Их женщина

Джеймс

Вся жизнь проносится перед глазами, когда я захожу в свою дыру по возвращении из магазина и вижу, как он избивает мою мать. Огромная немытая туша склонилась над ее хрупким тельцем и безжалостно молотит здоровенными кулаками. Слышны глухие удары и беспомощные всхлипы. Она не зовет на помощь, терпит молча. Потому что, если кто-то и отважится вмешаться, то у нее будет еще меньше шансов выжить.

– Старая сука! – Цедит он сквозь зубы и встряхивает ее, точно тряпичную куклу.

Спутанные волосы отлетают назад, и я вижу ее лицо – глаз заплыл, под ним багровый синяк, с разбитой губы сочится кровь.

– Милый, я все поняла… – Хрипит она, зажмуриваясь. – Больше никогда, честно…

И получает оплеуху. Здоровенное кольцо-печатка взрезает кожу на ее скуле.

– Ты, урод! – Кричу я не своим голосом.

Паника туманит мой разум. Глупо было оставлять ее даже на полчаса, знал ведь, что мама испугается и все равно откроет ему дверь.

– А, это ты, засранец, – довольно хмыкает Джо, отпуская свою жертву.

Выпрямляется и, прихрамывая, делает шаг в мою сторону. Его рот искривлен, оскален десятком оставшихся в деснах желто-коричневых зубов.

Пакет с хлебом и картофельными чипсами выскальзывает из моих рук и падает рядом с бейсбольной битой, которую я оставлял маме для самозащиты. Вижу, как это чудовище движется на меня, и не решаюсь сделать шаг, чтобы подобрать ее. Остается только пятиться, но краем глаза вижу, как мать рассеянно моргает, приподнимаясь, и размазывает кровь по лицу.

Меня это приводит в неистовую ярость. Щелчок в голове, и я с диким рычанием лечу на врага, заранее зная, что умру в этой битве. Последнее, что слышу – это его смех и пронзительный крик матери, почти детский, так похожий на беспомощный писк. Выбрасываю вперед кулак, целясь вверх, в наглую рожу, но ублюдок уворачивается, и я отлетаю вперед и с размаху валюсь на пол.

– Не надо! Джо, любимый, прошу тебя, не трогай его! – Звенит голос матери. Я чувствую, как она бросается на меня, чтобы закрыть собой. Ощущаю тепло ее рук на своей спине, пытаюсь встать. – Он просто глупый мальчишка, прости его!

Но по тому, как ее мольбы переходят в жалобные стоны, понимаю, что он уже близко. Он приближается. Не успеваю обернуться, как железные тиски обхватывают мое тело, приподнимают и впечатывают в тяжеленный сундук, стоящий возле стены. Что-то скрипит, трещит, гудит, но я вижу лишь белые пятна, расплывающиеся перед глазами.

– Щенок! – Рычит Джо, переворачивая меня.

– Нет! – Крик матери режет по ушам.

Она забивается в угол и обхватывает свои ноги руками. Раскачивается из стороны в сторону и зажмуривается, когда тяжелое колено вдруг упирается мне в живот.

– Ты, что, сучонок, – ублюдок обжигает меня зловонным дыханием, склоняясь все ниже, – думал, тебе все это сойдет с рук? Разве я тебя не предупреждал?

– Джо, пожалуйста, не надо! – Закрывая грязными ладонями лицо, больше похожее на кровавое месиво, просит мать.

Она больше не кидается мне на помощь. Пытается отрешиться или забыться, ломка снова сводит ее конечности, делая движения хаотичными и резкими. Мама похожа на дикое, забитое и напуганное до смерти животное, но я все равно смотрю на нее в последний раз, чтобы запомнить любимые черты.

– Жалкий выродок, – сплевывает Джо.

Его удар получается сильным. Я успеваю заметить метнувшуюся к моему лицу руку, услышать мокрый щелчок и звук разрываемых с треском тканей, когда его кулачище обрушивается на щеку. Не знаю, что это, скрежет костей или напряжение раскромсанных мышц, но оно превращается в моем мозгу в смертельную какофонию, звон, гул колокола.

Я проваливаюсь в бездну, но получаю новый удар, и это возвращает меня к жизни.

«Где я? Что со мной?»

Крик мечущейся рядом матери превращается уже в дикий вой. Мне нечем дышать, мир вокруг трещит и рушится, сознание пытается покинуть плоть, а перед глазами расплывается довольная ухмылка Джо. Хищный оскал безумной твари.

Словно в тумане вдруг слышу шаги и чью-то мягкую поступь от двери. За спиной маминого дружка появляется белое пятно, оно приближается, и неожиданно, вместо нового удара, я вижу, как Джо, широко раскрывая пасть, обмякает и тяжело валится на меня. Длинные руки безвольно обвисают вниз и падают рядом с моим лицом.

Мать вопит.

– Сними его с него, – щебечет тревожный и совсем незнакомый девичий голосок.

– Помоги мне… – А это голос Майкла.

Теперь я вижу друга, он бледен, как полотно, его глаза лихорадочно скользят по моему лицу. Что-то падает на пол рядом с моей головой – это бита. Друг бросает ее, чтобы освободить свои руки и стащить с меня неподъемную тушу, воняющую потом и ссаньем.

– Нет, нет, нет… – Подползает мама. – Что вы наделали?

Нежно гладит дрожащими ладонями лицо своего хахаля и громко шмыгает носом. Поднимает взгляд и зло впивается глазами в перепуганного насмерть Майкла. Даже в этот момент она продолжает жалеть своего обидчика, забывая о собственном сыне. Кружит над ним вороном, хнычет, поливает слезами.

– Вы его убили! – Подползает, стуча по полу коленями, к его лицу и лихорадочно целует в губы.

– Вряд ли. – Снова девичий голосок.

Я приподнимаюсь, скидывая с себя ногу Джо, сажусь, привалившись к дивану, и смотрю на красивое лицо – большие черные глаза, выразительные мягкие губы, прямой нос, украшенный простеньким колечком. Это девочка. Совершенно незнакомая. Странная и интересная. Какая-то необыкновенно притягательная, потому что я не могу оторвать от нее взгляд.

Теряю себя в ее глазах. Такое ощущение, что проходит вечность, пока мы смотрим друг на друга. И плевать, даже если это всего доля секунды. Меня не существует для этого мира на это самое мгновение. И это пугает. Особенно потому, что я даже боли не чувствую.

Мне хочется узнать, не видение ли это. Вдруг она не настоящая? Голова кругом идет от этих мыслей. Они проносятся в моем мозгу, как стадо лихих коней, и оставляют после себя только ласковое прикосновение налетевшего прохладного ветерка с ароматом молочного шоколада.

«Что со мной?»

Девчонка отводит взгляд, садится на корточки и прикладывает пальцы к запястью Джо.

– Ну-ка, Майки, – с тревогой подзывает Салливана.

Тот, пошатываясь, подходит ближе. Его рука ложится на шею мужчины.

– Пульс есть…

Маму колотит. Она словно просыпается ото сна, валится на задницу, перекатывается и ползет ко мне.

– Джеймс, сынок…

Я вздрагиваю. У нее совершенно невменяемое выражение лица.

– Нужно вызывать полицию, – сглотнув, произносит Майки.

– Нет. Не надо копов. – Задыхаясь, прикладываю к разбитому лицу ладонь. – Нельзя. – Указываю на столик, на котором лежат два пакетика с белым порошком. – Здесь повсюду наркота. Это урод притащил. – Приподнимаюсь, обнимаю дрожащую маму. – К тому же, посмотри, в каком она состоянии. Ты ведь знаешь, куда они меня отправят, если увидят все это?

Майкл падает на диван, его трясет нервной дрожью. Он чешет и чешет виски, пытаясь успокоиться. Его ноги отбивают по полу сумасшедшую чечетку.

– Черт, черт…

– Подождите. – Говорит его черноглазая спутница, опускаясь на колени рядом со мной. – Где у вас телефон? Сейчас я позвоню своему отцу. Он врач, у него связи. Я увезу твою маму с собой, и мы отправим ее на реабилитацию в клинику. Папа мне не откажет, он договорится, уверена. Я никогда ни о чем его не просила, так что он должен мне.

– А так можно? – Хрипло спрашиваю я.

Сердце замирает. Мне очень хочется ей верить. Я даже мечтать не мог о чем-то таком.

– Это единственный выход. – Девочка поворачивается к моей матери, осторожно протягивает руку и убирает прядь слипшихся от крови волос ей за ухо. – Вы поедете? Вы согласны лечиться? Ради своего сына?

– Это дорого, детка, – сонно отмахивается она. – К тому же, я абсолютно здорова.

И, отворачивается, пряча лицо в ворот рубашки.

– Моему отцу это по карману, не переживайте. – Решительно говорит незнакомка. – Пойдемте.

Гладит ее по руке.

– Я не знаю. – Мама снова косится на лежащего без сознания Джо.

На улице уже слышен какой-то шум, вой сирен вдалеке. Соседи тоже подтягиваются к трейлеру.

– И лучше сделать вот так, – девочка встает, сгребает со стола пакетики с порошком и засовывает их в карманы Джо. Затем подбирает биту и вкладывает в его же безвольные пальцы. Отряхивает руки. – Майки, тебе придется остаться, парню пригодится свидетель.

Она склоняется надо мной, достает из кармана шорт белый платок и подает мне. Беру его и прикладываю к лицу матери. Девчонка наблюдает за моими действиями, одобрительно кивая, затем ее рука мягко касается моего плеча:

– Здорово тебе досталось, чувак.

Киваю. Шмыгаю носом и чувствую во рту металлический привкус крови. Представляю, какой у меня сейчас видок.

– Меня зовут Джимми, – протягиваю руку.

Она жмет ее почти неощутимо, легко, не боясь испачкаться.

– Элли.

И улыбается. У нее самая красивая улыбка на свете.

Девчонка, явно смутившись, тут же косится на Майки:

– Его мамка точно сегодня его прибьет, – усмехается.

– Ему насрать, – улыбаюсь я в ответ, поглядывая искоса на еле живого Салливана. – Он – герой.

Элли

– Когда ты вернешься? – Раздается с кухни.

А не все ли равно? Меня даже смешит его вопрос, но, видимо, это такой рефлекс: если он не задаст его, то будет чувствовать себя хреновым родителем. А ведь и правда – только эта короткая фраза, брошенная вдогонку, и отделяет его, как отца, от полнейшего безразличия по отношению ко мне. А так – вроде поинтересовался, значит, не до конца хотел плевать на то, чем я живу.

Наклоняюсь к зеркалу и долго разглядываю свое отражение. Подростковая сочность лица постепенно сходит, щеки уже не такие пухлые, нос заострился, даже выделились скулы. Я израстаюсь, и из гадкого утенка потихоньку приобретаю черты прекрасного лебедя.

Передо мной не девочка – молодая женщина. Длинные волосы делают ее лицо более вытянутым, губы даже без помады мягки и налиты ярким цветом, шея тонка и изящна, бедра покаты, грудь тоже имеется, пусть и небольшая.

Ох, она определенно хороша… И знает, чего хочет. А еще теперь у нее определенно появилась некоторая уверенность в успехе того, чего она планирует добиться.

Он снился ей всю ночь. Всю чертову ночь он ласкал во сне ее так страстно, горячо и с таким усердием, с каким обычно делает вид, что между ними ничего нет. Но это нельзя больше игнорировать. Оно давно висит в воздухе запахом желания. Трещит шальным электричеством, едва они встречаются взглядами. Им нужно просто признаться друг другу и свершить неизбежное – сказать себе и всему миру, что они хотят, что любят, что больше не могут быть порознь.

– Когда ты вернешься, Элис? – Повторяет свой вопрос отец.

Как же бесит!

Моя семья давно уже не здесь. Уже четыре года она – не этот гребаный дом и не призрак папочки, то появляющийся, то исчезающий без следа. Моя семья – это Майки и Джимми. Те, кто всегда поддержит. Те, кому можно доверить любую тайну и не бояться при этом быть высмеянной или получить критику в ответ. Только эти парни, рядом с которыми можно ничего на свете не бояться и при этом чувствовать себя нужной и любимой – это и есть настоящая семья, что бы там не говорили.

– Постараюсь вернуться сегодня! – Не могла не съязвить.

Какая ему вообще разница? Его в ближайшие двое суток и дома-то не будет. Иначе бы, знал, что я частенько ночую не в своей постели, а в доме напротив.

– Элис… – Устало.

Но я уже хватаю сумочку, одергиваю короткое белое платьице и выхожу за дверь. По пути от собственного дома до дома Салливанов достаю туалетную воду, несколько брызгаю над головой и радостно впрыгиваю в облако висящих в воздухе крошечных капель. Затем добавляю немного аромата прямо на шею и убираю парфюм обратно в сумку.

Знаю, что папа провожает меня унылым взглядом, и поэтому нахально виляю бедрами. Ждет, наверное, не дождется, когда свалю в колледж. Только, к сожалению, в отличие от Майкла, который уже несколько лет грезит врачебным делом, я так и не определилась, кем хочу стать.

Встряхиваю волосами, подхожу к двери и нетерпеливо жму на звонок.

– Ах, это ты, – надменно произносит миссис Салливан, впуская меня.

Каждая мышца ее лица напряжена до предела.

Мы тихо ненавидим друг друга все эти годы. Мамулю Салливан бесит наша дружба с ее сыном, но поделать она ничего не может, поэтому и вынуждена натужно давить улыбку, проклиная меня одним лишь взглядом. Кажется, я даже слышу, как хрустят ее пальцы, когда она впивается ими в край своего старомодного пиджака.

– Держись подальше от моего сына, – говорят ее глаза, когда она смотрит на меня.

– А не пойти бы тебе куда подальше? – Отвечает моя наглая ухмылка.

Я уверена в себе, потому что знаю: Майки принадлежит лишь мне, Джимми и тому миру, что мы выстроили за эти годы для нас троих. И в этом мире место этой дамочки не больше, чем точка, обозначающая наш тухлый город на карте страны.

Я люблю их. Люблю каждого из этих парней: и крепкого рыжего умника, с которым так легко, весело и спокойно, и худого, вечно погруженного в свои мысли хулигана, от которого никогда не знаешь, чего ожидать.

Люблю до безумия, до помутнения рассудка, какой-то ненормальной любовью люблю. И это всепоглощающее чувство все чаще выходит за рамки: душит ревностью к любой подошедшей к ним представительнице женского пола. Потому что делиться ими с кем-то – это как оторвать от себя кусок плоти и истекать потом кровью.

– Готова? – Майкл спускается по лестнице, поигрывая ключами от новенького форда, подаренного ему пару дней назад на восемнадцатилетие любящим папочкой.

Я не дышу. Мое сердце подпрыгивает, а душа тянется к нему. Он выглядит потрясающе: узкие джинсы, облегающие там, где надо, футболка, повторяющая изгибы подтянутого тела, короткая стрижка, обрамляющая приятные и такие родные для меня черты лица. И очки – на этот раз солнцезащитные, закрепленные на макушке. От своих старых окуляров с толстыми линзами Майкл уже давно избавился.

Черт. Настоящий красавец!

Надо признать, наши с Джимми труды не прошли даром: смена имиджа и постепенное приобретение уверенности изменили бывшего ботаника до неузнаваемости.

– Еще бы! – Говорю радостно. – Едем?

И чувствую, как таю, когда он приобнимает меня прямо на глазах у своей стервы-мамочки. А та чуть ли не волдырями покрывается, еле сдерживая рвущийся наружу пар из ушей.

Мы с Майки выходим из дома, вразвалочку идем к машине, и я крепко обхватываю и до хруста в собственных конечностях сжимаю руками его талию.

– На пляж? – Спрашивает он, запечатлевая на моем лбу долгий поцелуй.

У меня кружится голова. Мне хорошо. А сейчас станет еще лучше, ведь мы едем к Джимми.

– На пляж, – киваю.

И медленно втягиваю носом его запах перед тем, как расцепить руки и прыгнуть на пассажирское сидение автомобиля.

Джеймс

Пот разъедает глаза и кожу на спине, руки адски саднит, но я продолжаю движение вдоль береговой полосы по длинной лужайке, опоясывающей пляж. Газонокосилка тяжелая, почти неподъемная и скрипит от старости, но другой не дадут – нужно приноравливаться к этой. Она – механическая. Толкаешь – идет, режет траву, останавливаешься – стоит. Поэтому приходится наваливаться всем телом, чтобы снова и снова двигать ее вперед.

Когда, наконец, ржавая железяка достигает края территории, с облегчением отпускаю поручень. Можно расцепить челюсти и выдохнуть. Тяжело…

Вода течет с меня градом, щекочет лоб, шею, подмышки, копчик. Снимаю тонкую майку и протираю ею лицо, затем и все взмокшее тело. Долго смотрю вдаль, дожидаясь, когда перед глазами перестанут плыть синие круги.

Я уже потерял счет дням от усталости, зато ни за что не собьюсь в подсчетах того, сколько смог заработать. Каждый гребаный доллар важен, потому что мы с матерью только начинаем выползать из того дерьма, что зовется нищетой. Теперь у нас есть, чем оплатить счета, есть еда на столе, нормальная одежда. Дело за малым – встать на ноги, снять жилье и забыть про трейлерный парк, как про какое-то недоразумение.

Уже год я берусь за любую работу, ни от чего не отказываюсь. У меня нет средств, чтобы идти в колледж, да и особой необходимости в этом не вижу. За те годы, что мои сверстники потратят на учебу, можно успеть заработать гораздо больше денег. Но и минусы в том, что я трачу каждую свободную минуту на труд, тоже есть: мама стала втихаря прикладываться к бутылке.

Конечно, она в этом никогда не сознается. Будет отрицать до последнего, даже если все уже очевидно, и доказательства налицо. Слишком много времени и чужих средств было потрачено на то, чтобы вылечить ее от пагубных пристрастий и научить жить в трезвом сознании.

Не хочется думать, что все было зря, но, когда я возвращаюсь в нашу дыру поздно ночью, то все чаще даже через аромат подгорелого овсяного печенья, пропитавшего насквозь занавески и постельное белье, чувствую едкий дух перегара, стоящего в воздухе. Она выпивает. Где-то, с кем-то. Может, одна. Пьет и ложится спать, чтобы я не видел, как она шатается, спотыкаясь о собственные ноги.

А утром мать обычно невинно улыбается. А потом злится, что цепляюсь зазря. Снова винит меня в том, что Джо посадили, и ей теперь приходится дожидаться его из тюрьмы. Выговаривает за то, что не бываю дома, что плохо учусь, что мало приношу денег.

Но у меня нет выбора: тот труд, на который меня берут, низкооплачиваемый – собрать мусор на пляже, покрасить ограду, постричь газон или разгрузить товар в местной лавке. Грязно и не особо доходно. Поэтому нормального разговора у нас с мамой так и не выходит. Каждый стоит на своем, а потом мне снова пора уходить – потому что я в очередной раз подрядился, чтобы подзаработать.

– А-а-а!!! Джимми-и!!! – Разносится на весь пляж.

Клянусь, я узнаю этот голос из тысячи.

Оборачиваюсь. Эта сумасшедшая бросает свою сумку в руки Майки, оббегает лежаки и несется ко мне.

Дело такое. Я человек, закаленный жизнью. Мне некогда хихикать на переменках, обсуждая, кто в каком наряде пойдет на долбаный выпускной. Мне вообще до этого дела нет. Ровно, как и до пьянок, гулянок, покатушек на машинах, фестивалей и прочей херни. У меня есть четкий план в жизни, и мало что может от него отвлечь.

Тем более, девочки. Даже хорошенькие. Даже самые лучшие, фигуристые и откровенно зазывающие познакомиться с ними поближе. Флиртовать, гулять за ручку и вешать лапши на уши, чтобы трахнуть кого-то из них, не мой вариант, даже близко.

Но Элли… Черт возьми, это единственное, что может пронять меня до самых костей. У меня не просто все внутри трепещет, когда я ее вижу – у меня на хрен все переворачивается в душе и горит смертельным пламенем. Все внутренности разом превращаются в густой, вязкий и приторно-сладкий горячий шоколад. Так меня торкает от этой маленькой и самой родной на свете черноглазой стервочки.

Она бежит ко мне по обжигающе горячему песку. Волосы черные, гладкие и блестящие, как вороново крыло. Тело – воплощение женственности и сексуальности. Плавные изгибы там, где нужно, заманчивая ложбинка в вырезе хлопкового платья, тонкая шейка.

Черт…

Обвожу взглядом ее бедра и длинные, стройные ноги. Единственная мысль – сейчас мы пойдем купаться, и она снимет платье – этот ненужный кусок ткани. И я снова смогу любоваться подтянутой, округлой задницей, впалым животом с аккуратной ямкой пупка и аппетитными грудками, выпирающими из-под мокрого купальника.

И, сглотнув, приваливаюсь к поручню газонокосилки, чтобы не упасть в обморок. Наблюдаю, как расстояние между нами сокращается, и буквально отскребаю себя от железной машины, чтобы выпрямиться и приготовиться к ее прыжку.

Она всегда так делает. Разбегается и прыгает ко мне в объятия. А когда я ловлю ее и прижимаю к себе, то непременно чувствую, как меня переполняет счастье. Оно буквально льется через край, бурлит, пузырится, простреливает меня насквозь.

Элли приближается. Ее длинные темные волосы колышутся мелкими волнами на ветру. Платье идет складочками и поднимается при ходьбе чуть ли не к узкой талии, обнажая смуглые икры и гладкие бедра.

Три, два, один…

Подхватываю ее и крепко сжимаю. От этой близости меня бьет ударной волной, тело охватывает жар. Руки Элли скользят по моей потной, липкой коже и смыкаются на спине, ноги беззастенчиво обхватывают мою талию, а подобные спелой малине губы впиваются в мои губы. Это так сладко, и длится всего лишь секунду, а может и меньше, но у меня искры летят из глаз от блаженства и возбуждения.

Я прижимаюсь к ней и закрываю глаза на это короткое, но острое мгновение. Единственное мое желание сейчас – не размыкать объятий. А еще хочется просунуть свой язык в ее рот и целовать жадно, дико, неистово. Так долго и горячо, пока вдоволь не напьюсь ее сладостью. Она нужна мне как воздух, как самый сильный и действенный наркотик. И совершенно ничто не мешает осуществить желаемое, но… в последний момент я все-таки сдерживаюсь и с трудом отрываюсь от нее.

Это так больно, словно отдираю ее от себя прямо с кожей. На мое лицо спадает черный локон, пахнущий свежими лесными ягодами, кожу опаляет ее горячее дыхание. Она рвано выдыхает, глядя мне прямо в глаза, и я не понимаю, что это – вздох ли разочарования или радость от встречи. Элли – единственная, кого так и не получается разгадать.

– Ты ужасно липкий, МакКиннон! – Она закатывает глаза.

Ее руки соскальзывают с моих плеч прямо к груди. Девчонка намеренно прислоняет ладони к моей коже еще раз, прижимает, а затем отлепляет. Демонстрирует мне, как я вспотел.

– Я же работал. – Оторваться от ее хитрых глаз нереально.

Элли смеется, обнажая ряд ровных белых зубов.

– Ты воня-я-ешь!

Тону в ее глазах.

– Да пошла ты! – Бормочу.

– Липкий, грязный, вонючий. – Ее губы проговаривают все эти слова, а я слежу за ними, не отрываясь. Эти губы только что целовали меня, и могли бы целовать еще. По крайней мере, именно этого я и хотел. – Фу-у… – Кривится она.

– Пошла ты, Элли! – Я и снова притягиваю ее к себе, вдавливая лицом в собственную грудь.

– Какая гадость… – Смеется она.

А у меня сердце заходится, потому что ее губы в этот момент касаются моей кожи.

– Мерзость, – ржет она, отталкивая меня и кривя лицом. – Всё, рабочий день окончен, бросай свою телегу и пошли купаться!

Наигранно вытирает щеки ладонями.

– Здорово, брат. – Добирается до нас Майкл.

Жмет мне руку, касается плечом плеча.

– Привет, дружище. – Я тоже рад его видеть.

Притягиваю к себе и крепко обнимаю.

– Помочь тебе оттащить эту махину обратно на склад? – Спрашивает он.

– Был бы благодарен.

Мы еще раз встречаемся взглядами с Элли, и я не могу не заметить огонь в ее глазах.

– Жду вас там. – Она указывает на песок и отворачивается.

А во мне все еще бьется прилив адреналина. Дышу тяжело и кусаю губы.

– Эй, красотка! – Зовет ее Майкл.

Элли оборачивается. На ее щеках милыми ямочками обозначается улыбка.

– Что, красавчик? – Откидывает голову назад и от души хохочет.

– Возьми свою сумку! – Он швыряет ей ее вещь.

Она подпрыгивает, но подхватить на лету не получается. Сумка пролетает над ее макушкой и с размаху ныряет в мягкий песок. С ангельских губ Элли срывается грязное ругательство.

– Коротышка, – смеется Майки.

Она злобно прищуривается и показывает ему средний палец. Разворачивается и, виляя бедрами, спешит поднять упавшее.

– Обожаю ее. – Говорит друг.

– Еще бы… – вздыхаю я.

Через полчаса мы с Майком уже выходим из прохладной воды и падаем спинами на горячий песок. Зарываемся руками и ногами и несколько секунд молча смотрим в небо, расчерченное пушистыми линиями – следами от пролетающих в вышине самолетов.

Элли отстает – она, как обычно, выиграла у нас заплыв, поэтому и возвращается последней. Мы приподнимаемся и смотрим, как она медленно выходит из реки. Капли сбегают по ее смуглой коже, устремляются в треугольнички ткани, которыми прикрыта упругая девичья грудь, собираются во впадинке пупка, скользят по бедрам.

У меня сердце больно стучится в ребра, громыхает в ушах от этого зрелища. Дыхание перехватывает.

– Я люблю ее. – Отрывисто произносит Майкл, не глядя в мою сторону.

Его грудь вздымается высоко, кадык дергается от волнения.

– Что? – Внутри меня все обрывается.

Мы оба любим ее. Еще бы. Элли нельзя не любить. Она светится. Она давно часть нас двоих. Наша плоть и кровь. Но то, что он говорит, оно… это другое. На самом деле, это меняет всё.

– Люблю с первого дня, как увидел. – Он сглатывает. Поворачивается и пристально смотрит на меня. – Четыре года. Не слишком ли долго, чтобы молчать о том, что и так очевидно для всех?

Его глаза блестят. Он наивно, открыто и безнадежно счастлив. Майкл чувствует то же, что и я, когда смотрит на эту девушку. И это меня убивает. Режет по живому.

– Так… значит, скажи ей об этом… – говорю я не своим голосом, пугающим и скрипучим.

И хмурюсь. Мне становится трудно дышать. В ушах звенит.

– Спасибо за поддержку, брат. – Он хлопает меня по плечу и улыбается.

Мой лучший друг влюблен в девушку, которая украла мое сердце. И я люблю его не меньше, чем ее. Поэтому никогда не смогу причинить ему боль. Смешно? Пожалуй. Если бы так не хотелось плакать сейчас от отчаяния.

Она идет к нам, и я любуюсь каждым ее движением. Элли грациозно переставляет ноги, почти плывет над землей. И я вспоминаю, как только что эти ноги обвивались вокруг меня. Ее изящные аккуратные пальчики тонут в раскаленном песке, бедра плавно покачиваются при ходьбе, плоский живот переливается каплями воды.

Я сжимаю челюсти и спешно переворачиваюсь, чтобы упереться вздыбленным членом в песок. У меня адский стояк, от которого болью раздирает пах и сводит конечности. «Нельзя выдать себя, нужно выглядеть отстраненно. Только как это сделать? Как?!»

И Майкл спешит сделать то же самое – переворачивается на живот и прячет от нее взгляд. И вид у него самый что ни на есть невинный. Словно мы только что обсуждали погоду или планы на вечер.

А я злюсь.

На него, на себя, на весь мир.

Только не на Элли. На нее невозможно злиться.