Максим

Глава 4

Вечером, заглянув в ярко-голубые глаза добрейшего Василия Ивановича, Максим попросил:

– Выпишите меня, пожалуйста, завтра.

– Но мы же с вами, юноша, договорились… – начал профессор.

– Но доктор… Я уже почти здоров. Мне нечего здесь делать… Мне пора домой. Мне надо в школу, – просительно, но твердо ввинчивал он в глаза врачу свои желания.

– Нет, каков наглец! – прокомментировал мнение больного профессор, обращаясь одновременно и к молодым людям в халатах, и к Хоме. А впрочем…

– Надо, профессор, надо, – подыскивая убедительные слова, продолжил Максим. – Вы завтра утром поймете, что надо.

– Вы наглец, молодой человек. Вот с каким контингентом приходится работать, – вновь обратился он к сопровождающим его. – Только-только очухаются, а уже командуют. Впрочем, динамика выздоровления очень впечатляющая. Да я вам потом в кабинете расскажу и об этом случае. А это – наш Хома, наша гордость, наш уникум. Я его сейчас бегло осмотрю… Как вам известно, более тщательные у нас утренние обходы. А этот – больше ради вас. Прессу мы все уважаем.

«Журналисты, – похолодел Максим. – Надо же было мне перед прессой… А если бы профессор… Или я бы не те слова нашел. Гоняйся потом за каждым, чтобы забыли. Но все-таки надо быть осторожным. А я и был».

Довольный собой, подросток с улыбкой наблюдал, как доктор тормошит Хому, одновременно осмотрительно давая комментарии для прессы.

– Теперь ты звезда, – сказал он к Хоме, когда все ушли. – Будет о тебе в газетах. Больше, конечно, о профессоре, но и о тебе тоже.

– А о тебе?

– Мой случай не уникальный. Даже не вспомнят, – пожал плечами Максим.

– А тебя завтра выпишут?

– Хотелось бы.

– Значит, выпишут. Профессор, он, наверное, тебе как тот шпак, – проворчал Хома, гася свет и отворачиваясь к стене.

«Что-то понял», – решил Максим, сладко зевая.

Но предчувствия новых встреч, новых возможностей и новой жизни были столь сладки, что он отогнал мысль о Хоме.

«Ну его», – решил юноша, засыпая.

Сейчас ему грезились таинственные подвиги и всяческие романтические способы применения своих новых дарований. Очень некстати оказался под рукой «Монте-Кристо». А может, и вовремя? Черт его знает, что натворил бы подросток и какие скандалы разразились бы, если бы вместо этой книги кто-нибудь подсунул ему «Эммануэль».

– Ну что же, пора. Думаю, залеживаться тебе не следует. Динамика исключительно положительная. Пора, – профессор тяжело вздохнул. – Пора, – повторил он. – Отцу я позвонил, так что прощайся.

– До свидания, профессор, спасибо вам, – начал Максим.

– Да нет, – рассмеялся Василий Иванович. – Не со мной. С новыми знакомыми, с друзьями, так сказать, по несчастью, с обслуживающим персоналом. А мы с тобой попрощаемся попозже. Когда тебя забирать приедут. А вас, молодой человек, попрошу в кабинет, – кивнул Хоме профессор и, ссутулившись, вышел из палаты.

– Чего это он? – спросил Макс у Светланы, когда из палаты вышел и Хома.

– А, все эта пресса. Вчера приходили, видел? Он перед ними бисер метал, а они… Там, в четвертой палате, – очень тяжелый. Тоже профессор оперировал. Половину мозгов удалять пришлось. Так он – родственничек одного из этих журналистов. Ну вот, тот и говорит в конце интервью: «По какой таксе вы эти чудеса устраиваете? За Богдановича вам что, недоплатили? При одинаковых травмах одна уже на ногах, а он – в сознание не приходит»? Ну что тут ответишь?

– Ну, что время не пришло.

– Нет, наш Василий Иванович врать не будет, – с гордостью отвергла эти предложения Светлана, заканчивая утреннюю уборку. – А ты вот выписываешься.

– Ну…

– Счастливо тебе, – привычно пожелала медсестра и выскочила передавать смену.

«Не знает и ничего не помнит», – понял подросток. Это радовало, но и вызывало грусть. Он тут такое сделал… и никто не ценит. Не знают. Думают, профессор. Сердце на мгновение обожгла ревность, но сейчас же уступила место здравому смыслу. Никто ничего не знает. Сам хотел этого. Профессор… хороший добрый старик. И такие операции! А сейчас – на тебе. Не верят. Он вспомнил согбенную спину профессора, вспомнил, каким счастливым майским жуком он влетал, когда дела больных шли на поправку.

«Отблагодарить? – пришла вдруг мысль. – А почему бы и нет? Силенок хватает. Напоследок? Один разочек, – уговаривал он себя, ежась от воспоминаний о боли. – Потом на солнышко… Ну, действуй».

Макс быстро прошмыгнул в соседнюю палату. Она ничем не отличалась от его палаты номер три, разве что два тяжелых неподвижных тела с забинтованными головами издавали пренеприятнейшие запахи. Видимо, после ночи до них у медсестер все еще не дошли руки. Но думать о причинах и последствиях было некогда. Максим протянул ладони сразу над обоими. («Дуплетом», – пронеслась и сразу исчезла шальная мысль.)Теперь он больше знал, что и как следует делать. Мысленно проник в мозг каждого и увидел похожие на предыдущие повреждения: черную опухоль – у одного и знакомую черную пропасть – у другого. «Вырезали у этого, – понял он про несчастного с пропастью. – Это он – родственничек журналиста. Но второй… Он же не виноват, что не имеет влиятельных родственников. Ладно, обоих. Времени, конечно, для полного излечения мало. Ну, хоть полпути к выздоровлению осилим. Могу же помочь! Должен, если могу!» И появились уже знакомые лучи, и пришла уже знакомая боль…

Возвращавшийся с осмотра Хома подхватил стоящего в коридоре Максима и затащил в палату.

– Что с тобой? Опять? Где? – задавал он вопросы, тормоша соседа. – Ты это… Не отрубайся. Чего тебе?

– Солнца. Во двор…

– Я помогу. Ты только не отрубайся, – повторил Хома, поднимая Макса с кровати.

Последние два пролета лестницы он практически нес Максима на руках.

– Ну вот, – тяжело дыша, сказал Хома и усадил на скамейку паренька.

– Спасибо, – прошептал Макс, подаваясь вперед и вверх, к лучам солнца.

– Спасибо, – язвительно проворчал Хома. – Нашел время! Скоро батька приедет. А ты что вытворяешь?

– Пока приедет, я оклемаюсь. Мне главное – солнышко. И – покой, – ответил Макс, не вдаваясь в подробности.

– Ладно, отдыхай, я отойду, – обиженно ответил подросток и резко рванул внутрь здания.

Макс не отреагировал. Он был измучен и опустошен.

«И как они делают это с толпами? – подумал он о великих целителях. – Может, какое обезболивающее принимают?»

Он вдруг улыбнулся этой мысли, а затем оцепенел, впитывая в себя солнечные лучи. «Вот что чувствует аккумулятор при подзарядке».

Хома в это время сидел в палате, ожидая развития событий. Но было тихо. Не выдержав, он пошел в соседнюю палату. Таинственный сосед выходил отсюда, выходил никакой, как тогда, когда лечил его. Значит, вот-вот начнется. Он еще брезгливо смотрел на этих «живых трупов», когда один из них зашевелился, попробовал приподняться, затем гнусным голосом заныл: «Сестра, утку!» После повторения этого призыва в палату вбежала медсестра – та самая красавица, с которой о чем-то шептался его сосед. Она машинально подложила под больного заказанную посудину, затем всплеснула руками и выскочила вон.

«Звать профессора», – понял Хома.

– Где я? – спросил вдруг второй больной.

«Ну, началось», – понял Хома и, ответив вопрошающему, что тот на поле чудес, решил ретироваться. В коридоре он столкнулся с офицером и его дочкой. И хотя подросток, как и все местные, недолюбливал «белую кость», мужик был такой счастливый, а идущая под руку девчонка так радовалась, что юноша широко улыбнулся им в ответ и кинулся во двор.

– Там началось, – сказал он и осекся.

Недавно расслабленный, обессиленный Макс теперь излучал здоровье и угощал невесть откуда взятыми червями чету скворцов. При появлении незнакомца птицы вспорхнули с руки кормильца и, устроившись на самой нижней ветке ближайшего каштана, стали ожидать продолжения трапезы.

– Круто! – прокомментировал увиденное Хома. – А черви откуда? Тоже позвал к себе? Как птичку?

– Да нет! После дождя выползли сами.

Представив себе картинку, как он зовет червей, а они ползут на угощение скворцам, подросток весело рассмеялся.

Хома тоже рассмеялся.

– Там это… Началось… В соседней палате начали выздоравливать.

– Уже? – вырвалось у Максима.

– Да, а что? Пойдем, посмотрим, как профессор метаться будет.

– А, – сосед равнодушно махнул рукой. – Неинтересно. Только мешать будем.

– Я тебе помогу.

– Мне? Спасибо, не надо. Уже очухался. Это так, временная слабость была. – И, глядя на сомневающуюся физиономию Хомы, предложил: – Хочешь на ручках?

Через несколько минут, после того как Максим трижды одолел противника, Хома наконец решился.

– Вот, возьми, – сказал он, снимая с шеи и протягивая своему спасителю довольно массивный золотой крест.

– Ты что, зачем? – отверг Макс подарок.

– Послушай. Я редко прошу. Тем более – у ваших. А сейчас, видишь, прошу. Возьми. И носи на память. Можешь потом не носить, но хоть сейчас. Хоть немного. Нагнись.

Максим покорился каким-то жалобным нотам в этой просьбе и наклонился. Теплый крестик пощекотал грудь и мирно повис среди прорезающейся поросли. Подаривший его юноша пристально, чего-то ожидая, смотрел на крест, затем на товарища, затем – опять на крест.

– Значит, чистый, – облегченно вздохнул он.

– Ты о чем?

– Да так. Носи. Он твой.

– Но мне нечего подарить тебе в ответ.

– Ты мне уже подарил, – ответил Хома, обнял Макса и тотчас, устыдившись своей «немужской» слабости, кинулся назад в больницу.

«Знает, – подумал Макс, оставшись один. – Придется и ему в глаза заглянуть».

Хотя проявленная благодарность и тронула, он испугался, что Хома все-таки разболтает о том, что узнал. Не по-детски озабоченно вздохнув, он докормил вновь примостившихся на руке скворцов. Посоветовал им пастись дальше самостоятельно и пошел укладываться.

Выписка прошла без особых эмоций. Профессор, растерянный из-за новых удач в лечении, рекомендовал душевное спокойствие и покой вообще, сообщил, что в школу все-таки следует пойти, но если учеба будет тяжело даваться, он сможет освободить Макса от посещения занятий, мол все равно выведут по среднему. Выписав каких-то порошков и пилюль, он приказал быть под наблюдением своего участкового врача, рассеянно выслушал благодарность Белого-старшего, после чего распрощался с обоими Белыми. Больше их в больнице ничего не удерживало. Болтушку Светлану сменила строгая Марина, она холодно приняла от отца Максима коробку конфет. Самому же подростку многозначительно шепнула, что «должничка» все равно найдет. Хома куда-то исчез, с остальными Макс познакомиться не успел. Уже ничто не удерживало решительно. И только при переодевании в свою одежду возникла некоторая проблема. Джинсы, рубашка, джемпер мало того, что свободно болтались, они были заметно коротки – руки и ноги выглядывали на добрую треть.

– Ну, ты, сынок, и дал! Вот это вытянулся, – с удивлением объяснил эту странность отец. И, действительно, стоя рядом с отцом, Максим с радостью осознал – вырос. – Если сейчас одеть комбез и – на аэродром, то ни у кого и вопросов не будет.

– А он у тебя длинный, – констатировал подошедший к машине Пушкарев.

Теперь, когда Белый-старший стал героем и ему, по мнению многих, светила генеральская должность в столице, начальствующий состав начал принимать вчерашнего рядового летчика за равного. Вот и сегодня, узнав о том, что Белому надо ехать забирать сына, Пушкарев вновь предложил ехать вместе на его машине – ему все равно надо было проведать семью.

Максим односложно поздоровался и устроился на заднем сидении. Мужчины сели спереди.

– Как Анюта? – поинтересовался Белый-отец.

– Спасибо. С каждым днем лучше. В школу, конечно, в отличие от твоего, не успеет. Ну, за лето, думаю, наверстает.

– А Надюша?

– Тоже поправляется. Ей главное лекарство – Анютино хорошее самочувствие. Хотя, сам понимаешь, инсульт – не шутка.

– Да… – вздохнул пассажир.

Они помолчали, а затем перешли к разговорам на служебные темы.

– Кстати, – обратился вдруг Пушкарев к юноше. – Ты не скажешь, кто с тобой в палате лежал?

– Парень один. Хома зовут.

– Хома? М-да… Странно. А фамилия? Он кто такой вообще и откуда?

– Не знаю. Он мало разговаривал. У него долго голова болела.

– А почему он тебя заинтересовал? – полюбопытствовал его отец.

– Да меня кроме моих сейчас ничего особенно не интересует. Сам понимаешь. Анюта почему-то заинтересовалась. Узнай да узнай, кто здесь из мальчишек лежит. Я ей говорю, брось глупости, какие еще мальчишки, а она за свое. Про твоего рассказал, а она: «Кто еще?» Вот и узнаю. Да ладно, спрошу у врача.

Такое «неблагодарное» поведение девушки больно укололо Макса. Он помнил, что смалодушничал и не приказал Анюте забыть про его целительные посещения. И вот вам пожалуйста: чуть в себя пришла – и других пацанов ей подавай.

Потом он вспомнил, что за этой кутерьмой не успел заглянуть в глаза Хоме, но мысленно махнул на все рукой и уставился в окно.

В действительности все было не так. Пушкарева не была неблагодарной. По крайней мере – не в этом случае. Она запомнила оба посещения какого-то юноши. Она не догадывалась – просто знала, что обязана жизнью далеко не профессору, а исцелением – не профессору вообще. Но помнила только невысокий силуэт, мягкий голос и яркие лучи, проникающие в самые глубины души (мозга – не так романтично). И она, едва начав говорить, стала разузнавать у отца, кто из мальчиков здесь лечится.

– Видел сына Белого. Когда к тебе шел, ну, когда ты выздоравливать начала, столкнулся.

– И что? – напряглась Анюта.

– Ничего, – пожал плечами отец. – Его как раз медсестра из туалета вытаскивала.

– Вытаскивала? – разочарованно переспросила девушка.

– Ну, вела. Слабый он совсем.

– А еще? – потеряла к Максиму всякий интерес Анюта.

– Не знаю. Да и зачем тебе? Уж здесь-то без них можно обойтись? И так вон, довели.

– Не надо, папочка. Я ничего не буду. Честное-пречестное. Ты только узнай.

Вот поэтому теперь Пушкарев мимоходом и наводил справки о Хоме. Не зная всего этого, Максим обиженно молчал, рассматривая здания и узенькие улочки древнего города.

– А правда, что на месте больницы раньше был замок? – спросил он, вспомнив разговор с Хомой и винтовые лестницы.

– Очень может быть. По архитектуре похож. Только не замок, а дворец, – ответил отец. – Вот у нас, на родине, замок Радзивиллов вообще под санаторий отвели. Очень интересно.

– В Питере на Каменном острове тоже чей-то дворец под наш санаторий заняли, весьма оригинально, – дополнил Пушкарев, и разговор перешел на достопримечательности Северной Пальмиры.

– Давай прорвемся в этом году? – обернулся к Максиму отец.

– Я вроде на море собирался.

– Ну, каникулы у тебя длинные, можешь туда и туда.

– Счастливая пора, – прокомментировал Пушкарев. – Только сами дети не ценят. Мне тоже придется отправить своих в санаторий, – заметил он вздохнув.

Они наконец вырвались с узеньких улиц, миновали дымные предместья и помчались по усаженной фруктовыми деревьями дороге. Весна решительно брала свое. На горизонте зеленели горы, уже полностью освободившиеся от снега. Украшались нежными листочками ветви деревьев. На солнце вовсю отливала изумрудом первая травка на полях. Рассеянно глядя на мелькающую зелень, Максим думал о произошедшем. «Если это не чудесный сон и не бред, то что же? И что его ждет впереди? И как пользоваться этим даром? Дарами, – поправился он, вспомнив и гипнотические опыты. – Будет день, будет и пища», – решил он, а когда сквозь стекло пробились солнечные лучи, подставил им лицо и блаженно задремал. Больничная эпопея закончилась.

Глава 5

– Следовательно, преобразуем это вот так, затем… Ты куда смотришь? – спросила Татьяна, уподобляясь строгой учительнице.

– Весна. Сирень цветет, – беззаботно ответил Макс…

– Тебе надо алгебру…

– Да сто лет мне не нужна алгебра эта!

– Так мне уйти?

– Но я же про алгебру, а не про тебя.

– Макс, будь посерьезнее. Ты не передумал насчет летного?

– Нет, конечно.

– А там математику сдавать придется.

– Да знаю я. Но мне это неинтересно. Понимаешь, – решил он приоткрыться. – Я знаю алгебру. Прочитал этот учебник, потом тот, что ты мне давала, и все понял.

– Прочитал и понял? Молодец, – иронично похвалила девушка. – Но решать же все равно надо.

– Я и решаю. В уме.

– Это как?

– Ну, не знаю. Приходит ответ и все.

– Не дурачься. Скажи, что не хочешь заниматься…

– А если это правда, пойдем гулять на дамбу? Там сейчас так соловьи поют…

– Ты мне зубы соловьями не заговаривай. На дамбу… Ну ладно… Вот эта задача. Решай.

– Нет, ты скажи, пойдем?

Татьяна отложила сборник задач и внимательно, как-то по-новому, оценивающе взглянула на юношу.

Для понимания сути разговора следует знать, что в военном городке, где царили строгие нравы, даже простая прогулка детей порой вызывала разговоры. Поэтому и гуляли в основном компаниями. А прогулка за пределы городка – на высокую дамбу горной реки с густо заросшей кустами поймой – означала новое развитие отношений. Хотя, к чести таких гуляющих следует сказать, что в их возрасте и прогулки на речку были именно прогулками без каких бы то ни было вольностей. Ну, почти без никаких. Поэтому и рассматривала сейчас Татьяна своего подопечного, позволившего предложить такое пари. Вообще-то он стал ничего. Сейчас, когда похудел и вытянулся… Одна девчонка из их класса еще раньше признавалась в их кругу, что Максвелл ей интересен. А что будет теперь… Пожалуй, такое пари можно и заключить. Как весьма вероятное согласие при очень нереальных условиях.

Максим тем временем тоже рассматривал Татьяну. Она подросла за зиму, стала более стройной и гибкой, чем-то напоминала тянущуюся к солнечному свету березку. Татарская кровь отца давала о себе знать чуть раскосыми глазами и узким носом, но это только придавало ей красоты. Максу вдруг захотелось погладить ее волнистые волосы. Не осмелившись на такой поступок, он мысленно погладил Рыжика – их домашнего жирнющего хомяка, сейчас почивающего на коленях у Татьяны. Соскучившийся по ласке зверек умильно закатил свои глаза-бусинки. Затем озабоченно осмотрелся. Максим успел еще на расстоянии почувствовать пушистость его шерстки, когда испуганный невидимыми руками Рыжик съехал с коленей девушки и колобком покатился в свой спасительный домик.

– Хорошо, – решила Татьяна, провожая недоуменным взглядом удаляющийся меховой шарик. – Вот три задачи. Выбирай. Решишь в уме хотя бы одну – идем.

– Почему одну? – ухмыльнулся Максим. – Давай. Записывай.

Слегка нахмурив лоб, он с минуту смотрел на задачи, затем предложил девушке взять ручку и надиктовал все три ответа.

– Какой-то фокус, – заявила Татьяна, сверив результаты. – Признавайся, ты просто выучил ответы на задачи?

Она замолчала, сама поняв дикость предположения. В конце концов, зазубрить формулы ответов было, наверное, сложнее, чем понять логику решения этих задач.

– Да нет, я же сказал, в уме решаю.

– Ах в уме… Ну хорошо. Вот задача из другого учебника. Уже за десятый класс. Тоже решишь?

Все повторилось. Максим посмотрел на задачу и продиктовал ответ.

– Вперед? – поинтересовался он, отпихивая учебники на край стола.

– Никуда не пойду, пока не признаешься, в чем тут фишка.

– Но так нечестно, – обиделся юноша. – Ты обещала…

– Что обещала? Это ты обещал, что решишь задачи. Решишь! А сам только надиктовал ответы.

– Но если я сказал ответы, значит, я решил?

В этом была своя логика, и Татьяна, собираясь с мыслями, обвела взглядом комнату, в которой они занимались. Особого внимания почти ничего не привлекало. ДОСы, они и в Африке ДОСы. Добротный кирпичный теплый дом. Высокие потолки. Недорогая, неброская мебель. Разве что модели, модели и модели указывали на то, что здесь живет фанатик авиации. А модели «Востока» и «Мира», стоящие на самом видном месте – письменном столе, – свидетельствовали, что не только авиации. В свое время Макс провел даже школьный вечер, посвященный космонавтике. Было занимательно, но не для всех. Кроме того, книги. Много книг. Интересно, что он читает? Когда-то, очень-очень давно (три года назад!) он выпросил у нее какую-то фантастику. Что там было? Не вспомнив, она, наконец, нашла, что возразить.

– В конце концов, не заявишь же ты нашей математичке, что ты вот так решаешь.

– Заявлю.

– Ну-ну, похохмишь. Но в контрольных требуется решение. Поэтому, будь добр.

– Ладно, попробую, – сдался юноша. – Но, знаешь, в мозгу это так быстро мелькает.

– А ты притормаживай.

– Ладно, записывай, – Максим начал диктовать.

– Интересно. Очень интересно. Я решала по-другому. И предлагают по-другому. Но, конечно, так лучше. А еще надиктуешь?

– Таня, я тебе надиктую целый учебник, но потом. А пока, может, пойдем? – жалобно попросил Максим.

– Ловлю на слове. Ну что же, проиграла, пойдем, – притворно вздохнула девушка.

До дамбы было совсем недалеко, по старому полуржавому железнодорожному пути, мимо гигантских емкостей нефтебазы, какого-то охраняемого злой шавкой склада. Когда-то дамба была выложена бетонными плитами, в стыках которых высадили кустики. Сейчас они бурно разрослись и стали приютом для многочисленных соловьев. Эти птахи устраивали весенними ночами неслыханные и неповторимые концерты. И если в вашем сердце пробуждалась, цвела или хотя бы тлела любовь, они наполнят ее новой силой… Макс был уверен в цветении этого чувства.

– Как они поют, – прошептала Татьяна, – особенно те, которые на речке!

И, действительно, в густых непроходимых кустах поймы соловьи прямо-таки захлебывались.

– Пойдем туда? – несмело предложил Максим.

– Ты что? Там вон какая темень.

– Да ты не бойся.

Он решился и приобнял ее, положив руку на плечо девушки.

– Да я и не боюсь, но влезем в грязюку.

Девушка не сбросила руку, лишь как-то неловко потерлась щекой о шевровый рукав летной куртки Белого-старшего. И этот жест, это принятие его ухаживания привело юношу в тот самый щенячий восторг, характерный для всех влюбленных при первом проявлении взаимности.

– Они сейчас сами сюда прилетят и тебе петь будут!

– Не надо хохмить. Красиво как, правда?

Кавалер уже не слушал. Вспомнив больничных скворцов, он мысленно предложил певцам корм. Отсутствие реакции развеселило его. Ну, конечно, ему бы сейчас предложили, к примеру, шашлык. Бросил бы он ради этого Татьяну? И он предложил им другое – красавицу-соловьиху. Он стал внушать невидимым певцам, что вот она – их самая желанная – идет по дамбе, и все они хотят завоевать ее расположение.

– Сейчас они прилетят и будут петь для тебя, – шепотом сообщил Максим девушке.

И, действительно, через несколько мгновений чуть ли не из-под ног, в уходящих вниз кустах защелкал первый ухажер, затем второй, пятый, десятый…

– Что это? – прошептала изумленная девушка.

А серая певучая братия все прибывала и продолжала свой удивительный конкурс.

– Они поют для тебя. Поют, как будто… любят тебя! – восторженно заметил Максим.

Но этими словами он разрушил ту хрупкую идилию, которая сложилась из весны, лунного света и соловьиных трелей.

– Перестань. Они поют для своих подружек, – громко сказала Татьяна.

Хор певцов испуганно притих, но вскоре соловьи снова затенькали на все лады.

– Нет, я не то хотел сказать, – оправдывался подросток. – Они поют о любви – это точно, и поют сейчас для тебя.

– Ладно, пошли, поздно уже, – повелела девушка, по-кошачьи мягко выскальзывая из-под его руки.

– Ладно, – разочарованно вздохнул Максим. – Ну, кыш, по домам, – уныло вслух скомандовал он, и шум десятков крылышек дал понять, что концерт окончен. Вскоре те же песни стали раздаваться вдалеке.

– Кыш! – рассмеялась девушка. – Как кур каких разогнал.

– Да это я так, вспугнул немного, – спохватился Макс. – Знаешь, – перевел он разговор на другую тему. – Однажды мы с отцом очень поздно возвращались с рыбалки. И за нами бросилась псина с нефтебазы. Ну, не то чтобы псина, но я малый был, очень испугался. И сиганул через вон тот ров. И перепрыгнул. Представляешь?

– Фантазер. Тут метров восемь.

– Ну и что?

– Что, что? Я не дитя малое. Знаю, на сколько прыгают. Восемь метров – это международный класс. А ты – в детстве? Почему же ты здесь, а не на олимпиаде?

– Бимон раз в жизни прыгнул на восемь девяносто.

– Ну, за восемь прыгают не раз в жизни.

– Так то спортсмены, а я ребенок был.

– Врунишка ты, врунишка. Знаешь, Максимка, я тебя с первого класса помню. Ты все время до этой болезни… Нет, до этого класса пончиком был. Ну куда тебе было так прыгать?

– Но зачем мне врать?

– Если хочешь со мной дружить, перестань врать. Расскажи лучше что-нибудь интересное. Отец тебе ничего поподробнее про аварию не рассказывал?

– Он не любит об этом говорить. Мрачный становится. Говорит, что люди погибли, это не комедия, которую на бис пересказывать можно.

– Он прав. Он вообще у тебя молодец. Нравится он мне.

– А я? – простодушно поинтересовался юноша.

– Если завираться не будешь. А так, конечно, – лукаво покосилась на него девушка.

Это вновь наполнило его восторгом и желанием сделать что-то необыкновенное.

– Ты видела, как ведут себя ночью майские жуки? – спросил он вдруг, когда они проходили мимо огромного фонаря, освещавшего ворота нефтебазы.

– Ну как… Летят, бьются о фонарь и падают. Мой отец их тоже на рыбалку собирает.

– А их танцы не видела?

– Что? – Татьяна удивленно посмотрела на Максима. – Танцы майских жуков?

– Ну да, – он взглянул на часы. – Сейчас как раз без десяти одиннадцать.

– Домой пора, – вздохнув, прокомментировала Татьяна.

– Ты послушай. Ровно без пяти одиннадцать вот здесь они устраивают воздушные танцы. Посмотрим?

– Ну, ты или фантазер, или врунишка, или… Ну ладно, пять минут уже не спасут. Проверим.

– Только надо тихо, – попросил Максим.

Он попробовал перевести свое настроение в музыку – и она зазвучала. Он вспомнил вальс цветов из «Щелкунчика», вспомнил танец цветов из этого мультика и поднял его вверх, к фонарю, делясь своей радостью с кружащей вокруг фонаря живностью. И это началось. Неповоротливые майские жуки образовали круг, который, пульсируя, то расширялся, то сужался. Затем он превращался в цветок, в звезду, в шар… А когда в воздушный вальс вступили и ночные бабочки, танец превратился в феерию. Но командовать примитивными существами было ужасно трудно – юноша ощущал недоумение каждого жука, выделывающего па вокруг фонаря. «Да, все здорово, все прекрасно, но вот это-то зачем?» – словно спрашивали они, выстраивая сложные фигуры. Наконец, обещанные пять минут прошли и Макс, облегченно вздохнув, отпустил участников кордебалета с миром.

– Ну как? – спросил он у своей попутчицы. – Кто врет?

– Что это было? – спросила ошарашенная девушка.

– Ну я же тебе сказал.

– Нет, что это было? Это они всегда так? Надо будет заснять, – шептала Татьяна, приходя в себя. – Круто… Никогда бы не подумала! Ты часто видишь такое?

– Где там часто? – начал врать Максим. Он представил толпу знакомых с видео, снимающих ночью фонарь, и хмыкнул. – Это уж как повезет.

– Но ты сказал, в определенное время…

– Но не каждый же день! Только иногда. Очень редко. Нам просто повезло, – придумывал он оправдание на случай, если девушка действительно придет без него любоваться на хороводы майских жуков.

– Ты знаешь, с тобой очень интересно. Спасибо. До завтра. Ты же завтра на занятия идешь?

– Ну да, уже пора.

– Все-все. Вон там мои предки мелькают. Ищут. Разбежались до завтра, – метнулась к своему дому девушка.

Ухажер тоже пошел домой. Бояться Татьяниных родителей было нечего – он ничего плохого не сделал. Но мама блюла дочку – примерную во всех отношениях девочку. Поэтому прогулка с ней после «комендантского часа» (после десяти часов вечера!), да еще за пределами городка – могла обернуться неприятностями. А может, и нет. Но проверять реакцию взрослых ему не хотелось, тем более, что в душе кто-то тепло и нежно играл на скрипке. Заснул Максим счастливым. Даже идиотские выходки с соловьями и насекомыми не показались ему чрезмерными. Он всего лишь проверил некоторые свои способности и был доволен. Но все же надо быть осторожным!

«Осторожным! Устроил цирк, а потом навешал Таньке лапши на уши», – улыбаясь, возразил себе влюбленный юноша.