Речь по поводу открытия памятника А. С. Пушкину в Москве

Примечания

Печатается по тексту первой публикации: ВЕ, 1880, № 7, стр. IV–XIII (в разделе «26-ое мая 1880»), под заглавием: «Речь И. С. Тургенева, читанная в публичном заседании Общества любителей российской словесности по поводу открытия памятника А. С. Пушкину в Москве».

В собрание сочинений впервые включено в издании: Т, ПСС, 1883, т. I, стр. 417–430.

Беловой автограф (БА) с поправками, с подписью: И. Тургенев, хранится в Bibl Nat, Slave 77; описание см. Mazon, стр. 92; фотокопия – ИРЛИ, Р. I, оп. 29, № 242.

Открытие памятника Пушкину в Москве, работы А. М. Опекушина, состоялось 6/18 июня 1880 г. Связанные с ним торжества носили характер широкой литературно-общественной демонстрации, заранее предусмотренный ее устроителями, почему и речи, произнесенные по поводу этого события, вызвали многочисленные отражения в печати^{15}. Первоначально открытие памятника было приурочено к годовщине дня рождения Пушкина – 26 мая/6 июня. Но в связи со смертью имп. Марии Александровны, последовавшей 22 мая, торжество было отложено до 6/18 июня.

Прибыв из Петербурга в Москву 18/30 апреля, Тургенев включился в работу образованного Обществом любителей российской словесности комитета по организации Пушкинского празднества и 29 апреля / 11 мая писал M. M. Стасюлевичу: «На меня навалили трудную работу: написать небольшую брошюру о значении Пушкина, которую будут раздавать бесплатно: эту-то брошюру я прочту в виде речи на заседании Общества любителей словесности, которое будет иметь место накануне праздника открытия – т. е. 25-го мая; и эту же брошюру я Вам доставлю в «Вестник Европы»…» (Т, Письма, т. XII, кн. 2, стр. 243).

На другой день после этого письма Тургенев выехал в Спасское. Пробыв по дороге два дня в Ясной Поляне у Л. Н. Толстого, писатель 4/16 мая приехал в Спасское и тотчас принялся за работу над речью о Пушкине. Работа «пошла скорее», чем предполагал Тургенев, но ее характер и назначение изменились коренным образом, «…так как, – писал он 7/19 мая Стасюлевичу, – она <речь о Пушкине> вышла уже вовсе не для народа <…>, а для людей культурных, то я написал Юрьеву (президенту Общества любителей р<оссийской> словесности), что я не согласен ни печатать ее отдельно, ни раздавать бесплатно» (там же, стр. 247–248). С. А. Юрьеву он в тот же день пояснял свой отказ от брошюры для народа и бесплатной ее раздачи тем, что подготовленную им речь «литератор и культурный человек написал для своих же собратьев» (там же, стр. 248).

Через два дня – 9/21 мая – речь была написана вчерне (этот черновик до нас не дошел), а 10/22 мая Тургенев принялся за ее переписку, которую окончил 13/25 мая. В тот же день «переписанная и выправленная» речь была отправлена Стасюлевичу (см.: там же, стр. 253). Но еще до этого Тургенев писал ему: «Дело в том, что штука вышла длинная и я в чтении 25-го мая чуть не на целую треть ее сокращу. Места, которые впервые появятся в «Вестнике Европы», я обвел карандашом. Так как я на такие отвлеченности мастер средственный, то даю Вам право, в случае нужды, делать надлежащие поправки. Будьте так добры, засядьте за это вместе с А. Н. Пыпиным – а если бы Анненков к тому времени подъехал – то это было бы совсем чудесно – и такому, триумвирату я бы вручил свою голову, не только свое писание» (там же, стр. 249).

Беловой автограф речи с многочисленными поправками Тургенева и с местами, обведенными карандашом для пропуска их при ее произнесении, но вошедшими затем полностью в печатный журнальный текст, сохранился в Парижском архиве Тургенева (см. варианты БА, стр. 267).

После отправки рукописи речи в Петербург Тургенев переписал ее вновь и 17/29 мая отправил в Москву С. А. Юрьеву – устроителю и председателю в заседании ОЛРСл, где речь должна была быть прочтена (см. Т, письма, т. XII, кн. 2, стр. 2°9). Пропуски, известные по сохранившемуся беловому автографу, где они обведены карандашом, заключают следующие места текста:

Стр. 66–67, строки 14–22; Художество, принимая это слово ~ первым поэтом-художником.

Стр. 69, строки 3–17: Позволим себе сравнение ~ народных живописцев нет.

Стр. 70, строки 31–40: Он также сравнивал ~ такого мастерства.

Стр. 71, строки 32–36: Быть может, уже отливалась ~ его учителя…

Стр. 74, строки 2–10: Мы произнесли имя Белинского ~ к развитию нашей мысли.

Стр. 75, строки 27–32: Была пора, когда изящная литература ~ поэзия упрочится навсегда.

Эти пропуски в общей сложности составляют около одной пятой текста речи. При произнесении речи Тургенев, по-видимому, восстановил мнение Мериме об «Анчаре» (стр. 70) и воспоминание о дне смерти Белинского (стр. 74)^{16}.

В печатном тексте «Вестника Европы» все эти пропуски были восстановлены, с небольшими лишь переделками сравнительно с текстом белового автографа.

Несравненно существеннее другие вычерки, не отмеченные в сохранившейся рукописи, но сделанные, вероятно, согласно приведенной выше просьбе Тургенева, Стасюлевичем и Пыпиным при участии Анненкова, приехавшего в Петербург из-за границы 16/28 мая^{17}.

Текст речи, пересмотренный в редакции «Вестника Европы», был отослан в Москву, куда Тургенев приехал из Спасского 25 мая/6 июня. Об этом он писал Стасюлевичу 28 мая/9 июня: «Великое спасибо за присланную «речь» и за сокращения, которые приняты мною обеими руками. Другой, конечно, редакции не будет!..» (Т, Письма, т. XII, кн. 2, стр. 264). Между тем исключенный большой пассаж (см. вариант к стр. 74, после строк 37–38) имеет принципиальное значение. В нем Тургенев дал политическую характеристику революционного движения, с одной стороны, и реакции конца 70-х годов, с другой, а также воздал неожиданно «славу нашему правительству!), в чем нельзя не видеть намека на деятельность М. Т. Лорис-Меликова, направленную к сотрудничеству правительства с умеренно-либеральными кругами, и отставку министра народного просвещения Д. А. Толстого^{18}.

В условиях отнюдь не затихшей борьбы между правительством и революционным движением, колебаний и неопределенности правительственного курса, очень скоро перешедшего от либеральных обещаний к открытой реакции, слова Тургенева, будь они произнесены, должны были прозвучать не только декларацией самого умеренного либерализма, но и как преждевременный аванс, выданный правительству таким авторитетным деятелем прогрессивного направления, каким был писатель. Понятно, что Стасюлевич и Пыпин уловили опасность этого выступления и убедили Тургенева его исключить – как из речи в Москве, так и из публикации в «Вестнике Европы».

Речь Тургенева, произнесенная 7 июня в зале Благородного собрания (теперь – Дом Союзов), по словам рецензента, «вызвала громкие аплодисменты»^{19}.

Московские торжества должны были стать демонстрацией единения всех сил русской интеллигенции – от либеральных западников во главе с Тургеневым до славянофилов, возглавляемых Иваном Аксаковым, и примыкавших к ним писателей консервативного лагеря, среди которых первое место занимал Достоевский. Надпартийный характер этого общелитературного праздника особо подчеркивался его организаторами. Как сообщал Тургенев Стасюлевичу в письме из Москвы от 29 апреля / 12 мая 1880 г., «надобно, чтобы манифестация была полная и чтобы все литераторы и др. явились сюда в полном сборе. Ко всем посланы приглашения. Никаких стеснений не будет – и враждебный элемент устранен» (Т, Письма, т. XII, кн. 2, стр. 243). Под «враждебным элементом» здесь разумеется крайне реакционное крыло литературы и журналистики во главе с M. H. Катковым. Такая направленность, по мысли устроителей праздника, соответствовала новому и, как им казалось, либеральному и примирительному правительственному курсу. Но «враждебный элемент» все же присутствовал: Катков, сначала устраненный, принял участив во всех торжествах и произнес речь, призывавшую также к примирению и поддержке правительства. Видимость единения прогрессивных общественно-литературных сил была в общем соблюдена; но вместе с тем обнаружились глубокие противоречия между разными общественно-литературными направлениями, в особенности между западником Тургеневым и близким к славянофильству Достоевским. Речи обоих виднейших писателей современности из числа присутствующих на празднике составили бесспорно два его центра, две вершины; но речь Достоевского, убежденная и страстная, произвела несравненно более яркое и глубокое впечатление, чем изящная, проникнутая высокой и тонкой культурой, по очень сдержанная и по тону и по выводам речь Тургенева. В последующих отзывах печати выделялись именно эти две речи, но говорилось больше (а во многих статьях – исключительно) о речи Достоевского.

В речи Тургенева были использованы основные положения двух его лекций о Пушкине, прочитанных в Петербурге перед немногочисленными слушателями 19 и 22 апреля (1 и 4 мая) 1860 г. (см.: Т, Письма, т. IV, стр. 65–66 и 469–470). В 1863 г. Тургенев обещал статью о Пушкине редактору «С.-Петербургских ведомостей» В. Ф. Коршу, но статья не была написана (см. там же, т. V, стр. 87, 520). Большой отрывок из лекций 1860 г. включен в «Воспоминания о Белинском» (см. наст. изд., т. XIV, стр. 37–41). Позднее, уже в 1878 г., Тургенев предложил Стасюлевичу для «Вестника Европы» статью о Пушкине – но и этот замысел не был осуществлен (см.: Т, Письма, т. XII, кн. 1, стр. 290), и только такое событие большого общественно-литературного значения, как открытие памятника Пушкину, побудило его написать давно задуманную работу.

Отзывы печати о Пушкинском празднике и в частности о речи Тургенева были, естественно, разноречивы.

«Вестник Европы» в редакционной статье, принадлежащей самому Стасюлевичу и, вероятно, Пыпину, наиболее отчетливо выразил представления либеральной общественности о смысле праздника, пользуясь при этом некоторыми из тех политических формул, которые содержались в полном тексте речи Тургенева, за исключением его хвалы правительству^{20}. В целом статья представляла собою своего рода комментарий к речи Тургенева.

Г. У. (Гл. И. Успенский) в статье «Пушкинский праздник (Письмо из Москвы)», напечатанной в «Отечественных записках» (1880, № 6, отд. II, стр. 173–196), характеризуя основные черта речи Тургенева, остановился на тех ее местах, которые возбудили «особенное внимание публики» (объяснение охлаждения к поэту «общественного внимания»). По словам рецензента, «подлинными выражениями сочувствия приветствовался И. С. Тургенев, когда он сказал, что и великого поэта можно было забыть в виду новых и трудных задач времени и <…> что новому поколению не в чем раскаиваться <…> и не грех ждать лучшего будущего» (стр. 193).