Мост самоубийц

– Подождите!

Участковый, догадалась я. Так и оказалось. Толстячок, отдышавшись, представился капитаном Тонким, Петром Ивановичем. Я, наверное, слишком сильно выкатила глаза. Капитан смущенно кашлянул:

– Ну хоть бы раз такую реакцию не видеть.

– Извините. – Я не смогла сдержать улыбки. Капитан был настолько шире своей фамилии, что это рождало комичный эффект.

– Не извиняйтесь, я уже привык.

– Чем могу помочь, Петр Иванович?

– Простите за нескромный вопрос, вы кто?

Кажется, сегодня только родная мать не озадачила меня этим вопросом. И то день еще не кончился.

– Дело в том, что мне позвонили соседи Полины Усольцевой… покойной Полины Усольцевой и сказали, что по квартире кто-то ходит.

– Понятно.

– Они бдительные, – уныло сказал участковый, поглядывая на окна красивого дома. Казалось, ему было очень неловко передо мной, но не отреагировать на сигнал он не мог. Я достала удостоверение.

– Частный детектив? – удивился Тонкий. – Это что, прикол какой-то?

– Хоть бы раз такую реакцию не видеть.

– Извините. Но можно настоящие документы?

– Это настоящий документ. Я работаю над делом Полины по просьбе ее сестры.

Участковый вгляделся в корочку, повертел ее в руках и на всякий случай сфотографировал ее на смартфон. Я почувствовала себя обезьянкой на сочинском пляже. Петр Иванович вернул мне удостоверение и прищурился.

– Это Александра Усольцева дала вам ключи от квартиры?

– Да, – подтвердила я и прибавила, соврав, – а еще сказала, что вы можете мне рассказать о погибшей девушке.

– Она так сказала? – удивился Тонкий. Я вдруг поняла, что он довольно молод – не старше тридцати. Возраст полных людей сложно угадать с первого взгляда.

– Это не отнимет много времени. Хотите, пройдем в квартиру Полины?

– Нет, – покачал головой участковый, – лучше ко мне. Тут недалеко, а у меня скоро прием граждан. Не хочу отлучаться.

– Ладно, ведите. – Я решительно взяла толстячка под локоть, и мы двинулись к выходу со двора. В окне на первом этаже шевельнулась занавеска. Эта квартира находилась как раз под квартирой Полины, и, очевидно, именно эти бдительные соседи вызвали участкового.

– Вы не обижайтесь, – сказал Петр Иванович, тоже заметив занавеску, – тут просто очень бдительные жильцы живут.

– Я не обижаюсь. Наоборот, теперь мне понятно, что никто подозрительный не мог прошмыгнуть мимо этих законопослушных окон.

– Это точно. В этой квартире проживает Ольга Михайловна Горевая. Старушка на пенсии. Работала в милиции следователем. Сейчас ей восемьдесят лет, но дело свое она не забыла.

– Удивительный дом! – воскликнула я. – Сколько интересных персонажей!

– Погодите. Насколько мне известно, Полина Усольцева свела счеты с жизнью. Совершенно самостоятельно.

Я уклончиво покачала головой.

– Меня просто попросили проверить.

– Александра очень переживает, я понимаю. Она же и ко мне приходила. Только чем я тут могу помочь? Дело и не возбуждалось. Свидетели говорят, девушка сама прыгнула с моста.

Я не успела ответить – из подъезда, хлопнув дверью, выбежала та самая бдительная старушка.

– Уводите? Я говорила – подозрительная личность. Что за времена пошли? Каждый, кто хочет в дом ломится. Наш дом надо поставить на пульт охраны!

– Ольга Михайловна! – со стоном протянул участковый. – Ну я-то ту при чем? Хотите – скидывайтесь всем домом и ставьте себя на какой угодно пульт! И никого я не увожу. Я просто беседую с…

– Здравствуйте, Ольга Михайловна, – я улыбнулась как можно приветливее, но старушка окатила меня подозрительным взглядом, – рада с вами познакомиться.

– А чего со мной знакомиться? – пробурчала бывший следователь. – У меня знакомых предостаточно, новых не надо. Она, – старушка повернулась к участковому, тыча в меня узловатым коротким пальчиком, – с самого утра ходила у меня по потолку. В квартире покойницы! Вы разберитесь! Разберитесь, что ей тут нужно было! Может, надо Саше позвонить? Она же могла что-то украсть.

– Я по поручению Саши и пришла, – ответила я, выступая вперед и доставая свое удостоверение, – она просила меня осмотреть квартиру.

– Пойдемте, ей-богу, это того не стоит, – прошептал сзади Тонкий. Видно, старушка была его головной болью.

Та между тем достала из кармана пальто очки и, приблизив мою «корочку» чуть ли не к носу, внимательно ее изучала.

– Что это за «липа»? – наконец сказала она. – Детектив!

– Это не «липа», – снова улыбнулась я, хотя делать это становилось все сложнее с каждой минутой, – я действительно частный детектив, и мне очень полезны такие бдительные соседи, как вы.

– Ага! Полезны! – пробурчала старушка. – Приходят, а потом трупы по всему городу, только успевай считать. Я же просила тебя, Петя, проверить, кто с чердака мешки тяжелые кидал. Так ты и думать забыл.

– Мешки? – удивилась я.

Старушка охотно поделилась, закивав головой:

– Было-было. Ночью как-то просыпаюсь недели две назад – слышу бац! По звуку как мешок прилетел.

– А почему решили, что с чердака?

– Так ночью жильцы спят, да и кому это надо – кидать что-то с высоты. А я утром видела пыльные следы на лестнице – такая пыль только на чердаке. Надо залезть на чердак и проверить. Там должны остаться улики… Ходют и ходют. И вот теперь подозрительные лица в квартире Полины! – Старушка снова недовольно зыркнула на меня.

– Саша наняла меня, чтобы я проверила обстоятельства смерти ее сестры, – продолжала я, хотя участковый делал умоляющие знаки руками, чтобы я оставила в покое эту проблемную соседку. – Вы случайно не видели, чтобы к Полине приходили какие-нибудь подозрительные гости?

– Подозрительные? Да тут все подозрительные! – воскликнула старая следовательница, но тут же запнулась, как будто что-то припомнила: – Про Полину ничего плохого сказать не могу. Хорошая была девушка. Мужиков не водила. Только один был – Леша. Потом и с ним разошлась, уж отчего – не скажу. Но как-то… – старушка стала говорить медленнее, пытаясь яснее передать всплывшее воспоминание, – как-то я увидела, что она ругается на улице с каким-то бугаем.

– Бугаем?

– Здоровый дядька, брюнет, высокий. Лицо оплывшее. На вид за сорок лет, хотя, может, и меньше.

– И о чем они говорили?

– Я же не слушаю чужих разговоров! – возмутилась Ольга Михайловна.

– Ну вы же почему-то решили, что они ругались, – подсказала я.

– Верно. Он кричал на Полину! Я из окна не слышала весь разговор. Только одну фразу и помню: «Пикнешь, – мол, – пожалеешь».

– Пикнешь – пожалеешь? – повторила я. – Так и сказал? Интересно… – А когда это было?

– Давно было, в начале лета еще, – махнула рукой старушка, – но в остальном тихо у нее все было.

– И вы уверены, что это был не Леша? – спросила я.

– Нет, Лешу я знала. Это был кто-то другой. Я потом остановила Полину в подъезде, спросила – все ли у нее хорошо. Она сказала, что повода для беспокойства нет. Недоразумение, мол, произошло.

– Понятно.

– Но потом я этого бугая не видела больше, поэтому и не придала значения. Иначе сразу вызвала бы Петю!

Петр Иванович вздохнул:

– Это точно, вызвала бы.

– Спасибо, Ольга Михайловна, – поблагодарила я.

Старушка в ответ нахмурилась и что-то пробурчала себе под нос. Она все еще смотрела на меня с явным подозрением. Я наконец вняла мольбам участкового, и мы двинулись к выходу со двора, обходя лужи и кучи из бурых листьев, которые сгрудились у обочины.

– Вы зря обращаете внимание, – укорил меня участковый, – Ольга Михайловна, безусловно, заслуженный работник. Но сейчас на пенсии ей все время мерещатся преступления и подозрительные лица. Я в этот дом бегаю только из-за ее непрерывных звонков и жалоб. Больше никто из жильцов не жаловался, что ему докучают. Старушка просто не может забыть о своей профессии.

– Не могу ее винить, – улыбнулась я, представив себя на пенсии. – Мне кажется, я в ее возрасте буду вести себя точно так же. Профдеформация!

Участок находился совсем рядом, буквально в соседнем доме. Теперь понятно, как пухлому капитану удалось так быстро отреагировать на звонок.

Внутри пахло кофе и сладкими булочками. Этот кондитерский запах смешивался с запахом мокрой одежды, старой обуви и сигарет, отчего получался удивительно тошнотворный букет. Я сморщила нос, но ничего не сказала. Булочки и кофе нашлись тут же, на столе Петра Ивановича. Он опять смутился:

– Я собирался обедать, когда позвонили. Пришлось бросить.

– У вас похвальное рвение к работе, – совершенно серьезно сказала я.

– Моя должность, конечно, не мечта карьериста, да и денег платят копейки, но я на большее не претендую. Мне нравится приносить пользу людям, и я горжусь своей профессией, – отчасти с вызовом сказал капитан, приняв мои слова за издевку. Надо было сменить тему.

– Расскажите, пожалуйста, про Полину. Она тоже никогда не обращалась к вам с жалобами?

– Ничего скандального или плохого я рассказать не смогу. Тихая. Приличная. Соседям не докучала. В сомнительных связях не замечена. Сигналов относительно ее квартиры не поступало. И сама она ко мне не обращалась.

– А парня ее вы встречали?

– Один раз я приходил к Ольге Михайловне. Ей опять показалось, что кто-то посторонний прошел на чердак. Полина выходила из квартиры, и с ней был ее парень.

– А как вы поняли, что это он?

– Ну это всегда понятно. Молодой парень, не намного старше ее. Он поцеловал ее у подъезда перед тем, как они сели в машину.

– И это был не бугай?

– Нет, – улыбнулся участковый, и его добродушное лицо еще больше покруглело благодаря этой улыбке, – худощавого телосложения. Бугаем бы его никто не назвал. Ольга Михайловна упоминала как-то этот случай. Но я поспрашивал жильцов – никто не замечал в доме рослых амбалов, и уж тем более никто не видел, как Полина с кем-то ссорилась на улице. Так что, возможно, ничего и не было. Ольга Михайловна могла принять за ссору громкий разговор или сослепу приняла парня Полины за другого мужчину. Зрение ее уже подводит – годы-то не шутка. Вы не подумайте, я не хочу ставить под сомнение слова этой женщины, – спохватился Петр Иванович, – но лучше вам сто раз перепроверить. Я постоянно бегаю в этот дом, потому что ей что-то кажется. И еще ни разу ничего криминального не обнаружил.

– И на чердаке никого не находили? – спросила я с усмешкой.

– Почему же? Находил. Кошку. Ее же собственную кошку, которая там гоняла воробьев. Спустил ее и отдал лично Ольге Михайловне в руки, а она пробурчала что-то – вот как сейчас – и захлопнула дверь.

Участковый не удержался и откусил от булочки.

– Извините, с утра ничего не ел, – сказал он, стряхивая с рук крошки.

– Не стесняйтесь меня, – опять улыбнулась я. – Петр Иванович, кто заходил в квартиру Полины после того, как стало известно о случившемся?

– Следователи и криминалисты были, – пожал плечами толстячок, – сестра Полины Саша.

– И больше никого?

– Квартиру опечатали. Так что там никто не ходил. А потом, после похорон, только Саша наезжала. Но вот тут точно я вам сказать не могу, потому что, сами понимаете, не сижу постоянно у нее под дверью. Если кто и приезжал, то я не в курсе. Поверьте, я был бы и рад сообщить вам что-то полезное, но о Полине больше ничего не знаю.

– Хорошо, Петр Иванович. Спасибо за беседу.

– Уже уходите? – огорчился толстячок и потер шею, покрасневшую от врезавшегося в нее воротничка. – Жалко. Нечасто ко мне заглядывают частные детективы. Особенно такие… такие… – Он засмущался и мгновенно залился краской.

– Детектива ноги кормят, поэтому мне пора, – пошутила я, но сделала только хуже. При упоминании о ногах, участковый машинально перевел взгляд на мои бедра и побагровел еще больше.

– Я еще загляну, – пообещала я, не вполне уверенная, что сдержу обещание. Хотя кто знает, куда выведет меня это расследование?

Пухлый капитан грустно улыбнулся.

– Заходите, конечно.

* * *

Следователь Морошин оказался хмурым, гладко выбритым брюнетом с усталым, злым взглядом. На вид ему было едва за тридцать, но сетка лучистых морщин, которая расходилась от его глаз, говорила о том, что он гораздо старше. Я удивилась про себя – такие морщинки бывают у улыбчивых людей, а капитан Морошин не производил впечатление человека, которого в жизни могло что-то радовать. Мне хватило секунды, чтобы понять: дружелюбия участкового Петра Ивановича в этом кабинете можно не ждать.

– Кто вы?

Я вздохнула. Почему сегодня все обращаются ко мне именно так?

– Иванова, частный детектив. – Я раскрыла свидетельство перед лицом Морошина. Он, нахмурив брови, вчитался в него, но, на удивление, не выказал ни иронии, ни сарказма, которые я обычно привыкла слышать.

– Что вам нужно?

– Я хотела поговорить с вами о деле Полины Усольцевой.

Лицо Морошина стало еще более кислым. Он отвел взгляд в сторону и произнес четко и сердито:

– Нет никакого дела Полины Усольцевой. Вы ошиблись. Не буду вас задерживать.

Я села напротив капитана на низкий неудобный стул.

– Отчего же? Я не против задержаться. Дела, может быть, и нет, но некоторые обстоятельства мне бы хотелось прояснить. Дело в том, что сестра погибшей…

Я не договорила – следователь прервал меня раздраженным жестом:

– Погодите. С чего вы вообще взяли, что я буду об этом говорить? Вы не родственница погибшей, а совершенно постороннее лицо.

«Ох, как трудно с тобой будет!» – мелькнула в моей голове мысль.

– Послушайте, – я максимально смягчила голос и постаралась придать ему проникновенную, интимную интонацию, – я не прошу каких-то официальных бумаг или разглашения закрытой информации. Вы и сами сказали, что дела никакого нет. Считайте, что я просто забежала к вам в обеденный перерыв поболтать.

Тактика оказалась неверной. На мое женское обаяние Морошину было плевать.

– Я предпочитаю обедать один, – отрезал он, – кроме того, я знаю регламент работы частного детектива. Средства поиска информации у вас довольно ограничены. И в ваши полномочия явно не входит допрос сотрудников правоохранительных органов.

Ясно. Как и предупреждал Кирьянов, сухарь, помешанный на правилах. Ничего, и с такими дело имели.

– Почему вы так быстро закрыли дело, несмотря на наличие определенного количества обстоятельств, которые могут как минимум поставить самоубийство под сомнение?

Расчет оказался верным. Морошин не справился с лицом и удивленно вскинул бровь, хотя тут же взял себя в руки.

– Каких еще обстоятельств?

– Я работаю только полдня и уже нашла несколько нестыковок в этом деле.

– Нет никакого дела…

– Если вам доставляет удовольствие это повторять – пожалуйста, повторяйте. Но сути это не меняет. Вы могли бы провести хоть какую-то проверку перед тем, как отказывать в возбуждении.

– Этого еще не хватало! – Морошин фыркнул, не глядя на меня. – Нэнси Дрю обвиняет меня в халатности.

– А вы не пробовали выслушивать людей до конца?

– А вы не пробовали устроиться на нормальную работу?

Я пропустила это замечание мимо ушей.

– Полина Усольцева, по свидетельству сестры, не собиралась сводить счеты с жизнью. И мне хотелось бы знать, почему вы…

Белая, плотная ладонь Морошина опять взметнулась перед моим лицом.

– На этом остановимся. Сестра Усольцевой уже была у меня, и мне казалось, я ей все доходчиво объяснил. В возбуждении дела отказано. Нет никаких веских свидетельств в пользу того, что имело место убийство или доведение до самоубийства. Ее домыслы – не моя забота. Покиньте мой кабинет немедленно. Я не обязан никому давать отчет в своих действиях, – он махнул рукой так, словно отгонял назойливую муху, – тем более вам.

– Тем более мне? – Я откинулась на жесткую спинку офисного стула. – Слушайте, это уже что-то личное. Я что, наступила вам на ногу в поликлинике?

Морошин побагровел.

– Девушка, я настоятельно советую вам прекратить этот спектакль и покинуть мой кабинет.

Я встала, схватившись за спину.

– Вы очень недальновидны. У меня много хороших знакомых в органах, и они часто сотрудничают со мной на взаимовыгодной основе…

– Мне неинтересно, – опять перебил Морошин и устало вздохнул. – Послушайте, мне известно, кто вы такая. И я не в восторге от того, чем вы занимаетесь. С моей точки зрения, ваша деятельность только мешает полиции и следственному комитету. Сосредоточьтесь лучше на том, чем занимаются частные детективы во всем мире, – поимке неверных мужей. А расследование смертей оставьте компетентным людям, которые нашли своему образованию лучшее применение, чем вы.

Я почувствовала, как удушливая волна гнева поднимается внутри меня. В ушах зашумела кровь. К черту вежливость и профессионализм!

– Если лучшее применение образованию означает протирать зад на стуле, пытаясь не нарушить ни единого регламента, то поздравляю, вы настоящий профессионал своего дела. Но если вы так верите в логику и правила, то ответьте: зачем самоубийца в день своего самоубийства совершает странные покупки и планирует следующую неделю в ежедневнике?

– Понимать мысли самоубийц не моя забота.

– «Не моя забота» – это что, слоган вашего РОВД? Недаром у него такая плохая репутация, – не сдержалась я, – таких продажных, ленивых, напыщенных…

– До свидания. Еще одно слово, и я влеплю вам статью за оскорбление сотрудника при исполнении. Уходите и не забудьте дверь закрыть поплотнее – там замок ненадежный.

Я двинулась к выходу, но все же не удержалась от последней попытки заинтересовать следователя:

– Полина купила веревочную лестницу и билет на поезд. А через два часа пошла и скинулась с моста.

Морошин молча посмотрел на меня и дал понять, что будет смотреть до тех пор, пока я не выйду из кабинета.

– Вот поэтому вы и обедаете в одиночестве. Никто не хочет сидеть за одним столом с Настольной книгой дознавателя.

Я выскочила за дверь, ругая себя последними словами за то, что не смогла справиться с эмоциями. Кирьянов же предупреждал, что с Морошиным будет тяжело. Зачем я вообще сюда пришла? Надо слушать старых опытных друзей, которые пытаются облегчить свою жизнь.

Пока я бесполезно сотрясала воздух у непрошибаемого следователя, на улице похолодало. Воздух стал как будто плотнее и гуще. За тесной толпой многоэтажек показалось свинцовое облако. Я хотела пройтись до злополучного мостика, чтобы самой осмотреть место, откуда прыгнула Усольцева, но сомневалась, что дождь не застигнет меня в дороге. Кроме того, спина разболелась не на шутку. Пора было принимать лекарство и натирать поясницу чудодейственной мазью, прописанной врачом, но я все оставила дома, потому что надеялась к этому времени вернуться.

Я уже вытащила телефон, чтобы вызвать такси, как вдруг около меня резко притормозила машина, едва не обдав меня грязной водой из лужи на обочине.

– Иванова! Что ты тут делаешь?

Это был Владимир Сергеевич Кирьянов, которому я обрадовалась, как родному. Киря выскочил из машины и раскрыл передо мной дверцу.

– Неужели подвезешь? – спросила я из вежливости.

– А что с тобой делать? Как спина? Выглядишь не очень.

Я, ойкая, забралась на заднее сиденье служебного уазика. Владимир Сергеевич сел рядом и хлопнул водителя по плечу:

– Петренко, гоу! – И назвал мой адрес.

– Нет, погоди, Петренко! – взмолилась я. – Меня не домой. Мне в Туристический парк нужно, туда, где Мост Влюбленных.

Раз уж такая удача, решила я, проеду до мостика и оттуда вызову такси. Зачем откладывать дело, если можно воспользоваться удачными обстоятельствами?

Сержант глянул в зеркало заднего вида. Кирьянов недовольно кивнул.

– Ладно. Гони туда. – Он повернулся ко мне: – Ты что, уже работаешь? А постельный режим кто будет соблюдать?

– Мне прописывали отдых, а не постельный режим, – возразила я, – можно сказать, я уже отдохнула. А тебя сюда каким ветром задуло?

– Коллегу подвозил. Смотрю – ты выходишь. Физиономия недовольная, за спину держишься. Пожалел калеку.

Я легонько шлепнула его по руке.

– Такта в тебе, Кирьянов, ни на грош.

– Я так понимаю, ты к Морошину ходила?

– Ходила, – недовольно призналась я.

– И получила тряпкой по морде, – констатировал Владимир Сергеевич.

– Получила.

– А я тебя предупреждал?

– Предупреждал. Но я должна была попробовать, понимаешь! Там и правда не так все гладко, как кажется на первый взгляд. Я была дома у этой Полины…

Кирьянов поднял бровь, и мне пришлось уточнить:

– С разрешения и в присутствии ее сестры.

– Слава богу. И что нашла? Листок с надписью: «Я не прыгала с моста»?

– Твой циничный сарказм тут не уместен. Все-таки человек погиб, – укорила я друга. Владимир Сергеевич виновато улыбнулся. – Обнаружились весьма странные покупки: веревочная лестница и билет до какой-то станции Уварово в Ивановской области. Обе покупки сделаны через Интернет и оформлены за два часа до ее предполагаемого самоубийства. Тут как минимум есть вопросы. Я нашла тетрадь с чеками. Усольцева вела подробный учет своим расходам. Все чеки вклеены вплоть до даты смерти. Зачем это делать в последний день, если ты решила покончить с собой? Мне кажется, такой человек в последние дни жизни должен пребывать в состоянии депрессии, и ей точно было бы наплевать, сколько она тратит и куда. А еще и вклеивать чеки из продуктового? Для чего? И в шкафу еще гора неглаженого белья. Вот скажи мне, если ты решишь свести счеты с жизнью, неужели будешь белье стирать, сушить и в шкаф складывать?

– Ее решение могло быть спонтанным, – ответил Кирьянов и был прав. Я вдруг поняла, что ни одного весомого аргумента в пользу версии об убийстве у меня нет.

– Думаю, билет и лестницу тоже можно как-то объяснить.

– А чеки?

– И чеки. Вообще все можно объяснить тем, что она решила спрыгнуть с моста не до, а после того как все это купила, постирала и вклеила. Скорее всего, что-то произошло непосредственно перед самоубийством. Какое-то событие стало последней каплей, и она, плюнув на все покупки и планы, решила, что больше не стоит жить. Это звучит страшно, грубо и, возможно, цинично, но объясняет все.

Я хмуро молчала. С точки зрения и следователя, и Кирьянова, все было логично. Самоубийство – поступок иррациональный. Если человек решается на него, причины искать бесполезно. Но чем больше я погружалась в жизнь Полины Усольцевой, тем сильнее сомневалась в ее намерении добровольно спрыгнуть с моста. И все же помощи мне ждать неоткуда. Если посмотреть на все трезвым, холодным взглядом, Морошину нечего поставить в вину. Девушка прыгнула сама. На мосту стояла одна. Никто ее не сбрасывал и не толкал. Если бы не эти странные покупки, я бы сама уже сделала вывод, что имело место самоубийство. Но они есть. И теперь я не могу оставить это дело, пока не найду им объяснения.

– Морошин твой – хам, – опять не сдержалась я.

– Морошин – крючкотвор и праведник. Он делает свое дело как надо, но, если он уверен в своей правоте, его уже не переубедишь. Такие никогда не задерживаются на работе. Они сдают отчеты вовремя и следят за выполнением плана.

– Может такой персонаж закрыть глаза на улики, если они противоречат делу?

Кирьянов подумал.

– Наверное, может. Но только в том случае, если он убежден, что это не важные улики и их можно как-то иначе объяснить. Хотя утверждать это категорично не буду – за руку Льва Марсовича никто не ловил.

– Он Лев Марсович? – ахнула я.

Кирьянов потер переносицу:

– Ты что, даже именем человека не поинтересовалась, прежде чем вваливаться к нему в кабинет?

– Нет, – честно призналась я, – на двери было написано: «Морошин Л. М.» Я подумала, какой-нибудь Леонид Михайлович.

– Ну, старуха, ты даешь!

Я решила перевести тему.

– Мне бы посмотреть протокол с места происшествия и заключение медэксперта.

– Забудь.

– Неужели у тебя нет тут совсем никаких связей? Ты же сейчас подвозил какого-то коллегу?

– Этот коллега из другого РОВД и сюда приехал по личному вопросу. Но даже если бы я с этим Морошиным детей крестил, все равно никогда бы не попросил о таком.

– Почему это?

– Потому что мы с тобой – это одно дело. Я тебя знаю как облупленную. Могу пригласить на допрос, поделиться соображениями. Но он тебе доверять не обязан. И потом даже я никогда не показывал тебе официальных бумаг со следствия. Это же противозаконно. Ты что, забыла?

Друг был прав, но мне хотелось ему врезать.

– Что же делать?

– То же, что и всегда, – ответил Кирьянов, – использовать свою голову.

– Понимаешь, этот РОВД уже наследил у меня в одном деле. И если у них нарушение процессуального порядка – это норма, то это может многое объяснить. Мне не нравится, что я сталкиваюсь с вяземскими второй раз за неделю и оба раза выясняется, что мне есть к чему придраться.

– Ты же ничего еще не выяснила по делу Усольцевой, – напомнил Кирьянов. – Значит, ни в чем Морошина обвинить не можешь. А остальное – просто совпадение. Кстати, про подкуп следователей – это правда? Доказательства у тебя весомые или косвенные?

– Доказательства нормальные. Но я отдала все на откуп адвокату клиента. Постараюсь сильно не светить лицом – вдруг мне эта инициатива потом боком вылезет. С вашим братом лучше не связываться.

– Это правильно. Не влезай – убьет. Я тоже не всесилен и везде прикрыть твой зад не могу.

– Будем считать, что про зад я не слышала.

Машина, свернув направо, притормозила у остановочного кармана. Я, чертыхаясь, охая и хватаясь за спину, вылезла на усеянный листьями тротуар.

– Подождать не могу, – предупредил Владимир Сергеевич, с болезненным выражением глядя на мои страдания.

– Ничего. Обратно на такси доберусь. – Я попыталась улыбнуться. – Спасибо, что подвезли.

– Слушай, – Кирьянов вдруг высунулся из двери и наклонился ко мне, – к Морошину тоже больше не лезь. Во-первых, бесполезно. Во-вторых, он может устроить тебе неприятности. Проверку лицензии – это как минимум.

– Ладно. Не буду дергать козла за бороду. – Я и сама понимала, что после такого неудачного наскока к следователю со странным именем лучше не ходить. Непрошибаемый, как скала, и убежденный в своей правоте Морошин действительно может встать поперек дороги. Надо этот РОВД за три квартала обходить, особенно учитывая тот факт, что один из моих клиентов скоро обвинит следователей во взяточничестве и подтасовке улик.

– Умница. И если что накопаешь, дай знать.

Я прищурилась:

– Ты же убежден, что это банальное самоубийство.

– Я убежден, что у тебя хорошо развита интуиция. Пока!

Владимир Сергеевич шуточно отдал мне честь, закрыл дверцу, и уазик, спугнув стайку голубей, топчущихся у обочины, с шумом и рыком отъехал от остановки. Я потерла поясницу и огляделась. Вход в парк – большая каменная арка с псевдолепниной – находился в нескольких метрах от меня. Вдали сквозь желтую и бурую листву полуоблетевших лип можно было разглядеть людей, гуляющих по дорожкам парка и увешанному замочками Мосту Влюбленных.