Полковник Яковлев. Ученый на старте

В те времена царские офицеры делились на несколько категорий. Одни – истинные кавказцы, любившие эту страну гор и с уважением относившиеся к её воинственным племенам как к достойным противникам. Другая часть офицеров, исполняя свой воинский долг, отличалась пренебрежительным отношением к горцам, называя их «туземцами». Так вот, Барятинский относил себя к истинным кавказцам.

У великого князя Александра Николаевича и князя Барятинского был друг отрочества и юности, друг редкий по тем временам – сын имама Шамиля, в семь лет отданный царскому правительству в аманаты (заложники) в знак покорности вождя горцев, когда последний потерпел поражение при Ахульго (укреплённом ауле в Дагестане). Блестящий царский офицер Джамалуддин Шамиль через двадцать лет был возвращён имаму в обмен на пленённых им грузинских княгинь. Убеждённый русоман, проведший почти четверть века сознательной жизни в высших дворцовых кругах, интеллигент, светский человек, Джамалуддин не нашёл общего языка с родным отцом. На предложение имама возглавить одно из наибств и выступить с войском против царских войск Джамалуддин резко ответил: «Никогда! Я присягнул в верности русскому царю и поднять оружие на русских не смогу, это было бы равносильно братоубийству».

Александр II, занявший престол после смерти Николая I, назначил князя Барятинского наместником Кавказа и главнокомандующим войсками, действовавшими в Дагестане. Боевые успехи нового главнокомандующего в борьбе с силами мятежного имама были блестящими. Большая часть Дагестана и Чечни за короткое время оказалась в руках русских, ибо Барятинский, прекрасно знавший специфику страны, законы и права обитателей гор, действовал по собственному усмотрению, договорившись с императором о невмешательстве в его действия петербургского Главного командования.

Теснимые со всех сторон, отряды Шамиля углубились в горы. Всё больше и больше сжималось полукольцо царских войск вокруг пошатнувшегося имамата. В победе русского оружия сомнений быть не могло. И вдруг до командующего царскими войсками дошло известие о том, что умер сын Шамиля Джамалуддин. «Скончался наш русский офицер, друг императора и мой. Прекратить военные действия по всему фронту! Объявляется траур на сорок дней», – отдал приказ генерал Барятинский.

Вскоре после этого Дагестан и Чечня были покорены, Шамиль пленён. Фельдмаршал Барятинский не вернулся в своё имение под Курском. Он остался в своей резиденции в Тбилиси. Удерживало его в этом ласковом, весёлом, солнечном краю не почётное положение наместника, окружённого раболепием местного офицерства, не праздная жизнь героя, овеянного славой, не балы и увеселения под хмелем тонких грузинских вин, приятно сочетающихся с ароматом острого шашлыка, а любовь к княгине. То ли он увлёк, то ли его увлекла грузинская красавица-княгиня, внучка царя Ираклия, жена генерала Орбелиани. Как говорится, седина в бороду, а бес в ребро, и потерял фельдмаршал голову. Превратился в раба своих чувств, бежал с возлюбленной в Париж, оставив семью, имение, чины и славу. Трудно сказать, был ли он счастлив до конца своих дней, а вот в том, что до самой смерти он остался в душе мужественным солдатом, сомнений нет.

Уже на смертном одре этот необыкновенный человек, почувствовав приближение «её величества» смерти, вскочил с постели, встал на ноги и сказал спокойно: «Я всю жизнь был солдатом и, как солдат, хочу умереть стоя».

А моему приятелю полковнику Яковлеву сама судьба, наверное, предопределила такую смерть.

В день похорон во дворе и в доме было многолюдно. Находясь в толпе, я смотрела на четырёх сыновей Яковлева, которые стояли у гроба в офицерской форме, обняв мать. Их фотографировали. И вдруг, глянув на покойного, я увидела у его ног тарелку, на которой лежала десятирублёвая купюра. Кто-то из стоящих рядом шелестел пятёрками в ожидании, пока фотограф закончит свою работу. Люди бросали деньги в тарелку. Откровенно говоря, мне стало не по себе. Не знаю, кому взбрело в голову устроить этот отвратительный сбор милостыни отставному полковнику, позорящий, как мне думается, его сыновей-офицеров.

У некоторых народностей Кавказа сбор подачек на похоронах и свадьбах стал, особенно в последние годы, традицией, которой заразились и русские, живущие на Кавказе. На мой взгляд, каждый уважающий себя смертный должен отложить что-то себе на похороны. Устраивающие свадьбу тоже должны рассчитывать на свои возможности, не надеясь на подношения со стороны, ибо этот процесс сбора денег на похороны и свадьбы с составлением списков подносящих (с указанием суммы!) начинает носить характер лихорадочного азарта, кощунствующего над горем утрат и радостью достигших вершины любви.

Недавно побывав в Дагестане, я услышала нечто схожее с анекдотом. Горский еврей, житель Дербента, уверовав в своё истинное происхождение от сынов Израиля, решил переселиться на Землю обетованную. В то время, когда он собирал вещи, ему попался список лиц единоверцев, которым он во время тризн и свадебных пиршеств дарил деньги. Он немедленно отправился по адресам, требуя возврата «дарованных» денег, заявляя при этом: «Я уезжаю в Тель-Авив, так что вы теперь не сможете прийти на свадьбу моих детей и похороны моей жены, а потому верните, пожалуйста, деньги, которые я вам давал».

Я написала: «…уверовав в своё истинное происхождение от сынов Израиля», потому что наши горские евреи (таты) никакого отношения к истинным иудеям не имеют. Скорее их можно отнести к арийским племенам Древней Персии. При царе Хосрове в IV–V веках их далёкие предки были переселены из Ирана в Дербент. В верованиях татов до наших дней сохранились помимо иудейства элементы зороастризма. А что касается древнееврейского монотеизма, то надо сказать, что в те далёкие доисторические времена иудаизм, вытесняя политеизм идолопоклонников, получил широкое распространение среди населения больших стран и среди кавказских племён, благодаря миссионерству евреев, изгнанных с Земли обетованной.

Так вот, среди дагестанских татов и народностей, живущих рядом с ними, в особенности были распространены списочные сборы подаяний на похороны и на свадьбы. Это явление, ущемляющее достоинство честных, порядочных людей и приводящее к бахвальству кичливых жуликов, почему-то стало традиционным среди грузин, армян, осетин.

3

Избрав в жизни нелёгкую стезю кадрового офицера, Николай Яковлев немногие свободные от основных занятий часы проводил в библиотеке, изучал историю войн, особенно Первой мировой. Ещё курсантом Академии связи с большим интересом читал фундаментальные издания и периодику военных времён. Однажды ему попалась подшивка журнала «Заря». Из неё и узнал, что бывший ефрейтор Адольф Гитлер стал рейхсканцлером Германии, объединив этот пост с постом президента. Ярый националист, как, впрочем, и многие немецкие офицеры, стал вынашивать планы создания Великой Германии, с включением территорий других государств в свою.

Фон Макензен и фон Сект – генеральные стратеги кайзеровской Германии, сторонники теории молниеносных войн с включением чужих земель. Представители немецкого дворянства и кайзеровского командования не испытывали к Гитлеру особых симпатий из-за его низкого социального происхождения. Он знал это и потому не пренебрегал никакими средствами, расчищая путь к своему господству. А успехи ему сопутствовали.

Утвердившись окончательно во власти, летом 1938 года гитлеровцы подчинили своей власти Австрию. В начале октября того же года германские войска заняли экономически важные пограничные области Богемии – Чехию, Моравию – с населением, говорящим на немецком языке, жизни которого якобы угрожали чехи. Затем последовала оккупация Судетской области. В марте 1939 года немцы оккупировали Чехословакию, а в сентябре того же года молниеносным ударом за три недели захватили Польшу. В том же злополучном тридцать девятом гитлеровское правительство заключило пакт с Советским Союзом о ненападении. К нам прибыл министр иностранных дел Германии Риббентроп. На страницах газет публиковались условия договора, портреты Молотова и Риббентропа. Гитлер представлялся как национал-социалист, уже вышла его книга «Майн Кампф», которую рекомендовали для чтения всем истинным арийцам. Мало кто знает, что свою книгу Адольф Гитлер писал в двадцатые годы в Ландбергской тюрьме, где отбывал наказание за попытку захвата власти в Баварии. И уже тогда нацеливал остриё немецкого оружия через Европу на Восток – на Россию…

…Брестская крепость закрепилась на крутом берегу Буга. Вокруг города тысячи добровольцев копали траншеи.

В ста километрах от неё, в Берёзове, немцы бомбили наш аэродром. В лётном составе оказались предатели. Накануне, перед приходом немцев, большинство самолётов разобрали, между лётчиками и техниками возникла стычка. Стреляли друг в друга. Кое-кто успел увести крылатые машины к своим, в сторону Советского Союза.

Вслед за авиацией появились мотоциклисты, за ними, сметая всё на пути, танки. В Берёзове начались расстрелы, убивали всех нерусских, черноволосых, кавказцев. Позже стали брать литовцев. Потом уничтожали евреев. У кого находили листовки, расстреливали на месте. Из тысячи двухсот жителей города половина погибла. На железнодорожной станции ещё шли сильные бои, а немцы уже сгоняли на площадь подростков и расстреливали из пулемётов. Если кто успевал упасть до выстрела, оставался живым, если бежал – погибал. В школе фрицы развернули госпиталь. У детей брали кровь для раненых. Теряя силы, обескровленные, подростки тут же валились на землю, многие умирали.

Вокруг города появились вышки с пулемётами. Лида Касумова после бессонной ночи вышла на улицу. Видит, навстречу ей бежит солдат, кричит: «Бомбят! Бомбят!» В лесу уже действовали партизаны, население уходило к ним, по пути унося из деревень продукты. Лида вместе с рабочими химзавода, где работала оператором, двинулась к партизанам. Сначала беспорядочной толпой шли по разбитой дороге. Налетели фашистские стервятники, бомбами разметали беженцев. Стон, крики, проклятия… Лиду, раненную, увели в плен. Как и ещё с полсотни женщин, оглушённых взрывной волной.

Во время бомбёжки убило молодую мать, трое мальчиков, плача, ползали по голой земле и от неё не отходили. К мальцам подползли два бойца. Старший из братьев сказал, что бабушка живёт в деревне Крупки, недалеко от Борисова. Бойцы увели детей с собой.

– Немцы здесь не воюют, они убивают, – бросил на ходу Яковлев.

– Да, уже который день зверствуют, – откликнулся сержант. – Гонят людей куда глаза глядят. Рассчитывают на незримого союзника – голод. Голод – это верная смерть, и для войск, и для беженцев.

Восемнадцать деревень сожгли. Село Полик уничтожили сразу. Население скрылось в лесу, часть расстреляли, в основном стариков. Казалось, в Белоруссии все стали партизанами. Голодные, опухшие, они жили в землянках по двадцать-тридцать человек. Бойцам было приказано делиться пайком, давать по половнику супа и по сухарю. У партизанского командира Теткова отряд состоял из тысячи человек. Всех распределили по участкам, на каждые тридцать километров от десяти до двадцати человек. Партизаны устраивали диверсии на железной дороге. Питались за счёт окрестных деревень, население добровольно выделяло им продукты.

В Борисов захватчики пришли утром. Неслись на мотоциклах по улицам. Люди прятались в подвалах. Затем фрицы выбили остатки нашей отступающей части, всё сожгли и разрушили. Здоровых, пригодных для работы угнали в рабство.

Между Польшей и Германией были устроены лагеря, где заживо сжигали в крематориях. Вокруг – проволочные заграждения, через которые пропущен ток высокого напряжения. В Майданеке кормили человечьим мясом. У всех пленных выдирали золотые зубы, снимали обувь, одежду. В лагерях содержались пленные солдаты, дети, женщины, старики. Кормили чечевицей, горохом, перловкой, хлеба давали по 400 граммов в сутки.

В лагере устроили ремонтную базу для разбитых танков. Тут же налаживали другую расколоченную технику – машины, бронетранспортёры, мотоциклы…

Во дворе узники возвели для себя бараки. Лидия Исааковна работала в прачечной – стирала солдатское бельё, кипятила, чтобы не осталось вшей. А паразитов было много. На евреев вешали клеймо – круглые жёлтые лоскуты сзади и спереди. Общаться с ними было запрещено, за это наказывали плёткой. Однажды евреям приказали взять всё лучшее с собой, погрузили в крытые машины и в обрыве за лесом расстреляли. Накануне их загоняли туда рыть траншеи, в тех ямах и закопали.

4

Перед войной молодому армейскому командиру связистов Яковлеву, преуспевающему в службе, полукочевая жизнь военного была не в тягость. Семьёй он пока не обзавёлся, хотя имел даму сердца Анюту, на которой чуть не женился сгоряча.

Ольга Мефодьевна, мать Яковлева, провожая сына, приехавшего после окончания Военной академии на побывку, сказала, положив обе руки на его плечи:

– Ты у меня, Коленька, как на картиночке нарисован! Хотя мужику красота вроде бы и ни к чему, но всё ж не помешает, если Бог не поскупился и на разум. Поди, девки уже заглядываются?

– Заглядываются, мама, только я в их сторону больше глазами стреляю, – улыбнулся Николай.

– Об одном прошу: если какая и охмурит, от женитьбы воздержись. Если любишь меня, привези в мой дом – в старину говорили, на смотрины. Если сердцем почувствую, что годится в невестки, благословлю.

– Но я уже не мальчик, мама, неужто не смогу отличить белое от чёрного.

– Сумеешь, Коленька, в том не сомневаюсь. Но любовь слепа и хмельна до одури. Бывает так: прозреешь и вдруг поймёшь, что перегорел и от той любви и следа не осталось. И чем ярче, чем сильнее полыхает она в тебе, тем быстрее гаснет, что солома в костре. Семейная жизнь складывается у того, кто разумом влюбляется, а только потом сердцем. Такая любовь разгорается медленно, горит в сердце долго, как дубовое полено в печи, и, даже когда пламя погаснет, тлеющие угли ещё долго согревают душу.

– Умная ты у меня, мама, профессор семейных наук! – воскликнул Николай, поправив на голове матери свисающую прядь волос.

– Профессор не профессор, а за жизнь разное повидала, в людях разбираюсь, – с грустью сказала Ольга Мефодьевна.

– Хорошо, мама, считай, договорились: не женюсь без твоего благословения.

В Смоленске Николай Яковлев прослужил начальником телеграфа штаба дивизии четыре года. В военном городке и встретил свою первую любовь – Анюту, она работала продавцом в ларьке. Кареглазая, словоохотливая шутница, она всегда с подчёркнутым вниманием относилась к молодому офицеру-связисту, он заходил к ней за пачкой «Казбека». Всегда аккуратный, отутюженный, с тщательно выбритым лицом, он не мог ей не понравиться. А когда узнала, что Николай холост, задалась целью приворожить его. К моменту их встречи она развелась с мужем. Принарядившись, Анюта стала ходить в офицерский клуб на танцы, стараясь чаще попадаться на глаза Николаю. Увлекла сначала кокетливой «барыней»: подбоченясь, заглушая гармошку звонкой дробью каблуков, лукаво косила рыжие, как у тигрицы, глазки. Однажды ловким кивком отбросила назад волосы и в горделивой позе стала перед капитаном. Блестящий молодой офицер не ударил в грязь лицом. Взмахивая руками, как крыльями, он соколом описал круг, притопнул каблуками, ударил в ладоши и пустился вприсядку. Танцевал легко, увлечённо, словно в этом состязании хотел одержать победу. Схватил Анюту за руку и под одобрительные возгласы вывел в круг. Гармонист перешёл на искромётную «цыганочку». Анюта, держа косынку за уголки, полузакрыв глаза, медленно поплыла по кругу, страстно потрясая плечами. Набирая темп, она вихрем носилась перед Николаем, успевая перехватывать его восторженные взгляды. С того дня капитан и стал навещать Анюту. Вместе уходили в лес по грибы, на рыбалку.

Анюта не только умела танцевать, но и хорошо пела под аккомпанемент гитары. Николай Яковлев был счастлив, обнаружив в ней столько талантов. К тому же Анюта была недурна собой. Родители – каспийские рыбаки – жили в небольшом посёлке под Астраханью. Анюта не сомневалась в том, что Николай окончательно запутался в крепких сетях её чар, даже предложила как-то вместе съездить в Астрахань к отцу и матери. Но охмурённый Яковлев всё же помнил наказ матери и с предложением не торопился. Два года приглядывался к весёлой Анюте, пока, наконец, не решил повезти её на смотрины к своей матери, предварительно дав ей телеграмму. Овдовевшая Ольга Мефодьевна встретила сына и его невесту с распростёртыми объятиями. К приезду напекла пирогов, зажарила гуся, приготовила соленья-варенья.

Николай был счастлив, не сомневаясь в том, что его избранница понравится матери. И Ольга Мефодьевна, как могла, старалась словом и делом угодить будущей невестке. Но, одарённая от природы светлым разумом, обогащённая житейским опытом, она не спускала глаз с избранницы сына. Прислушиваясь к разговору молодых, где открыто, а где украдкой следила за поведением Анны. Не нравилось в ней развязное поведение: громко и много щебетала за столом, сопровождая речь смешком, махала руками, болтала под столом ногами, как избалованная капризная девчонка. А после еды оставляла после себя недоеденные куски хлеба или пирога, огрызок яблока и даже конфеты. Могла бы грязную посуду собрать и отнести на кухню.

На третий день, приготовив обед, Ольга Мефодьевна заторопилась и ушла, сказав, что ей надо срочно отлучиться. Вернувшись, нашла на столе немытую посуду, остатки хлеба и пищи выброшены в мусорное ведро. Она выбрала из ведра косточки, недоеденные пирожки, жареный картофель и всё это вынесла во двор собаке. Вернувшись, как бы между прочим заметила:

– Стол после себя надо оставлять чистым, остатки пищи, засыхая, оставляют нехороший запах.

– Мамуля, Николай не любит, когда руки мои пахнут кухней.

– Не любит? – Мать удивлённо перевела взгляд на сына. – В таком случае вам придётся нанимать прислугу.

– Это было бы хорошо! – всплеснула руками Анюта.

– А готовить-то ты умеешь, доченька? – не отставала с расспросами Ольга Мефодьевна.

– А как же! Всё, что пожелаете: русские блюда, украинские, татарские, турецкие – какие хотите!

– Что ж до сих пор от меня скрывала свой кулинарный талант? – улыбаясь, широко развёл руками Николай. – Давай покажем маме всё, на что ты способна.

На другой день Ольга Мефодьевна уехала за город, проведать больную приятельницу. Анюте пришлось стряпать одной. Когда к вечеру Ольга Мефодьевна вернулась, молодых дома не было – ушли в кино, оставив записку. Войдя в столовую, хозяйка схватилась за голову: стол завален грязной посудой, словно ели не два, а десять человек. Сковорода с нагаром, чуть ли не наполовину залита маслом. Жирные пятна на полу, на печи, на дверях… Мусорное ведро сверху прикрывал кусок теста. Ольга Мефодьевна достала его, завернула в бумагу. Когда вернулись Николай с Анютой, накормила их котлетами, подала чай, смородиновое варенье. Потом принесла тесто и, обратившись к будущей невестке, спросила:

– Зачем такой кусок выбрасывать?

– Тесто оказалось лишним, – ничуть не смутившись, ответила Анна.

– Из него можно испечь лепёшки или сварить галушки.

– И кто бы их ел? – вопросом на вопрос ответила Анюта.

– Я бы съела, собаке дала, курам бы покрошила…

– Мама, к чему такой разговор? Всё это мелочи, – вмешался Николай.

– Из мелочей складываются большие дела. А всё потому так выходит у вас, молодых, что не боитесь греха. Атеистами стали, Бога отвергли… Если так расточать, на одну зарплату не прожить, даже если много зарабатывать.

Николай впервые задумался над тем, о чём говорила мать.

– Скажи, Анна, – Ольга Мефодьевна снова обратилась к невесте сына, – ты из состоятельной семьи?

– Откуда у рыбаков богатство? Отец с матерью раз в году живут сытно – в путину, зимой же на стол поставить нечего. Если б не коза да куры, давно бы протянули ножки.

– Тогда откуда у тебя барские замашки? Понимаю, предки из пролетариев выбивались в люди. Как говорят, из грязи да в князи…

– О каких замашках говорите? – Голос Анны дрогнул, появились обида и раздражение.

– А о таких, дочь моя, как недоеденный борщ или жаркое, бездельничанье… Это и есть неуважение не только к старому человеку, но и к себе.

Николай хотел было возразить, но мать жестом руки остановила его.

– Ты, дочка, не сердись. Уму-разуму учу не для того, чтобы унизить, а для твоей же пользы. Я тоже не барыня, но работала на них, знаю, какие они. У помещика амбары ломились от зерна, скота – сотни голов. Но чтобы кто-то из его семьи бросил кусок хлеба в мусорное ведро, такого не припомню. Первое и второе подавали в супницах и кастрюлях. Каждый наливал или клал в свою тарелку столько, сколько мог съесть, а уж если положил, то всё до крошки съедал. И сидели за столом торжественно, не проронив ни слова, словно у алтаря. А всё, что оставалось в супнице, отдавали дворовым. Так-то баре к еде относились.

Перед отъездом Ольга Мефодьевна сказала сыну:

– Ты человек военный, поступай как хочешь, но только моего материнского благословения на женитьбу не будет.

Сын на мать не рассердился, понимал, что есть в её словах правда. Матери подсказывало сердце и тот житейский опыт, полученный от домашнего воспитания, когда в семье старших почитали, с ними считались. А убогий офицерский быт – долгие командировки, переезды из гарнизона в гарнизон – омрачает семейную жизнь, гасит яркие, радужные вспышки надежд и разбивает сильные чувства.

Николай вернулся в Смоленск. С Анютой не простился, как всегда, у её порога, а отвёз в свою холостяцкую квартиру. И назвал женой. Вышло всё так потому, что не знал, как поступить. С одной стороны, не хотел мать обидеть, с другой – потерять весёлую, жизнерадостную Анюту, к которой привык, а может, и полюбил – за то, что умеет доставлять радость.

Вначале всё складывалось хорошо. Анюта хозяйничала в его квартире, хотя после поездки к матери на Кавказ он стал присматриваться к ней – как готовит, чисто ли в доме. Так бы всё и шло, если бы однажды Анюта не заявила, увидев на столе квитанцию на денежный перевод матери:

– Разве Ольга Мефодьевна нуждается в деньгах?

– Это мой сыновний долг. Не могу же посылать ей только письма. А потом, я не контролирую тебя, не против помощи твоим отцу и матери.

На этом вроде бы вопрос был исчерпан. Но в компании друзей под Новый год Анюта хватила лишку. Опьянев, она сначала пела, плясала и вдруг после фокстрота демонстративно увела во двор пехотного командира, случайно оказавшегося в компании.

Николай даже бровью не повёл, когда сконфуженный лейтенант, вырываясь из цепких женских рук, поспешил вернуться в комнату. Смущённый, он сел возле Николая, желая избавиться от потерявшей разум чужой жены.

– Адьё, птенчик! – Анюта уставила осоловевшие глаза на лейтенанта.

Сделав вид, что всё это шутка, Николай увёл жену на танго. Не упрекнул и утром, когда уходил на службу. Но в душе с того новогоднего вечера поселился холодок отчуждения.