– Вадим Павлович! – снисходительно улыбнулась няня. – У Асеньки всё прекрасно и нет никаких тайных неприятностей! Конечно, трудности роста. Подросткам в этот период тяжело, у них меняется тело, меняется психика. Вот у Асеньки два прыщика на лбу вскочили, это ведь тоже, представьте, для неё проблема, даже беда. А когда, простите, месячные, живот болит и плакать хочется. Всё идёт нормально, не беспокойтесь! Да просто мальчик, наверное, какой-нибудь нравится или артист из кино, или певец – вот вам и повод для печали. Не печали – печальки! Вадим Павлович! Ну, не вам психовать, честное слово, не гневите бога.

– Хорошо, нормально и правильно… печалька… – бормотал Вадим сквозь слёзы, до белых косточек сжав кулаки, сидя сгорбившись на больничной кушетке. – Всех уволю к чёртовой матери… нет, не уволю… убью…

Тот, как теперь кажется, такой далёкий, из другой жизни, рабочий день закончился для Вадима на отличной ноте: долгое и напряжённое дело складывалось на ура. Новый год начинался как нельзя лучше, вот вам и мёртвый январь! Контракт на мази, его успешное завершение «грозило» увеличить активы фирмы Карлова ещё на пару миллионов. Папа Карло, довольный, потягиваясь, поднялся из-за стола, потом по-мальчишески сделал резкое каратэшное движение руками, как бы повергая соперника смертельным ударом с непременным уханьем и начал последовательно выключать все свои мобильники, коих было шесть штук. Баста на сегодня! Дальше будут пахать его помощники, замы и прочие сотрудники, уже загруженные по самое то. Главное сделано, можно, наконец, расслабиться. Например, пойти с приятелем в кабак. Или высвистать одну из подружек… Или…

И в эту секунду к Вадиму спустился ангел. Он сам именно такими словами потом оценил произошедшее. Ведь только ангел в тот момент мог внушить ему единственно необходимое, что нужно было делать.

Карлов подумал про Асеньку. Когда очередные серьёзные деньги были практически на счету фирмы, оставшийся вечер он решил полностью посвятить дочери, пригласив её в ресторан, чтобы она надела голубое платье – его подарок ей на Новый год. Пожалуй, давно они вместе не проводили вечера, он был слишком занят последние месяцы, да и у девочки десятый класс… Заодно порадует её, развеселит, возможно, разговорит. Представлялось, как они будут смотреться вместе: стройные, черноглазые, он в синем костюме-тройке и с бабочкой, она с густющими волосами, по-балерински собранными на затылке в пучок, и в роскошном голубом наряде. А пара прядок выбьется из причёски и колечками будет колыхаться над её маленькими ушками. Куколка!

По телефону Асёна почему-то не ответила. Бывает! Забыла взять мобильник в свой зал. Танцует, наверное.

С этими мыслями Карлов садился в машину и включал зажигание. Жизнь-то прекрасна!

Вадим с хитрой улыбкой шёл в комнату дочери, неся в клюве заготовленную фразу «А не гульнуть ли нам с тобой, дщерь, с танцами и хулиганством?». Постучал, но никто не ответил. Постучал громче – тишина. Какая-то странная тишина, тревожная. Ни звука с той стороны, ни шуршания, ничего.

Карлов распахнул дверь.

Дочери в комнате не было, а из ванной слышался звук тоненькой струйки воды, текущей из крана. Чуткое ухо встревоженного отца уловило тяжёлое дыханье… Нет, девочка не просто принимает душ или чистит зубы!

Хлипкая дверца ванной комнаты соскочила с петель – с такой силой Вадим рванул её…

Ася сидела на полу, прижавшись спиной к ванне. Без кровинки в лице, с глазами, полными смертельного ужаса, девочка держала над левым запястьем крепко зажатую в правой руке бритву. Дышала она так, будто у неё тяжелейший приступ астмы…

– Ася, нет! Что это?! – заорал Карлов, бросившись к дочери и крепко схватив её за правую руку. Ася застонала, словно от страшной боли, и забилась в нервном ознобе. Вадим крепко обнял и прижал к себе хрупкое тельце:

– Девочка моя, да что случилось, ребёнок, кто тебя обидел, родная, Асенька?!!

– Глисты! – вдруг хрипло закричала Ася. Она колотилась в его руках в нервном припадке. – Глисты, глисты! Не надо!

«Она сошла с ума!» – промелькнула страшная мысль в голове Вадима. Ещё с четверть часа он крепко держал бьющуюся в истерике дочь, шептал ей в ухо всякие добрые и нежные слова, но она не слышала, ничего не слышала, не воспринимала, только хрипела «Глисты! Глисты!». Лишь спустя некоторое время силы оставили её, и она затихла у него в руках.

…Однажды я тоже задумала порезать себе вены. Было мне двадцать лет. Причина… впрочем, не важно. И у меня просто не получилось, не такое это простое дело, как думается. Царапины, шрамы остались, хотя настоящих, правильных разрезов я сделать не смогла. Может, всё же не очень хотела? Не знаю. Мне было тогда адски плохо. И жить не хотелось по-настоящему…

АРОМАТ «МАЖИ НУАР»

Ступеньки карьерной лестницы никогда не были крутыми и чрезмерно высокими для Лили Корзун. Ей не нужно было по ним тяжко взбираться, пыхтя и утирая пот со лба, беспокоясь, не проступила ли влага сквозь одежду. Вот ещё! Без особых усилий доставшийся пятёрочный аттестат, лёгкое в стиле «раз-два-три» поступление на экономический факультет уважаемого вуза, пять лет необременительного изучения финансовых наук (если есть мозг, куда ж его денешь, он работает и методично всё усваивает, никаких проблем!).

Так было всегда, с детского сада. Высокая белокурая голубоглазка, весёлая, умненькая и начитанная, непременно бывала замечена и отмечена не только воспитателями, педагогами и прочими взрослыми, но и детворой, признававшей Лилину особость, прислушивавшейся к её мнению и пожеланиям. Часто дети следовали именно её велению, во что играть, под какую музыку танцевать, какое кино смотреть.

И всё же она не была безусловным неформальным лидером, нет. Чего-то для этого не доставало, чего-то совсем чуть-чуть, но это самое чуть-чуть оказывалось непреодолимым. Что за таинственная малость? Ах, как трудно понять, даже анализируя в течение долгих лет, имея математический склад ума и активно интересуясь популярной психологией! Возможно, маленькая Лиля слишком настойчиво старалась стать главной в детской стае, форсировала звонкий голосок, чтобы перекричать всех, слишком жёстко настаивая именно на своей точке зрения. Настоящий лидер, прирождённый и имеющий к этому талант, умеет не громко и надсадно, а, не повышая голоса, спокойно и очень вовремя вставить в секундную паузу нечто настолько остроумное и убийственно точное, что взрыв всеобщего хохота и обожающие взоры ему обеспечены. Выбор «народа» очевиден, и умник по заслугам получает власть вождя детворы. Но мало взять власть, надо уметь её удержать! Обратив на себя всеобщее благосклонное внимание, настоящий лидер предлагает нечто особенно интересное, новое или неожиданное. И всё, дело сделано!

Таких умений и терпения у Лили не было. Удивительных идей, способных привлечь и сплотить вокруг себя ребят, не рождалось в её голове. Иногда девочка по полночи не спала, ворочалась и пыталась выдумать нечто такое, чтобы все ахнули и уже никогда, никогда не вспоминали про скинутого с пьедестала нынешнего лидера! Но ничего эдакого не придумывалось. Сплошные «салки-прятки» с небольшими вариациями – не более того. Поэтому лидировать у Лили получалось на все сто лишь в отсутствие истинных королей и королев, до появления яркой личности. Когда личность возникала, приходилось отходить в сторонку. Нет, не в тень, яркая девочка не могла быть в тени, тень – удел серых, неспособных, то есть, большинства. Тень – не для тех, кто справедливо выделяется. Но всё же и на свету, в сиянии солнца или прожекторов, всегда есть первый план, а есть второй, бэк-вокал – как на сцене, а порой и за сценой. В сущности, все люди так и разделены: публика в зале, не имеющая лиц, и те, кто на сцене – и солисты, и статисты.

Когда появлялся лидер, выделяющийся из серой массы ещё ярче, чем она, уделом Лили становился «бэк-вокал». Разумеется, это портило в принципе безоблачную и успешную Лилину жизнь. Но умница Лиля, умеющая думать и делать выводы, привыкла к подобной ситуации, приспособилась. По большому счёту всё не так плохо: она не серость, не масса, не зрители в зале, не слившаяся со стеной и полом толпа.

Ранка в душе от «вторых ролей», образовавшаяся ещё в раннем детстве и долгое время саднившая, вроде бы зажила со временем и лишь изредка напоминала о себе раздражающим зудом. Пожалуй, только тогда, когда кто-нибудь уж слишком ярко сиял.

И всё же Лиля всегда была среди первых, среди удачливых и успешных, среди тех, кого замечали, отмечали, ставили в пример, уважали и кто никогда и ни при каких условиях не мог остаться в тени.

…Кстати, сама я из публики в зале. Как ни рвалась на сцену, а не получилось. Не признавалась в этом много лет даже себе, всё думала, что вот-вот, ещё немного, и все узнают, оценят, будут мне аплодировать. Нынче могу спокойно говорить об этом. Теперь-то уж что… Меня, сидящую в зале, типичную зрительницу, никто так и не заметил, как не замечают и прочее большинство без лиц, занимающее положенные места согласно билетикам…

Сразу после института, Лилю с удовольствием взяли на работу в перспективный банк, где она сходу начала делать успешную карьеру. Банк крепчал, и в правильном направлении двигалась её карьера. Убедительно росла зарплата. Там же, в родном финансовом учреждении, Лиля нашла мужа – талантливого менеджера, в точности так же, как она, начинавшего многообещающий путь наверх. Идеальный сюжет! А уж когда у них родилась красавица-дочечка – голубоглазая блондинка, вылитая мама! – Лиля, решила, что всё у неё складывается как нельзя лучше. В миллион раз лучше, чем у тех «лидеров» и «вождей», которые когда-то отодвигали её на второй план, перетягивая все одеяла на себя. Где теперь они, и кто теперь она?

На самом деле Лиля мало про кого знала – кто, где… Но хотелось верить, что у них всё… не очень. Некрасиво думать таким образом, и, если бы хоть кто-нибудь из окружения Лили узнал о её мыслях, очень удивился бы. Ведь Корзун слыла доброжелательной и чуткой, всегда готовой прийти на помощь. Разве такой человек может желать кому-то дурного – кому-то, кто не сделал ему вообще ничего плохого? Не считать же причинённым злом банальное отроческое соперничество!

У всех нас есть «тёмные подворотни» в душе, свои затянувшиеся (или не очень) царапины и шрамы, про которые лучше никому и никогда не знать. Мы сами-то от себя шарахаемся, когда обнаруживаем, ощущаем в себе эти подворотни, внезапно открывающиеся нам в собственной личности, ужасаемся тамошней грязи. Бежим от них, не оглядываясь, не желая признавать, что это – тоже мы, что гадость-то наша, родная, от самой сути идущая. Бежим… Иногда убегаем, иногда нет.

В семье всё было более чем благополучно, работа радовала, квартиру молодым подарили небедные родители – и где! – в районе московского зоопарка, в сталинском доме – большую трёшку с евроремонтом. Два санузла. Гардеробная комната. Тёплые полы, джакузи, зимний сад… Ну, что ещё перечислить, чтобы среднестатистический серый обыватель взвыл и вышел из окна десятого этажа? Лиля иногда устраивала себе забавный аутотренинг «а что у меня есть, а кто я в этом мире». Мысленно сажала перед собой одного из тех, кто когда-то в детстве отодвинул её на задний план своими неоспоримыми достоинствами, и начинала перечислять, как бы рассказывая: «Знаешь, дорогая (дорогой), а у меня есть вот такое и эдакое, это и то…»

Когда ещё не считалось позором иметь аккаунт на сайте Одноклассники.ру, Лиля находила странички тех самых персонажей, и чаще всего они проигрывали ей во всём. Нет, никто не стал маргиналом, никто не опустился до уровня «здравствуй, совок». Все получили образование, неплохо устроились, кое-кто уехал, к примеру, в Америку и вполне там благополучен. Но это не сильно впечатляет. Всё же её, Лилины, успехи и достижения смотрелись выигрышней. Или это иллюзия? Чисто внешний лоск? И в этом месте своих размышлений Лиля всегда напоминала себе бесспорное: а что, собственно, такое наша жизнь в глазах посторонних? Вот этот самый лоск или его отсутствие. Особенно это стало очевидно с появлением интернета и соцсетей. Все видят ту картинку, которую ты им предоставляешь, и никто не ведёт репортаж о своей жизни из сортира или от мусоропровода, правда? Значит, так и сравниваем. То есть, сравниваемся.

Сравниваемся… Не в смысле – становимся равными, отнюдь. Вот оно то самое слово, которое пугало. Стоило ему возникнуть, появлялись тревожность, беспокойство. Ведь сравнивать – плохо! Во все времена рядышком с понятием «сравнение» болтается понятие «зависть». У Лили хватало ума понимать: раз её тянет на сравнения с другими, то с ней что-то не так. И лишь когда ей кажется – именно кажется! – что сравнение в её пользу, то в душу будто ангел спускается и оливковым маслицем поливает всю её изнутри. Тёпленьким таким маслицем, нежным. И улыбка озаряет хорошенькое Лилино личико – блондинки с чуть вздёрнутым носиком. И её глаза излучают свет и доброжелательность.

Лиля всегда пахла «Мажи Нуаром» – любимыми духами, которые муж, зная слабость жены, преподносил ей дополнительно к основному подарку по любому поводу. «Лилечка, вы пахнете так, что хочется сесть рядом с вами и просто дышать! Вами!» – это ей говорили и мужчины, и женщины. «Ой, это всё «Мажи Нуар»!» – смеялась Лиля. – «Нет! Это Мажи на вас, Лиля! Просто Нуар – всем известный аромат, но в сочетании с вами – нечто!»

И сама она – особенное нечто. Да, особенное! И внешность, и ум, и карьера (одна из ведущих менеджеров отдела долгосрочных кредитов); семья, муж (один из ведущих менеджеров в отделе депозитов и расчётных счетов), дочка-куколка. Это что – как у всех? Нет уж! Этих самых «всех» она видит в своём отделе банка каждый день: нищие мыши серого цвета, изо всех сил старающиеся выцарапать выгодную ипотеку на поганые квартиры за МКАДом. Вот это и есть большинство, и, слава богу, она никогда не была среди них.

Но за милой улыбкой прелестной и вежливой сотрудницы банка никто в жизни не прочитал бы подобных мыслей и чувств! Окружающие видели Лилю дамой, безусловно приятной по всех отношениях. Нью дженерейшен, американский стайл, вечная молодость и уверенный путь к успеху, доброжелательность к миру и людям… Уверенное поколение нового тысячелетия.

По счастью, ангел с маслицем практически никогда далеко не улетал, всегда был поблизости, а потому Лиле удавалось быстро прекращать внутреннюю дискуссию с самой собой о сравнениях и зависти. Однажды промелькнувшая и испугавшая её мысль «со мной что-то не так!» будто бы больше не досаждала. Улетела, скорее всего, к тем, у кого есть резоны для рефлексий и переживаний о своей тоскливой жизни. Казалось, у Лили этого нет и быть уже не может. Судьба к ней более чем благосклонна.

Ей тридцать четыре, мужу на два года больше, их карьеры уверенно идут вверх, доченька учится во втором классе самой лучшей школы в центре Москвы… Штиль, покой, безоблачное небо и сплошная ясность блестящего будущего. Так было. И так должно было продолжаться до самой старости, которую они собирались нескоро, ещё очень нескоро встретить в счастье и благополучии.

Крохотная раковая клеточка, подло спрятавшаяся где-то в недрах организма, может вдруг проснуться, встряхнуться, почувствовать силу и внезапно решить: «Хм! А не стать ли мне тут главной? А не сделаться ли мне тем, кто будет решать, что случится в этом теле?». Та мыслишка-клеточка «со мной что-то не так!» улетела, да не так далеко, как хотелось бы, и продолжала кружиться вокруг – на расстоянии, но в пределах видимости. Потому что причина затаившейся мысли торчала недозабитым гвоздиком глубоко внутри Лилиной души. Как бы она ни отрицала это, проговаривая чуть ли не вслух все правильные слова, как бы ни воспитывала себя, старательно подбирая мудрые заклинания, но всё это действовало до времени, до поры. Стоило всего лишь один раз случиться лобовому столкновению с прошлым, и клеточка очнулась, даже маслице не помогло.

Однажды в выходной день, расслабленно серфингуя по социальным сетям, форумам и прочему меню интернета, Лилин глаз зацепился за знакомое имя рядом с фото. Лицо тоже показалось не чужим. Глаз-то зацепился, а палец на мышке машинально продолжал листать виртуальные страницы, не успев среагировать. Стоп, мышь! Назад, ещё раз назад… где ж это было? Ага, вот: текст из Фейсбука с фотографией. Цитата из поста, как положено, со смайликами графическими и рисованными. «Я могу сравнить живопись только с музыкой. С литературой – прозой ли, стихами – нет. Вообще не представляю, как люди могут писать книги? Это для меня сложнее и страшнее высшей математики, честное слово!)) У меня бы мозг лопнул, столько думать и придумывать. А с живописью, как и с музыкой – тебя просто несёт волна, несёт, качает, иногда горный серпантин какой-то, гонка Формула-1 – быстро, лихо! Да, в любой момент всё может кончиться и тебя застопорит на каком-то повороте очень надолго.(( И начинается простой, удручающее отсутствие драйва, опустошение, даже ужас… Но потом волна подхватывает снова – и понеслось! Насколько знаю от знакомых писателей, у них не так. Даже когда есть волна, всё равно сидишь ровно на попе и, оседлав волну, мучительно скрипишь мозгом, часто отсчитывая, сколько ж тебе сегодня удалось накропать в итоге – две строчки или хотя бы две страницы? И голова потом болит! Ужас.( Для меня – ужас. Лучше рисовать!)»

Рита Фишман. Ритка… Девятый и десятый классы. Пришла к ним новенькой, переехав с семьёй из Питера. Сразу заявилась с планшетом для рисования – она рисовала каждую свободную минуту, особенно ей нравилось делать портреты. И у неё получалось! И всё бы ничего, если бы…

Ах, Фишман, зачем ты, художница, опять нарисовалась в этой жизни, как хорошо было без тебя и до тебя – и тогда, в школе, и сейчас!

Рита любила рисовать шаржи и карикатуры, удивительно точно подмечая в людях самое потаённое, главное, зерно личности. Может, в этом и заключается настоящий талант художника-портретиста? Лиля в этом не разбиралась. Но то, что из каждого Риткиного рисунка, будь то набросок портрета или дружеский шарж, торчал характер и то, что составляло суть изображаемого ею человека, это даже она прекрасно видела. И все прочие тоже. Поэтому через короткое время началось нечто любопытное: одни ребята стайкой ходили за Ритой, умоляя их нарисовать, «пусть даже по-смешному». Другие же избегали юной художницы, испугавшись правдивого шаржа, из которого все про них что-то узнают. Происходившее было неочевидно, но внимательная Лиля приметила этот нюанс. И, как обычно, начала сама с собой сеанс самокопания и самопознания.

Хочет ли она «разоблачительного» портрета? Вопрос поставлен неправильно! В чём её могут изобличить? Какие у неё тёмные стороны? Человек как человек, не хуже других, даже лучше. Но, кто знает, что может углядеть эта гениальная Маргарита из Питера. В общем, не очень хочется. Это страх? Нет, не страх, скорее, осторожность. Зачем нужны лишние неприятности и переживания, без которых можно обойтись? Незачем. Поехали дальше. Значит, она, как и прочие перепуганные, теперь станет избегать пристального взгляда Риты, которая вдруг схватит планшет и начнёт, сканируя тебя внимательными серыми, чуть прищуренными глазами, рисовать, рисовать, рисовать… А потом будет либо по-настоящему смешно, либо дико неприятно, либо до тошноты стыдно, либо… либо… Сомневаюсь ли я в своей красоте? Нет, этих комплексов нет и в помине. Так чего я боюсь? Я боюсь? Я на самом деле боюсь?

…Удивляет, как многие взрослые люди умеют обесценивать подростковые драмы! Мол, ерунда, глупости, не проблемы, а проблемки, бедки, детский сад. У меня в таких случаях всегда возникает вопрос: у них память плохая или они на самом деле недоразвиты в определённом смысле и в отрочестве тоже были эмоционально тупыми, а потому им и вспоминать нечего? Мне повезло, я не такая, как прочие, у меня довольно толстая шкура с детства, кроме того, я всегда ощущала за спиной мощнейший тыл в виде родителей. Маму… И знала, что в случае чего никогда не останусь наедине со своей бедой. Поэтому меня миновали страшные бури того периода, вернее, не коснулись последствия бурь… Ведь как без них – было, конечно. Но в моём случае прошло без жертв и разрушений. А вот подружки, помню, рыдали у меня на плече до истерик, одна из дома убегала, её с милицией искали, другая пыталась таблеток наглотаться… Между прочим, у всех были настоящие, серьёзные причины, а не «дурь какая-то», как нередко оценивают детские трагедии «мудрые» взрослые. И ничего из подростковых бед не проходит бесследно, не оставив шрама! Некоторые после своих драм ломаются навсегда. Нельзя оставлять подростков наедине с их проблемами, даже если они кажутся взрослым глупыми и нестоящими. Это опасно дважды: ребёнок может сорваться и натворить глупостей или вырасти с ужасным шрамом в душе, который однажды вдруг закровит… А ведь неправильно, что у меня нет детей, правда? Я была бы отличной матерью – всё понимающей и не делающей фатальных ошибок…

Почему-то Лиле было зябко и муторно от самой себя. Хотелось-то думать так: «Да рисуй меня сколько угодно, Фишман, мне нечего бояться и нечего скрывать. Во мне нет потаённого грязного дна… в отличие от некоторых, которые, ха-ха, трусят!», а не получается. Значит, она не может, гордо подбоченясь, хотя бы мысленно произнести этот маленький монолог? Вот так поворот! Вот это открытие! Неприятно.

Весь девятый класс Лиля прометалась в мыслях и переживаниях. Тем временем, Рита нарисовала половину их ребят, часть которых явно остались огорчёнными, как ни пытались скрыть своё разочарование за маской цинизма. Не у всех хватило самоиронии и взрослости не расстроиться. Но почти никто в этом не признавался. Наблюдательная Лиля, озабоченная своими размышлениями, видела потаённую реакцию одноклассников, как будто рентгеновским взглядом.

К концу учебного года уже никто не решался просить художницу о портрете, а тем более – о шарже. Рита практиковалась на учителях, и у неё получалось очень смешно. К ребятам не лезла, не приставала ни к кому со своим планшетом.

В начале последнего школьного года Лиля придумала вот что: своё тайное и стыдное поражение, о котором никто не знал, кроме неё самой, превратить в явную и для всех очевидную победу. Не может случиться ничего страшного и позорного, ну, с какой стати? Это лишь демоны глупых детских страхов делают «бууу!» из темноты «подкровати», догоняют сзади, когда идёшь домой, а пока возишься потными руками с заедающим замком, кажется, тебя сейчас как схватят сзади за плечи! Глупости всё, малышовые страшилки. Неужели Ритка может изобразить её, Лилю, с рогами и хвостом, как у чёрта? Типа Лиля – ведьма в душе? Ну и отлично, весело будет и даже интригующе с какой-то стороны. Так ведь вряд ли. Что дьявольского можно увидеть в хорошенькой блондинке, почти круглой отличнице, улыбчивой и звонкой Лилии? Зато есть реальный шанс вызвать в ребятах огромное уважение к себе смелостью и уверенностью. Уважение, которое вывело бы её, Риту, из просто особенных в очень особенные, в лидеры. Кроме того, сильно хотелось победить саму себя, свои страхи. Ещё неизвестно, чего хотелось больше.

– Сделай на меня шарж, Ритка! – решилась однажды Лиля под одобрительный гул одноклассников. Юная художница вскинула на Лилю округлившиеся глаза.

– Ты серьёзно? Именно шарж, не портрет?

– Да! Даже карикатуру! – Лиля сама себе похлопала в ладоши. – Хочу карикатуру!

– Лиль, а не боишься? Я ж злая, ты знаешь, – добродушно улыбаясь, произнесла Рита. – Что вижу, то пою. Может, не надо? А то есть уже обиженные.

Наступил момент для заранее подготовленной речи. Спокойно, медленно, как бы подбирая слова – на самом деле выученные наизусть накануне, она произнесла:

– Понимаешь… я уверенный в себе человек. Во всех смыслах. Мне как-то в голову не приходит бояться. Чего? Картинок? Шаржей? Ну, сама подумай! – отработанный короткий смешок именно в этой части текста. – Кстати, мне интересно, что смешного во мне можно увидеть со стороны. Может, это был бы хороший пинок, а? Или… повод для дополнительной работы над своим совершенством, – и снова заливистый смех с расслабленно запрокинутой головой. Тоже отрепетировано и даже перед зеркалом.

– Тебе на самом деле интересно? – с жаром спросила Фишман. – И ты, в случае чего, не обидишься?

Сердце упало. На кой ляд она всё это затеяла. Но паровоз уже разогнался и мчался со своим «чуф-чуф», как дурной, по проложенным рельсам, не умея затормозить. На Лилю и Риту смотрело пар двадцать весьма заинтересованных глаз самого главного общества взрослого подростка: его класс. Его компания.

– Да ещё чего – обижаться! Давай, рисуй, потом нам покажешь. Посмотрим и посмеёмся, – и Лиля лучезарным взором обвела одноклассников, улыбаясь и всем видом показывая, как ей весело. Хотя в душе что-то занудливо ныло на одной противной ноте. Ныло и кололось прямо в сердце и немножко в желудок…

– Ну, хорошо, – улыбнулась Ритка и тут же чуть прищурила серые глаза, внимательно вглядываясь в Лилины черты. Лиле стоило огромной силы воли не шарахнуться от взгляда художника-шаржиста и даже суметь покривляться: поджать губки, потом их вытянуть, запрокинуть руку за голову, дёрнуть плечиком и изогнуться в талии, как делают модели на фотосессиях. В то время, как в душе поселился комочек страха.

Три дня Ритка ничего не говорила и даже не общалась с Лилей, которая вынуждена была делать вид, что её ничто не тревожит, что она беззаботна и вообще не думает о каких-то незначительных пустяках. Но все её мысли вертелись вокруг Риты и того, что она там у себя дома рисует, зараза!

В пятницу, накануне выходных, художница приволокла своё творение в класс.

– Помнится, ты хотела всем показать? – формально спросила Ритка у слегка побледневшей Лили, развязывая тесёмки папки. Что оставалось Лиле? Лиле оставалось лишь изобразить улыбку и чуть хрипловато сказать:

– Валяй! Здесь все свои.

Рита поставила картину на доску, как на подрамник. Ребята сгрудились вокруг.

– Вот чума!

– Ну точно же!

– Ахахааа! Лилька, тебя разгадали и разоблачили!

– Фишман, ты просто какой-то прожектор перестройки!

Перед Лилей стояла архисложная задача: надо было разглядывать картину и быстро конструировать правильную реакцию для окружающих. Одновременно. Задача почти непосильная, потому что Рита натворила делов. Её шарж бил Лилю в самое слабое и больное место, демонстрируя всему свету, что её тайна – вовсе не тайна, что Лилина суть очевидна и видна любому внимательному человеку. Ну, пусть не любому… Но такому, как Рита, видна. И такая, как Рита, может легко отодвинуть, словно тюлевую занавеску, выстроенную Лилей стену для сохранения в тайне её слабости. Она думала, что стена надёжная и крепкая, а оказалось – вообще не стена, а тюлевая тряпочка. Отдёргиваемая одним лёгким движением руки художника.

Рита нарисовала театральную сцену, перед которой полный зал зрителей, изображённых силуэтами, обращёнными спинами к смотрящему, сцена же – прямо перед ним, он – зритель где-то в амфитеатре. В центре сцены стоит некто, тоже в виде силуэта, в котором угадывается роскошная женщина, похожая на Мэрилин Монро. Её руки подняты, на неё направлен свет прожектора, она купается в овациях, к ней летят букеты. А чуть справа и сзади стоит Лиля. Она единственная изображена чётко – фигура, одежда, но главное – лицо. Это Лилино лицо, которое выражает растерянность, обиду… лицо, готовое заплакать. Поскольку всё же рисунок – шарж, глаза у Лили чересчур огромные и печальные, их внешние уголки плывут вниз, оттягиваемые влагой, парочка слезинок блестит на щеках. Чрезмерно пухлые губы искривлены в детскую плаксивую гримаску. И в то же время это, безусловно, Лиля, не узнать невозможно!

Лиля на рисунке протягивает нарочито длинные руки к публике, как бы умоляя обратить на неё внимание. Фигуркой она тянется к толпе, а длинные руки будто на глазах растут, удлиняются, чтобы загородить «звезду» на сцене, чтобы заставить, пусть силой, эту гадкую публику смотреть не туда, не туда, а – сюда, на неё, на Лилю! Изо всех сил она старается забрать всё внимание себе, чтобы цветы летели к её ногам, к её, а не к ногам «Мэрилин»!

У Лили пересохло в горле. Это был удар. Времени не было ни секунды, нужно реагировать сразу и безошибочно. Ребята смотрели, шептались и хихикали.

– И что сие означает? – спросила, как бы недоумевая, Лиля беззаботным голосом. Ну, глупо же, глупо! Неправильная реакция, неправильные слова, всё неправильно! Только хуже будет.

– Да ладно тебе, Лиль, – крикнул кто-то из девчонок. – Всё точняк, но необидно же. Ты такая симпатичная, милая на картинке, тебя жалко и хочется приласкать! – ребята засмеялись. Нет, совсем не зло засмеялись! Доброжелательно даже, в худшем случае – просто засмеялись. И вообще ничего не случилось, небо не упало на землю, мир не перевернулся, через пять минут Ритка свернула рисунок в трубочку и сунула Лиле:

– На, дарю! Не обижайся, шутка же. Ну, заметила я в тебе это, так и для тебя самой не секрет, правда?

– Спасибо! Только я так и не врубилась, в чём соль, но нарисовано красиво, – Лиля тянула улыбку от уха до уха.

– Не врубилась? Окей, будем считать, что так, – усмехнулась Ритка и пошла к своей парте, потому что уже вовсю звенел звонок на урок.

И всё! Конец истории. Никто больше ни разу не вспомнил про рисунок и про Лилину реакцию. Потому что ерунда, эпизод, пустяк.

Пустяк. Если не считать, что после этого случая Лиля внутри себя изменилась за один день так, как, наверное, мало кто может измениться за всю жизнь. Она стала другой.

Во-первых, все её эмоции и реакции отныне были на вечном приколе. Никогда и никто не узнает (поклялась и клятву держала), что она чувствует на самом деле по тому или иному поводу. И никакая Фишман не сможет понять её натуру, всего лишь прищурившись серыми глазами. Фигу! Все вокруг будут видеть только то, что Лиля захочет, что бы они видели. Жесточайшая самоцензура – и не только слов, но и мимики, движений, жестов. Собственно, весь десятый класс, помимо учёбы, Лиля этому и посвятила: науке выглядеть тем, кем ты хочешь, чтобы тебя считали. В тот год она здорово отдалилась от своего класса, от ребят, и это во-вторых. Ей не нужны были свидетели прошлой жизни, когда каждый, оказывается, знал про её слабости. Поэтому сразу после выпускного Лиля выбросила старую телефонную книжку со всеми номерами и сменила телефон, чтобы никто из школьной жизни её не отыскал.