Я вернусь

Мимо проехал усталый патрульный автомобиль ДПС, мимо пронеслись КАМАЗы московских коммунальщиков, мимо проходили и мы с Мишкой и в момент, когда надо было принимать решение, что-то сбоку с силой прилетело в меня и повалило с ног.

– Ах, ты сука! – кричал Валик, протирая глаза, я уже с тротуара поднимаясь видел как нечто в темном пальто распыляло что-то в сторону открытой двери мерседеса. Каштанововолосая в шубе отделилась из этой кучи-малы и перепрыгивая через сугроб бежала в нашем направлении:

– Ну, ну чё ты смотришь, – орала она в мою сторону, – звони ментам.

Я продолжал на это всё смотреть в полном непонимании происходящего. Наконец, нога Валика направленным ударом отпихнула черное пальто с баллончиком от машины, дверь хлопнула и «Мерседес», слегка буксуя сдернул с места. Потом остановился. Открылась дверь и из полости автомобиля вылетела сумочка Gucci с громким и отчетливым словом «Шлюха», которое произнес, видимо, Валик. Девушка в черном пальто подбежала к подруге, сидевшей на сугробе. Они обнялись и начали рыдать раскачиваясь:

– Дураааааа, – выла одна.

– Сама такаааааая, – подвывала другая.

Я, наконец, встал, отряхнулся и подошел к ним:

– Всё нормально? Нужна помо… Катя?

Да, Катьку я знал давно и пересекались мы с ней в Краснодаре, когда я еще был связан с миром местного колхозного «фешена». Красивая, стройная, она привлекала меня, но была не то чтобы недостижимой, скорее ненужной мечтой. Мы пару раз общались с ней, были на мероприятиях вместе, потом она исчезла и только по её аккаунту в «Инстаграме» можно было понять, что с ней происходило в эти три года. Она меня узнала, хоть и не сразу, но продолжила рыдать, поблагодарила и махнула рукой. Тут было ясно, что ничем не поможешь. Помешкавшись, мы с Мишкой двинулись дальше. Молча.

Танька сияла улыбкой и едва ли обратила внимание на моё отсутствие. Она продолжала гулять, шутить и веселиться. Или делала вид? Не знаю. Время рассудит или нет, или это так и останется тайной. Маленький серебристый песок с неба начал сыпаться порывисто и отрешенно, укрывая балконы московских высоток и заметая следы трех девчонок. За ними плелась дворняжка – редкая московская сука и пару кобелей: Мишка и я.

Сука лаяла, выпрашивая кусок докторской или хотя бы сосисочку, а мы с Мишкой сопели, пыхтели и часто выдыхали влажный теплый воздух из ноздрей. Наверное, со стороны мы были похожи на молодых бычков, участь которых плестись со злобной мордой туда, куда их отправит хозяин: на бойню, пожирать овёс или к тёлкам.

– Таня! Эй, погоди, – на финише, перед Таней я выкрикнул что есть сил её имя и изобразил, что бегу, – Подожди, что же вы так бы..

– Ой, а мы вас потеряли. – улыбалась Танюша, – Где вы были?

– Сзади плелись… Куда теперь?

– Мы решили в пивную, давайте в «Харатс»!

Идём. Мерзкая пивнушка, сеть из Питера, разливающая шлак из подмосковных пивоварен под брендами европейскими. За дорого. Ненавидел это место ещё в Краснодаре. Одно в нем хорошо: закос под ирландский паб достаточно натуралистичный: всё в мелкой плитке, окошки размеров модных в средневековье, столы для стоящих, столы для сидящих, зеленый фасад с краповыми полосками, резные навесы и пару этажей, чтобы можно было в пьяном умате здорово упасть вниз и не разбиться, но получить от судьбы знак – «не пей»! В Москве такой паб оказался ещё более блевотного вида: фасад, как у магазина «Магнит» – из дорогого только бренд, из дешевого – всё остальное.

– Ах, барин! Ах… Ну, куда вы меня такую… Зачем я Вам… Пущай погибну тут, сгину. Пустите…

Николай Николаевич Пролесков, пыхтел, сопел и красной мордой своей выказывал недовольство, даже хотел скинуть песцовый полушубок наземь, чтобы не мешал. Но не скидывал, а продолжал тащить Машку за руку по Покровке. Зима выдалась студёная, воздух словно бы звенел от мороза и на улице было темно. Управа давным-давно завела традицию в полнолуние фонари не жечь. Редких прохожих Пролесков отпихивал грузным телом, а то и сильным, большим кулаком свободной левой руки. Машка уже и кричать перестала только беспомощно болталась, сбиваясь с ног и то и дело тащась по брусчатке стонала. Вся одежда её растрепалась, волосы выбились из-под пухового платка, щёки, облитые застывающими слезами жалобно шевелились. Очерченные редкими для простушки дворовой правильными, тонкими скулами, они и были первым предметом вожделения Пролескова. Ими он любовался в первую их встречу в Туле, шесть лет назад. Потом он взял её в прислугу и позже, прижав в кухне обещал жениться: «Женюсь на тебе, щёки эти вовек будут моими, ma cheri!». Так и не отставал от крестьянской дочери, рискуя потерять уважение в обществе, наследство и всё на свете ради законного обладания ею. Нынче Николай был изрядно накачен Demi-Sec MOЁТ, что русскому более понятно, как полусухое шампанское. Машке было совсем ничего не понятно и хотелось в Тулу. Николай Николаевич же, не видя ничего перед собой продолжал её тащить в сторону обратную от Тулы: «В Петербург тебя увезу, дура, а там и Финляндия рядом, уедем, слышишь!»

– Что ты сказала?

– Ничего, – удивилась Танька. – Заходи говорю.

– Не пройдет он с сумкой! – качал головой охранник, страж порядка и нравственности, огромный мужчина в черном свитере, как у спецназовцев из сериала «Спецназ».

– У входа оставим, командир, – панибратское обращение, как попытка подружиться с амбалом у меня иногда проканывало и тут получилось.

– Ладно, заходи.

Звяк.

– А что там у тебя? – остановил нас снова амбал.

– Бутылка коньяку. Всё распить не можем.

– Не со своим нельзя. Или оставь здесь или выпей. Здесь.

– Здесь??

– Да, здесь!

Таня расхохоталась:

– Ну, я то можно хоть зайду, а то холодно.

– Ты? Заходи, – протянул амбал и впустил в «Харатс» трех наших спутниц.

– А ты. Пей, – ухмыльнулся кривой улыбкой амбал и стал надменно двигать челюстями, изображая жевание.

Мишка хотел тоже в тепло:

– Да, брось её к хренам!

Молния расстегнулась и бутылка недопитого коньяка отправилась в снег, снова издав этот противный «звяк».

– Пшли, говорят тебе!

Николай Николаевич, наконец, рванул Машку с такой силой, что она на секунду оторвалась от земли, как это делают очень быстро летящие с горки сани, и снова уже боковыми частями ступней, чуть не вывихнув ноги, приземлилась на булыжники, припорошенные снежком. Слабая рука выскользнула из лап Полевского и Маша оказалась на коленях, а затем и вовсе рухнула всем телом на мостовую.

– Господи, Машенька! Прости!

Щелчком в голове включилось сознание Полевского. Он бросился к любимой и стал горячо обнимать её, укутывая в песцовый полушубок и рыдая теперь.

– Прости, прости дурака, если можешь. Гос-со-поди. Что же я делаю то! Останемся хочешь? Хочешь тут будем жить? Вот здесь. Да, в этом доме. Я всё тебе куплю! Только люби меня, прошу и прости, господи…

Маша тряслась всем телом и слабым взором, чуть приподнимая верхние веки смотрела на дворянское лицо, умолявшее её не пойми о чем. Она то теряла сознание, то приходила в себя и всё, что смогла выдавить из себя и произнести слабыми губами:

– В Тулу хочу, барин, в Тулу.

И умерла.

Танюша не долго была рада «Харатсу», она металась по нему в поисках стола, мы волочились за нею, Миша стал нервничать, девочки тоже стали еще грустнее. Наконец, эта троица уселась, все выпили по бокалу пива вишнёвого, кончено, модно же, мы с Мишкой, так и не заказав ничего переглядывались только и я читал по его лицу: бежим от них.

– Пойдем! Пойдемте отсюда! – Таня подскочила, как она это любила делать: энергично и беспричинно.

– Куда?? – Уже срываясь на крик, я всё пытался держать себя в руках.

– А ещё куда-нибудь! – Веселела Танька.

Я схватил её руку и развернул к себе:

– Нет. Давайте уже никуда не пойдем, пожалуйста.

Таня быстро вывернулась и улыбнувшись ушла. Дверь на секунду открылась, завалился бесцеремонно какой-то питерский бомж и облако московского морозного воздуха, Таня сбивая маргинала, выскочила на улицу.

Веки мои сомкнулись. Миг. Темнота. Тусклый свет бара. Уходят девочки, Танины подруги. Миг. Темнота. Тусклый свет бара. Я не пытался встать и догнать её. В тот момент она для меня умерла. Миг. Темнота. Тусклый свет бара. Не всё так хорошо, не всё так плохо. Пить? Нет, не хочу. Куда дальше? Огромная пустая Москва, ночь, мороз, январь, почти пустые карманы, два билета обратно, на юг. Миг. Темнота.

«Барин! Барин! Что же вы это на коленях. Батюшки! Что с ней?»

Дворник бегал вокруг Полевского и холодеющей Машки. Свист. Экипажи. Городовой. Скандал. Был скандал. Утром в «Голосе Москвы» вся эта неприглядность: «Г-н Полевский, в состоянии алкогольного опьянения явился в одно из московских публичных заведений и вёл себя возмутительно, если не сказать непристойно. Находясь в сопровождении барышни, позднее оказавшейся не его женой, как предполагалась, а служанкой, г-н Полевский оскорбил гусара резервного полка г-на Рыляева, в ответ на замечание о недопустимости присутствия лиц недворянского сословия на светском мероприятии в качестве гостей. На что г-н Полевский выхватил револьвер из под пиджака и стал стрелять в воздух, после он скрылся вместе со своей спутницей. За полночь г-н Полевский был обнаружен вместе со своей спутницей на ул. Покровке, у дома нумер 6. По неустановленным причинам спутница г-на Полевского скончалась». Вернулась жена из Парижа. Всё стало каким-то фарсом, закрутилось, завертелось.

Полевский, говорят, сошел с ума и бродил по улицам, заглядывая в лица прохожим, да что-то причитая. Жутко стало на него смотреть, но никто ничего поделать не мог. От докторов он сбегал и в лечебнице быть не желал.

– Ах, ты же мать твою! – громкий крик заставил всех обернуться. Меня, балансирующего с бутылкой так никем и не тронутого коньяка, Мишку, выходящего за мной из бара и даже амбала, которого вообще было сложно чем-то заинтересовать.

Из подворотни выделилась фигура, которая стремительно приближалась к нам. Огромная чёрная туча всё увеличивалась по мере приближения, пока, наконец, не стало понятно, что это огромных размеров мужчина, бежавший непонятно от кого или от чего.

– У, суки, – пронеслось мимо нас.

За фигурой бежали двое. У угла дома они настигли поскользнувшуюся фигуру и стали его пытаться связать. С диким, медвежьим рёвом крупный мужчина распахнул руки и раскидал преследователей. Мы не вмешивались. Я только и успел повести бровью и глотнуть коньяк. Фигура скрылась в подъезде прямо рядом со входом в «Харатс». А двое вскочили тут же и стали ломать дверь. Амбал не выдержал:

– эээ, мужики! Вы чего!

Мужики пришли в себя, очнулись:

– Это Покровка?

– да, – кивнул амбал

– Шестой дом?

– Да, – начинал злиться охранник.

Мужики бросили ломать дверь. Отряхнули руки и ушли спокойно, словно бы две минуты назад они и не бегали ни за кем по подворотням.

– А чё случилось, мужики?

Они молча продолжили уходить.

– Дай сюда! – рука из темноты вцепилась в мою руку, крепко сжала её и вырвала бутылку коньяка.

– Эээ.. Мужик!

Из темноты выглянуло лицо. Я невольно отшатнулся от перил, за которыми скрывалась фигура. Через всё лицо у мужика был шрам и казалось не было куска носа. Жутко оскалился мужик и вернувшись в темноту стал глотать из бутылка:

– Хорош коньяк! Хорош! Дай бог вам всем здоровья.

Звяк. Бутылка упала на землю, дверь скрипнула и всё затихло.

«Голос Москвы». Выпуск № 52 (612) от 17 января 1913 года. «Сего дня, около полуночи по ул. Покровке, у входа в мясную лавку, располагающуюся в доме нумер 6, произошло при странных обстоятельствах чрезвычайное происшествие. Разгуливающий в непристойном виде гражданин, позднее установлено, что это дворянин Н.Н. Полевский, бросался на прохожих и издавая жуткие, животные звуки, распугивал редких прохожих. В момент, подкравшись к казачьему патрулю, указанное лицо попыталось взобраться на лошадь. От неожиданности нападения, рядовой казак Неклюдов А. выхватил шашку и ударил нападавшего. Полевский скончался на месте. Ведется следствие».