Плоды раздумья

Гисторические материалы, не включавшиеся в собрание сочинений Козьмы Пруткова

1. Не всегда с точностью понимать должно

Весьма достаточный мануфактуроправитель, неподалеку от нью-йоркского города проживающий, навсегда с раннего утра рабочих своих подымая, только с темною ночью домой их отпускал; то однажды, когда ночная мрачность совсем исчезла и благодетельная денница, являя утреннюю зарю светлеющим лицом своим, взирая на Вселенную, правою рукою усыпала землю розами и орошала, наподобие жемчуга, из глаз своих зеленую траву росою, – сей трудящий рукодельник, многих из наемников своих тотчас пробудив, на смятенный запрос оных степенно ответствовал: «Государи мои! поднимая вас прежде солнца и отпуская опосля луны, уповаю, конечно, следовать похвальному изречению: «ученье свет, а неученье тьма».

2. Злоумышленно приложенная пословица

Как у некоего педагога несоразмерно короткая кровать имелась, на восток поставленная и ширмою от света загороженная. То один школьник, во время сна сего пестуна своего, неуместно над оным подшутив, осторожно повалил наставничью ширму. Когда же учитель, от солнечных лучей ранее проснувшийся, запальчиво с короткой кровати своей вопросил: «Зачем мне светло?» Сей молодой повеса, нимало не смешавшись, но с надеждою ответствовал: «Не вы ли сами, государь мой, с превеликою настойчивостию вперяли нам во всем придерживаться пословицы: коротко и ясно?»

3. Наклонность противоречия нередко в ошибки ввести может

Некий, весьма умный, XIV века ученый справедливо тогдашнему германскому императору заметил: «Отыскивая противоречия, нередко на мнимые наткнуться можно и в превеликие от того и смеху достойные ошибки войти: не явное ли в том, ваше величество, покажется малоумному противоречие, что люди в теплую погоду обычно в холодное платье облачаются, а в холодную, насупротив того, завсегда теплое одевают? Или, коликому сраму подверг бы себя тот, который громко и в большом собрании простодушно удивляться вздумал бы, что одержимый водяною болезнию старец почасту жажды своей утолить не может?» Сии, с достоинством произнесенные, ученого слова произвели на присутствующих должное действие, и ученому тому, до самой смерти его, всегда особливое внимание оказывали.

4. Отменная министру отповедь

Как некоторый германский государственных дел министр, великий промежду товарищей своих вес имеющий и с ними почасту в советах препирающийся, неосторожно, а паче того, с непригодною для министерского своего сана пылкостию, в приватный, с неким незнатного чина юношей, спор вошел; то, желая он свое, о пользе рабства, мнение напоследок гисторическими указаниями закрепить, тако с особою запальчивостью воскликнул: «Воззри, о юноша, на сии, великостью ужасающие и разум поражающие пирамиды! Колико стоят они тысящелетий? а мог ли бы кто таковые не через невольнический труд с успехом учредить?» Тому министрову рассуждению ни мало не удивляясь, но, напротив того, оное с поспешностью подхватив, сей, похвалы достойный, юноша степенно с улыбкою ответствовал: «Так, государь мой! Но для того, уповаю, и сохранило Провидение сии египтянские громадные пирамиды, дабы всякий, разума не лишенный, путник, с негодованием на оные взирая, неизбежно так помыслил: то превеликое есть доказательство, колико бесплодно завсегда невольнический труд прилагаем бывает!» Сия, остроумно и смело составленная, того юноши отповедь, немалый сему министру стыд причинивши, оный, однако, и после того, сказывают, прежнему своему мнению верен остался.

5. И великие люди иногда недогадливы бывали

Всему свету известный герцог де Роган однажды, превеликую во всем организме расстройку от простуды ощутив, спешно французского врача, Густава де ла Шарбонера, звать приказал и от него пригодное для себя врачевание истребовал. Сей, искусный в своей науке, де ла Шарбонер не замедлил господину де Рогану особые капли прописать, которые по двадцати в воде принимать велел; а назавтра к сему больному с должною осторожностью вошел и оного, в холодной ванне сидящего и спокойно прописанные капли ложечкой пьющего, увидев, искусный тот врач немало сему изумился и с ужасом к герцогу воскликнул: «Что вы делаете, государь мой?» Таковому докторскому вопросу вельми удивляясь и с негодованием герцог де Роган из ванны ему ответствовал: «Не выли сами, господин дела Шарбонер, вчера, при герцогине, супруге моей, с превеликою настойчивостью многажды наказывали мне: капли сии по двадцати в воде принимать? Что с самого отхода вашего по сей час непреклонно исполняя, напоследок совсем излечиться через сие несомненно надеюсь!» — Так и великие люди иногда тоже недогадливыми бывали!

6. Ученый на охоте

Сказывают, однажды Лефебюр-де-ла-Фурси, французский знаменитый ученый, к исследованию математических истин непрестанно свой ум прилагавший, нежданно тамошним королем, с прочими той страны почетными особами, на охоту приглашен был, и из богатого королевского арсенала добрый мушкет для сего получивши, наравне с другими королю в охоте сопутствовать согласился. Но когда уже оная королевская охота, изрядно утомившись, обратно путь свой к дому направила, то, проезжая мимо славного и широкого каштана, на берегу реки стоящего и в зеркале вод ее, влеве от него бегущих, длинные ветви свои живописно отражающего, – добрый сей король знаменитого того мафематика узрел, у подножия каштана на земле сидящего и тщательно, с превеликим прилежанием, на ладони дробь перебирающего, а мушкет и прочие охотничьи доспехи подалеку от него в стороне лежащие, и крайне сему удивляясь, громко его вопросил: «Что вы делаете, господин Лефебюр-де-ла-Фурси?» На королевский запрос, ни мало не смешавшись, но с видимым отчаянием, ученый тот ответствовал: «Вотуже два часа, государь мой, как тщетно силюсь я привести сию дробь к одному знаменателю!» Возвратясь домой, король не упустил передать таковой ученого ответ молодым принцессам, дочерям своим, много в тот вечер смеявшимся оному, купно с их приближенными, а в доказательство, однако, сколь ученость должна быть всеми почтенна, тогда же господину Лефебюру-де-ла-Фурси из королевской своей вивлиофики особую книгу подарил, под заглавием: «Перевод из нравоучительных рассуждений барона Гольбаха», в нарочито богатом переплете и на пергаменте отпечатанную.

7. Искусный в отповедях казнохранитель

Славный по своей находчивости сановник, за казною надзирать приставленный и в оной от прежних лет оскудение замелив, особое, однако, к выпуску ассигнационных билетов старание приложил и тем, сказывают, по бывшей в то время войне, немалую похвалу себе от тоя земли государя приобрел, непрестанно его обогащением казны удивляя. То однажды, получив от любимого полководца своего извещение, что в войске великая нужда в мелких деньгах имеется, той земли государь, при многих, у ступень трона его бывших придворных, гневно сановника того вопросил: «Известны ли вы, господин мой финанс-министр! великую войска наши нужду в мелких деньгах ощущают?» На что сей, с тоном отчаяния, ответствовал: «Единая тому вина есть, государь, что никак довольно отпечатывать не успеваем!» Сии с покорностью произнесенные слова на прежнюю милость гнев государев, конечно, обратили.

8. И малые в астрономии познания большую царедворцам услугу оказать могут

Индийский царь Вардигес, покорными слугами своими окруженный, единожды до самого заката солнечного со смехом неловкостью плясавшего перед ним медведя потешался и напоследок так воскликнул: «Половину сокровищей, о верноподданные! тому, кто первее прочих сказать может: почто сие четвероногое непрестанно морду свою к небесам обращает, будто там что знакомое, а паче приятное, себе находит?» – «Доподлинно, – ответствовал царю, ни мало не медля, степенный царедворец, – оно там, уповаю, двух своих подруг, большую и малую, обрестиуспело»\ причем на двух в небе «Медведиц» указать государю на замедлил. Ответу сему весьма доволен оставшись, царь тотчас, в веселом расположении, в покой свой вошел и обещание свое в тот же день исполнить не оставил.

9. Два дружные генерала

Прусский генерал Страдман, с превеликим приятелем его, прусским же генералом Гонорингом, купно всегда пребывая и о различных сея природы явлениях непрестанно и взаимно друг с другом совещаясь, оные, по силе разума своего, каждый перед другим разрешали; то однажды, на конях и в ночное время из загородного лагеря выехав и на полную, в небе блещащую, ночную владычицу – луну с упорством взирая, храбрый тот генерал Страдман товарища своего генерала Гоноринга напоследок вопросил: «Думаете ли, ваше превосходительство, что на ночном сем светиле взаправу люди пребывают?» – «Думаю, ваше превосходительство», – ответствовал сей. «Согласен, – возразил генерал Страдман, – когда луна полная; но как же, ваше превосходительство, когда луна неполная бывает?» – «Уповаю, ваше превосходительство, – перехватил генерал Гоноринг, – что тогда люди там на тесных квартирах помещаются». С сими генерала Гоноринга словами нежданно они ко градским вратам приблизились, и в оные въехать положив, отнюдь, однако, таковой своей из лагеря отлучки перед начальством явить не желая, оба дружные сии генералы, по долгом между собою совещании в заставе фамилии свои взаимно переменить определили, чего и самым делом учинить не оставили. Для того решение сие, по привычке, без рассуждения в действо производя, искренние сии приятели, при въезде в город, генерал Гоноринг генералом Страдманом, а генерал Страдман генералом Гонорингом назвались и таковою неудачливою хитростью непозволенную поступку свою перед начальством выдали, за что накрепко оба арестованы будучи, навсегда потом и по гроб жизни начальнической той прозорливости меж собой удивлялись.

10. Видно, что и в древности немалую к писанию склонность имели и в плутоватости почасту упражнялись

Некогда великий Александр, ирой Македонский, осведомясь, что жители лампсакийские от него изменнически отстали и персской стороны держаться зачали, толико ожесточен стал сею их поступкою, что всех до одного истребить пригрозил и с немалым для того войском к мятежным лампсакийцам неотложно выступил. То однажды, в сем походе пребывая и на пути в одном из славных дворцов своих замешкая, царь сей македонский, от небреженья здоровья своего, нарочитый насморк себе приобрел, и по предписанию знатного, при нем бывшего, сиракузского врача, Менекратом именуемого, единожды сальную свечу от гофмейстера своего спросил, дабы оною нос свой от той неотвязной болезни накрепко вымазать. То лукавые дворца его смотрители и после отъезда Александрова через долгое время каждодневно по сальной свечи в расход вписывали, немалую от того для себя прибыль имея, и для порядка законно по делу сему особую тетрадь завели, таковой на оной заголовок искусно надписав: «Дело об отпуске сальных свеч для смазывания августейшего носа». Однако премудрый ирой Македонский, нисколько на то не взирая, а напротив того, опосля про таковую хитрость их узнав, примерному наказанию оных изменщиков публично подверг, и для страха всю ту гисторию на мраморной в наилучшем из дворцов своих доске крупными литерами изобразить повелел, нимало имен тех прежних любимцев своих скрывать не желая.

Драматические произведения

Поощрение столь же необходимо гениальному писателю, сколь необходима канифоль смычку виртуоза.

«Плоды раздумья» Козьмы Пруткова

Фантазия
Комедия в одном действии, соч. Y и Z

Была исполнена на императорском Александрийском театре 8 января 1851 г.

Мое посмертное объяснение к комедии «Фантазия»^[57]

Этот экземпляр моей первой комедии «Фантазия» оставляю в том портфеле, на котором оттиснута золоченая надпись: «Сборник неконченого (d’inacheve) № 1».

Причисляю ее к неконченому (inacheve) только потому, что она еще не была напечатана.

Поручаю издать ее после моей смерти. Возлагаю это на добрых моих друзей, пробудивших во мне дремавшие дарования.

Им же поручаю напечатать впереди это объяснение и приложенный здесь в копии заглавный лист театрального экземпляра комедии.

Я списал этот лист с точностию, со всеми пометками театральных чиновников. Этими пометками пересказывается вкратце почти вся история комедии. Я люблю краткость. Ею легче ошеломить, привлечь. Жалею, что не соблюл ее в своей «Фантазии». Но мне вовсе не хотелось тратить время на этот первый мой литературный шаг. Впрочем, он и без того вышел достаточно разительным. Его не поняли, не одобрили; но это ничего!

Вот тебе, читатель, описание театральной рукописи: она в четвертушку обыкновенного писчего листа бумаги; сшита тетрадью; писана разгонисто, но четко; в тексте есть цензорские помарки и переделки; они все указаны мною в экземпляре для печати; на заглавном листе, кроме надписи: «Фантазия, комедия в одном действии», имеются следующие пометы театральных чиновников:

а) вверху слева «Д. И. Т. 23 декабря 1850 г. № 1039»; это должно значить: «Дирекция Императорских Театров» и день и № внесения комедии в дирекцию;

б) вверху справа: «К бенефису Максимова 1, назначенному 8 января 1851 г.»;

в) посредине, над заглавием: «1103»; это, вероятно, входящий нумер репертуара;

г) под заглавием: «от гг. Жемчужникова (А. М.) и Толстого (графа)». Этим удостоверяется, что я представил комедию «Фантазия» чрез гг. Алексея Михайловича Жемчужникова и графа Алексея Константиновича Толстого;

д) под предыдущею надписью: «Одобряется для представления. С.-Петербург, 29 декабря 1850 г. Деист, ст. советник Тедерштерн»;

е) вверху, вдоль корешка тетради, в три строки: «по Высочайшему повелению сего 9 января

1851 г. представление сей пиесы на театрах воспрещено. Кол. Асе. Семенов».

Ты видишь, читатель: моя комедия «Фантазия», внесенная в театральную дирекцию 23 декабря 1850 г., т. е. накануне рождественского сочельника, была разрешена к представлению перед кануном нового года (29 декабря) и уже исполнена императорскими актерами чрез день от праздника крещения (8 января 1851 г.), а затем тотчас же воспрещена к повторению на сцене!.. В действительности воспрещение последовало еще быстрее: кол. ассес. Семенов обозначил день формального воспрещения; но оно было объявлено словесно 8 января, во время самого исполнения пьесы, даже ранее ее окончания, при выходе императора Николая Павловича из ложи и театра. А выход этот последовал в то время, когда актер Толченое 1-й, исполнявший роль Миловидова, энергично восклицал: «Говорю вам, подберите фалды! он зол до чрезвычайности!» (см. в 10-м явлении комедии).

Итак, публике дозволено было видеть эту комедию только один раз! А разве достаточно одного раза для оценки произведения, выходящего из рядовых? Сразу понимаются только явления обыкновенные, посредственность, пошлость. Едва ли кто оценил бы Гомера, Шекспира, Бетховена, Пушкина, если бы произведения их было воспрещено прослушать более одного раза! Но я не ропщу… Я только передаю факты.

Притом успех всякого сценического произведения много зависит от игры актеров; а как исполнялась моя «Фантазия»?! Она была поставлена на сцену наскоро, среди праздников и разных бенефисных хлопот. Из всех актеров, в ней участвовавших, один Толченов 1-й исполнил свою роль сполна добросовестно и старательно. Даже знаменитый Мартынов отнесся серьезно только к последнему своему монологу, в роли Кутилы-Завалдайского. Все прочие играли так, будто боялись за себя или за автора: без веселости, робко, вяло, недружно. Желал бы я видеть: что сталось бы с любым произведением Шекспира или Кукольника, если б оно было исполнено так плохо, как моя «Фантазия»?! Но, порицая актеров, я отнюдь не оправдываю публики. Она была обязана раскусить… Между тем она вела себя легкомысленно, как толпа, хотя состояла наполовину из людей высшего общества! Едва государь, с явным неудовольствием, изволил удалиться из ложи ранее конца пьесы, как публика стала шуметь, кричать, шикать, свистать… Этого прежде не дозволялось! За это прежде наказывали!

Беспорядочное поведение публики подало повод думать, будто комедия была прервана, не доиграна; будто все актеры, кроме Мартынова, удалились со сцены поневоле, не докончив своих ролей; будто г. Мартынов, оставшись на сцене один, поступил так по собственной воле и импровизовал (!) тот заключительный монолог, в котором осуждается автор пьесы и который, по свидетельству даже врагов моих, «вызвал единодушные рукоплескания»! Все это неправда. Я не мог возражать своевременно, потому что боялся дурных последствий по моей службе. В действительности было так: публика, сама того не зная, дослушала пьесу до конца; актеры доиграли свои роли до последнего слова; пред монологом Мартынова они оставили сцену все разом, потому что так им предписано в моей комедии; г. Мартынов остался на сцене один и произнес монолог, потому что так он обязан был сделать, исполняя роль Кутилы-Завалдайского. Следовательно: публика, думая рукоплескать Мартынову как импровизатору и в осуждение автора, в действительности рукоплескала Мартынову как актеру, а мне – как автору! Так сама судьба восстановила нарушенную справедливость; благодарю ее за это!

Не скрою (да и зачем скрывать?), что тогдашние театральные рецензенты отнеслись к этому событию поверхностно и недоброжелательно. Вот выписки из двух тогдашних журналов, с сохранением их курсивов. Эти курсивы отнюдь нельзя уподобить «умным изречениям», вопреки моему афоризму в «Плодах раздумья».

а) Выписка из жури. «Современник» (1851 г., кн. II, Смесь, стр. 271); «По крайней мере, в бенефис г-жи Самойловой^[58] не было ничего слишком плохого, чему недавний пример был в бенефис Максимова: пример очень замечательный в театральных летописях^[59][60][61] тем, что одной пьесы не доиграли? вследствиерезко выраженного неодобрения публики. Это случилось с пьесою «Фантазия».

б) Выписка изжурн. «Пантеон» (1851 г., кн. Г); «Вероятно, со времени существования театра никому еще в голову не приходило фантазии? подобной той, какую гг. Y и Z^[62] сочинили для русской сцены…^[63] Публика, потеряв терпение, не дала актерам окончить эту комедию и ошикала ее прежде опущения занавеса^[64].

Г. Мартынов, оставшийся один на сцене, попросил из кресел афишу^[65], чтоб узнать, как он говорил^[66]: «кому в голову могла прийти фантазия сочинить такую глупую пьесу?» – Слова его были осыпаны единодушными рукоплесканиями^[67]. После такого решительного приговора публики нам остается только занести в нашу «Летопись» один факт^[68]: что оригинальная Фантазия удостоилась на нашей сцене такого падения, с которым может только сравниться падение пьесы «Ремонтеры», данной 12 лет назад и составившей эпоху в преданиях Александрийского театра^[69].

Только в одном из московских изданий было выказано беспристрастие и доброжелательство к моей комедии; не помню в котором: в «Москвитянине» или в «Московских ведомостях»? Всякий может узнать это сам, пересмотрев все русские журналы и газеты за 1851 год. Помню, что я мысленно приписывал ту статью г-ну Аполлону Григорьеву, тогдашнему критику в «Москвитянине». Помню также, что в этой статье сообщалось глубокомысленное, но патриотическое заключение, именно: рецензент хотя не присутствовал в театре и, следовательно, не знал содержания моей комедии, – отгадал по определению действующих лиц в афише, что «это произведение составляет резкую сатиру на современные нравы». Спасибо ему за такую проницательность! Думаю, впрочем, что ему много помогло быстрое воспрещение повторения пьесы на сцене. С того времени я очень полюбил г. Аполлона Григорьева, даже начал изучать его теорию литературного творчества, по статьям его в «Москвитянине», и старался применять ее к своим созданиям; а когда я натыкался на трудности, то обращался прямо к нему за советом печатно, в стихах (пример этому см. выше в стихотворении: «Безвыходное положение»).

Вот все данные для суда над моей комедией «Фантазия». Читатель! помни, что я всегда требовал от тебя справедливости и уважения. Если б эта комедия издавалась не после моей смерти, то я сказал бы тебе: до свидания… Впрочем, и ты умрешь когда-либо, и мы свидимся. Так будь же осторожен! Я с уверенностию говорю тебе: до свидания!

Твой доброжелатель Козьма Прутков.

11 августа 1860-го года (annus, I).

Действующие лица

Аграфена Панкратьевна Чупурлина, богатая, но самолюбивая старуха – Г-жа Громова.

Лизавета Платоновна, ее воспитанница – Г-жа Левкеева.

Адам Карлович Либенталь, молодой немец^[70], не без резвости – Г. Марковецкий.

Фемистокл Мильтиадович Разорваки, человек отчасти лукавый и вероломный – Г. Каратыгин.

Князь^[71] Касьян Родионович Батог-Батыев, человек, торгующий мылом – Г. Прусаков.

Мартын Мартынович Кутило-Завалдайский, человек приличный – Г. Мартынов.

Георгий Александрович Беспардонный, человек застенчивый – Г. Смирнов.

Фире Евгеньевич Миловидов, человек прямой – Г. Толченое.

Акулина, нянька —

Г-жа ***

Без речей^[72]:

– Фантазия, моська

– Пудель

– Собачка, малого размера

– Собака датская

– Моська, похожая на Фантазию

– Незнакомый бульдог

– Кучера, повара, ключницы и казачки.

Действие происходит на даче Чупурлиной. Сад. Направо от зрителей домик с крыльцом. Посреди сада (в глубине) беседка, очень узенькая, в виде будки, обвитая плющом. На беседке флаг с надписью: «Что наша жизнь?» Перед беседкой цветник и очень маленький фонтан.