Читать книгу: «Середина Жизни», страница 9
В Дрезден мы прибыли к вечеру; и не стали сразу после дороги рваться гулять по городу – а сразу направились в сторону их квартиры на самом краю города – готовиться к завтрашнему и грядущими за ним днями.
Утром: я был предоставлен самому себе и счастлив, как никогда. И первым делом решил направиться туда, куда люди на всей планете стремятся попасть поутру. Там: я снова был шокирован истинно немецкой и европейской красотой.
Ещё когда мы были в Москве и Ленинграде: мою немецкую подругу больше всего поражала грязь и полное отсутствие комфорта в советских туалетах. На все её комментарии – я мог только улыбаться и говорить: «Да нормальные туалеты». Но теперь: я понял наконец, почему ей так были противны наши кабинки счастья.
Этот унитаз, стоящий в ванной у самой обыкновенной немецкой семьи – был достоин императоров и генсеков; ничего более красивого и приятного на вид, запах и ощущение – я не встречал на своём долгом пути, где имел возможность встретиться более чем с тысячью унитазов.
Когда я вышел оттуда: я улыбался; никогда прежде после акта дефекации мне не приходилось чувствовать себя более лёгким и свежим. Кажется, я нашёл свою немецкую любовь. И как я только смогу вернуться обратно к старым и грязным советским кабинкам счастья?! Даже счастьем – невозможно было это назвать.
Своим свободным временем я воспользовался в первую очередь для того, чтобы посетить Дрезденскую галерею. А затем: съесть колбаску и направиться на рок-концерт, афиши которого висели по всему городу.
Именно тогда я впервые встретился с этими «западными чудовищами»: скинхедами и панкам, о которых, с первого взгляда, у меня сложилось довольно приятное впечатление. Несмотря на истинно чудовищный вид панков и злобные гримасы скинхедов – на их концерте, где я, безусловно, в своей рядовой советской одежде – был самым странным субъектом – всё находилось в незыблемой гармонии, упорядоченной тайны и незримой культуры. Представить себе беспричинные дикарства и поведение, выходящее за рамки морали – было просто невозможно.
Нет, конечно же, они не чай с лимоном пили, слушая своих любимых музыкантов. И всё же, не смотря на их хаотичные пляски – мне сразу стало ясно, что каждый из них подчиняется рамкам, установленным их культурой (субкультурой, если угодно). И этот факт – открыл для меня глаза на многие вещи, которые любому европейцу показались бы очевидными; но необозримо далёкими от понимания человека, не привыкшего к путешествиям за границы советских реалий.
Конечно, Германия – была далеко не Раем на Земле; а советский человек – был облачён вовсе не в шкуру убитого медведя. И всё же типичный представитель пятнадцати республик – был узкоглазым консерватором, не способным смириться с собственной старостью и старостью своих взглядов на этот мир. Поэтому, я знал, что по возвращению на родину – буду дальше работать со своим рок-клубом, приносящим на улицы серого города каплю нового. Ведь музыка – это то, с чего начинается любовь каждого человека к своей культуре. Без музыки: эта жизнь показалась бы нам слишком тоскливой и безрадостной – словно мир без красок. Это понимал я; и все панки, и скинхеды вокруг меня. Мы – выглядели по-разному; но были заодно.
Позже оказалось, что домой я вернулся раньше всех остальных – я рано ушел с концерта; и развлечения ночного города – меня не сильно привлекали. Чтобы себя хоть как-то развлечь, я принялся листать книги на немецком, в одной руке держа приглядевшуюся мне книгу, а в другой – словарь, для поиска неизвестных мне в тексте слов, которых было куда больше знакомых.
Вошедшие в дом супруги, не говоря ни слова, сняли с себя верхнюю одежду и направились к кровати, в которую прыгнули, не снимая обуви. Заснули они почти сразу, заставив меня вытаращить глаза.
На следующий день: супруги встали со своей постели, откинув одеяло, откуда показалась пара чистых ботинок.
– Что вы делаете? – спросил я, – вы же лежите в постели в уличной обуви.
– Я, – кивнул он, – и фи можете.
Его жена с чашечкой растворимого кофе с молоком в руках – поспешила мне всё объяснить, пока я окончательно не решил, что весь мир сошел с ума.
– В Дрездене ночью: специальные службы моют улицы с мылом, – утешительно похлопала она русского варвара по плечу, продолжая улыбаться, – чистота – превыше всего. Во всём должен быть порядок. Вам – нечего бояться грязи.
Припомнив их уборную – я охотно поверил всем её словам.
Несколько дней я провёл, гуляя по улицам возродившегося после бомбёжек Дрездена. Только один раз я позволил себе покинуть черту города – и то, только ради живого любопытства к маленькому немецкому городку неподалёку от Дрездена, длинное название которого я не вспомню и под дулом пистолета. Первым делом, сойдя с перрона – я направился за обедом в единственное в городе кафе. И – мама миа! – я прозрел. Ничего лучшего, чем та колбаска, которую мне принесли – мне не доводилось пробовать в своей жизни.
Да – именно так я прожигал своё беззаботное время в Германии. А после: сел на поезд до Берлина, откуда уже намеривался вернуться домой. И тут возникли трудности, которые я по своему легкомыслию даже не мог себе вообразить.
– На Киев больше нет билетов, – проговорила по ту сторону разделявшего нас пулинепробивного стекла кассирша с вокзала в Берлине, – к сожалению, все места заняты.
Меньше, чем за секунду в моей голове пронеслись все перспективы при таком раскладе событий. Что и говорить: у меня почти не осталось денег и пойти мне было не к кому. А поезд – ходит далеко не каждый час и не каждый день.
– Извините, но мне кажется, что вы меня не правильно поняли: мне очень нужен билет.
Я и не заметил, что от нервов я начал предложение на немецком, продолжил его на английском, а последнее слово произнёс на родном русском.
– Квыток, на трэйн, битте. Ихь виль айн тикет, виль ву пле, ихь мусс нах Киев ехать. Я нэ можу насинг махен хиа!
– Warten Sie bitte (подождите, пожалуйста), – сказала она, начиная рыться по каким-то полочкам; и у меня снова появилась надежда – но такая зыбкая, что её мог разрушить малейший ветерок.
Я с тревогой смотрел на неё.
– Точно, совсем забыла про этот билет. Вам повезло, что я вспомнила.
Незадолго до моего прибытия: кто-то вернул один билет на мой поезд. Что и говорить: несказанно повезло.
Она назвала цену: столько-то марок, столько-то пфеннигов. Я выдохнул, расплатился – я был спасён.
И сев на поезд, заручившись всегда отныне покупать билеты наперёд – умчался из волшебной Европы – в дом, который для меня всё равно оставался милее.
Глава 26
Жертвы обстоятельств
В былые времена: люди не знали ничего; даже того, что они – ничего не знают. И люди, которые хоть что-нибудь знали – учёные – без конца потешались и смеялись над человеческим невежеством и глупостью.
Сам я – подобно учёным древности – в тайне смеялся над той кромешной тьмой, что царила в головах у просто люда. За это – судьба подточила на меня зуб; и вскоре со мной произошла история, после которой смеяться можно было надо мной. Хоть и мне – было вовсе не до смеха.
Вернувшись из Германии – я стал таранить двери главного архитекторского управления, чтобы они выдали нам разрешение на строительство церкви. И тем не менее: то по одному, то по другому поводу – меня всё время отправляли обратно, давая понять, что всё далеко не так просто, как я себе представлял.
А пока чиновники покачивали головами, я решил больше времени уделить самой земле, в надежде, что нам всё-таки когда-нибудь разрешат строить на ней.
Тем временем: наша община увеличивалась; и из дома подруги Ирины Николаевны – мы вынуждены были переселиться в дом самой Ирины Николаевны. Для нашей старосты – это была ещё одна возможность в который раз продемонстрировать свою бескорыстность и верность общине; к тому же, она надеялась, что ежедневные религиозные службы у неё под крышей – заставят её сына – алкоголика-безбожника – хоть на пару минут задуматься о культуре и высшем предназначении. А это значило бы, что её сын – может быть спасён – пусть даже в мыслях.
И всё же, мы с Ириной Николаевной не теряли надежды когда-нибудь эту церковь построить. Но начинать, как всегда, нужно было с малого; и я предложил Ирине Николаевне внимательнее присмотреться к самой земле.
– Даже если бы нам разрешили бы здесь строить, – я указал на многочисленные неровности и впадины на нашем пустыре, – сделать этого мы всё равно не сможем – нужно выровнять всю землю.
– Ну, так выровняйте.
Действительно.
Но для начала: нужно было как-то оградить нашу землю – поставить ей чёткие границы, которые бы показывали, где начинается и где кончается наша земля.
Я решил очертить границу с помощью бутовых камней – промышленного материала, сравнительно невысокой цены. Я как раз жил неподалёку от карьера, где этот бут можно было достать. Я выложил свою идею общине и всем она более-менее пришлась по душе. Я взял наши общие деньги, которые мне выдала община – пошел в кассу карьера и купил там сто-пятьсот килограмм бута, который собирался выложить по границе строго очерченной линией, а после – использовать в качестве строительного материала самой церкви. Всё это казалось мне довольно разумным; да и операция прошла довольно гладко. В конечном счёте, я потратил на бут из карьера все деньги, которые выдала мне община – и получил вместо них талоны на получение своего товара.
Тем временем: в СССР бушевал кризис, в той или иной степени, затронувший каждого жителя этой необъятной страны. Но обвал несуществующей экономической мощи нашего государства – это было ещё полбеды. Во всех её уголках (большей часть, в западных), одна за другой, взрывались волны революций.
Кое-де, в Прибалтике, к примеру: люди нанизывали свои советские паспорта на острые прутья краёв забора, тем самым, находясь в трезвом уме и ясной памяти, лишали себя конституционного права называть себя гражданами этой страны и провозглашали себя жителями той или ной независимой прибалтийской республики: то Литвы, то Латвии, то Эстонии. Кое-где: люди просто шептали друг другу, что хотелось бы видеть на улицах флаг своей страны и иметь собственное правительство, свою историю, свой язык, свой путь.
Мне – было абсолютно всё равно, какой у меня будет паспорт. Мне было не так важно: живу я в СССР или в Украине; я просто хотел жить, достроить свою церковь и получить свои бутовые камни, за которые я заплатил. Но когда я пришел на карьер, то находившийся там рабочий сказал мне, что мои талоны дают мне право только на получение бута – а вот забрать-то как мне его?! Мои талоны – не давали мне права получить грузовики, которые бы перетащили тонны бута из одного места в другое – не в руках же мне тащить эту гору камней?! А денег у меня – не оставалось даже на одну машину.
Дурак! Мог бы хоть спросить в кассе: даёт ли этот талон так же право получить машину, чтобы вывести своё сокровище с карьера. Но, разумеется, я этого не сделал. Мог ведь поступить по-разумному; но сделал всё так, как это мог сделать только я. Материал у меня был; но никак я не мог его забрать.
Делать нечего: пришлось ждать, пока в общем капитале общины наберётся достаточно денег, чтобы взять в аренду хоть несколько грузовиков и перетащить весь этот бут. Чёрт с ним! – я уже был готов заплатить деньги из своего собственного тощего кармана преподавателя в институте, если понадобится.
Но моя глупость – снова щёлкнула меня по носу. Когда я собрал минимальную необходимую сумму – карьер, где лежал мой бут – разорился. И все мои талоны стали стоить не больше бумаги, на которых они были напечатаны. Я потерял весь свой бут.
– Тьфу ты, – сказал я, – да что ж это такое?!
И пошел домой. На следующий день: оградил всю территорию самым обыкновенным рвом. Почему я раньше не мог этого сделать? Не знаю.
Меня разрывала совесть и стыд перед всеми этими стариками, которые доверили мне свои деньги, которые я так нелепо растерял. Я – просто не смог сказать им, куда делись все эти деньги, которые я, якобы потратил на бут. Я – просто выполнил свой долг перед ними и оградил нашу землю чем-то – пусть и рвом, а не камнями. В конечном итоге: какая им разница?! Все ведь они и сами знают, в какой стране мы живём.
После этого инцидента: я стал замечать, что все члены моей общины на меня как-то странно посматривают. Я старался делать вид, что ничего не замечаю; и долгое время действительно не мог разобраться в причинах столь неожиданного количества косых взглядов. И только спустя ещё полгода: я понял, что они стали подозревать меня в том, что я – присвоил себе их деньги. Ведь им я – так ничего и не рассказал.
