ивановна немедленно позвонила в отдел кадров:

– Евгений Александрович, тут такое дело… В общем, сами понимаете. Графиня наша полчаса у меня распиналась, аж вспотела. Воды полграфина выдула, архив наш шалманом назвала, ушла и дверью хлопнула. Ну, думаю, жди беды, муженёк её в министерство стукнет-звякнет, и не возрадуемся. Меня на прошлой ревизии чуть до инфаркта не довели, ещё одной я не переживу. Вы меня поняли?

Положив трубку и пробормотав сакраментальное «графиня изменившимся лицом бежала пруду» (прим.: телеграмма из романа И. Ильфа и Е. Петрова «Золотой телёнок»), Евгений Александрович пригласил Нину Дерябину в свой кабинет.

– Проходи, садись, Нина Максимовна, – бывший сотрудник органов госбезопасности, а ныне старший инспектор отдела кадров перелистал для порядка страницы личного дела, выдержал паузу, и поскольку Нина ни о чём его не спрашивала, произнёс следующий монолог:

– Та-аак. Дерябина Нина Максимовна, год рождения 1961-й… Сколько тебе? Ммм… двадцать шесть лет, образование высшее профильное, историко-архивный институт, специальность «архивное дело». Сколько ты у нас работаешь?

Не дождавшись ответа, кадровик продолжил:

– Ты у нас работаешь семь лет. Что я могу сказать? Ты девочка работящая, неконфликтная, опыт работы имеется, место себе найдёшь, устроишься куда-нибудь… – И встретив Нинин непонимающий взгляд, закончил уже другим тоном. – В общем так, моя хорошая. Ты сейчас пишешь заявление на увольнение, формулировка – собственное желание, вот прямо здесь и сейчас. А я тебе пишу хорошую характеристику, распишу все твои достоинства: что работы не боишься, на сверхурочную остаёшься без напоминаний, с посетителями ладишь, к сотрудникам подход имеешь и к начальству с уважением-пониманием… Не характеристика – конфетка с ликёром! А не договоримся по-хорошему, уволю по-плохому, и ни в одну приличную организацию тебя не возьмут. Полы мыть будешь, плевки чужие подтирать… Чего побелела-то вся?.. Маша! Маш! Неси скорее нашатырь, тут у меня Дерябина в обморок падать надумала.

Нина сдержала рвущийся наружу гнев, выбеливший её лицо до оттенка «белый призрак», и спокойно сказала:

– Не надо нашатырь. Я напишу заявление.

– Вот и умница. Люблю иметь дело с умными людьми.

Она не умная, она дура. Трудолюбивая, честная, ответственная, с высшим профильным образованием, вся такая правильная дура.

О том, что её уволили из Ленинской библиотеки – главной библиотеки страны – в Нининой коммуналке никто не узнал: Нина сказала, что взяла отпуск, а не поехала никуда потому, что хочет отдохнуть дома. И только Мишуню рассказала правду, давясь слезами и зажимая ладонью рот, чтобы всхлипов не слышали соседи.

– Ооо, – пожалел Нину Мишунь. – Не грусти, скооо-ро в вашем дооо-ме начнут выдавать ооо-ордера, у тебя будет но-ооовая жизнь, будет всё по-друго-оому, будет всё хорошо-ооо. Ничего-ооо, всё пройдёт.

Нина вытерла слёзы. Мишунь говорил верно. В новой жизни её ждёт новая работа, новые знакомые и новые друзья. У неё скоплены деньги – те, что приходили из Марнеули от мамы, и те, что дала бабушка Зина с продажи папиного дома. Есть на что жить. А работу она найдёт. Вот переедет в новую квартиру – и сразу же начнёт искать работу! Даже хорошо, что всё так вышло: кто знает, где будет её новый дом? Вдруг очень далеко, и до работы придётся добираться два часа… и столько же обратно! Всё что делает бог – к лучшему, так говорила бабушка Маша. У меня всё в порядке, у меня всё хорошо, – повторяла Нина как заклинание, как мантру, убеждая себя во лжи, которой – хотелось верить.

– Ооо! – обрадовался Мишунь. Нина поцеловала его в лоб, подхватила на руки и закружилась по комнате, не зная, куда себя деть, с кем поделиться этой внезапно нахлынувшей радостью.

* * *

Пронырливая Раиска Баронина подробно расспросила жильцов соседнего дома о том, кому какие дают ордера. И узнала вот что. Первый ордер давали в старые дома, к тому же неудобно расположенные: в узких улочках, где дома смотрели окнами друг на друга, или же рядом с зоной строительства, где днями напролёт ревели бульдозеры, в воздухе стояла пыль, а стёкла дребезжали от ударов вколачиваемых в землю свай. Окна, как правило, выходили на трамвайные пути или на задний двор магазина, где по ночам, нагло игнорируя закон о соблюдении тишины, разгружали фуры с товарами, было шумно и светили в окна яркие прожектора. Жильё по первому ордеру, как правило, не брал никто, все отказывались. По прошествии некоторого времени им предлагали второй ордер, и начиналась лотерея: если не нравилась квартира либо район, можно отказаться, но кто знает, каким будет третий, последний ордер?

Прежний вернуть нельзя: возвращённые ордера сразу же выдавали другим. Случалось, что отказавшиеся от двух первых ордеров получали по третьему роскошную квартиру в хорошем, благоустроенном районе. Или горько жалели. Но квартиру всё равно приходилось брать, третий ордер последний, другого не дадут.

Посовещавшись с мужем, Рая поделилась добытой информацией со Зверевыми. Кристиану с Ниной решили в детали не посвящать: получат ордера и разъедутся, Баронины займут освободившиеся комнаты и «поживут хоть немного как люди». Зверевы на жилплощадь не претендовали: их двое, а Баронины вчетвером ютятся в одной комнате со старухой, страдающей ночным недержанием и прочими старческими заморочками. От одного храпа с ума сойдёшь, через стену слышно. Пусть забирают обе комнаты. Соседнюю пятиэтажку расселили почти всю, скоро и за нашу возьмутся.

Зверева, благодарная Рае за ценную информацию, обещала уговорить Нину согласиться на квартиру по первому ордеру. Панну Крисю взяла на себя Рая. Но время шло, из соседней пятиэтажки выехал последний жилец – кряжистый седобородый дедок со смешной фамилией Пупуш, а о Нинином доме будто забыли: об ордерах ни слуху ни духу, в жилотделе говорят – ждите, в домоуправлении говорят – мы устали уже от вас, хо́дите и хо́дите, про́сите и про́сите, будто от нас что-то зависит.

Два месяца прошли в томительном, изматывающем ожидании. Наконец начали выдавать ордера. Первый в их квартире ордер, к удивлению всех, получила Нина. Анна Феоктистовна, вспомнив о договоре с Барониными, сунулась было к ней: «Не выламывайся, бери что дают, а то и этого не получишь, сунут опять в коммуналку и будешь локти грызть». Нина молча выслушала «дружеский совет» и выставила Звереву за дверь. Сделала она это вежливо, соврала про головную боль и даже извинилась. Но факт оставался фактом: слушать не стала, выставила.

– Вот же девка паскудная! Сколько мы с ней возились, сколько сделали добра, могла бы поприветливее встретить, чаем угостить, спасибо сказать за заботу, – жаловалась Зверева мужу. Иван Анатольевич хмурил кустистые брови и молчал.

Закрыв за гостьей дверь, Нина подумала о том же: зря она так. Ей бы поблагодарить Анну Феоктистовну за совет, усадить за стол, напоить чаем с вареньем из грецких орехов молочной спелости (Нина купила варенье на рынке, а соседям сказала, что его прислала мама. Варенье попробовали все, взяли по чайной ложечке и медленно смаковали, превознося грузинскую затейливую кухню и Нинину маму. Нине было так приятно, что она почти поверила, что варенье ей прислали из Марнеули).

Нина представила, как пьёт со Зверевой чай, и ей стало противно. Что сделано, то сделано. Скоро она уедет и забудет их всех. Постарается забыть.

* * *

Смотреть квартиру отправились вдвоём: панна Крися упросила Нину взять её с собой. Скрюченными, похожими на когти пальцами (по мнению Кристианы, изящными) она вцепилась в Нинин ордер и не выпускала из рук, пока не услышала: «Ладно, поедем вместе, если хотите».

Дом оказался старым, а точнее, старинным: пилястры, условно изображающие колонны, затейливые карнизы над проёмами окон, балконы с ограждением из пузатых столбиков-балясин, соединённых сверху перилами.

– Этот дом как со старой открытки срисован!– не выдержала Нина, которая дала себе слово не делиться с Кристианой впечатлениями.

– Фасадный декор, – с неподдельным восхищением произнесла панна Крися, и Нина подумала, что правильно сделала, взяв её с собой: пусть смотрит и завидует. А ещё подумала, что не откажется от квартиры в этом чудесном доме, какой бы она ни оказалась.

Ключ им выдал пузатый дядька-управдом, он же проводил (сопроводил, как он выразился) новых жильцов до подъезда: «Вот, значицца, парадное ваше. Квартира на последнем этаже, соседей нет. Лестничную клетку попрошу не занимать, у нас это не принято. Жильцы люди культурные, степенные, беспокойства от них не будет. Да и вы, я смотрю, барышня образованная, интеллигентная, неудобств никому не доставите. И тётушка ваша…»

Управдом не унимался, плёл кружево слов – о том, что новые жилички (он так и сказал, жилички), по всему видать, благородных кровей и достойного воспитания, под стать проживающим в доме. Что жить им будет просторно, одни на этаже. Что звукоизоляция в доме превосходная, подоконники широкие, антресоли удобные – и ещё что-то, в том же духе.

Дождавшись паузы, которую управдом взял, чтобы вдохнуть воздуха перед следующей тирадой, Нина поблагодарила его и протянула руку за ключом. Дядечка вздохнул, отдал ключ, при этом лицо у него было таким, словно он расставался с дорогой, памятной для него вещью. Кристиана толкнула Нину под локоть, прошипела: «Подзякуй чловекови». Спохватившись, Нина полезла в кошелёк… Теперь ей и на сухари не хватит, придётся занимать.

На последний, пятый этаж, Кристиана поднялась как девчонка, легко взбегая по ступенькам. А войдя в квартиру, возмущалась так громко, что Нина испугалась: услышат соседи, хорошее же мнение о ней составят… Скажут, скандалистка, только её нам не хватало. Нина торопливо закрыла входную дверь. В ушах настойчиво звучала поговорка: «Незваный гость как в горле кость», ставшая вдруг актуальной.

Панна Крися ходила по квартире, охала, ахала, сокрушалась, восклицала по-польски «матка боска» и мелко трясла головой, что означало крайнюю степень негодования. Нина подумала, что матерь божья ни с какого боку не имела отношения к квартире и в распределении ордеров участия не принимала. Но сказать об этом Кристине не рискнула, а квартиру решила оставить за собой. Пусть не новая, за выездом, и придётся делать ремонт. Зато она никогда больше не увидит панну Крисю, никогда не услышит того, что нечаянно услышала в коридоре.

* * *

Нине не спалось: одолевали мысли о новой квартире и о Кристиане, которая советовала ей вынести на помойку оставленную прежними жильцами мебель: шкаф, кресло и зеркало.

– Легко сказать – вынести. Шкаф неподъёмный, зеркало тронь и расколется, да и кресло массивное, тяжёлое, мне его не поднять.

– А ты грузчиков попроси, которые вещи твои повезут, – упорствовала панна Крися. – Переезд тебе даром обойдётся: дом на слом, всех бесплатно перевозят, за счёт города.

– Переезд бесплатный, а чужие шкафы выносить кто же согласится? Да ещё с последнего этажа, десять лестничных пролётов на руках тащить, без лифта… Платить придётся за каждый этаж, я узнавала.

– Узнавала она… Больно умная. Ну и заплатишь, не обеднеешь.

Нининых денег Кристиане было не жалко, её вообще не интересовало, на что она живёт. Хватило бы зарплаты на переезд, думала Нина. Не станут грузчики на пятый этаж мебель на руках поднимать бесплатно. И старую выносить не станут. Да и жалко выбрасывать: шкаф красного дерева, дверки инкрустированы, похоже, настоящей бронзой, Нина в этом разбиралась, а Кристиана нет, вот и предложила выкинуть. Странно, что никто его не забрал себе. И зеркало – дивное, старинной работы, амальгама мутноватая, но можно что-нибудь придумать, почистить. Остаётся кресло. Она разберёт его на части и вынесет, и не надо будет никому платить!