Касты. Истоки неравенства в XXI веке

Глава 6
Критерий человечности

Где-то в параллельной вселенной с законами природы, подобными нашим, люди-завоеватели с мощным оружием путешествовали по океанам и обнаруживали людей, которые выглядели иначе, чем они сами. Они были поражены, случайно натолкнувшись на людей, которые возвышались над ними и были выше любого человека, которого они когда-либо видели. Они не знали, что делать с этим открытием. Они видели и считали себя эталоном человеческого существования. Но те коренные жители, которых они видели, выходили за границы, предписанные людскому роду, одним своим критерием – ростом. Даже женщины в среднем были выше 180 сантиметров, некоторые мужчины приближались к двум метрам. Хорошо вооруженные исследователи представляли собой совершенно противоположную картину – их оружие было смертоносным, а тела – ближе к земле.

В этот момент человеческой истории, когда мир осваивался конкурирующими племенами хорошо вооруженных людей, два народа, которые находились на грани очевидной, но произвольной человеческой характеристики – высокого или низкого роста – первое время противостояли друг другу. Племя самых низких людей теперь лицом к лицу столкнулось с самыми высокими. Обладатели более современного оружия получали преимущество и находили применение самым высоким людям. Они решили перенести их в недавно созданный Новый Мир.

Ради общего дела они объединили свои силы с другими Низкими по всему миру. Превосходным оружием и хитростью они завоевали Высоких, захватили и поработили их на четверть тысячелетия и построили великую демократию. Они убеждали себя, что Высокие не заслуживают лучшего, что они некультурные, отсталые, неполноценные, не использующие свои силы и ресурсы. Это был совершенно другой вид, рожденный для того, чтобы служить завоевателям, получая от них унижения. Это была отдельная, угнетаемая раса.

Данная история кажется нам абсурдной не потому, что не имела места быть, но из-за кажущейся абсурдности высоты как средства категоризации человечества и определения расы.

Нас можно было разделить по другим многочисленным чертам и признакам. И все же именно рост, как и пигмент кожи, в подавляющем большинстве случаев является наследственной чертой, контролируемой до 80 % генов и довольно устойчивой в семьях и племенах^[63]. Как и в случае с пигментом кожи, рост попадает в широкий диапазон у взрослых особей этого вида, при этом большинство людей находятся в среднем положении, а крайние – на полюсах, от максимум двух метров для взрослых до минимум 120 сантиметров. Если бы рост был мерой для определения расы, такой же произвольной мерой, как любая и менее произвольной, чем некоторые, голландцы в Нидерландах были бы той же «расой», что и народ нилоте в Южном Судане или тутси в Руанде – все они относятся к самым высоким представителям нашего вида, даже женщины там в среднем значительно выше 180 сантиметров. С другой стороны, пигмеи и сардинцы были бы отдельной «расой», поскольку исторически принадлежат к низкорослым народам.

Если бы такое кастовое деление было руководящим в обществе, то остальные – те, кто оказался в середине, возможно, пытались бы соответствовать росту представителей доминирующего класса. Например, если бы власть была у высоких, они носили бы туфли на платформе, хвастались бы высоким ростом в кругу семьи, искали бы рослых супругов, чтобы жениться и получать преимущества правящей касты. Стереотипы бы затвердевали в умах, но увеличивались в количестве, чтобы оправдать предвзятое отношение к людям низкого или высокого роста.

В кастовой системе, в которой преобладают Низкие, любой представитель подчиненной расы Высоких людей будет отвергнут, как гора мышц, применение которой можно найти только на грязной, унизительной работе и которая годится только для развлечения и подчинения. Низкорослые люди будут рассматриваться как рожденные для лидерства из-за их предполагаемого врожденного интеллекта и культуры, все будут восхищаться долголетием, которое, по слухам, присуще Низкорослым, и вообще они будут считаться эталоном красоты, общим по умолчанию для всех людей.

Высоких людей заставят чувствовать себя незащищенными и забитыми, долговязыми и непривлекательными, поскольку они рождены на противоположном от идеала полюсе. Общество будет предполагать, что любой Высокий человек хорош в спорте и физическом труде, независимо от того, есть ли у него к этому талант или интерес. Ученые разработают тесты для измерения разницы между высокими и низкими, не касающиеся роста, тесты, которые будут в значительной степени отслеживать результаты поколений, пользующихся исключительными преимуществами, и, вероятно, подтвердят широко распространенные предположения о присущем коротышкам превосходстве и неполноценности высоких. В залах заседаний и коридорах власти будет мало Высоких людей, и непропорционально много их будет в тюрьмах и на улицах. Высокий рост стал бы условным обозначением низшего в кастовой системе, управляемой низкорослыми людьми, и наоборот.

Как нелепо это ни звучало бы для нас сейчас, если бы рост был средством классификации людей на протяжении веков, как это было с цветом кожи и чертами лица, люди воспринимали бы разницу по этому критерию как данность, соответствующую законам природы. В альтернативной вселенной казалось бы нелепым разделение по цвету кожи, ведь очевидно, что именно рост является определяющим фактором в красоте, интеллекте, лидерстве и превосходстве. Идея объединения разрозненных групп на основе произвольной общей характеристики – чрезвычайно высокого или невысокого роста – звучит для нас нелепо, но только потому, что эта характеристика не является той, которая использовалась для разделения людей на кажущиеся неизменными «расы».

Идея расы – новое явление в истории человечества. Она восходит к началу трансатлантической работорговли и, следовательно, к последующей кастовой системе, возникшей из рабства. «Слово «раса», вероятно, произошло от испанского слова raza и первоначально использовалось для обозначения «касты или породы настоящих лошадей», которые заклеймены специальным тавром для распознавания»^[64], – писали антропологи Одри и Брайан Смедли. Изучая мир, европейцы начали использовать это слово для обозначения новых людей, которых они обнаруживали в разных уголках земного шара. В конце концов, «англичане в Северной Америке разработали наиболее жесткую форму расовой идеологии», – писали Смедли. «Раса в американском сознании была и остается утверждением о глубоких и непреодолимых различиях… Она несет в себе значение непреодолимой социальной дистанции…»

Генетики и антропологи уже давно рассматривают расу как изобретение человека, не имеющее ни научной, ни биологической основы. Антрополог XIX века Поль Брока попытался использовать тридцать четыре оттенка цвета кожи для определения рас, но не смог прийти к единой классификации^[65]. Если бы все люди на планете были выстроены в ряд по одному физическому признаку, скажем, по росту или цвету, в порядке возрастания или убывания, от самого высокого к самому короткому, от самого темного к самому светлому, мы бы испытали затруднение при выборе границы между этими произвольными делениями. Народы смешались бы друг с другом, и было бы почти невозможно провести границу между, скажем, народом сан в Южной Африке и коренным населением вдоль реки Мараньон в Перу, которые, согласно научным оценкам, имеют одинаковый цвет, хотя и живут за тысячи миль друг от друга и не имеют прослеживаемого генетического родства.

Чтобы увидеть случайный характер этих категорий, нужно знать, что термин «европеоид», использующийся для обозначения людей, происходящих из Европы, возник относительно недавно в истории человечества и не имеет четких критериев. Это слово не передавалось от древних, а, скорее, возникло в сознании немецкого профессора медицины Иоганна Фридриха Блюменбаха в 1795 году. Блюменбах десятилетиями изучал и измерял человеческие черепа – лоб, челюсти, глазницы, пытаясь привести к общей классификации разнообразие человечества^[66].

Он ввел термин «кавказоид» (caucasian), взяв за основу любимый экземпляр черепа, который попал к нему с расположенных в России Кавказских гор. Ему этот череп показался самым красивым из всей коллекции. Таким образом, он дал группе, к которой он принадлежал – европейцам, – то же имя, что и региону, где нашел тот череп. Так люди, которые теперь идентифицируются как белые, получили научно звучащее, но не имеющее отношения к действительному положению дел название «кавказцы». Более века спустя, в 1914 году, в Америке проходил судебный процесс по вопросу о гражданстве и, в частности, о том, может ли сириец считаться кавказцем (и, следовательно, белым), в ходе которого свидетель-эксперт по делу сказал о сбивающем с толку и роковом открытии Блюменбаха: «Ни одна голова за всю историю не причинила науке большего вреда»^[67].

Исследование генома человека и ДНК отдельных людей в целях воссоединения семей показали, что расы в нашем понимании не существует в природе. Это выдумка, в которую люди на протяжении многих поколений научились верить как в неоспоримую истину.

Два десятилетия назад анализ генома человека показал, что все люди на 99,9 % одинаковы. «Раса есть понятие социальное, а не научное»^[68], – сказал Дж. Крейг Вентер, генетик, руководивший Celera Genomics, к моменту окончания расшифровки человеческого генома в 2000 году. «Мы все эволюционировали за последние 100 тысяч лет от горстки племен, мигрировавших из Африки и постепенно заселивших весь мир». Это означает, что вся расовая кастовая система, катализатор ненависти и гражданской войны, была построена на том, что антрополог Эшли Монтегю назвал «произвольным и поверхностным отбором черт», происходящих из нескольких из тысяч генов, определяющих человеческое существование как вида. «Идея расы, – писал Монтегю, – на самом деле была заговором, организованным классом эксплуататоров, стремящегося поддерживать и защищать свои привилегии от тех, кого в корыстных целях отнесли в низшую касту»^[69]8.

Мы принимаем идею расы во всей ее нелогичности, потому что нас так учили с детства. Мы видим человека с более белой кожей, чем у большинства «белых» людей, и мы понимаем, что они не «белые» (и, следовательно, принадлежат другой категории) из-за мельчайшей разницы в складках их век и потому, что, возможно, их бабушка родилась в Японии. Мы видим человека с кожей цвета эспрессо, более темной, чем у большинства «черных» людей в Америке, и считаем, что он на самом деле не «черный», абсолютно не «черный» (и, таким образом, относится к совершенно иной категории), потому что волосы у него скорее волнистые, чем кудрявые, и, возможно, он родился на Мадагаскаре. Нас нужно учить этой нелогичности. Маленькие дети, которые еще не успели усвоить все правила, будут описывать людей такими, какими они их видят, а не политическими обозначениями (черный, белый, азиат или латиноамериканец), до тех пор пока взрослые не «исправят» их, чтобы объяснить правильные обозначения касты, и таким образом сделать иррациональное обоснованным. Цвет – это факт. Раса – это социальный конструкт.

«Мы думаем, что имеем дело с расой, когда замечаем определенные физические различия, такие как цвет кожи, разрез глаз и прямота волос», – писали Смедли. «На самом же деле мы «замечаем»… социальные условности, стереотипы, которые связали с этими физическими особенностями идеологией расы и оставленным ей историческим наследием».

И все же, как отмечает историк Нелл Ирвин Пейнтер, «американцы верят в расу, как необразованные люди – в суеверия»^[70].

* * *

Слово «каста», которое накрепко ассоциируется с Индией, как выяснилось, пришло не оттуда. Оно происходит от португальского слова casta, которое в эпоху Возрождения означало «раса» или «порода». Португальцы, которые были одними из первых европейских торговцев в Южной Азии, применили этот термин к народу Индии, наблюдая разделение индусов. Таким образом, слово, которое мы теперь приписываем Индии, на самом деле возникло из интерпретации увиденного европейцами; оно пришло из самой западной культуры, создавшей Америку.

Однако индийская концепция разделения на классы уходит корнями в глубокое прошлое, и она на тысячи лет старше европейской концепции расы. Первоначально социальные ступени иерархии были известны как варны, древний термин для обозначения основных категорий так называемой (и индийцами с недавних пор тоже) кастовой системы. Человеческая потребность к созданию иерархий проходит через общества и культуры, предшествует идее расы и, следовательно, сама по себе глубже и старше, чем топорный расизм и сравнительно новое разделение людей по цвету кожи.

До того самого момента, как европейцы открыли Новый Свет и столкнулись с людьми, внешне отличающимися от них самих, концепции расизма в том виде, в каком мы его знаем, не существовало в западной культуре. «Расизм – это современная концепция, – писал историк Данте Пуццо, – поскольку до XVI века в реалиях и мышлении Запада не было практически ничего, что можно было бы назвать расистским»^[71].

Слово на букву «Р»

В наши дни мы сталкиваемся не с классическим расизмом времен наших предков, а с мутацией программного обеспечения, которое приспосабливается к обновленным потребностям операционной системы. Спустя полвека с тех пор, как протесты за гражданские права вынудили Соединенные Штаты объявить санкционированную государством дискриминацию незаконной, изменилось и само понимание расизма в Америке, и теперь это слово стало одним из самых спорных и неправильно понимаемых в американской культуре. Для господствующей касты это слово как бы радиоактивно – услышав его, люди возмущаются, пугаются, все отрицают, спешат приписать расизм тому, кто осмелится заговорить о нем. Непринятие этого слова часто сводит на нет любое обсуждение лежащего в основе поведения, которое оно призвано описывать, тем самым размывая его смысл.

Социологи часто определяют расизм как сочетание расовой предвзятости и системной власти, рассматривая расизм, как и сексизм, прежде всего как действия людей или систем, обладающих личной или групповой властью над другим человеком или группой с меньшей властью, как, например, мужчины имеют власть над женщинами, белые – над цветными и угнетатели – над угнетенными.

Но со временем расизм часто сводился к чувству, пороку, смешанному с предубеждениями, связанными с отношением к конкретному человеку как к хорошему или плохому. Он стал означать открытую или скрытую ненависть к человеку или группе людей из-за приписываемой им расы; точка зрения, в которой мало кто признается. В то время как люди признают или заявляют о своем сексизме, ксенофобии или гомофобии, они же могут сразу отклонить обвинения в расизме, заявив, что у них нет «ничего расистского» или что они «наименее склонны к расизму из всех, кого вы когда-либо встречали», что они «не смотрят на цвет», что их «лучший друг – черный», и, возможно, даже на сознательном уровне они в это верят.

Что означает расизм в эпоху, когда даже экстремисты боятся в нем признаться? Что есть лакмусовая бумажка для выявления расизма? Кто является расистом в обществе, где кто-то может отказать в аренде цветным людям, массово арестовывать смуглых иммигрантов или вывешивать флаг Конфедерации, но не может быть «определен» как расист, пока не признается в этом или не будет пойман на вещественном доказательстве / прямом оскорблении? Зацикленность на охоте на отдельных расистов или сексистов может показаться проигрышной битвой, в которой мы обманываем себя, думая, что искореняем несправедливость, выбивая признание, которое (а) не всегда получается выбить, (б) сосредоточит общественное внимание на отдельном человеке, а не системе, которая создала этого человека, и (в) покрывает тех, кто, прикидываясь благородным и непредвзятым, первым покажет на другого пальцем, тем самым отводя от себя подозрение и сохраняя целостность иерархии.

Как ни странно, инстинктивное желание отвергнуть саму идею современной дискриминации на основе процентного содержания меланина в коже служит бессознательным признанием абсурдности концепции расы.

Это не означает несерьезности последствий этого социального конструкта, не означает, что злоупотребления не должны преследоваться по закону. Это означает, что слово «расизм» не может служить единственным термином или наиболее полезным термином для описания явлений и напряженности, с которыми мы сталкиваемся в нашу эпоху. Вместо того чтобы использовать расизм в качестве обвинения против отдельного лица, может быть, будет более конструктивным сосредоточиться на унизительных действиях, наносящих вред менее влиятельной группе, а не на том, что обычно рассматривается как точка зрения, которую легко оспорить и отрицать.

Без общепринятого определения мы можем рассматривать расизм как растяжимое понятие с широким спектром проявлений. Мы бы освободились от необходимости определять расизм конкретного человека, сосредоточившись на образе мышления, который с детства прививает общество в виде насаждающих ненависть социальных инструкций, ожидающих нас повсюду.

Каста, с другой стороны, возникла раньше понятия расы и пережила эру формального, поддерживаемого государством расизма, который долгое время существовал открыто и повсеместно. Современная версия легко отрицаемого на словах расизма может скрывать невидимую структуру, которая создает и поддерживает иерархию и неравенство. Но каста не позволяет нам игнорировать структуру. Каста и есть структура. Каста и есть неравенство. Каста – это границы, которые фиксируют место каждого человека на ступенях иерархии в зависимости от внешнего вида. Каста существует и продолжает развиваться. Она напоминает корпорацию, которая стремится выжить любой ценой. Чтобы достичь поистине эгалитарного мира, нужно смотреть глубже, чем видят глаза. Мы не можем победить картинку, иллюзию.

Каста – это предоставление уважения, статуса, почестей, внимания, привилегий, ресурсов, кредита доверия и сердечности – или отказ в них кому-либо на основе предполагаемого ранга или положения в иерархии этого лица или группы лиц. Каста дает отпор афроамериканке, которая без шуток и извинений садится во главе стола и начинает говорить по-русски. Касте угодно, чтобы американец азиатского происхождения поставил свои технологические знания на службу компании, а не стремился стать генеральным директором. Тем не менее в кастовой системе считается логичным, что шестнадцатилетний белый подросток работает управляющим магазина и руководит сотрудниками из подчиненной касты, которые могут быть в три раза старше его. Каста коварна и потому сильна, потому что существует не на ненависти и не на личных ощущениях. Это старые как мир принципы комфортной рутины и бездумных ожиданий, образцы социального порядка, которые за время своего существования стали приниматься за естественный порядок вещей.

В чем разница между расизмом и кастеизмом? Поскольку в Америке понятия касты и расы переплетаются, разделить их бывает трудно. Любое действие или ведомство, которое высмеивает, причиняет вред, подвергает уничижениям и навешивает стереотипы на основе такого социального конструкта, как раса, может считаться расизмом. Любые действия или структуры, которые стремятся ограничить, сдерживать или включить кого-то в определенный рейтинг, удержать на предписанном месте, возвышая или очерняя этого человека на основе его воспринимаемой категории, могут рассматриваться как кастеизм.

Кастеизм – это вклад в сохранение иерархии в ее изначальном виде, созданный для того, чтобы выделить свое место в рейтинге, получить его преимущество, привилегии, а также возвысить себя над другими или удерживать других ниже себя. Представителям маргинализированных каст кастеизм обеспечивает дистанцию с желающими доминировть агрессорами с той же ступени иерархии, а также возможность выслужиться и оставаться в благосклонности доминирующей касты. Все эти причины и служат основой для сохранения незыблемости кастовой системы.

В Соединенных Штатах расизм и кастеизм часто возникают одновременно, пересекаются или фигурируют в одном и том же сценарии. Кастеизм – это закрепление одних и ограничение других позиций по отношению к другим социальным слоям. С чем необычайно хорошо справляется концепция расы и ее предшественник, расизм, так это с отвлечением всеобщего внимания от основополагающего, более мощного понятия касты. Подобно гипсу на сломанной руке или роли в спектакле, кастовая система прочно удерживает всех на положенном месте.

По этой причине многие люди – и даже те, кого мы считаем хорошими и добрыми – могут оказаться сторонниками идеи касты, то есть ратовать за сохранение иерархии в ее нынешнем состоянии или довольствоваться бездействием. При этом они не будут расистами в общепринятом смысле этого слова, они не станут открыто выражать ненависть к той или иной группе действием или словом. Настоящие расисты, настоящие ненавистники, по определению, будут кастеистами, поскольку их ненависть требует, чтобы те, кого они считают ниже себя, знали и сохраняли свое место в иерархии.

Когда белый человек на распродаже просит человека с черной или смуглой кожей – такого же покупателя, отдать свитер подходящего размера или когда белый гость на вечеринке просит другого гостя, но с более темным цветом кожи, сходить принести выпивку (как произошло с Бараком Обамой в бытность его сенатором штата), это не расизм^[72]. Это кастеизм или, скорее, соблюдение кастовой системы и подчинение ее порядкам. Это автономная, бессознательная, рефлексивная реакция на ожидания от тысячи зрительных и нервных сигналов, поступающих от окружающего мира, которые привязывают людей к определенным ролям в зависимости от их внешнего вида и исторического положения, или характеристик и стереотипов, по которым они были классифицированы. Ни одна этническая или расовая категория не застрахована от постоянного напоминания о своей иерархической принадлежности, и поэтому никто не избегает ее последствий.

То, что некоторые люди называют расизмом, можно рассматривать как всего лишь одно проявление американской кастовой системы, меру того, какое значение мы ей приписываем и в какой мере ее поддерживаем, действуем в соответствии с ней и обеспечиваем ее соблюдение, часто бессознательно, в нашей повседневной жизни.

Когда мы предполагаем, что женщина не создана для руководства собранием, компанией или страной; когда мы считаем, что цветное лицо или иммигрант не могут стать представителями власти или членами определенного сообщества, не могут ходить в определенную школу да и не заслуживают этого; когда мы испытываем прилив шока и негодования, психологическую травму, чувство несправедливости и, возможно, даже стыд за свою неприязнь, увидев кого-то из маргинальной группы на работе, в машине, доме, колледже или на должности более престижной, чем мы могли ожидать; когда мы считаем, что человек преклонных лет должен играть в Парчиси, а не разрабатывать программное обеспечение, мы действуем как винтики кастовой системы, подсознательно отмечая, что кто-то посмел выйти за рамки, предписанные ему обществом. Мы реагируем, согласно встроенным в нас инструкциям о положенном каждому месте и деле, на нарушение структуры и границ, которые являются отличительными чертами касты.

Раса и каста не являются причиной и объяснением для каждого плохого события или неприятной встречи. Но каста, независимо от половой или этнической принадлежности, расы, статуса иммигранта, сексуальной ориентации, возраста или религии, становится тем реальным фактором во взаимодействиях и решениях, который имеет последствия не только в нашей повседневной жизни и в политике – он влияет на страну и отношение к ней со стороны прочего мира. Может, фактор этот и не столь всепоглощающ, каким он кажется по своей конечной цели, но это и не древняя реликвия, давний анахронизм, от которого жаждут избавиться борцы с расизмом и ненавистью. Его невидимость – вот что придает ему силу и долговечность. Каста, вместе неразлучной сестрой расой, является x-фактором в большинстве американских уравнений, и любой ответ, который мы будем искать для решения текущих проблем, без него будет ошибочным.