Читать книгу: «Колыбель твоих оков», страница 6

– И это твоя благодарность за повышение зарплаты, глупая девочка? – будто прочитав мои мысли и намерения, Эммануэль резко опускает меня обратно на землю. Он больше не смотрит на меня, его взгляд сосредоточен на проходе между стеллажами. В выражении его лица застыло разочарование. А еще я вижу усталость, да, это, несомненно, она. И я мгновенно жалею о том, что завела разговор о деньгах.

– Я… я благодарна. Я просто…, – я не понимаю, как так получилось, что мы начали спорить, думаю я, но вслух произношу совсем другое, сегодня я уже и так сказала слишком много. – Я на самом деле очень благодарна вам за заботу. В том-то и дело. Я бы очень не хотела злоупотреблять вашей добротой, – говорю я, запинаясь, и при этом безуспешно пытаясь загладить свою вину.

– Эти деньги рассчитаны на то, чтобы ты смогла позволить себе лучшее жилье, и ни на что другое, помни об этом. Так что тебе лучше поторопиться с поиском жилья.

Явно пропустив мимо ушей все мои слова благодарности, Эммануэль разворачивается и быстрым шагом выходит из холла, удаляясь все дальше от меня. Если бы он только оглянулся и посмотрел на меня, то заметил бы, как крупная дрожь бьет мое тело.

Глава 11. Любопытство

Бетан советует «заземляться» в те моменты, когда душит тревога и становится тяжело дышать. Я следую ее советам: переношу свое внимание на ноги – ощущаю под своими ногами пол, чувствую, как мои ноги стоят на одном и том же месте и поэтому уже немного затекли. Мои руки все еще держат все тот же бумажный стаканчик с уже остывшим кофе. Я ощущаю под моими пальцами шероховатую поверхность бумаги. Интересно, как долго я уже здесь стою? Медленно, но верно я возвращаюсь к реальности, значит, «заземление» и вправду работает.

Могу ли я признаться себе самой, что со мной происходит на самом деле? Этот мужчина вихрем ворвался в мою размеренную жизнь и превратил ее в абсолютный хаос. Или это происходит только в моей голове? Я уже сама не отдаю себе отчет в том, что на самом деле испытываю к Эммануэлю.

Начнем все по порядку: я спокойно пила кофе, читала стендовый доклад; появился Эммануэль; могу поклясться, что между нами пробежала искра – почувствовал ли он то же самое, что и я? Я собрала всю свою волю в кулак и, несмотря на огромный страх перед Эммануэлем, я осмелилась задать ему абсолютно невинный вопрос о повышении моей зарплаты, который возымел эффект разорвавшейся бомбы. Я и предположить не могла такой реакции, но разве хоть что-то поддается логическому объяснению, когда речь идет об Эммануэле Лорэне? И, что самое худшее, я чувствую себя виноватой за то, что задала вопрос, который так его разозлил. Если думать рационально, я не спросила ничего такого, чтобы могло вызвать такую неадекватную реакцию. Но так ли это? Так ли это видит Эммануэль? Возможно, для него я всего лишь неблагодарная постдокторантка? Все мои мышцы вновь напрягаются от одной только мысли, что я могла разочаровать его. Если я продолжу в том же духе, то просто сгорю изнутри. Разве Бетан не предупреждала меня, чтобы я ни в коем случае не влюблялась в Эммануэля? Но ведь я и не влюблена в него. Я просто-напросто запуталась, а он ловко манипулирует моими слабостями. Ведь так?

Эммануэлю при каждой нашей встрече удается сбить меня с толку. Почему я позволяю ему манипулировать моими чувствами?

«Да что со мной не так?» – я второй раз за сегодня спускаюсь по лестнице в огромный холл на втором этаже, откуда можно пройти в несколько помещений, где вот-вот начнутся сессии с чтением докладов. Завтраки накрываются в просторном холле на пятом этаже, там же, где расположены наши номера. Вдоль панорамных окон с красивым видом расставлены столики с маленькими диванчиками. Нам пятерым очень удобно встречаться здесь за завтраком. Рустерхольц не присоединяется к нам, предпочитая сидеть за столиком один в другом крыле холла. На удивление, Изабелла и Мария пока не вступают в свои обычные перепалки. Очевидно, каждая слишком занята своими мыслями и сосредоточена на себе. Мы наслаждаемся завтраком, выбирая кто яичницу с ветчиной, кто оладьи, не отказываясь, конечно, от теплых булочек к кофе. Приятно сидеть в кондиционируемом холле, любоваться пальмами и ярким блеском воды, и делиться друг с другом переполняющими нас впечатлениями. Участие в конгрессе, несмотря на неизбежный стресс, это всегда праздник, здесь каждый день наполнен столькими событиями, что может показаться, что один день вмещает в себя три, и ты возвращаешься с конгресса с ощущением, что был там не три-четыре дня, а все десять.

Рассеяно поговорив с ребятами, немного позавтракав и взбодрившись, я уже было надеялась, что утреннее происшествие и разговор на повышенных тонах с Эммануэлем меня больше не волнует. Но не тут-то было. Чем больше я думаю о том, какое влияние на меня оказывают его слова, тем больше мне хочется доказать самой себе, что я все еще могу держать себя в руках, и что он мне абсолютно безразличен. «Какая разница, что он обо мне думает? Да, мы вместе работаем, да, он может обладать некоторой властью над моей работой и будущей карьерой. Но, во–первых, официально он даже не мой научный руководитель, и, во-вторых, я могу при желании найти другой постдок, не правда ли? Не в этом ли выражается свобода любого человека, чтобы иметь возможность выбирать самому, как ему жить?» – мысленно задаю я себе вопросы и тут же на них отвечаю.

Несмотря на всю логичность доводов рассудка, я буквально чувствую физическую боль от одной только мысли, что я могу покинуть группу Эммануэля. Но ведь вся правда заключается в том, что даже если и не сейчас, то через три года, по окончании моего рабочего контракта, мне придется искать второй постдок или другую работу. Мое «академическое» расставание с Эммануэлем неизбежно. И чем раньше я буду к нему морально готова, тем лучше для меня. Тем более, он всего лишь руководитель лаборатории, в которой я работаю, причем с достаточно скверным характером, а значит, расставание с ним не должно меня волновать и смущать. И все же я не могу сбрасывать со счетов ту его неожиданную заботу обо мне в мой первый рабочий день. С такими сумбурными мыслями я спускаюсь к залам нашего конгресс-холла, в которых ученые из абсолютно разных стран начинают представлять свои доклады.

В целом, чтение докладов по разным тематикам на таких больших конгрессах, которые насчитывают свыше тысячи ученых-участников, проходят часто одновременно в нескольких залах. В этом-то и заключается вся трудность принятия участия в конгрессах такого масштаба: если вы захотите послушать два доклада, чтение которых поставили в одно и то же время, то непременно придется выбирать, на какой идти, а какой пропустить. Если вы планируете посетить доклад, который поставлен следующим по времени, но в отличном от данного зале, вам придется перебежать из одного в другой зал за те несколько минут, когда докладчики отвечают на вопросы между презентациями. Именно поэтому на чтение доклада выделяется не более 15 минут и все презентации должны заканчиваться и начинаться в одно и то же время.

Перед одним из таких залов, в котором сегодняшним утром будут читать доклады по теме «Молекулярные механизмы регуляции физиологических функций», уже собралась группа ученых. Многие все еще сонные участники стоят рядом с резервуарами с горячим чаем и кофе, в их руках пластиковые и бумажные стаканчики, которые, видимо, зависят от выбранного напитка.

Участников, читающих доклад этим утром, видно сразу за версту. В их взглядах читается напряжение, а также их выдает суетливость, недвусмысленно дающая понять, что докладчики волнуются перед презентацией результатов своей работы. Причем я замечаю такое волнение не только у совсем молодых, но также и у вполне взрослых ученых. Не означает ли это, что перед презентацией волнуется каждый, даже самый опытный докладчик? Эта мысль немного успокаивает меня. К тому же моя презентация поставлена на самый последний день конгресса, а до последнего дня на конгрессах остаются далеко не все участники. Многие ученые (убеждаю я себя), особенно приехавшие издалека, в последний день уже собираются уезжать, а значит, просто не смогут прийти на доклад, поставленный среди последних.

Я с интересом наблюдаю за группой волнующихся ученых, наглядно представляя себе, что уже очень скоро буду в их числе, но мое внимание резко привлекает до боли знакомая фигура. Высокий брюнет стоит вполоборота в отдалённом углу холла и как ни в чем ни бывало беседует о чем-то с высокой стройной девушкой. На девушке платье с неуместно глубоким декольте, которое, наверное, уже вскружило голову всей мужской половине конгресса. Эммануэль спокойно беседует с хорошенькой девицей, ни разу не оглянувшись на меня. На нем, как и часом ранее, все то же белое поло с расстёгнутыми верхними пуговицами и голубые джинсы. Каждый раз, когда я вижу Эммануэля, он одет очень презентабельно: дорого, но не слишком, расслабленно, но не чересчур. Но каждый раз что-то в его гардеробе выдает его стоимость в мою годовую зарплату.

На мгновение девушка, стоящая рядом с Эммануэлем, касается его предплечья, таким образом недвусмысленно демонстрирую, что она хочет ему что-то сказать. В свою очередь, Эммануэль по-джентельменски наклоняется ближе к своей собеседнице, чтобы услышать ее слова – даже несмотря на рост девушки, Эммануэль все еще слишком высок для нее. Будто пространства между этими двумя было слишком много, девушка решает и вовсе сократить расстояние, прильнув к Эммануэлю еще ближе. Мне не нужно быть психологом или даже слышать, что конкретно нашептывает ему уверенная в себе девица, чтобы угадать ее намерения. Вся ее поза, изгиб тела, выбранный наряд явно указывают на то, что ее интерес к Эммануэлю не только научный. Будто услышав мои мысли, девушка легко проводит рукой по его бицепсу и, опустив руку, касается его пальцев. Я чувствую, как от одной только этой сцены меня сейчас вырвет утренним завтраком, который я и так еле в себя запихала. Разве мы не находимся в публичном пространстве, к тому же среди ученых, где принято хотя бы выдавать себя за приличного человека? На самом деле флирт и заигрывания на конгрессах – это вполне обыденное явление, и в этом нет ничего предосудительного (конечно же, только если вы не женаты или не замужем). В противном случае скандал гарантирован, так как ученые – это весьма специфический народ, который не умеет держать язык за зубами.

Но, к моему удивлению (и, наверное, к еще большему удивлению девушки), лицо Эммануэля не выражает никаких эмоций. Такая невозмутимая реакция, несмотря на все попытки девушки заинтересовать Эммануэля, не может не удивлять. Какое же нужно иметь самообладание, чтобы так реагировать, а точнее, не реагировать, на флирт? Впрочем, какой флирт? Это уже даже не заигрывание, а открытое приставание. Хотя Эммануэлю, наверное, не привыкать, и со временем все внимание, которое он, несомненно, регулярно получает от представительниц прекрасного пола, ему вполне могло наскучить, что и объясняет столь холодную реакцию на хорошенькую девушку. Или, может, он просто гей?

Внезапно меня охватывает злость на Эммануэля – то есть, получается, он вот так запросто доводит меня до отчаяния, заставляет сомневаться в себе и в своей адекватности, а сам времени даром не теряет, и об угрызениях совести здесь даже речи не идет. От дальнейших мыслей в этом направлении меня отвлекает пара ярко-голубых глаз, которые, оказывается, смотрят на меня то ли изучающе, то ли с некоторой долей насмешки. Как долго я уже таращусь на Эммануэля и его пассию? Как долго он наблюдает за тем, как я наблюдаю за ним?

Из этого явно бедственного положения меня спасает начало сегодняшнего заседания. Все ученые, ожидающие этого момента в холле, начинают двигаться в сторону дверей разных залов, в зависимости от интересующей их темы докладов. Пойманная с поличным на сталкинге¹², на ватных ногах и вся красная от смущения, я плетусь за остальными участниками конгресса. Я успеваю почти поравняться с дверью зала, как вдруг мой локоть перехватывает крепкая мужская рука, с легкостью выхватывая меня из потока ученых. Это получается слишком быстро, чтобы я смогла что-либо сообразить. Эммануэль, который до этого стоял метрах в пяти от меня, каким-то образом в считанные секунды оказывается рядом со мной и теперь бесцеремонно тащит меня в неизвестном направлении. Отодвинув нас подальше от двигающейся толпы, Эммануэль наконец останавливается, предварительно выпустив мою руку на свободу. Я замечаю, что мы отошли как раз в тот угол, в котором с ним недвусмысленно заигрывала та высокая девушка. Я оглядываюсь по сторонам, но ее и след простыл.

– Что у вас за привычка такая все время тащить меня куда-то? – чуть отдышавшись, шепотом выкрикиваю я.

Я оглядываюсь на остальных участников конгресса, которые продолжают заходить в залы, так и не удостоив внимания столь странную картину. Не получив никакого ответа, я поднимаю глаза. Эммануэль стоит, немного наклонив голову набок, и смотрит на меня все так же изучающе. В его глазах блестят танцующие огоньки света.

– Что это ты так меня разглядывала? – смотрит он на меня с веселым интересом. Или, может быть, мне кажется?

– Как именно?

«Отличная стратегия ухода от вопроса!» – мысленно я хлопаю себя по плечу за мастерский ответ на его обличающий вопрос. Я прекрасно понимаю, о чем он говорит и осознаю, что выглядела как абсолютная дура, столь открыто таращась на эти мерзкие утренние ласки, но Эммануэлю этого знать совсем не обязательно.

– Ты смотрела на меня так, будто вот-вот накинешься с кулаками, – я надеюсь, что Эммануэль хотя бы не замечает, что волосы на моей голове встали дыбом. В который раз убеждаюсь, что для него я как открытая книга. Так как я ничего не отвечаю, Эммануэль продолжает.

– Ты знаешь, кто такая кукквин? – глаза Эммануэля больше не светятся. Они смотрят на меня холодно и изучающе, словно в них замерз голубой лед.

– Нет.

– Это женская версия куколда¹³, такая вот сравнительно редкая форма парафилии¹⁴. Так вот, если бы ты не выглядела так, будто еще немного и взорвешься, то я бы подумал, что ты наслаждаешься увиденным.

Хоть я всегда и жду подвоха рядом с Эммануэлем, но к такому я точно не готова.

– Я не кукквин. Я даже не знала, что такое существует, – я в панике оглядываюсь вокруг, пытаюсь придумать выход из своего бедственного положения.

Эммануэль стоит напротив меня, почти заслоняя мне вид на двери залов, в которых постепенно исчезла уже почти вся толпа ученых из холла – еще немного, и начнется утреннее заседание конгресса, и тогда здесь, в холле, не останется никого, кроме меня и Эммануэля.

Пытаясь разглядеть хоть какую-нибудь возможность для побега, я физически ощущаю на себе взгляд моего мучителя.

– Очень тяжело не обращать внимания, когда прямо перед твоим носом происходит то, что происходит, – от моего недавнего запала и след простыл.

– В следующий раз мне стоит спросить твоего разрешения?

– Я ничего такого не имела ввиду, – как бы мне сейчас хотелось провалиться сквозь землю, думаю я. – Нам нужно идти, доклады, наверное, уже начались, – я показываю рукой на двери залов, которые должны вот-вот закрыться.

– А я никуда и не тороплюсь. Я хочу знать, что конкретно тебя разозлило, – Эммануэль делает еле заметное движение в мою сторону, и у меня перехватывает дыхание. Такое чувство, что присутствие Эммануэля даже в пределах видимости, не то, что в непосредственной близости от меня, выбивает у меня почву из-под ног.

Внезапно на меня накатывает такая усталость, что я еле сдерживаюсь, чтобы не заплакать. Я не знаю, сколько еще может продолжаться это допрос, у меня уже не остается никаких сил на то, чтобы держать удар. Может, странный напор Эммануэля всему виной? Или я уже сама не понимаю, чего хочу? Я окончательно сбита с толку.

– Зачем вы меня мучаете? Вы делаете это нарочно? Или все-таки непредумышленно? – глаза Эммануэля расширяются, будто он увидел привидение. – Это же нечестно, Эммануэль. Вам меня мучить незачем. Что я вам такого сделала?

– Я… я тебя не мучаю, – либо мои внезапные откровения так на него подействовали, либо Эммануэль впервые в жизни потерял дар речи. – Я просто пытаюсь тебя понять. Я бы никогда не причинил тебе вреда. Намеренно, – добавляет он так, будто на самом деле возможно причинить вред ненамеренно.

Я не знаю, сколько уже прошло времени, но мы так и продолжаем смотреть друг на друга: его яркие, почти темные глаза читают мои светлые. В отличие от нашего утреннего состязания в гляделки, эмоциональный фон сейчас совсем другой. Я все еще чувствую злость и одновременную усталость, а вот в реакции Эммануэля преобладают совсем другие эмоции. Мне кажется, или он напуган?

Одна секунда, и момент упущен – Эммануэль, будто осознав свою оплошность, вновь закрывается от меня. Ни боли, ни страха, ни насмешливого блеска в глазах – лишь привычная надменная невозмутимость отражается на его лице. Так и не сказав ни слова, он разворачивается и исчезает из моего поля зрения.

То ли всему виной моя усталость и искренность, которая так его поразила, то ли я нашла больную точку в системе его ценности, но сегодня на конгрессе Эммануэль больше не появляется.

Глава 12. Зависимость

Практически вся следующая неделя по возвращении в Бостон проходит без происшествий. Эммануэля я не видела с конгресса. Одна из его студенток уверена, что сразу после него он укатил куда-то в Европу, но это не точно.

Оставшаяся часть конгресса пролетела как в тумане. После нашего странного разговора я видела Эммануэля несколько раз, и каждый раз меня не покидало чувство недосказанности. В свою очередь, Эммануэль ни разу даже не взглянул в мою сторону, по всей видимости, решив, что я получила и так слишком много его королевского внимания и большего я не заслуживаю. После своего пленарного доклада, который вызвал бурные овации зрителей, Эммануэль сразу же уехал. Как бы я ни боялась его присутствия на моем докладе, в глубине душе я все же надеялась, что он придёт. Но он так и не появился. И да, несмотря на мое волнение, я выступила достаточно неплохо, но все же меня не покидало чувство, что, если бы он был рядом, я бы чувствовала себя увереннее. Я, наверное, схожу с ума. В противном случае, как один и тот же человек может внушать ужас, трепет, и одновременно незыблемую уверенность в том, что все будет хорошо?

Я занята подготовкой своего предложения по новому проекту, мне осталось немного доработать и добавить иллюстрации, которые я делаю собственноручно, и окончательно вычитать текст. С Изабеллой мы практически не общаемся – как правило, она работает в наушниках, из которых едва слышна попсовая музыка. Я даже рада этому, потому что мне ничто и никто не мешает сосредоточиться на работе, к тому же Изабелла не самый приятный собеседник. Мне хватает приятного для меня общения в лаборатории и на обеденном перерыве или за кофе.

Я решаю поработать в лаборатории в середине недели, в среду или четверг, а еще мне нужно сделать фотографии для моего проекта, поэтому я узнаю у Бруно и Вуна, когда они планируют там быть, чтобы совместить приятное общение с полезным делом.

Когда я прихожу в лабораторию с утра, только захватив лабораторный халат из своего офиса, я вижу, что Изабелла, Бруно и Вун уже заняты работой за своими столами. Почти следом за мной в лабораторию заходит профессор Рустерхольц, а за ним – Мария, сразу скромной тенью проскользнувшая к своему столу.

– Изабелла, я как раз вас искал, – обращается Рустерхольц к моей соседке по офису, слегка кашлянув, – чтобы попросить вас помочь Марии доработать скрипт¹⁵ по статистическому анализу.

– Я здесь никому не ассистент, – спокойно отвечает Изабелла, не поворачивая головы. – Пусть сначала почитает мои статьи, там есть вся информация.

Рустерхольц, который, судя по всему, собирался поправить свои очки, замирает с поднятой рукой, почему-то отвечает «да» и так и выходит из лаборатории с криво сидящими на носу очками. Мария занята своей работой, словно происходящее не имеет к ней никакого отношения, мы с Вуном молча переглядываемся, а Бруно сидит за своим столом спиной к нам, и я вижу, как его плечи трясутся от беззвучного смеха. Да, Мария, почему-то и в этот раз никто не позаботился о том, чтобы облегчить тебе жизнь. По тому, как часто Изабелла выдает искрометные заявления, я понимаю, почему многие ее изречения уже разошлись на цитаты. Я вспоминаю слова Вуна о том, что было бы неплохо, если бы Изабелла месяц-другой поработала непосредственно с Лорэном – тогда точно прикусила бы свой язык.

Я задумываюсь о том, что такое жизненное испытание не пошло бы на пользу ни одному здравомыслящему человеку (если только этот человек – не ученый, естественно). Я холодею только от одной мысли о том, что было бы со мной, и как долго я бы протянула, окажись у Эммануэля место в группе и для меня. Вряд ли бы я долго протянула. Как хорошо, что судьба сжалилась надо мной и огородила меня от прямого взаимодействия с этим вездесущим губительным голубоглазым демоном. Если я чудом могу справиться с собой и своими нервами, видя его в течение нескольких минут в неделю, что бы я делала, будь я с ним в непосредственной близости? Смогла бы я работать с ним каждый день, каждый день ощущать на себе этот пронизывающий меня насквозь напряженный взгляд, который словно изучает меня (а может, мне это кажется?)? Каждый день мне необходимо было бы докладывать ему о проделанной работе и успехах студентов, и для этого каждый раз мне приходилось бы проходить мимо стола его заносчивой ассистентки, выдерживая ее пренебрежительный взгляд. И, в конце концов, терпеть его ироничные комментарии по поводу проделанной мною работы, и это в случае его хорошего настроения. И не дай бог попасться к нему на глаза, когда настроение у него плохое.

Я чувствую себя одним тугим комком нервов, я усиленно жмурюсь, отчего в моих глазах вспыхивают искры, и пытаюсь «заземлиться», сосчитав до десяти. Я так ярко представляю себе все этапы моей работы в группе энигматичного профессора, что не замечаю, как из моих рук выпадает пипетка. И только звук ее удара об пол выводит меня из транса.

Какие бы чувства ни переполняли меня, и как бы я ни относилась к Эммануэлю, я точно знаю одно – работать с ним бок о бок я точно не смогла бы.

На следующий день, уже имея все необходимые фото и иллюстрации, я наконец обсуждаю свой новый проект с Рустерхольцем. Ему нравятся мои идеи, и он соглашается обсудить финансирование с Лорэном. Рустерхольц действительно оказывается очень приятным человеком, с таким доброжелательным характером. Я поражаюсь, как такой мягкий человек уживается с Лорэном. Я практически уверена, что это полностью заслуга Рустерхольца.

Все дни я прихожу домой засветло, как хорошая девочка. Я отказываюсь признаваться себе в том, что делаю это по просьбе Лорэна, так как никакого обещания я ему не давала. Напротив, как будто в отместку, я специально хочу остаться в лаборатории подольше, но так устаю все эти дни, что на то, чтобы задержаться, меня просто не хватает. Его визитка все еще лежит в моей сумке, и я так и не сохранила его номер в телефоне. Отчасти потому что я уверена в том, что никогда не осмелюсь позвонить ему первой. Хотя только первой я ему и могу позвонить, ведь моего номера у него нет. Да и зачем бы он мне звонил?

Понимая, что я сойду с ума, если буду и дальше думать о Лорэне, я иду в лабораторию. Сегодня пятница, и практически все уже ушли домой пораньше. На завтра, субботу, у меня назначен просмотр квартиры – пока что я нашла только один более или менее подходящий вариант, но в рабочие дни не было возможности встретиться с агентом, хотя в целом неделя и была спокойной. Я замечаю, что без Лорэна вся кафедра выглядит более расслабленно, и всем как будто даже дышится легче.

Когда я захожу в лабораторию, там все еще горит свет. «Видимо, уходя, студенты забыли выключить свет», – думаю я. Я продолжаю работать, и время пролетает очень быстро. Когда я заканчиваю, на часах уже шесть вчера. Я решаю распечатать несколько статей, чтобы взять их с собой и почитать вечером, а потом пойти домой.

По дороге в свой офис я вспоминаю, что не проверила, выключила ли сушильный шкаф. Я решаю проверить и поэтому возвращаюсь в лабораторию. Но как только я подхожу к лаборатории, я вижу, что из-под двери валит густой дым. И тогда я совершаю очень большую ошибку, и все происходит слишком быстро. Вместо того, чтобы разбить стекло и нажать на кнопку пожарной сигнализации, которая находится прямо рядом со мной, я вхожу в лабораторию. Я зажмуриваюсь от едкого дыма, который проникает в мои глаза и легкие, и пытаюсь пробраться к сушильному шкафу. Я просто не могу поверить, что могла забыть главное правило техники безопасности в лаборатории. В этот самый момент я понимаю, что дыма слишком много, поэтому я решаю вернуться в коридор и вызвать пожарных. Но когда я поворачиваюсь, уже готовая бежать к двери, в моих глазах резко темнеет и все, что я помню – это как я теряю силы и оседаю на пол. Я вижу, как на меня надвигается чья-то тень. Я не успеваю рассмотреть фигуру, потому что мое сознание погружается в туман.

Я прихожу в сознание от света фонарика, который направлен мне в глаза. Как только я открываю глаза, мою голову пронзает ослепляющая боль, и я вскрикиваю, но это пустяки по сравнению с болью в горле. Адская боль лавиной растекается по моему бедному горлу.

– Что вы ей сделали? Почему она кричит? – резко раздается злой и до боли знакомый голос, которого не должно быть здесь.

Я ловлю себя на мысли, что я рада слышать именно этот голос. Я лежу на каталке рядом с машиной скорой помощи. Эммануэль стоит рядом и смотрит на меня в ужасе. Он вернулся.

– Я ничего не сделал, сэр. Девушка наглоталась дыма и у нее ушиб головы. Но она будет в порядке. Как вы себя чувствуете? – спрашивает меня, по всей видимости, парамедик.

– У меня очень болит го…, – не успеваю я договорить своим новым хриплым голосом, как начинаю судорожно кашлять. От этого мое горло начинает болеть еще сильнее. Я замечаю, как Эммануэль тянется ко мне, но медлит, останавливается на полпути, и его руки опускаются.

– Сушильный шкаф, – все, что я успеваю произнести перед тем, как следующая волна кашля начинает душить меня, и мне кажется, что я сейчас выплюну свои легкие.

На лице Эммануэля на секунду отражается удивление, которое сменяется пониманием, и он меняется в лице. Я вижу, как у него напрягается каждый мускул, и он резким движением отворачивается от меня. Эммануэль в неверии трясет головой и что-то спрашивает у парамедика. Мне хочется броситься к нему и закричать, что я не могла забыть выключить этот дурацкий сушильный шкаф. Или могла. Честно говоря, я даже сама не знаю правду. Слезы застилают мои глаза, и я в ужасе обнаруживаю, что каталку вместе со мной заталкивают в машину.

Со мной все в порядке, хочу закричать я, но вместо этого чувствую новый приступ головокружения и тошноты, и на этом силы покидают мое тело. Последнее, что я успеваю увидеть – это смотрящий на меня Лорэн. Его взгляд уже не злой, вместо злости я вижу в его глазах нечто хуже. Я вижу огромное, разрывающее мне сердце разочарование. И мне хочется, чтобы он на меня закричал, отчитал, отругал, все что угодно, но только не смотрел на меня так.

Я провожу в больнице целую вечность. За это время Бетан успевает прийти ко мне раз десять, и каждый раз она умудряется принести мне что-нибудь поесть. В первые дни, пока я еще совсем слабая, она расчесывает мне мои непослушные кудри, которые путаются из-за того, что я все время лежу, и заплетает мне косы. Я пытаюсь убедить ее не приходить ко мне так часто, ведь я знаю, что ее пригласили в экспертную группу ФБР, и сейчас она занята, совместно с профайлером, составлением психологического портрета убийцы тех девушек. Но уговорить Бетан – задача не из простых. Я не спрашиваю ничего о своей работе, и она меня ни о чем не спрашивает. Все наши разговоры только о моем здоровье и о том, как я себя сегодня чувствую. Бетан постоянно пересказывает мне историю о том, как Эммануэль вернулся в тот вечер из своей командировки и решил зайти в лабораторию, где очень вовремя нашел меня и вынес на свежий воздух. Пока я лежала на его руках без сознания, он вызвал скорую помощь, и этим спас мне жизнь. Об этом она узнала от медсестер, а те – от парамедиков. И я удивлена, что ко мне еще не наведалась полиция, и никто не расспрашивает меня о случившемся задымлении.

– Знаешь, крошка, я всегда подозревала, что ты родилась в рубашке.

О какой еще рубашке идет речь, я решаю у Бетан не уточнять. Я уже чувствую себя намного лучше. Единственное, что не дает мне покоя – это выражение лица Эммануэля, когда меня увозила скорая помощь. Мне просто необходимо поговорить с ним. Он так ни разу и не зашел меня проведать.

– Эх, – вздыхает Бетан, – этот твой Лорэн прям герой из сказки. Примчался на своей колеснице, как Аполлон, спас девицу и свою лабораторию в придачу.

– Ну да, только скорее как Аид, а потом отправился обратно в ад, – добавляю я и вздыхаю. Я знаю, что мне предстоит серьезный разговор с ним.

– Да что с тобой, в самом деле? Он герой. Может, я действительно была к нему несправедлива, – добавляет Бетан задумчиво.

Я и сама это понимаю и осознаю, что должна быть ему благодарна. Однако меня не покидает глупая обида на Лорэна – он так ни разу и не поинтересовался, как я. Правда в том, что доказательства его полного равнодушия и отстраненности и до этого были налицо, а я, глупая, все это время пыталась найти в его взгляде хотя бы отблеск заинтересованности. Я знаю, как это по-детски звучит, и я совсем не ожидаю, что он будет сидеть около моей кровати денно и нощно, но все же. Мое эго воет от обиды. С другой стороны, я не могу даже представить Эммануэля в таком месте, как больница. В моем воображении ему как будто не хватает здесь места. К тому же я в больничной рубашке, которая еле прикрывает мои бедра. Я представляю, как выглядела бы в его глазах, и от этой картины мне хочется провалиться сквозь землю.

– Он меня ненавидит, – я закрываю лицо руками, чтобы скрыть свое смущение от Бетан.

– Что ты такое говоришь? С чего бы ему тебя ненавидеть? Ты же такая милая, как можно тебя ненавидеть! – успокаивает она меня.

– Ты не видела, как он на меня смотрел.

Бетан отмахивается от моих слов и, видимо, приходит к выводу, что мое состояние вызвано травмой головы:

– О нет, я отлично помню, как он на тебя смотрит.

Наконец меня выписывают из больницы, и Бетан отвозит меня домой. Сначала она настаивает на том, чтобы я пожила с ней и Джеймсом, где она сможет следить за моим состоянием. Я отказываюсь раз сто. По правде говоря, мне просто нужно побыть наедине с собой. Я привыкла жить одна, а больница – это место, в котором все твои личные границы не то чтобы размыты, их вообще не существует. В любой момент к тебе может ворваться медсестра, чтобы взять очередные анализы или сделать укол, и плевать ей хотелось на то, что ты сидишь в этот момент в туалете. К тому же последнее, чего я хочу, это вмешиваться в быт и отношения пары. Третий – всегда лишний.