SOS

И наконец: имея глаза и уши, имея разум и волю, – надо быть или таким же дикарем, как сами большевики, или человеком, который страдает нравственным помешательством, чтобы остаться равнодушным к бесчеловечной деятельности большевиков и называть ее каким-нибудь другим именем, кроме преступления, убийства, лжи и грабежа. Нужно быть самому нечеловечески, скотски или безумно безнравственным, чтобы называть «внутренними делами» тот случай, когда здоровенный мерзавец насилует женщину или жестокая мать истязает ребенка, – и не вмешиваться под тем предлогом, что упомянутые действия некоторой группой людей называются «социализмом» или «коммунизмом». Есть слова священные, и велико их очарование для живой человеческой души, но когда эти зловещие шуты своих темных и злых китайцев, нанятых для убийства, называют «авангардом китайской революционной демократии», – то нужно иметь не живую, а мертвую душу, чтобы пойти на эту жалкую и постыдную приманку. Здесь наглою шумихою ходячих терминов нагло замазывается преступное существо дела: наем желтолицых убийц для истребления европейцев – случай, доселе небывалый в летописях самой злой европейской тирании!.. И страшно сказать: одурелая Европа уже год смотрит во все глаза на этих экзотических зверей, которых кормят нашим телом, – и все еще не может сообразить, что такое перед нею: «авангард демократии» – или авангард чертей, выброшенных адом для уничтожения несчастной земли. Зовут на Принцевы острова!

Перечисленные дефекты, какие необходимы для того, чтобы не знать большевика, дают в целом законченный образ совершенного Безумца – человека, лишенного зрения и слуха, памяти и сознания, разума и воли, человека, страдающего нравственным умопомешательством, грязного и тупого. Никто, однако, не может допустить мысли, чтобы во главе величайших современных держав стояли простые пациенты из сумасшедшего дома. Их всему миру известные имена, их энергичная и вполне разумная деятельность в продолжение войны, наконец, то уважение, которое до сих пор питали к ним даже враги, делают такую мысль не только нелепой и недопустимой, но даже оскорбительной. Конечно, они не сумасшедшие!

Но если это не безумие, то…?

Как ни ясен неизбежный вывод, я пока остерегусь его делать. Жизнь не всегда подчиняется суровой и прямолинейной логике. Основы человеческих действий так сложны и многообразны – в частности, искусство политики, как и черная магия, столь темное и тонкое дело, что и здесь помимо двух указанных объяснений: предательство или безумие, могут существовать и иные побудительные причины, затерявшиеся в лабиринте громких слов, в пышности декораций и торжественности завтраков, цилиндров, приемов, процессий и экскурсий по развалинам. Со всех фотографий на меня успокоительно смотрят зубы г. Вильсона, обнаженные широкой и радостной улыбкой, и многие другие такие же обнаженные зубы сопутствуют ему, – но я положительно не уверен в искренности этой успокоительной и беспечной улыбки. Так ли ясна душа г. Вильсона, как его фотографическое лицо?

Так ли спокойны и тверды мысли г. Л. Джорджа, как выражение его фотографических глаз? Нет ли там некоторых тайных опасений, неразрешенных колебаний, некоторой смутной нерешительности, основанной на каких-то неясных расчетах?

Тогда не надо и прямого предательства, чтобы совершалось то, что свершилось, и танцующий убийца-большевик отправился на прекрасные острова. И – возвращаясь к Евангелию, столь дорогому для г. Вильсона, – не надо ли тогда классический и страшный образ Иуды заменить другим образом, не менее классическим, но гораздо более простым, распространенным и общечеловечным: Пилата, умывающего руки?

Пилат знал, что Иисус – праведник. Об этом предупреждала его и жена. И он не был ни безумен, ни подл, но он был – Пилат. И сказав: «не повинен в крови праведника сего», он умыл руки и отправил праведника на суд к Каиафе. Каиафа послал к Анне. Анна – обратно к Каиафе… И разве отсыл России на Принцевы острова не напоминает этого хождения по честным судьям – с веревкою на шее? Ходи и ты, Россия, пока доходишься до креста! Не повинны в крови твоей ни г. Вильсон, ни г. Джордж – разве мир не видел, как они умывали руки? Все видели, и многие услужливо подавали полотенце.

Однако: стоило ли вначале кричать так громко, чтобы кончить – Пилатовым фальцетом? Стоило ли вступаться за нейтралитет Бельгии, защищать Сербию, поднимать миллионы людей на миллионы, проливать моря крови, грозить Германии Страшным Судом за ее бесчеловечность, рыдать над Лувеном и Лузитанией, клясться и взывать к небу, пять лет истово бить себя кулаком в грудь перед богом Человечности – и кончить умывальником! Обвороженный речами, декламациями и клятвами, как светлейшего праздника, как Воскресения всех мертвых ждал мир победы Согласия; ее ждали и мертвые, чьей жизнью было куплено дорогое торжество. Люди верили, что с победою этих хороших господ, которые так хорошо говорят о добре и зле, на землю вступит сама Справедливость: что мир, принесенный ими, будет истинным миром, а не новой кровью, огнем и мукой, истреблением беззащитных, пределом нечеловеческих страданий.