Алая лента

Памяти моей бабушки,

урожденной Э. Р. Уайлд,

и в знак благодарности той,

старинной Бетти

Жизнь наша – плач, но, веру сохранив,

В венце из роз бесстрашно мы готовы

Во тьму спуститься, – так мы говорим.

Руперт Брук. Холм

Зеленый

Нас четверо: Элла, Роза, Марта и Карла.

В другой жизни мы все могли бы стать подругами.

Но только не в Биркенау.

Бежать в таких дурацких башмаках было очень трудно. Грязь под ногами была густой, как патока. Те же самые трудности испытывала и женщина, бежавшая впереди меня. Один ее башмак увяз, и ей пришлось остановиться. Это хорошо. Я очень хотела прибежать на место первой.

В какой из этих одинаковых построек, «блоков», находится место, которое мне нужно? Уточнять было не у кого. Остальные тоже мчались вперед, не разбирая дороги, похожие на стадо испуганных животных. Туда бежать? Нет, сюда. Вот оно, это место. Я резко остановилась, и бежавшая за мной женщина едва не врезалась в меня. Мы обе взглянули на здание. Да, это должно быть именно оно. Ну что, теперь осталось просто постучать? А мы не опоздали, нет?

О, только бы я не опоздала!

Я привстала на цыпочки и заглянула в маленькое, прорезанное высоко в двери окошечко, но ничего не увидела в нем, кроме своего собственного отражения. Я пощипала себя за щеки, чтобы они слегка порозовели, и пожалела, что не доросла еще до того, чтобы иметь свой огрызочек помадного карандаша.

Хорошо хоть мой заплывший глаз приоткрылся, хотя зеленовато-желтый синяк, конечно, все еще не сошел. Но зрение уже полностью восстановилось, и это самое главное. Синяк и все остальное хорошо прикрыли бы густые волосы, но что жалеть о том, чего нет?

– Мы опоздали? – хрипло спросила женщина. – Мой башмак остался в грязи.

Когда я постучала, дверь распахнулась так быстро, что мы с женщиной подскочили от неожиданности.

– Опаздываете, – резко сказала нам молодая женщина, пристально оглядывая нас. Я посмотрела на нее в ответ. За три недели вдали от дома я так и не научилась правильно унижаться, несмотря на то какой силы удары следовали за неповиновением. Эта девушка была ненамного старше меня и, казалось, целиком составлена из углов. Нос у нее был таким острым, что им можно было нарезать сыр. Я всегда любила сыр. И рассыпчатую салатную брынзу, и мягкий сливочный сыр, который так хорошо подходит для свежего хлеба, и даже тот странный, с зеленым пушком, который старики любят в крекерах…

– Хватит стоять! – Острое лицо девушки нахмурилось. – Идите внутрь! Вытрите ноги! Ничего руками не трогать!

И мы зашли. Я сделала это и оказалась в швейной мастерской, «Салоне верхней одежды». Кажется, это рай. Как только я услышала, что здесь есть работа, то сразу поняла, что должна получить ее, чего бы мне это ни стоило.

В мастерской я насчитала примерно два десятка голов, склонившихся над жужжащими швейными машинами. Словно сказочные персонажи, подпавшие под заклятие. Я сразу заметила, что все они были опрятными, одетыми в рабочие коричневые комбинезоны – несравненно лучше грубой мешковатой робы, соскальзывающей с моих плеч.

Рабочие, деревянные, выскобленные до белизны столы были завалены набросками моделей и нитками. На полках в дальнем углу лежали лоскуты тканей – таких ярких, что мне пришлось проморгаться. В другом углу располагались безголовые портновские манекены. Откуда-то слышалось шипение и позвякивание тяжелого утюга, а в воздухе ленивыми насекомыми кружились пушинки хлопка от ниток.

Никто не оторвался от работы, девушки продолжали шить с таким усердием, словно от этого зависела их жизнь.

– Ножницы! – послышался крик откуда-то сбоку. Сидевшая за ближайшей машиной швея, не прекращая нажимать ногой на педаль, подняла лапку, чтобы освободить ткань, и незанятой рукой протянула ножницы. Я наблюдала, как инструмент переходил из рук в руки до стола, где ждал раскроя кусок темно-зеленого твида.

Открывшая нам дверь угловатая девушка пощелкала пальцами перед моим лицом.

– Не отвлекайся! Я Марта, и я здесь главная, понятно?

Я кивнула. Женщина, вошедшая за мной, заморгала и переступила с ноги на ногу. Ей было уже много лет, около двадцати пяти, нервная, как кролик. Из кроличьей кожи получаются отличные перчатки. Раньше у меня были домашние тапочки на кроличьем меху. Очень уютные. Не знаю, что случилось с самим кроликом. Наверное, пошел на рагу…

Щелк! Я вынырнула из воспоминаний. Нужно сосредоточиться.

– Слушайте внимательно, – приказала нам Марта. – Я не стану повторять…

Бам! Это снова распахнулась дверь, и в нее впорхнула еще одна девушка, сутулая, с круглыми щеками, как белка, собравшаяся припрятать горсть орехов на зиму.

– Прошу прощения…

Новенькая застенчиво улыбнулась и опустила взгляд на свои туфли. Я тоже посмотрела на них. Очевидно, она смущалась потому, что на ногах у нее была разная обувь. На одной ноге – атласная туфелька болезненно-зеленого цвета с металлической пряжкой, на другой – грубый кожаный башмак с оборванными шнурками. Когда нас впервые переодевали, то просто накидали разномастной обуви. Неужели эта Белка не смогла найти нормальную пару? Уверена, она бесполезна. И еще этот ужасный, ужасный акцент. Богачка.

– Я немного опоздала, – сказала она.

– Не стоит, – ответила Марта. – Кажется, среди нас леди. Как мило с вашей стороны присоединиться к нам, мадам. Чем могу служить?

– Говорят, в швейной мастерской неожиданно открылась вакансия, и вам нужны хорошие работницы.

– Нужны, черт возьми! Хорошие портнихи, а не леди из высшего общества. Ты выглядишь как дама, привыкшая сидеть на подушках и расшивать шелком мешочки с лавандой и прочие бесполезные мелочи. Я права?

Белка, казалось, даже не поняла, что над ней издеваются.

– Да, я умею вышивать, – сказала она.

– Ты будешь делать то, что я тебе прикажу! – рявкнула Марта. – Номер?

Белка приняла элегантную позу. Как ей удавалось выглядеть так непринужденно в такой несуразной обуви?

Это была не девушка моего круга. Несмотря на то что одеты мы были одинаково плохо, ее превосходство чувствовалось. Не внешнее, а внутреннее. Свой номер она произнесла с идеальным выговором. Мы с Кроликом тоже продиктовали свои номера. Кролик даже слегка заикалась.

– Ты! – Марта указала на Кролика. – Ты что умеешь?

– Я? – Она вздрогнула. – Я умею шить.

– Идиотка! Разумеется, ты умеешь шить, иначе тебя бы здесь не было! Разве я давала объявление, что мне нужны портнихи, которые не умеют шить? Сюда сбежалась целая толпа желающих увильнуть от более тяжелой работы.

– Я… Я шила дома. Одежду для своих детей, – ответила Кролик, и ее лицо вдруг стало смятым, как носовой платок.

– Боже, ты ведь не собираешься плакать? Терпеть не могу сопли. Что насчет тебя? – Марта обернулась, чтобы взглянуть на меня. Я сжалась под этим взглядом, как шифон под горячим утюгом. – А ты не рано сюда пришла? Сколько тебе лет?

– Шестнадцать, – неожиданно сказала Белка. – Ей шестнадцать. Она сказала так при знакомстве.

– Я не тебя, я ее спрашиваю.

Я сглотнула. Шестнадцать было здесь числом магическим. Если ты младше, ты бесполезен.

– Она права. Мне шестнадцать.

Будет. Когда-нибудь.

Марта фыркнула:

– Попробую угадать. Ты тоже умеешь шить. Платья для своих кукол. Сможешь пришить пуговицу, когда закончишь с домашним заданием. Серьезно? Почему я должна тратить свое время на таких кретинок? Мне не нужны школьницы. Проваливай!

– Нет, постойте, я буду полезной. Я же…

– Что ты же? Мамина дочка? Отличница? Пустое место? – Марта махнула рукой и повернулась, собираясь уйти.

Вот так? Я провалила свое первое в жизни собеседование? Катастрофа! Это означает, что мне придется вернуться к… к чему? К работе в лучшем случае посудомойкой или прачкой. В худшем – попаду в каменоломни… или вообще никуда не попаду, и это ужаснее всего. Не думай об этом. Соберись, Элла!

Моя бабушка, у которой был девиз на все случаи жизни, говорит: «Если сомневаешься, подними голову, выпрями спину и будь сильным». Поэтому я вытянулась во весь рост, который был немаленьким, набрала в грудь воздуха и заявила:

– Я закройщица!

– Ты? – обернулась Марта. – Ты? Закройщица?

Закройщица – это портниха высшей категории, она разрезает ткань на куски, которые превратятся в настоящую одежду. И никакие способности швеи не смогут спасти одежду, если раскрой сделан плохо. Поэтому хорошая закройщица ценится на вес золота – во всяком случае, я на это надеялась. Золото мне нужно не было, мне нужна именно эта работа, чего бы мне это ни стоило. Это работа мечты, если бы вы могли мечтать в таком месте, как это.

До этого момента остальные портнихи не обращали на нас никакого внимания, но сейчас – я это почувствовала – прислушались к разговору. Ждали, что будет дальше, не переставая строчить.

– Да, – продолжила я. – Я опытная закройщица и портниха. Я… Я сама придумываю фасоны. Однажды у меня будет свое ателье.

– Однажды у тебя? Ха! Это шутка? – Марта усмехнулась.

– Нам нужна хорошая закройщица; Рода заболела и не может больше работать, – заговорила сидевшая за ближайшей к нам машинкой женщина, зажимая в зубах булавки.

– Это верно, – медленно кивнула Марта. – Ну, ладно, поступим таким образом. Ты, принцесса, отправляйся гладить и убираться. Твои нежные ручки должны слегка огрубеть.

– Я не принцесса, – сказала Белка.

– Быстро!

Затем Марта осмотрела меня и Кролика с ног до головы.

– Что касается вас, два жалких подобия швей, вы пройдете испытание. Скажу прямо: работа у меня есть только для одной из вас. Только для одной, понятно? Если не справитесь с моими требованиями – а они у меня очень высокие, – я вышвырну отсюда вас обеих. Я прошла очень хорошую школу.

– Я не подведу, – ответила я.

Марта выбрала из лежавшей неподалеку груды одежды полотняную блузку, окрашенную в такой свежий, мятный цвет, что ее практически можно было ощутить на языке.

– Распустишь ее и слегка расширишь, – распорядилась Марта. – Это жены одного офицера, она сливки пьет кружками, поэтому стала толще, чем ей кажется.

Сливки… сливки! Бабушка заливает ими клубнику в своей любимой кружке с зелеными цветами…

Я мельком увидела этикетку на воротничке, и у меня на секунду остановилось сердце. Там стояло имя одного из самых известных в мире домов моды. Такого знаменитого, что я даже в окна этого салона не посмела бы заглянуть.

– А ты… – Марта сунула мне в руки лист бумаги. – Еще одна наша покупательница, Карла, заказала платье. Вечернее, для субботнего концерта или чего-то подобного. Вот ее мерки, посмотри и запомни, я заберу листок. Можешь использовать манекен номер четыре, ткань выбери сама.

– Какую?..

– Выбирай то, что подойдет блондинке. Но сначала вымойся в той раковине и затем надень рабочий комбинезон. В моей мастерской чистота – непременное условие. Никаких грязных отпечатков пальцев, кровавых пятен и пыли на ткани. Ясно?

Я кивнула, из последних сил стараясь не заплакать.

– Считаешь меня суровой? – Ее губы дернулись в улыбке. Она прищурилась и указала кивком в дальний угол комнаты: – В таком случае не забывай о том, кто стоит там.

Там, прислонившись спиной к стене, стояла и внимательно разглядывала свои ногти темная фигура. Я взглянула на нее один раз и отвернулась.

– Так чего ты ждешь? Первая примерка в четыре.

– Вы хотите, чтобы я с нуля сделала платье до четырех? Это…

– Слишком сложно? Слишком мало времени? – презрительно усмехнулась она.

– Нет. Я смогу.

– Тогда вперед, школьница. И помни, я жду, что ты продуешь…

– Меня зовут Элла, – сказала я.

«Плевать» – было написано на ее равнодушном лице.

Раковина в мастерской была одной из тех массивных керамических приспособлений с рыже-зелеными подтеками, где под кранами плачут трубы. Мыло едва мылилось, но это лучше, чем ничего, чем то, что у меня было последние три недели. Здесь было даже полотенце, полотенце! Я завороженно смотрела на чистую воду из крана.

За моей спиной Белка ждала своей очереди.

– Похоже на жидкое серебро, верно? – сказала она.

– Тсс! – нахмурилась я, вспомнив о застывшей в дальнем углу комнаты темной фигуре.

Я неторопливо умывалась. Белка подождет. О том, как важно быть чистой и прилично выглядеть, я знала и не будучи аристократкой. Внешность важна. Бабушка всегда ругается, если видит грязь на руках, под ногтями или в других местах. «У тебя за ушами картошку сажать можно!» – говорит она, и я снова иду к умывальнику.

«Чистые руки – залог чистой работы» – еще один любимый девиз. Еще бабушка бормочет: «В хозяйстве все пригодится».

И если случается что-то плохое, она пожимает плечами и говорит: «Все лучше, чем мокрой селедкой по лицу!»

Я никогда не любила копченую рыбу. Ее запах стоял в доме несколько дней, и в ней всегда попадались кости. Даже когда бабушка говорит: «Не волнуйся, она без костей». А потом начинаешь задыхаться, когда одна из тонких костей застревает в горле. И необходимо взять салфетку и аккуратно вытащить ее, не привлекая к себе внимания других за столом. Вытащить, положить на тарелку и не смотреть на нее до конца трапезы. Стараться не смотреть, хотя знаешь, что она рядом.

Здесь, в Биркенау, я решила видеть только то, что хочу. Каждая секунда из прожитых мной трех недель была ужасной, намного хуже любой селедочной косточки. Я чувствовала себя какой-то бездушной куклой, которую толкают то туда, то сюда, заставляют ждать, стоять, идти, сидеть на корточках. Я не находила слов, чтобы спрашивать о том, что это за место и что здесь творится. Впрочем, мне не хотелось знать ответы. Теперь, оказавшись в швейной мастерской Марты, я вдруг снова почувствовала себя живой, вдохнула свежего воздуха. Забыла о том, что окружало меня. Мир сузился до платья Карлы.

Итак, с чего же начать?

Первая примерка уже в четыре. Невозможно. Придумать фасон, выбрать ткань, раскроить ее, сметать, отпарить. Я собиралась провалить испытание, как и ожидала Марта.

«Не думай о том, что можешь потерпеть неудачу, – сказала бы моя бабушка. – Ты можешь сделать что угодно. Кроме выпечки. Тосты у тебя паршивые».

Я стояла в близком к панике состоянии и чувствовала на себе чей-то взгляд. Это Белка смотрела на меня, склонившись над гладильной доской. Скорее всего, смеялась. А почему нет?

Я повернулась к ней спиной и потопала в своих дурацких, слишком больших башмаках к полкам с тканью. Подошла ближе и моментально забыла о Марте с ее угрозами. До чего же радостно и приятно было видеть цвета, кроме коричневого. Три недели ничего, кроме древесно-коричневого, грязно-коричневого и других, слишком ужасных, чтобы вспоминать.

Теперь перед моими глазами предстал целый калейдоскоп ярких красок. Марта сказала, что Карла – блондинка. Что же мне выбрать для блондинки? По контрасту с царящим во всем Биркенау коричневым первым мне в голову пришел зеленый. Блондинкам идет зеленый. Я начала подбирать оттенок. Там был мшистый темно-зеленый бархат. Светло-зеленый шифон, блестящий, как в серебристом лунном свете. Яркая хлопчатобумажная зеленая ткань с узором из листьев. Атласные, словно светящиеся изнутри ленты… И мой любимый изумрудный шелк, напоминающий прохладную воду под пестрыми деревьями.

Мысленно я уже видела платье, которое сошью для Карлы. Мои руки уже обрисовали в воздухе фигуру, коснулись невидимых плеч, прошлись по швам, очертили юбку. Я оглянулась. Мне нужен был стол. Стол и бумага для раскройки. Карандаш, булавки, ножницы, иголка, нитка, швейная машина и завтрак. Боже, так голодна…

– Прости, – тронула я за рукав проходившую мимо меня высокую, тоненькую, как прутик, швею. – Не подскажешь, где мне найти…

– Тсс, – перебила меня девушка, изобразив пальцами жест «рот на замок». У нее были поразительно красивые, элегантные пальцы как из рекламы лака для ногтей, но без лака.

Я уже открыла рот, чтобы спросить, почему здесь запрещено разговаривать, но передумала. Хотя фигура в дальнем углу, похоже, не смотрела в нашу сторону, кто знает…

Худенькая девушка – Жираф, так я назвала ее про себя – сделала знак рукой и повела меня через ряды сидящих за швейными машинами работниц к стоявшему у дальней стены столу для раскройки. Она указала на свободный стул. За столом уже трудились три швеи, которые подвинулись, освобождая для меня место. Среди них была и Кролик, она нервно рассматривала вывернутую наизнанку блузку цвета свежей мяты.

Я села с лоскутом изумрудного шелка в руках. Надо было сделать выкройку. Бумагу и огрызок карандаша держала одна из девушек. Я сделала глубокий вдох и поднялась, чтобы жестом показать, что мне тоже нужны бумага и карандаш. Девушка ощетинилась, словно ежик, и придвинула бумажный рулон ближе к себе. Я взялась за рулон и сильно потянула на себя. Ежик дернула его обратно. Я снова рванула бумагу на себя, уже сильнее, и вырвала ее из рук девушки. Затем отобрала у нее и карандаш.

Марта смотрела на нас. Мне показалось, что она улыбнулась? Она коротко кивнула, словно подтверждая, что так здесь все и устроено.

Я развернула рулон. Бумага была коричневой, гладкой и блестящей с одной стороны и шероховатой, покрытой бледными полосками – с другой. Как оберточная бумага для упаковки колбасы. Замечательные сочные колбаски с кусочками мелко нарубленного лука. Или с томатом, огненно-красные от жара сковородки. Или с травами, базиликом и тимьяном.

В животе заурчало.

Бабушка всегда чертит выкройки на газете. Она в считаные секунды могла набросать готовую выкройку платья или костюма прямо на развороте местной газеты. Потом режет прямо по заголовкам, рекламным объявлениям и биржевым сводкам. Если платье сделано по ее выкройке, покупатель остается довольным первой же и единственной примеркой. Моим выкройкам требуется несколько проб. Бабушка обычно смотрит за моей работой, стоя за плечом. Теперь я была одна. И слышала тиканье невидимых часов в моей голове – первая примерка в четыре…

Наконец выкройка была нарисована.

– Эй, – шепнула мне женщина напротив. Она была коренастой и с рыхлой кожей. Про себя я назвала ее Лягушкой. – Оставишь мне немного бумажных обрезков?

Она обметывала петли на шерстяном, цвета зеленого яблока, демисезонном пальто. Такое пальто идеально подходит для весны, когда нет уверенности в том, тепло на улице или еще прохладно. У нас во дворе перед домом росла яблоня. Всегда казалось, что пройдет целая вечность, прежде чем цветы превратятся в плоды. В один год плодов на этой яблоне созрело столько, что ее ветки согнулись под грузом, как моя спина, когда я склоняюсь над шитьем. Тогда у нас было в достатке слоеных яблочных пирожков, шарлоток и даже сидра с искристыми пузырьками. Когда началась война, один из соседей и порубил яблоню на дрова. Он сказал, что нашему народу не нужны деревья.

– Немного обрезков? – выдернула меня из воспоминаний Лягушка.

Я огляделась. Разрешается ли здесь прятать и отдавать кому-нибудь обрезки бумаги? Пока я раздумывала над тем, как мне ответить, Лягушка нахмурилась и отвернулась.

Я тяжело сглотнула и крикнула:

– Ножницы! – Голос прозвучал хрипло, и я повторила громче: – Ножницы!

Сцена, которую я видела раньше, повторилась. От стола к столу медленно передавали ножницы. Они оказались стальными и острыми, с широкими ручками. Бабушке бы понравилось.

Я снова сглотнула:

– Булавки?

Очертания коробочки для булавок я заметила раньше в кармане рабочего комбинезона Марты.

Марта подошла и отсчитала двадцать булавок. Я сказала, что этого будет мало. Бабушка всегда говорит, что шелк нужно весь утыкать булавками, чтобы не скользил.

– Ты делаешь платье из шелка? – спросила Марта таким тоном, словно этим я подписала себе смертный приговор. – Не испорти!

Она фыркнула и отошла от стола. Я ей позавидовала. Целая комната людей, вздрагивающих от каждого слова, следующих приказам. Кроме того, приличные туфли и нарядное платье, выглядывающее из-под рабочей одежды, помада на губах. Здесь таких называют капо^[1]. Они наделены привилегиями и властью, достаточной властью, чтобы командовать остальными. Оставаться в рамках закона пытались немногие, а в основном это были жестокие люди, похожие на школьных хулиганов, считающих, что издевательства над слабыми делают их лучше. Живи мы в дикой природе, Марта была бы акулой, а все мы – маленькой рыбкой в ее океане.

Судьба рыбешек – быть съеденными. Цель акулы – выжить. Так не лучше ли быть хищником, чем жертвой?

Булавки были слишком толстыми. Не такими булавками-малютками, которыми учила меня пользоваться бабушка при работе с шелком. Потому я не посмела усеять ими всю ткань, чтобы не наделать дыр. За ножницы я тоже взялась не без опаски. Мне всегда нравился звук, с которым они рассекают ткань, и то волнение, которое возникает в процессе. Но на этот раз меня охватил страх. После того как ткань разрезана, ей уже не придашь первоначальный вид, поэтому нужно быть абсолютно уверенным в своем желании доверить ткань этому сверкающему лезвию.

Я оперлась ладонями на крышку стола, дожидаясь, пока руки перестанут дрожать. Резать предстояло стоя, а я уже не держалась на ногах. Бабушка любит кроить прямо на полу, там больше места. Но вряд ли пол в мастерской достаточно чистый. Я разложила шелк на столе и прикрепила к нему булавками бумажную выкройку, я почти готова…

«Когда начнешь кроить, режь серединкой лезвий, длинными ровными движениями…»

Если бы все было так просто. Этот шелк скользил по столу, как змея, ищущая мышь на заросшем травой лугу. Но здесь нет мышей, потому что здесь им нечего есть. Как и нам. Только воздух, пух и пыль.

Кролик посмотрела на ножницы и потянулась к ним. Я подняла ножницы и стала щелкать ими в воздухе, словно перерезая невидимые нити.

– Можно мне?.. – прошептала Кролик, сглотнув.

Я сделала вид, что не слышу. Не знаю почему. Ножницы Кролику я передала только тогда, когда тянуть время стало больше невозможно.

– Спасибо, – произнесла она так, словно я совершила подвиг.

Я сморщилась, когда она неуклюже распорола блузку от знаменитого кутюрье. Зеленую блузу украшал белый кружевной воротничок, напоминающий лапку петрушки.

По моим подсчетам, я закончу кроить и сметывать друг с другом отдельные детали платья примерно к полудню. Обеденного перерыва в Биркенау нет, поэтому, когда именно наступает полдень, не представляется возможным определить точно. Когда я работала под открытым небом, то определяла это по солнцу, которое стояло высоко и светило особенно жарко. Середина между завтраком и ужином. В швейной мастерской без часов на стене время отсчитывали щелчки ножниц, шорохи наматываемой на шпульку нити и ровный стрекот машин. Иногда слышался тонкий металлический звон и следом крик Марты:

– Булавка!

Сидевшие за ее спиной портнихи закатывали глаза и беззвучно, одними губами передразнивали: «Булавка! Булавка! Булавка!»

Темная фигура в дальнем углу стояла неподвижно. Мне даже показалось, что она уснула.

Неожиданно Марта оказалась за моим плечом:

– Закончила, школьница?

– Платье сметано, можно шить, – ответила я.

Марта указала на свободную швейную машину. Я села, дрожащими руками установила шпульку, пропустила нитку в ушко.

Первая примерка в четыре…

Я поставила свою ногу на педаль, приготовилась шить. Игла заходила вверх и вниз слишком быстро, и нитка запуталась. Кровь бросилась мне в лицо, но ничего непоправимого я не натворила.

Я попробовала снова. Уже лучше. Я проверила натяжение нити, отрегулировала скорость, сделала глубокий вдох и начала.

Этот стук был таким знакомым – металлическое жужжание единого механизма. Я снова почувствовала себя дома. Если бы это только было реальностью. Когда бабушка шила, я возилась на полу, поднимая упавшие булавки и обрывки ниток. Своей швейной машине бабушка даже дала имя – Бетти. Бетти была старушкой. Антикварным произведением искусства. На боку у нее красовалась черная эмалевая табличка с золотыми узорами, на ней было выгравировано имя бабушки. Работая на машине, бабушка всегда надевала свои любимые тапочки из молескина с надрезами по центру для ее распухших ступней. Когда она шила, ткань, казалось, сама, словно по волшебству, ровно-ровно ложилась под иглу. Я, конечно, такой магией не обладала, но знала, что у меня за спиной всегда стоит бабушка, в любой момент готовая прийти на помощь.

На ткань капнула слеза. Шелк в тусклом свете казался ядовито-зеленым. Я шмыгнула носом. Сейчас не время углубляться в воспоминания. Нужно просто сосредоточиться и шить, строчка за строчкой. Сначала лиф, затем юбку, рукава и плечики.

Прострочив очередной шов, я каждый раз вскакивала из-за машины и шла к Белке, чтобы отутюжить ткань. Это секрет хорошего результата, о нем известно даже новичкам.

Утюг в мастерской был электрическим, подсоединенным к свисавшему с потолка проводу. Я молилась о том, чтобы он не оказался слишком горячим и не прожег тонкую шелковую ткань. Особенно потому, что Белка, кажется, вообще не умела обращаться с ним. Может, она никогда в жизни не выполняла работу по дому самостоятельно.

– Ты раньше гладила одежду? – спросила я, в первый раз подойдя к ней.

Белка жалобно улыбнулась и покачала головой:

– Утюг очень тяжелый. И горячий.

– Да кто бы только мог подумать? – притворно удивилась я.

Белка взяла у меня платье и плюнула на утюг, проверяя, насколько он горячий. Слюна зашипела, и девушка, поправив термостат, отгладила платье с удивительной ловкостью.

– Спасибо, – ответила я.

Белка протянула мне раскрытую ладонь, словно требуя плату за свою работу, потом хихикнула:

– Просто шучу. Я Роза.

Услышать имя вместо номера здесь было все равно что развязывать атласный бант на коробочке с драгоценным подарком.

– Элла.

– На самом деле я не принцесса.

– И я.

– Я всего лишь графиня, – усмехнулась Роза.

Марта вежливо кашлянула. Нужно вернуться к работе.

Каждые несколько минут я тайком поглядывала на Кролика. Она сосредоточенно строчила, низко склонившись над машиной.

Боже, неужели она не замечает, что допустила ошибку? Швы она распустила хорошо, но рукава пришивает совершенно неправильно, задом наперед. Надеть такую блузку смог бы только человек со сломанными руками.

– Эй! – Имени ее я не знала, а на Кролика она, скорее всего, не откликнулась бы. – Эй, ты!

Она подняла голову, и тут я вспомнила предупреждение Марты: «Работа у меня есть только для одной из вас».

И эта работа должна достаться мне. Я не собираюсь барахтаться в грязи с другими безымянными неудачниками. У меня есть способности. Талант. Амбиции. Разве я не заслуживаю приличной работы и шанса подняться? Бабушке бы не понравилось смотреть на то, как я проигрываю. Она ждет меня дома. Я должна выжить и добиться успеха. А Кролик должна научиться защищать себя самостоятельно. Поэтому я отвернулась от испорченной блузки и покачала головой – нет, ничего.

И Кролик продолжила дальше портить блузку. Я отпарила складки на платье, вшила «молнию» и начала вручную прошивать самый аккуратный за всю историю мира вырез. Моя голова клонилась все ниже и ниже. Так хотелось просто закрыть глаза и немного поспать. Когда я нормально высыпалась в последний раз? Три с лишним недели тому назад. Может быть, мне правда стоит немного вздремнуть?

Оу! Кто-то разбудил меня, толкнув в бок. Сколько я проспала? Минутку? Век? Я оглянулась вокруг. Белка Роза разбудила меня.

Почти четыре! Я суетливо принялась за работу и все еще вытаскивала наметку, когда Марта подошла к нам.

– Ну, дамы, как прошел ваш первый и, возможно, последний рабочий день в моем салоне? Показывай платье, школьница!

Я встряхнула его и передала Марте. Сейчас оно казалось мне зеленой половой тряпкой. Худшим изделием в истории портновского ремесла! Я чувствовала, что все работницы мастерской смотрят. И не могла вздохнуть.

В полной тишине Марта внимательно изучила каждый сантиметр изумрудного шелка. Так же молча подняла его вверх и встряхнула.

– Ну, что ж, – сказала она наконец. – Шить ты умеешь. И даже неплохо. Я-то знаю, мне довелось работать в лучших ателье.

Она щелкнула пальцами, чтобы Кролик показала ей блузку. Женщина побледнела от ужаса, ее руки словно приклеились к ткани. Свою ужасную ошибку она обнаружила одновременно с Мартой.

– Простите, простите, – забормотала она в панике. – Я знаю… рукава… задом наперед. Я переделаю… Позвольте мне остаться… пожалуйста.

– Я предупреждала: в моей мастерской есть место только для одной из вас, – низким, угрожающим тоном произнесла Марта. – Не так ли, школьница?

Мое сердце гулко билось в груди. Я хотела защитить ее, сказать, что это недоразумение, что Кролик устала, перенервничала. Но слова застряли у меня в горле, как бывает во сне, когда хочешь позвать на помощь, но не можешь. Мне было ужасно стыдно, но я молчала.

– Это просто недоразумение, – раздался негромкий застенчивый голос. – Она больше не допустит такой ошибки.

Белка стояла позади Марты, маленькая настороженная, готовая в любой момент сбежать.

Марта проигнорировала слова Розы с таким видом, будто они действительно были беличьим писком.

– Проваливай отсюда, идиотка! – крикнула она Кролику. – Или мне помочь тебе убраться?

Марта замахнулась и сделала шаг вперед. Темная фигура в дальнем конце комнаты зашевелилась и расправила плечи.

Побелев от страха, Кролик бросилась к двери и исчезла за ней. Мы просто смотрели ей вслед, чувствуя себя в относительной безопасности в мастерской.

Когда дверь за Кроликом захлопнулась, Марта глубоко вздохнула, словно говорила: «Разве вы не видите, как мне тяжело?»

Затем взяла мое зеленое платье и направилась в дальний конец комнаты. Очевидно, в примерочную, где Клара примерит его, и станет ясно, получила я работу в мастерской Марты или нет.

– Что с ней будет… с этой женщиной, которую прогнали? – шепнула я сидевшей рядом Лягушке.

– Кто знает? – ответила та, не поднимая головы от своего шерстяного яблочно-зеленого пальто. – Может быть, то же самое, что и с Родой, чье место ты надеешься занять.

Я подождала, но Лягушка больше ничего не сказала, продолжала сосредоточенно шить, стежок за стежком. Из примерочной появилась Марта. Я не отрываясь следила, как она медленно, словно акула, лавируя между швейными машинами, приближалась ко мне. Когда Марта подошла, я встала так быстро, что уронила стул.

– Булавки! – скомандовала она.

Я принялась шарить по столу. Марта открыла свою коробочку, и я по одной положила в нее все двадцать булавок. Затем Марта собрала со стола все оставшиеся лоскутки шелка и мои бумажные выкройки. Лягушка нахмурилась, когда стало ясно, что обрезки ей не достанутся. И я мысленно спросила себя, зачем они ей.

Марта оглядела меня с головы до ног. Под ее взглядом я почувствовала себя так, словно мне душу скребут жесткой проволочной губкой для чистки сковородок. Наконец она неохотно закончила мои муки:

– Покупательница сказала, что платье вышло очаровательным.