Поэтические эскизы

 
будто рукой
С меня снялись мученья
И пропали с тоской…
 

На стр. 79 парень не стучит рукавицами по рукам или руками по рукавицам, а «Стучит рукавицами руки». Обыкновенно думают люди, что в темноте нельзя различить предмета, а на стр. 43 сам «предмет не может различать в темноте».

Но мы уже заранее предупредили читателей, что наше замечание насчет манеры г. Познякова относится только к немногим случаям; большею частию мы находимся в совершенном неведении насчет внутренних законов его творческого дара, – и, повторяем, главное его качество – неожиданность – всюду является в полном своем блеске. Иное стихотворение производит на нас точно такое же впечатление, какое должно произвести на опытного ботаника внезапное появление нового, неслыханного растения. Глядишь и дивишься и ничего не находишь в памяти подобного: например, как вам нравится этот романс, посвященный à m-lle, m-lle Paulina de В….ff:

 

Слыхали ль вы?

Слыхали ль вы, что соловей,
Который душу мне возвысил —
Он не поет среди ветвей —
Он пел – и в то же время мыслил?
Слыхали ль вы?
Слыхали ль вы?
И я неведомо летел
Куда, расстроенный душою,
Но на певца тогда смотрел
С какой-то дерзкою мечтою…
 

Вы ожидаете: Слыхали ль вы? – извините, тут стоит: «Прости ему!» Читатель поневоле сам неведомо летит куда, расстроенный душою.

А это мрачное, байроновское стихотворение… вы думаете, можно его было предвидеть (на стр. 103):

 

Бывает влеченье

Бывает влеченье неведомой силы,
Влечение сердца к девице прекрасной,
Влечение к дружбе до хладной могилы,
К доверчивой дружбе, и теплой и страстной.
Не спавшая прядь на плеча шелковистых кудрей,
Не огнь ее пылких и страстно-могучих очей,
Так душу возвысили в мир представлений
Неведомых, редких, но чудных мгновений.
И жадно рвалась так душа, друг, поэта
К тебе. То ж влеченье до самой могилы —
Загадка – на то нам нет лучше ответа;
Бывает влеченье неведомой силы.
 

Октябрь. 1847.

Удивительное дело! Понять это величественное стихотворение нет почти никакой возможности, а впечатление оно производит сильное. Именно «Бывает влеченье неведомой силы».

В другом роде, более небрежном, задушевном, но тоже очень хорошо стихотворение на стр. 25:

 
Ты не любишь меня:
Я, мой друг, то познал!
Вместе быть – для тебя
Скучно. Я ж не знавал
Этой скуки с тобой.
Пусть бы час дорогой
Длился долгим же днем!
Да любовь твою кровь
Не волнует, как прежде!
Что ж желаешь ты вновь
Моих клятв, уверений?
А была ты полна
И любви и чувств юга.
 

Под конец господин сочинитель прогоняет прочь луну, хотя она горит в небе ночей, потому что она не сулит любовь юга! ^[1]

Великолепен тоже первый стих в «La Nouvelle Fanchon» (стр. 120):

 
Грустно, не спится мне, скуки быв полному.
 

Какая счастливая смелость, а?

Следующие десять стихов хотя не могут стать наравне с первым, но достойны, однако, полного внимания просвещенных любителей:

 
На родине путница… Бледно усталая
В дальней дороге своей
Тихо садится, отцветши-увялая
Радость – подруга не ей!
Волосы спали на плечи к ней, томная,
Ночи проведши без сна,
Страждет душевною скорбью, безмолвная
Села! – безумна она! —
Видится: в хижине дверь отворяется
Мать и отец.
 

И точка.

Той же m-lle, m-lle Paulina de В….ff посвящен романс: «Не осуждай меня». В нем звучит такая певучая, такая трогательная грусть, что, право, гораздо было бы лучше положить этот романс на музыку, чем песенку г. Сушкова: «Ай, вино!», которая, как замечает в выноске автор, заслужила эту честь от г. Верстовского.^{3} Правда, наш даровитый композитор мог бы прийти в некоторое недоразумение насчет точного смысла следующих стихов:

 
Мне больно слышать оскорбленье
Твоих, друг, слов!
Но то в любви – лишь искушенье
Твоих оков!
 

Но облеченные в его звуки, они бы показались прекрасными…

Впрочем, пора перейти к главному, капитальному произведению г. Познякова – к его поэме «Видение». Мейербера и Россини судят не по сорока мелодиям, изданным в Париже, не по «Музыкальным вечерам», а по «Гугенотам», по «Семирамиде», по «Севильскому цирюльнику»…^{4}

Мы называем «Видение» поэмой, хотя она вся помещается на тринадцати страницах; но дело не в величине: дело в достоинстве. Начинается поэма описаньем сада. Ночь. Луна белеет, «спутница ночей и трех заплаканных очей». И вдруг…

 
Смотри!
 

– говорит себе автор, —

 
вот, видишь, меж черешен
Стоит, колена преклоня,
В покрове белом, не утешен,
Какой-то призрак? – Он меня
Смутил неясной, тяжкой думой.
Не сирота ли то, мой друг?
Иль прячет скряга свои суммы?
Или несчастливый супруг?
 

И вот автор, подстрекаемый любопытством, подходит, «чуть-чуть ступая»,

 
Чтоб не исчезло Гор виденье…
 

Заметьте, что о горах до сих пор слова не было сказано. Виденье гор не шевелится, и автору-мечтателю уж мнится, что

 
как щепка морем
Несомая, уж он устал
Бежать по волнам океана,
Не видя там земли кургана!
 

Но вдруг «ветер дунул от востока» – и автор увидал, что этот призрак – «молодая дева иль жена», и долго призрак

 
там неподвижно
Стоял в забвении немом,
Как будто был скоропостижно
Захвачен он тогда серпом,
Неуловимой смерти роком!
И не смигал тогда он оком.
Но ветер дунул от востока
И освежил Явленье Гор…
 

Явленье Гор начинает жаловаться на свою судьбу. «Могу ль, – говорит оно, – любить моего мужа? Не вижу в нем, – говорит оно, – молодова…

 
Подагрой мучимый старик
С главой, лишенною волос,
Лишь только может боли крик
Произносить – будто Родосс,
Худой, лишенный дара слова.
 

Сознайтесь, читатель, что слово Родосс никак нельзя было ожидать на этом месте… Это действительно колоссально.

Призрак видит кого-то… Вдруг шорох…

 
И вот блондинка молодая
Вздохнула сильно, сильно, вдруг.
И на реснице золотая
Слеза повисла, как жемчуг.
И долго мыслила она…
Но, пробудившись, как от сна,
Так говорила, так мечтала
Она сквозь слез ее кристалла…
 

Она объявляет, что ждет человека, который