Резкий крик прорезал глубокую, вязкую тишину ночи, разорвав её надвое, как рвётся ткань, делясь на две половины. У Олеси, жены старшего сына Ганны, начались роды. Тишина в ближайшее время в этом доме не предвидится. Новая жизнь громко заявляет о своих правах в этом мире, в этой семье, претендует на место в доме, на место в сознании каждого, кто здесь живёт, и будет напоминать о себе регулярно, будто опасаясь, что кто – то подумает о чём – то другом, отвлечётся от главного хоть на миг. А главное в этом доме отныне – эта новая жизнь, новый человек, пока ещё ничего не понимающий и едва видящий, но уверенный, что его жизнь важнее всего вокруг.

И действительно, всё в доме с этого момента начинает крутиться вокруг младенца: распорядок дня, смена периодов шума и тишины в доме, всё зависит от того, спит малыш или бодрствует. «Такой маленький комочек, а столько власти» – так думалось мне. Скоро появится и второй ребёнок – у Орины. Но что-то пошло не так. Прошло уже десять месяцев с тех пор, как муж Орины, Виктор ушёл воевать, а ребёнок не рождался. Ганна приглашала, знахарок, даже врача привозила из города, но они говорили, что у Орины всё нормально. Чувствовала она себя хорошо. Когда пошёл одиннадцатый месяц, Ганна запаниковала окончательно, ходила сама не своя. И вдруг, как-то утром Ганну осенило. Новая мысль прожгла мозг. Ганна позвала Орину и ушла с ней в сарай. Через полчаса Орина вышла из сарая заплаканная, быстро, насколько это возможно с её пузом, убежала к себе в комнату, следом вышла Ганна, злая, свирепая, взлохмаченная, как ведьма, схватила вожжи и громко крикнула Семёна. В ответ тишина.

– Сёмка! Не выйдешь, найду и пришибу, – орала Ганна не только на весь дом, но и на всю улицу.

– Ты в любом случае меня пришибёшь, – ответил, медленно сползая с крыши сарая, Семён, – Что ж, бей! Орину только не трогай!

– Ах, он ещё мне указывать будет, кого трогать, кого нет! Ты хоть трошки думал бы иногда! – ругательства и удары попеременно сыпались на Семёна. Вожжи опускались Семёну на плечи, на спину, на голову. Ганна буйствовала. Семён терпел, молчал, не отворачивался, не закрывался. Кровавые рубцы покрыли его плечи, вожжи раскромсали рубаху, лицо тоже было в крови. Орина выскочила из хаты.

– Мамо, покалечите! Остановитесь, не надо больше, – пыталась перекричать Орина Ганну, но та не обращала на неё внимание. – Я подскочила к ней и схватила за руку, поднявшуюся для замаха перед очередным ударом. Ганна попыталась вырвать руку, но моя хватка была мёртвой, какое-то бешенство проснулось во мне, отступать я не собиралась. Ганна остановилась на секунду от неожиданности, затем, забыв о Семёне, переключилась на меня, схватила свободной рукой за волосы.

– И ты туда же, – завопила мать.

Я не сопротивлялась.

– За что вы его так? – спросила я.

– Перед тобой я отчитываться должна? – взбесилась Ганна, накручивая на кулак мои косы, но вдруг остыла, выпустила волосы, как-то осунулась сразу, и стала медленно оседать на землю, затем заплакала тихо и безутешно.

Подбежала к ней Олеся с младенцем, стоявшая всё это время на крыльце, не решаясь приблизиться к матери, она обняла Ганну, уткнулась ей в плечо и тоже зарыдала. Ребёнок, почувствовав неладное, к ним присоединился. Так они рыдали втроём: Олеся с облегчением, от того, что всё раскрылось, и не надо больше ничего скрывать, мать, горько виня себя за то, что не уследила за девкой и воспитала непутёвого сына, а малыш просто громко орал, весело и настырно.

На крыльцо вышли Орина и Семён. Встали перед матерью на колени.

– Прости нас, мать, – сказал Семён.

– Так что ж делать то теперь! – бесцветным голосом сказала Ганна и пошла мимо детей куда-то в поле.

Издалека она казалась девочкой худенькой и одинокой, с расплетёнными косами, со сбившимся на бок передником, всё ещё держа в руках вожжи. Орина хотела побежать за ней.

– Оставь её, – сказала Олеся.

И все растерянно смотрели на стройную фигурку матери, удалявшуюся к реке. Это зрелище производило на них куда большее впечатление, чем крики и бойня. Всем взрослым детям было невыносимо стыдно, больно, и каждый чувствовал себя в одиночестве, как будто семья распалась, как только мать вышла со двора. Они будто осиротели без неё.

Я пыталась понять, что же здесь сейчас произошло. Понимание приходило медленно, прорываясь через пелену, через струю горячих живых чувств боли и страсти, которые накрыли меня с головой, будто это касалось лично меня. И я чувствовала, что всё здесь касается меня лично. Какая-то неразрывная связь существовала между мной и этой семьёй, хотя ещё два месяца назад я о них даже не слышала.

И только огромный орех стоял невозмутимый и уверенный, закрыв своими ветвями, как лапами и дом, и двор, и всех его обитателей.

8. Картошка

Стах вернулся к друзьям, отдал им рубахи и хлеб, те переоделись и перекусили. Стах рассказал им о том, что увидел в деревне, о тяжёлой доле женщин, о вдове с кучей детей. Якуб вспомнил о своих детях и жене, об их доле.

– Пойдём, поможем бабе, – сказал он. – Может и нашим бабам кто вспомогнет.

И три польских мужика в расшитых украинских сорочках пошли помогать одинокой хохлушке. Копать картошку закончили в сумерках. Соседи Ярославы дивились на таких помощников, Ярослава набрехала им, что родственники приехали. Ночь выдалась тёплая, лунявая. Мешки перевозили при свете луны. Ярослава нарадоваться не могла на работников, накормила их, затопила баньку.

В бане мужики, выпив квасу, а затем ещё и горилки, разомлели. Анджей, не выдержав жара, быстро ушёл спать на сеновал, пьяный Якуб долго шатался по двору и пытался петь польские песни. Ярослава то и дело выбегала из дома и останавливала его, наконец, он угомонился и уснул, зарывшись в сено. А Стах, устав от длинного, тяжёлого дня, уснул прямо в бане.

Сквозь пар ему то ли чудилось, то ли снилось, что баба голая в бане – румяная, жаркая, пышная, волосы распустила до колен. Капли пота выступили на белой, почти прозрачной коже, и вся она светится, покрытая этими капельками, отражающими пламя свечи. И так сладок был этот морок, что не хотелось просыпаться, стряхивать наваждение, прогонять прекрасное, неземное и, в то же время, такое жизненное, плотское видение. Почудилось ему, что подошла прекрасная дева к нему, и он, Стах, протянул к ней руки, смахнул с неё капельки, выпил оставшиеся, слизал пересохшим от внутреннего жара языком, потонул в омуте наслаждения, погружаясь в мягкое, сильное, тяжелое и невесомое одновременно, пульсирующее страстью, тело.

Проснулись утром мужики от резкого стука в калитку. Адриан Ковалько, тот, который агитировал всех вступать в украинскую армию, тарабанил в дверь. Ярослава, накинув шаль, выскочила во двор.

– Чего шумишь? Детей разбудишь, – шикнула она.

– У тебя, похоже, не только дети тут спят. Что за родственнички к тебе понаехали? Дай-ка я с ними погутарю.

– Какое тебе дело до моих родственничков? Ты мне кто? Муж? Чтобы проверять, кто тут у меня спит?

– Я прислан сюда командующим первого украинского корпуса, Павлом Скоропадским, – пафосно произнес Адриан. – За этой армией будущее всей Украины! Эта армия будет тебе и муж, и царь, и бог! – продолжал языкастый парень.

Заспанный Стах вышел из бани, разбуженный шумом.

– Что шумишь? Чего надо? Кто такой? – сказал он, позевывая.

– Адриан Ковалько! – прищёлкнув каблуками отрапортовал военный. –Старший уполномоченный по мобилизации Первого Украинского корпуса.

– И что? – скрыл за зевком подступившую к горлу тревогу Стах.

– Предлагаю вам вступить добровольцем в Украинский корпус, – с прежним пафосом произнес Адриан.

– А зачем? – продолжая лениво позёвывать, сказал Стах.

– Мы создадим свою, украинскую армию! Мы станем сильными и самостоятельными! – продолжал транслировать лозунги Адриан.

– Мы – это кто? – уточнил, подошедший к ним Якуб.

– Мы – это весь украинский народ! Мы все вместе завоюем себе свободу!

– Ты у всего народа спросил? Что, все хотят воевать? Ой, сомневаюсь, – процедила сквозь зубы насторожённая Ярослава.

– А с кем вы собираетесь воевать? С немцами, поляками или русскими? – уточнил Якуб.

Адриан на секунду смешался, не зная, как ответить на вопрос, затем бодро выкрикнул.

– Мы победим всех!

– А ты сам-то на фронте хоть раз был, сопляк? – недовольно пробурчал Якуб.

– Настоящие украинцы не могут быть равнодушны к судьбе своей страны, – проигнорировав вопрос, продолжал молодой оратор.

На вопросы ему отвечать явно не нравилось. Ему нравилось говорить одному, когда никто не перебивает, а только восхищённо слушает.

– Мы должны завоевать свободу! Для своих жён, матерей, для будущих поколений! – глядя поверх голов собеседников, вдохновенно говорил великолепный Адриан.

– Ты у жён и матерей спросил бы лучше, хотим мы, чтобы наши мужики воевали, – разозлилась Ярослава, не понимая пафосных речей агитатора.

– Нельзя прятаться в кусты в столь сложный исторический момент! У нас есть шанс стать свободной страной, его нельзя упускать! Объединившись, создав сильную армию, мы начнём новую жизнь! Мы не будем ни от кого зависеть!

– Понятно уже всё, хватит! – сказал Анджей, который подошёл к говорившему. – Скажи лучше вот что, это приглашение или приказ? – в голосе Анджея послышалась угроза.

Адриану стало как-то неуютно, когда три мужика обступили его со всех сторон, в их глазах он не видел ни восхищения, ни одобрения.

– Конечно, приглашение, – передёрнув плечами, словно озяб, медленно проговорил парень.

– Ну, тогда мы отказываемся от твоего приглашения, спасибо большое за оказанную честь, прощай! – язвительно сказал Анджей и начал подталкивать Адриана к выходу. Вытолкнув агитатора за калитку, Анджей весело рассмеялся.

– Ну, вот и всё! Я вас спас от длинной лекции!

Но радовался он рано. Адриан, придя в себя, вернулся обратно, уже держа в руках пистолет.

– Пожалуй, я вас арестую до выяснения обстоятельств, – с пистолетом в руке он явно чувствовал себя уверенней.

– С чего вдруг? – спросил Стах.

– Подозрительные вы какие-то! Все на фронте, а вы что тут делаете? Сапоги у вас военные и штаны тоже, только почему-то разные, вы явно не местные, выговор не тот.

– Родственники это мои! – крикнула Ярослава.

– Что-то не похожи они на тебя, родственнички эти.

– А это родственники со стороны мужа, – нашлась Ярослава.

– Значит, пока муж на фронте, ты здесь с родственниками развлекаешься?

– А тебе что за дело! – встал перед дулом пистолета Стах, закрыв собой Ярославу. – Ты только с пистолетом смелый такой?

– Что? Ты как со мной разговариваешь? – разозлился Адриан и взвёл курок.

– Тише, тише, – попытался успокоить всех Якуб. – Что шуметь, пойдём по-дружески погутарим, выпьем с тобой горилочки! Хозяйка, накрывай на стол, принимай гостя дорогого. Видишь, человек за счастье твоё ратует! Вон как старается! Грех, не накормить и не напоить такого гостя.

Ярослава, метнулась в хату, начала накрывать на стол.

Якуб вошёл в хату вместе с Адрианом, сгробастав его своими огромными ручищами, усадил его за стол, заставил выпить стакан горилки, ласково улыбаясь, налил ещё один. После третьего стакана Якуб счёл парня готовым к душевной беседе.

– Трудная у тебя работа, дружище! Набрать солдат там, где и мужиков уже не осталось! Но ты молодец, не падаешь духом! Крепкий парень! А говоришь как хорошо! Умён! Очень умён! Настоящий патриот Украины!

Адриана растрогала похвала.

– Я должен был с этого села пятерых бойцов набрать, так командир приказал, а я только двух подростков здесь завербовал, и больше некого. Меня за это с должности сместят и поставят Мишку Абрамова! И я должен буду подчиняться этому тупому козлу! Да, ни за что! Уйду из полка лучше!

– А как же патриотизм, народное единство? Мы же не должны упускать шанс сделать страну независимой!

– Да плевать мне на страну, – разоткровенничался пьяный Адриан. – Мишка у меня бабу увёл! Не буду я под его началом работать!

– Слушай, друг. Бросай ты этот корпус, найди себе бабу другую, да живи с миром, – уговаривал его Якуб.

– Как же с миром жить, если баб из-под носа уводят, – едва ворочал языком юный агитатор.

– Так убей этого Ваньку, у тебя же пистолет есть.

– Мишку, а не Ваньку! Отличная идея, брат, пойду убивать Ваньку, то есть Мишку! Или лучше убить Ваньку? – долго не мог выбрать совсем пьяный Адриан.

– Убей обоих! – предложил Якуб.

– Точно, убью обоих! Только я не понял, а кто такой Ванька?

– Неважно! – серьёзно проговорил Якуб.

– Точно, неважно. Пойду и всех троих убью! И Мишку, и Ваньку, и Мишку! – Парень решительно встал и тут же упал на топчан, уснув мёртвым пьяным сном.

Якуб вышел во двор и предложил друзьям быстро собираться, пока не очнулся агитатор. Собирать, собственно, было нечего, Ярослава приготовила им корзину с едой.

– Спасибо вам за всё! – обняла каждого Ярослава. – Уж не верила, что переживём эту зиму с детишками, а тут, как по волшебству, такая подмога появилась.

– Тебе спасибо! Выручила ты нас! Прощай! Не поминай лихом! – обнимая женщину, сказал Стах.

– Чувствую я, что будет повод вспомнить тебя, – загадочно сказала Ярослава, с сожалением разжимая объятья.

Стах, не понимая, о чём она говорит, ещё раз прижал её к себе. Вновь вчерашние видения ворвались вихрем в его затуманенный похмельем мозг, он с трудом оторвался от неё и быстро пошёл прочь, догоняя уже вышедших за калитку друзей.

9. Собрание

Вечером Ганна собрала семью за столом. Весь день никто не разговаривал друг с другом. Без Ганны в хате царило мрачное молчание, и работа не спорилась. Мать как ушла с утра на реку, так к вечеру только вернулась. Ганна выставила на стол остатки холодной еды, но никто к ней не притронулся.

– Ну, что с позором этим будем делать? – спросила Ганна.

Молодёжь молчала. Семён сжал под столом руку Орины.

– Хватит обжиматься! – резко гаркнула мать. – Иди Маринку позови, невесту свою.

Семён подскочил с лавки красный, как рак.

– Зачем, мама?

– Она невеста твоя, она должна знать. Во вранье жить нельзя. Не буду я тебя перед Мариной всю жизнь покрывать! Иди! – грозно крикнула мать.

Все молча сидели, притихшие и ошарашенные, пока Семён ходил за Мариной. Марина вбежала в хату запыхавшаяся и радостная, ни о чём не подозревая.

– Что тут у вас за собрание? –спросила она.

– Садись, – жёстко сказала Ганна.

Весёлость Маринки как рукой сняло, она тихо опустилась на лавку.

– А ты не топчись в сенях, – сказала Ганна Семёну, – надеешься, что само собой всё наладится? Давай, сам рассказывай!

– Я не могу, мам, – забубнил Семён.

– Ах, не может он, – буквально взвизгнула Ганна. – Как с девками резвиться, так ты мастер, а как за поступки свои отвечать, так в кусты? Говори! – гаркнула мать.

Семён встал со скамьи, перебирая скатерть руками. Посуда поехала со стола.

– Не тяни! – опять закричала Ганна. Орина, не выдержав, тоже поднялась.

– Да говори, что стряслось? На фронт что ли забирают? – спросила Марина.

– Ну! – угрожающе рыкнула мать.

– У нас с Ориной будет ребёнок, – наконец, выговорил Семён.

Марина вскочила, несколько секунд она молчала, оглядывала всех присутствующих, пытаясь понять, где тут подвох, затем рухнула на скамейку, захватив скатерть так резко, что посуда посыпалась на пол, и начала смеяться громко и заливисто! Отсмеявшись, сказала:

– Ну, ты, Оринка, даёшь! Два мужика у тебя теперь? Муж и ещё … муж? – и опять начала смеяться. – И ты молодец, Семён! Ой, молодец. Я думала, ты на Сашку глаз положил, а у тебя с Оринкой любовь!

– Что? И Сашка тут замешана? –вскочила с лавки Ганна.

– Да я бы руки лучше на себя наложила, чем такой позор терпеть! – зардевшись, звенящим от напряжения голосом, сказала Саша.

– Во даёт! – улыбаясь, ответила Марина, – Да проще ребёнка задушить!

– У тебя хватило бы… Ты бы смогла задушить ребёнка? – заикаясь, пролепетала Орина.

– Да не заикайся, Оринка, рожай, не бойся. Ничего с твоим ребёнком я делать не собираюсь, я не про твоего ребёнка говорила! – весело сказала Марина.

– А про какого ты ребёнка сейчас говорила? – не зная, что ещё от них ждать, прошептала Ганна. –И ты туда же, девка, согрешила? Грех на душу взяла? До свадьбы? О, господи! Ты что, тоже беременна?

– Пока точно не знаю! – захохотала Маринка.

– Срам какой! Как в глаза людям смотреть! Как жить дальше! – остановила её Ганна.

– Пусть Семён живёт с Ориной, пусть ребёнка растят вместе! – предложила Марина.

– Я же замужем уже, как я могу с Семёном жить? –тихо сказала Орина и заплакала.

– Да ты уже с ним живёшь месяцев восемь, как минимум, судя по пузу, – Маринка опять засмеялась.

– Греховодники! Про бога забыли! Что творится в моей семье! Мужняя жена прелюбодействует, девка незамужняя грешит до свадьбы! Хлопец, как кобель, всех девок кроет! Был бы отец в доме, не допустил бы такого позора, – запричитала мать. – Что ж делать-то? Перед людьми стыдно! Как людям в глаза смотреть?

– Не до людей пока, нужно в семейных отношениях разобраться, это важней сейчас. Пусть каждый скажет, кто кого любит, как и с кем хочет жить, – спокойно сказала Александра.

– Девчонка правильно говорит, – неожиданно выступила обычно молчавшая баба Ярина.

– Дельное предложение. – Ганна удивлённо посмотрела на Сашу и, неожиданно для себя, согласилась, перестала причитать и начала по-хозяйски решать текущую проблему. – Давайте по очереди. Семён, начинай. –мать строго посмотрела на сына, хотя необходимости в этом не было. Семён был серьёзен, таким его никто никогда не видел.

– Виноват я перед вами всеми. Простите меня. Из-за меня все эти проблемы.

Зависла пауза. Семён впервые выступал с подобной речью.

– Ты кого из них любишь, Семён? – спросила мать уже спокойно, без злости, видать, перекипела. Все девки за столом замерли.

Семён остановил взгляд на Саше, затем серьёзно ответил.

– Я их всех люблю, мама.

Маринка захохотала пуще прежнего, никак не могла остановиться!

– Правильно, Семён, молодец, пора разрушить все эти дурацкие правила и устои! Многожёнство – это прекрасно! А я тогда заведу себе пять мужей!

– Марина, срамота-то какая! – остановила её Ганна. – Так, ты, Орина, чего хочешь, кого любишь? Мужа разлюбила уже?

– Я люблю Виктора и жить с ним хотела бы, и ребёнка от него хотела бы, – немного успокоившись, сказала Орина.

– Так чего ж ты с Семёном-то загуляла, если Виктора любишь? – удивилась Ганна.

– Мама, я удержаться не смогла. Виктора уже год почти дома нет, а Семён … он такой ласковый, весёлый и красивый. Как тут устоять? – объяснила Орина.

– Что-то я не пойму, так ты Семёна любишь или Виктора? – напряжённо спросила мать.

– Я и Семёна люблю, и Виктора, – призналась Орина.

Маринка опять захохотала.

– Вот семейка! Не зря вы мне нравитесь! Все поперёк правил живут! Молодец, Оринка! Если бы не твоё пузо, была бы лучшей!

– Хватит веселиться, Марина. Про себя расскажи. Чего ты хочешь? – опять прервала её мать.

– Я вообще замуж не хочу. Меня родители заставляют, – ответила Марина.

– Молодец, Маринка! – с печи вставил слово Пашка.

– Смолкни, – огрела его полотенцем по спине Ганна и повернулась к Марине. – А как же ты жить будешь без мужа? – удивилась Ганна.

За всю жизнь не слышала она ни разу, чтоб девка замуж не хотела, да и разговоры такие про любовь никогда в её семье не велись. Обычно, как отец сказал, так и было, а тут глава семейства на фронте, а она совсем запуталась в делах своих взрослых детей.

– Я в армию хочу. Говорят, что революционеры женщин тоже берут в армию, вот и я пойду. Хочу мир посмотреть, хочу свободы! – уверенно и с воодушевлением произнесла Марина.

– Уж если Маринка в армию пойдёт, то я тоже сбегу на фронт! – вставил слово Павел.

– А если тебя убьют? Или ранят? – спросила Олеся, до этого молчавшая.

– Да пусть лучше убьют, чем гнить в этом забытом богом селе до конца жизни, горбатиться до старости на полевых работах, – уже яростно продолжила Марина.

– Ну, а ты, Семён. Что ты думаешь делать? – спросила Ганна.

– Я тоже в армию уйду. Может, там баб будет меньше. Пока девки рядом, я ни о чём больше думать не могу, – откровенно признался Семён.

– А как же мы тут будем с двумя младенцами и без мужиков. Ты подумал? Сбежать от всех проблем куда подальше и всё? – не смогла сдержать своих эмоций Ганна.

– А я виноват, что ли, мама, что натура у меня такая. Не могу я спокойно на девок смотреть. Хочу, а не получается. И хоть бы одна отказалась, все сами на меня вешаются. – Семён встретился взглядом с Сашей. – Нет, одна всё-таки есть.

– Кто есть, я не поняла? – уточнила Ганна.

– Одна отказалась, – задумчиво промолвил Семён.

Ганна подозрительно проследила за взглядом Семёна. Александра зарделась румянцем, опустила глаза.

– А мне как быть? – вступила в разговор Орина.

– Ты замужем за Виктором. Виктор придёт с войны, пусть с Семёном разбирается сам, а пока сиди в доме, не высовывайся. Соседям скажем, что уже родила, а сыну врать я не стану, и вам не позволю.

Вздох облегчения вырвался у Орины и, вдруг, перешёл в длинный протяжный стон. Семён подскочил к ней, схватил за руку, заглянул в глаза.

– Схватки, – спокойно сказала бабушка Ярина.

– Началось? – понимающе и заботливо спросил Семён у Орины. Она утвердительно качнула головой.

– Раньше времени? – спросила бабушка. Орина опять утвердительно кивнула. – Сколько месяцев?

– Восемь. Почти, – испуганно сказала Орина.

– Ничего, не бойся, выходим малыша. Семён, уведи её в спальню. Маринка, готовься, будем с тобой роды принимать, повитух в селе не осталось, – сказала Ганна.

Тут улыбка сошла с губ Марины, она побледнела, задышала громко.

– Ты чего? Ты же смелая такая, решительная? Чего испугалась? – спросила Ганна.

– Я это… Я не это, – забормотала Марина.

– Да, помощница с тебя не получится, – задумчиво проговорила Ганна.

– Я могу помочь, – уверенно произнесла Саша. – У меня отец ветеринар, я ему помогала, когда лошадь или корова не могли разродиться.

– Эта сможет,–поддержала её бабушка Ярина.

– Ну, пойдём, тихоня. Чего ещё мы о тебе не знаем? – удивлённо проговорила Ганна, провожая взглядом длинную нескладную Александру.