Золотой Трон

Глава IV

1

Сегодня шел дождь, проливной, холодный. Большая рваная туча, туго набитая сизым ватным туманом, принесла его со стороны священного Кайласа. Дожди большая редкость в высокогорьях Тибета, но Марпата любил дожди. Потому, когда первые капли окропили землю, он устроился под широким навесом, перед входом в монастырские владения. Там, в многочисленных скальных лабиринтах, скрывались от лишних глаз монашеские кельи. За несколько лет, что провел Марпата в стенах монастыря, он ориентировался в этих путаных переходах даже в темноте. Он уходил в глубину пещерных коридоров, где все еще жил старый монах Тенчиг. Старец почти не передвигался. Его беззубый рот едва выговаривал слова. Но Марпату влекла к старику сила его духа, которая, просачиваясь сквозь телесную оболочку, заполняла собой все пространство кельи. Соприкасаясь с незримым внутренним миром старого монаха, Марпата постигал и свой собственный незримый внутренний мир. Он мог проводить здесь часы, но, когда шел дождь, его неукротимо влекло под навес. В это время, глядя, как небо дарит земле животворящую влагу, Марпата углублялся в себя. Сейчас он думал о тех первых днях, когда отец привел его сюда. С тех пор прошло много лет. Нет, не два года, а значительно больше, но он ни разу не пожалел о своем приходе и ни дня не забывал о причине своего пребывания здесь. Напротив, теперь, в своих повзрослевших снах, он не только постигал город своей мечты, он знал, каким путем надлежит ему добираться туда. Он шел через Великую степь, через барханные пески, преодолевая и равнинные извилистые реки, и жаркую безбрежную пустыню. Но с пробуждением Марпата вновь находил себя в скальной келье, где пахло ячьим жиром и отсыревшей соломенной рогожей. Он был уже не пятилетним несмышленым ребенком, который не мог объяснить своей тяги к незнакомой земле. Теперь ему было почти пятнадцать, и он осмысленно понимал свои устремления. Все эти годы лама Чинробнобо был рядом с ним. Он стал ему не только учителем. Марпата почитал его и любил, как родного отца. Лама многому научил юношу за эти годы. Марпата долго, не один год, трудился над осознанием своего духа. Это пришло не сразу, не вдруг. Он и по сей день не мог объяснить, как дух проявился в нем. Словно невидимые почки молодой весенней поросли, спавшей до срока, его дух не выдавал себя ничем, но с приходом поры пробуждения все изменилось в одночасье: почки лопнули, и дух, словно молодой лист, робкий, но от рождения наделенный великой силою, явился миру. С этого мгновения Марпата ощутил в себе неисчерпаемый источник силы, который всегда присутствовал в нем, но был спрятан глубоко и надежно. Вместе с этим к Марпате пришла и уверенность в том, чем он должен заниматься. Всякий раз, когда его одолевали сомнения, он шел к Ламе, и всякий раз лама Чинробнобо развеивал их…

Дождь все шел и шел. Глядя на упругие серебряные струи, что словно нити сшивали две стихии, Марпата вспомнил день, когда однажды учитель позвал его к себе. Он усадил ученика напротив себя и долго на него смотрел. Лама смотрел так, словно тот должен был понимать его без слов. Наконец, когда пауза стала для Марпаты почти невыносимой, Чинробнобо произнес: «Сегодня я углублялся в летопись Акаши. Надеюсь, ты помнишь, что Акаша – нечто, заполняющее пространство всех видимых и невидимых миров, это нечто, порождающее все остальное. Надеюсь, ты помнишь, что летопись Акаши хранит все, когда-либо происходящее во всех видимых или невидимых мирах, все, что происходило либо будет происходить с каждым из нас. Так вот, в летописи Акаши я проследил твой земной путь, – лама вновь испытующе посмотрел на Марпату, – не все могу тебе сейчас сказать, тому не пришло время, но пока поведаю одно: ты прав, что ищешь тот далекий город. Он существует, и будущее твое там. Но прежде чем ты отправишься туда, тебе предстоит многому научиться». И почему Марпата вспомнил сейчас эти слова учителя?

Кто-то обнял его за плечи. Марпата оглянулся. Позади него стоял Лама. Дождь почти закончился, и сквозь расползающуюся тучу протиснулся робкий солнечный луч.

– Я жду тебя, – Чинробнобо по-отечески потрепал Марпату по плечу, – а ты замечтался здесь. Пришла пора занятий. Мы не можем растрачивать время понапрасну.

Узнавая в Марпате не только прилежного, но и способного ученика, лама научил его видеть людей, но видеть не тем, обычным для людей зрением, а иным, позволяющим зрить человека изнутри и не только телесно, осязаемо, но и тонко чувствовать его внутренний мир. Марпата был благодарен за это ламе, поскольку эти навыки облегчали ему и взаимопонимание с учителем.

Кроме этого Чинробнобо учил Марпату искусству врачевания. Часто они с рассветом уходили в горы. До заката, блуждая по горным тропам, отыскивали целебные травы.

– Настанет время, – говорил Чинробнобо Марпате, – и ты навсегда покинешь стены монастыря. Ты уйдешь в другую, неведомую тебе пока жизнь. Но ты должен быть готов к ней. Ведь ты сам выбрал ее. И знания врачевания пригодятся тебе.

Там, в горах, Чинробнобо терпеливо рассказывал Марпате о целебных свойствах трав, о том, как сохранить их чудодейственную силу надолго. Марпата с учителем любили приходить к небольшому горному озеру. Его зеркальная гладь всегда была скрыта от глаз путников покрывалом, сотканным из водяной гречихи. Ее розовые подводные соцветия, проглядывая сквозь хрустальную прозрачность воды, оживляли ажурный узор остролистного ковра. Марпата уже знал, что водяная гречиха с давних времен служила людям незаменимым средством при холере.

Лама открыл для Марпаты многие свойства целебных трав, но почему-то особое внимание учитель уделял травам, которые способны были излечивать холеру и чуму. Марпата не спрашивал его о том. Его пытливый ум жадно вбирал в себя все, чему учил его Чинробнобо.

С детских лет Марпата тяготел душой к тому невзрачному скальному строению на задворках монастыря, где монахи хранили камни. Только теперь, спустя годы, он смог приходить сюда не ради праздного любопытства. Теперь Марпата приходил сюда с учителем, и тот всякий раз открывал ему новые и новые тайны. Оказывается, камни – живые, и способны врачевать многие недуги. Марпата узнал, что при неумелом, или, напротив, умелом, обращении с ними камни способны разрушать и губить. Чинробнобо остерегал своего ученика от необдуманных поступков. Рассказывая юноше о дурных свойствах камней, он всякий раз призывал Марпату к благородству, дальновидности и мудрости.

Постепенно, год за годом, Марпата впитал в себя столько, что вполне владел лекарским ремеслом. Однако Чинробнобо неустанно повторял своему ученику, что земные навыки врачевания ничего не будут значить, если не коснется их фибрами своими душа, если дух не вдохнет в них силу, способную противостоять болезни, не заставит услышать музыку жизни и возродиться.

2

Ночью Марпате не спалось. Одолевали мысли. Неутомимыми пчелами роились они вокруг его обостренного сознания. Влетая в голову, словно в улей, проносясь по закоулкам его ума, мысли стремительно улетали прочь, уступая место новым. Но что-то неизменно присутствовало в его сознании. Что-то, чему Марпата никак не находил объяснения. Это «что-то», касаясь души, порождало уверенность и осознание истинности, но это «что-то» своей мощью не позволяло шальным мыслям касаться его. Это было непонятно. Это волновало Марпату. Едва дождавшись рассвета, Марпата пришел в келью учителя.

Он застал Чинробнобо за трапезой. Лама неторопливо вкушал только что приготовленную тсампу. Он пригласил Марпату разделить с ним завтрак, но юноша отказался. От бессонной ночи глаза его воспалились и смотрели на наставника сквозь белесую пелену тумана.

Сбиваясь в словах, ибо Марпата не находил подходящих слов, он поведал Ламе о пережитом ночью. Он обеспокоено смотрел на учителя. Марпата не заметил, что Чинробнобо давно отставил недоеденную тсампу и с интересом взирал на своего ученика. Выслушав сбивчивый рассказ юноши, лама оживился. В уголках его мудрых глаз поселилась довольная улыбка.

– Ты делаешь успехи, мой мальчик, – лама встал и одобрительно обнял Марпату за плечи, – этой ночью ты постиг Неречённое…

Марпата непонимающе смотрел на Чинробнобо. Учитель поведал ему о многом, но об этом за все годы он не обмолвился ни словом. Но что такое – «Неречённое»?! Дабы превратиться в ответ, робкий, настороженный, еще не знающий твердой опоры, вопрос в глазах Марпаты стремился вырваться наружу. Учитель заметил сейчас это новое, зарождающееся в его ученике состояние.

– Да, пришло время посвятить тебя и в это, – лама заговорил еле слышно, но твердо и уверенно, – я молчал потому, что к Неречённому трудно подобрать слова. Они и не нужны, пока ты сам не осознаешь Неречённое в себе. Ты, Марпата, научился мыслить. Я горжусь тобой. Ты мой самый способный ученик, но тебе еще только предстоит освоить другое искусство. Вздохни о Неречённом, и ты станешь другим, новым человеком. Этот вздох перенесет тебя в безмерность. Он обновит твое сознание. Ты сможешь изменять события, которые многим будут казаться неизменяемыми. Но я открою тебе и величайший закон Мироздания: все это должно быть добровольным. Никто не сможет побудить тебя, если ты сам будешь этому противиться. Неречённое, воспарив над словами, обратит материю в дух. Где будут бессмысленны стремления и побуждения, где исчерпает себя воля, там единый вздох о Неречённом позволит изменить ход событий. Это не мои слова. Это – мудрость и знания древних, пришедшие к нам из глубины столетий. Пока все сказанное мной кажется тебе невозможным, но сегодня ты почувствовал, как Неречённое живет в тебе, а значит, пришло время выпустить его наружу.

Марпата шел от Ламы, задумчиво глядя себе под ноги. Сколько лет наставник учил его думать, а теперь он предлагал Марпате отказаться от мыслей вовсе. Неречённое…

3

Сотканные из постоянных занятий, дополненные беседами с Ламой, дни пролетали один за другим, словно стаи перелетных птиц. Оглядываясь на них, Марпата изумлялся тому, как много осталось позади: его родители, которых он не видел столько лет, первые открытия и череда нескончаемых снов, которые каждый раз возвращали его в незнакомый город, ради которого он пришел в монастырь, и, наконец, он сам – тот маленький мальчик, лишь способный откликаться на зов своего непознанного духа. Теперь, спустя годы, возмужавший Марпата смотрел на мир по-иному. Он многому научился в монастыре. Он ощущал под собой земную твердь, ибо тело его было натренировано. Разум Марпаты пребывал в спокойствии, а дух его, осознанный, сильный, – в гармонии с сознанием.

Оглядываясь назад, Марпата видел широкую бездонную пропасть между его прошлым и настоящим. Но, чем больше он задумывался над этим, тем явственнее ширилась эта пропасть. Чем больше Марпата узнавал, тем чаще ему казалось, что знания его не значительнее капли в безбрежном океане бытия.

Когда он делился своими переживаниями с Чинробнобо, тот лишь еле заметно улыбался в ответ. Это не успокаивало Марпату, и от этой обеспокоенности хотелось ощутить себя сильнее, хотелось постигать новое.

Сегодня опять Марпату одолевали сомнения. Ему казалось, что он ничтожно мал и беспомощен, и все, чему он учился, чего он достиг, не стоит и горсти прелого овса.

Неразумно было обременять своими переживаниями учителя всякий раз. Марпата уединился в маленьком сарайчике, где хранились камни. Он любил бывать здесь. Он знал все свойства этих безмолвных обитателей земли. Ему нравилось разглядывать камни, держать их в руках, согревая своим теплом. Но сегодня Марпате нужен был коричневый агат. Да, именно коричневый! Не зеленый, не красный, а коричневый! Он лежал отдельно от других камней в маленьком кожаном мешочке, шитым ячьими жилами. Это Марпата положил его так, чтобы в нужный момент его было легко найти. Он не раз испытал на себе, как коричневый агат избавлял его от неуверенности, как после общения с камнем его умственные способности повышались, а сам он постепенно успокаивался. За этим занятием Чинробнобо и застал юношу.

– Я искал тебя повсюду, – с некоторой укоризной проговорил Лама. Он любил своего ученика и не меньше, чем тот, нуждался в его обществе. Обычно в голосе Ламы не было укоризненных ноток, но сегодня они звучали, и Марпата не ошибался, – я пришел поговорить с тобой, друг мой. Я долго думал. За это время я не раз заглядывал в летопись Акаши и пришел к выводу – время твое пришло. Годы, проведенные в монастыре, не пропали даром. Ты славно потрудился, и теперь, с ценным багажом усвоенных знаний, ты должен идти туда, куда влечет тебя твой Дух.

Именно сейчас, когда Марпата ощущал себя ничтожно слабым, он не ожидал услышать от учителя этих слов. Их смысл не сразу дошел до сознания юноши, но, когда он все-таки понял, о чем говорил ему Чинробнобо, им овладело смятение. Он все еще держал в руке коричневый агат, но тот не справлялся с нахлынувшими эмоциями Марпаты.

Словно раскат грома, словно горная лавина обрушились на Марпату слова наставника. Он так долго ждал этих слов. И вот сейчас он был к ним не готов, а лама Чинробнобо словно не замечал смятения своего выросшего ученика:

– Где бы ты ни был, какие бы испытания не возникали у тебя на пути, ты доложен помнить, что ты – Человек, – на слове человек учитель сделал акцент, – и создан Всевышним, как и все люди на этой планете, для великих дел в Вечности, а именно, быть помощником Творцу и управлять Мирами. Такое предназначения накладывает на человека большую ответственность, но вряд ли люди на Земле понимают это. Кто из них задумывался о смысле и предназначении земной жизни? Могу тебе сказать, что почти никто. И вот в такой мир ты должен будешь отправиться, когда покинешь стены монастыря. В том мире тебя будет окружать много зла и несправедливости. Прошу тебя, мой мальчик, не заразись этой очень опасной болезнью, не поддайся соблазнам, не дай твоему Духу пасть низко, ибо это может принести тебе погибель. Не трать силы на внешние напраслины. Смотри внутрь себя. После того, как ты много узнал и понял, ты просто обязан совершенствовать свое внутреннее «я». На твоем пути будут трудности и соблазны. Ты встретишься с ними уже скоро, но главная твоя цель в этом мире – не упасть, а, напротив, подняться в своем Духе. Запомни, Марпата, чем выше становится твой Дух, тем сильнее твоя связь с Творцом. Только возвышаясь духовно, ты сможешь обрести высокое Со-знание, иными словами, знание, дарованное Создателем, а значит, сможешь самостоятельно принимать правильные решения и делать верный выбор между Добром и Злом. – Чинробнобо сделал паузу, и, вздохнув, продолжил: – Вот я и преподал тебе последний урок в стенах нашей тихой обители. Может быть, сказанное мной покажется тебе слишком простым, но там, на далекой земле, жизнь преподнесет тебе более серьезные уроки, а пока, – лама улыбнулся и коснулся плеча Марпаты, – собирайся, мой мальчик. Как только ты будешь готов отправиться в путь, я провожу тебя до Лхасы.

Глава V

1

Торговый караван отходил от западного рынка Лхасы. Раннее утро, едва разбудив город, умывало его росистой прохладой. Марпата не привык к базарной столичной суете. Его удручали торговцы, туда-сюда снующие с гружеными тележками, голоса зазывал, нараспев предлагающих пестроцветье товаров. Но больше всего он страдал от тяжелого густого воздуха, обычного для этих мест. Он впервые приехал в Лхасу, впервые спустился так низко с высокогорий Тибета. Его деревня, затерянная между ущелий где-то на головокружительной высоте, монастырь, в котором он провел многие годы, жили в чистом разреженном горном воздухе. Марпата привык дышать тем воздухом, а сейчас его легкие распирало изнутри. Это причиняло не просто неудобства, это причиняло Марпате боль. Его то и дело душил кашель. Казалось, что вся базарная пыль каким-то невероятным образом оседала в глубинах его организма.

– Со временем это пройдет. Ты привыкнешь дышать низинным воздухом, – успокаивал Марпату Чинробнобо, видя, как мучается ученик. Но лама хорошо понимал, что страдания Марпаты только начались, что ему предстоит спускаться все ниже и ниже, что воздух будет все гуще и гуще, а город, куда столько лет зовет Марпату его дух, и вовсе расположен в великой низменности, которая низвержена в пропасть. Но этот путь Марпата избрал сам.

Караван, сотканный из множества навьюченных тюками верблюдов, мерно ступал по каменистой тибетской земле. Проводники и торговцы, погонщики и животные, всех соединил он в живой единый организм, направляющийся в богатую солнечную страну Мавераннахр. Там торговцы надеялись выгодно свершить сделки – купить, продать, обменять. Им уже грезился звон монет, которые по дирхему ^[8] собирали они в динары ^[9], чтобы, проверив их вес с точностью до мискаля ^[10], с туго набитой мошной возвратиться восвояси. Марпата не разделял алчных интересов торговцев. Его не пленил завораживающий блеск серебряных и золотых монет, которых в Мавераннахре было с избытком. От Чинробнобо он знал, что торговцы едут в эту богатую страну чаще всего, чтобы монетой нажиться на монете. Отсутствие единой монеты позволяло заезжим купцам с молчащей совестью орудовать в Мавераннахре. На одних рынках они скупали высокопробные монеты и продавали их баснословно дорого там, где монеты не отличались качеством драгоценного металла. Этим торговцам Марпата был лишь попутчик. В Мавераннахр он шел лишь за тем, чтобы сменить караван, и уже с новыми, но такими же алчными попутчиками разделить вместе остаток пути.

Живя в высокогорном монастыре, погруженный в постоянные занятия над совершенствованием своего духа, Марпата все же находил время, чтобы разговаривать с Чинробнобо о тех странах, куда ему надлежало отправиться. В беседах с наставником он понял, что Мавераннахр, эта прекрасная, все еще богатая страна находилась сейчас в состоянии совершенной раздробленности, что в ней было несколько крупных владений, которые, никому не подчиняясь, неустанно враждовали друг с другом. Он так же знал, что каждый год приносил Мавераннахру новые неурядицы и положение в стране только ухудшалось. Он знал, что на дорогах Мавераннахра бродячие разбойники нередко грабили беззащитных торговцев и некуда было деться от их кровожадности. Но все же день за днем, шаг за шагом приближали его к этой стране.

2

Он был молод и силен. В его теле бурлила энергия, неиссякаемый источник которой он черпал с Небес. От рождения он был недюжинно крепок и вынослив. Со временем его высокий рост, широта в плечах и жилистая мускулатура стали вызывать зависть сверстников. Старики, заглядываясь на него, вздыхали, вспоминая свою разудалую юность. Тимур же не замечал ни красоты своего тела, ни молодецкой силы, бурлящей в нем. Он смотрел на мир сухими без блеска глазами, карими, почти черными, взгляд которых перемещался медленно, ленно, а устремившись на собеседника, прожигал его насквозь. С годами его гордый профиль стал напоминать профиль властелина, и если не властелина мира, то властителя многих людей, которые шли за ним безотчетно и безоглядно, как идет стая волков за своим вожаком. Сила его притяжения была непостижима. И невозможно было сопротивляться, находясь в этих дьявольских путах одурманенного сознания. Тимур был справедлив с теми, кто шел за ним. Он был благороден той мерой благородства, какая бывает присуща вожаку хищной стаи. Но Тимур был беден. И хлеб насущный он добывал себе в стремительных жестоких набегах и грабежах. Никому не было пощады в тех хладнокровных схватках: ни безоружным мирным жителям, ни отарам овец, безмятежно пасущимся на пастбищах, ни одиноко бредущим путникам, ни богатым торговым караванам. По добыче и дележ. Все честно, все по совести. А там, в складчину пир. И во главе пира Тимур – вожак! Но он не потомок Чингисхана, а значит, имя его не смеет стоять рядом с именами ханов и шейхов. Но люди идут за ним…

Караван ждали три дня. Давно донесли Тимуру, что в скором времени пройдет он здесь. И вот все тимурово войско прибывало в предвкушении легкой наживы. Тимур жаждал завоевания и подчинения его воле. Молодого барласа влек вкус насилия и вкус власти. Это вдохновляло его больше, чем звон награбленных монет, чем разудалое гулянье после головокружительного набега. Все, что ему было нужно, это видеть себя победителем.

Укрылись за холмом в небольшой катальповой рощице. Подрагивая, даль струилась миражами. Множество глаз в ожидании каравана вглядывались в черту вечно недостижимого горизонта. Только ветер, только крик одинокого орла в вышине нарушали первозданную тишину.

Тимур загляделся на свободного гордого хищника. Он парил в небесах одинокой тенью, еле различимой точкой, чтобы сквозь разорванное в клочья мгновение обрушиться на несчастную жертву, повинную лишь в том, что она оказалась в поле его алчного зрения. Птица, тяжело, редко взмахивая крыльями, плыла в воздухе. Тень ее, коснувшись горизонта, принимала все более четкие очертания. «Возможно ли такое», – подумал Тимур, но тень, способная к перевоплощению, обернулась вдруг едва узнаваемым станом верблюда. Глаз Тимура еще не решался назвать мираж явью, а безотказное чутье подсказывало: «Добыча близка».