На белом камне

Дервиш продолжал что-то бормотать. «Что он говорит?» – спросил генерал у переводчика. «Он говорит, что это архангел Гавриил, который причиняет затмение, становясь перед солнцем.» «Да это фанатик!» – воскликнул генерал Дезэ, и дервиш был прогнан с позором. Разговор между Павлом и Галлионом, если бы он действительно завязался, не мог бы носить иного характера. Что же касается того, кто из них вернее предвидел будущее…

Интересы рода Сенеки были тесно связаны с Нероном, Галлион думал про молодого Нерона, что он будет императором, философом, утешением рода человеческого, так как он был учеником его брата Сенеки, другом его племянника Лукана и так как ему этого очень хотелось. Потом он думал, что вечный мир настанет на земле после усмирения парфян, так как ошибочно предполагалось, что orbis Romanus простирается до последних пределов земли. (Эта ошибка, общая всем его современникам, стоила много слез и крови Римской империи.) И в-третьих, согласно оракулу, он верил в вечность Рима. И если не брать этой веры в буквальном смысле слова, то он, пожалуй, и не ошибался. Все наше знание основано на знании греческого, прошедшем сквозь мозг Рима. И наконец, что касается философских идей Галлиона, он занимался метафизикой как римлянин, т. е. без особенной тонкости. Он выставлен серьезным и посредственным, как и подобает доброму ученику Цицерона. Он рассуждает менее остроумно, чем его друг грек Аполлодор, но нисколько не хуже, чем профессора Парижского университета, которые преподают свободную философию, христианский спиритуализм. По свободе своего разума и законченности своих взглядов он кажется нашим современником. Что же касается святого Павла, то он нес в себе будущее. Но тем не менее он ожидал увидеть своими глазами конец мира и гибель всего существующего в пламени. В этом он ошибался и в этом была ошибка более грубая, чем ошибка Галлиона и его друзей, взятые вместе. В действительности о будущем, как о настоящем, так и о прошлом, проконсулу нечему было учиться у апостола. Он ему мог сообщить только одно имя. Святой Павел в современном Риме не узнал бы даже себя самого, стоящего на колонне Марка Аврелия, ни своего старого врага Кефаса, стоящего на колонне Траяна. Тот, кто создает религию, никогда не знает, что он делает. Боги изменяются больше, чем люди, потому что они обладают формой менее законченной и живут дольше их. Некоторые совершенствуются, другие портятся вместе с годами, в течение одного века Бог становится неузнаваемым. Бог христианский, последовательно принадлежавший расам и цивилизациям столь различным, как евреи, латиняне, греки, варвары, все те народности, которые поселились на развалинах Римской империи, изменялся, может быть, больше, чем какой бы то ни было другой бог. Какое сходство между Христом – юношей катакомб и аскетическим Христом наших соборов. Количество и разнообразие его превращений поражает – пламенеющему Христу святого Павла наследует Христос синоптических евангелий, бедный еврей, неопределенный коммунист, который с четвертым евангелием становится молодым александрийцем, слабым учеником гроетиков. В сущности то, что называется торжеством христианства, есть торжество еврейства. Израиль получил редкое счастливое право дать Бога миру, и Егова заслуживал эту честь. В то время когда он достиг власти, это был лучший из богов. Про него можно сказать то, что историки говорят про Августа: «Его характер смягчался с годами. Вначале это был бог жестокий, мстительный, но он совершенно изменился под влиянием пророков. Народ его был несчастлив, и он испытывал глубокое сострадание ко всем несчастным. И хотя всегда в душе он оставался очень евреем и очень патриотом, но, становясь революционером, он невольно стал интернациональным. Во времена Тиверия, Клавдия в Римской империи было больше рабов, чем господ. Юпитер и Диоскуры не занимались ими. Это были боги их владельцев. И когда из Иудеи пришел Бог, который выслушивал жалобы угнетенных, угнетенные поклонились ему. Этого Галлион, конечно, не мог предвидеть, тем не менее он чувствовал, что царство Юпитера приходит к концу, и предсказывал пришествие лучшего бога. Из патриотизма он взял этого бога с греко-римского Олимпа, но, называя его Геркулесом, он в сущности не так сильно ошибался – сын Алкмены не мог бы управлять миром иначе, чем отец Христа. Боги всегда формируются согласно чувствам их поклонников. Тот дух, который подготовил в Риме царство бога Израиля, был не только чувством народов, но и мыслью философов. Почти все они были стоики и веровали в единого бога, над созданием которого работал Платон и который совершенно не был похож на богов греческих. Стоики первые порвали с жизнью и красотой. Этот разрыв, приписываемый христианству, был начат философами. Два века спустя, в эпоху Константина, язычники и христиане будут иметь одну и ту же мораль, одну и ту же философию. Философские трактаты Юлиана Отступника поражают количеством идей, которые этот враг христианства имеет общими вместе с ним. Христианство воцаряется только тогда, когда состояние нравов приспособляется к нему и когда оно само приспособляется к состоянию нравов. Ни Павел, ни Галлион не могли знать будущего, потому что будущее скрыто даже от тех, которые его сами делают».