Драматический взгляд. Пьесы

Сцена восьмая

На сцене надпись (на стенде): "Английский проспект 30".

Михаил:       Оказывается, улицы Маклина больше нет. Теперь это снова Английский проспект. Да и Ленинграда больше нет. Вместо него меня встретил холодный город Санкт Петербург.

Мимо проходит старик Прохожий.

Михаил:       Простите, может быть вы помните, тут на углу была булочная?

Прохожий:       Вы не похожи на петербуржца, а говорите как петербуржец. "Булочная". Теперь так и не говорят. Да, была булочная, на этом углу. Только ее давно там нет. Всех благ.

Прохожий уходит

Михаил:       А ведь я заходил туда, когда учился в школе. Там еще ватрушки продавались, только они всегда были черствые. Что мне стоило пройти вдоль по улице и зайти во всегда открытую дверь во всегда закрытых воротах? Потом надо было подняться на третий этаж, найти дверь, обитую черным дерматином и позвонить в звонок с надписью "Липшицы". Или там было написано "Липшицам 2 звонка"? Да вот же они, эти ворота. И тоже закрыты. Правда, я мог бы обманом пробраться внутрь. Но зачем? Ты опоздал, опоздал на много, много лет. Ты опоздал на всю жизнь! Но что-то еще здесь не так. Что-то еще неправильно.

Появляется дворник, подбирающий бумажки. На голове тюбетейка, легкий акцент.

Михаил:       Извините пожалуйста.

Дворник:       Да, уважаемый? Чем могу помочь?

Михаил:       Вы не знаете, куда делись трамвайные рельсы? Здесь же раньше ходили трамваи,

Дворник:       По этой улице? Нет уважаемый. Никаких трамваев здесь никогда не было. Только асфальт.

Михаил:       Как же так? Здесь же должны быть трамваи.

Снова появляется Прохожий.

Прохожий:       Были здесь трамваи, были. Но это было так давно. Очень давно.

Дворник:       Что с вами, уважаемый? Вам помочь?

Михаил:       Мне нельзя помочь!

Уходит. Дворник и Прохожий смотрят ему в след. Затемнение.

Сцена девятая

На сцене дорожный знак "Крутой поворот". Выходит Михаил с рулем в руке.

Михаил:       Наверное была причина, по которой я оказался здесь, на пустынной горной дороге. Можно было бы подумать и вспомнить что я делаю в этом совершенно не нужном мне месте. Но я думаю сейчас об обитой черным дерматином двери на третьем этаже и думать о чем нибудь ином мне не хочется. Наверное я разогнался до непозволительной скорости, когда внезапно защемило сердце и руки на руле перестали слушаться. Машину уже ведет в сторону, бросает через жидкий бордюр и выбрасывает в пропасть. Хотя мои руки непослушно висят на руле, мысли несутся в голове так четко, как будто вся сила покинувшая руки устремилась в голову, в миллиарды ячеек памяти. У меня есть еще три-четыре секунды до того как превратиться в дым и копоть разбившись об острые скалы и в эти секунды я думаю о том единственном, что мне осталось в этой жизни. Пока текут эти бесценные секунды, я успеваю почувствовать как пересекаются миры, и время то разрывается на куски, то смешивается в один клубок, где все на свете происходит в единый миг и где все еще возможно. Потом время разворачивается обратно летящими навстречу скалами, но прежде чем это происходит, я успеваю прошептать: Маклина тридцать-сорок шесть, Соня Липшиц.

Протянута полицейская лента. На полу лежит руль. Входят Полицейский (хромая) и Судмедэксперт.

Судмедэксперт:      Скучно и тривиально. Злоупотребление алкоголем или внезапные проблемы со здоровьем. Вскрытие покажет.

Полицейский:      Паспорт обгорел, но номер виден. Так что обойдемся без теста ДНК.

Судмедэксперт:       Что с тобой?

Полицейский:      Ногу потянул.

Судмедэксперт:       Нет, я не про это. Что-то не так?

Полицейский:      Старый ты лис, от тебя ничего не скроешь. Да, что-то тут не так.

Судмедэксперт:       А как же твоя знаменитая аура смерти? Труп-то налицо. Или ты мне заливал все эти годы?

Полицейский:      В том-то и дело. Я всегда ее чувствовал, эту ауру. И на авариях чувствовал и на убийствах. А здесь все не так. Как будто… смерти нет.

Судмедэксперт:       Тогда как же труп? Или ты ожидаешь, что обгорелое тело вылезет из останков Тойоты, улыбнется и попросит прощения за беспокойство? Так что, нет ауры?

Полицейский:      Есть. Она есть. Но это не смерть – тут что-то другое.

Судмедэксперт:       Что?

Полицейский:      Не знаю. Не пойму.

Судмедэксперт:       Ты просто устал. Заработался (обнимает Полицейского за плечи). Давая двигать домой.

Полицейский:      Да, конечно. (начинает уходить, останавливается)

Судмедэксперт:       В чем дело?

Полицейский:      Ты помнишь, там, на перекрестке. Мы там недавно проезжали. Там еще мальчишка цветами торговал. Мне ведь не показалось, верно?

Судмедэксперт:       Вроде бы были цветы..

Полицейский:      Надо будет купить букет. Моя Ханеле очень любит гвоздики, а ведь я так давно не дарил ей цветы.

Сцена десятая

Ася на авансцене. Мишка на кровати.

Ася:       Что же было в нем, в том коротком сообщении, той невозможной телеграмме, что пробила непробиваемую стену и попала к адресату с такой точностью, как будто ее доставил самый лучший в мире почтальон? Теперь я понимаю, откуда Мишка знал обо мне такое, что я и сама не знала о себе. Все же тот колдовской информационный пакет был длиннее восемнадцати байтов. Было нем еще что-то помимо шести заветных слов.

Входят Ученые.

2-й Ученый:       Вот что, Соня… Вам надо подписать кой-какие бумаги. (виновато) Это формальности, никуда от них не денешься.

Ася пожимает плечами, не глядя подписывает. Внезапно Мишка начинает вертеться на кровати. Поднимается на локтях. Ни на кого не смотрит.

Мишка:      Соня?

Ася:       Да… Это я.

Мишка падает головой на кровать.

Ася:       Что происходит? Кто этот человек? И кто я? На эти вопросы нет ответа! Они судорожно копошатся внутри и рвутся наружу, грозя взорвать череп. Что это со мной? Сердце не бьется, дыхание сперло, воздух не поступает в легкие и помутилось в глазах. Сейчас я умру! Ну и пусть!

Мишка снова поднимается на локтях. Осматривается удивленно. Взгляд его останавливается на Асе.

Мишка:       Аська!?

Ася с криком "А-а" бросается к нему. Затемнение.

Загорается свет. Мишка спит на боку, нервно дергается во сне. Ася сидит на стуле, держа его за руку. Ученые в углу. 1-й что-то пишет в ноутбуке, 2-й неподвижно смотрит куда-то.

Ася:       Спи. Спи. Ты вернулся и теперь это просто сон, здоровый сон. Можешь даже немного похрапеть, если хочешь. Ты знаешь, а ведь я поняла, что такое это загадочное "перпендикулярное время". Это наше с тобой время. Сейчас оно ортогонально всему и всем: и этим двоим (показывает на Ученых), и тому милому таксисту, и доброму охраннику на входе, и маме, и даже детям. В нем, в этом времени сейчас только ты и я. Только ты и я. Ты спишь, просто спишь. Теперь я могу поехать домой, купить продукты, вытереть пыль, послушать музыку, просто посидеть молча. А когда ты проснешься, я снова буду здесь, с тобой, в нашем перпендикулярном времени.

2-й Ученый встает и порывается подойти с подписанными листками в руках. 1-й Ученый дергает его за рукав и уводит. Они идут вдоль сцены и у 2-го Ученого лицо становится напряженным и несчастным. Он идет все медленнее, останавливается и начинает злобно рвать подписанные Асей листки. Ася глядит на него не улыбаясь. 1-й Ученый улыбается, обнимает 2-го за плечи и уводит со сцены.

Песня:            Триумфу неизменности не быть

Презрев всех мудрецов авторитет

Все в этом мире еще можно изменить

Необходимо лишь безудержно хотеть

Заметить времени связующую нить

На темном проблеске мгновения случайном

Безудержный момент остановить

Преодолеть, не уступить отчаянию

Мы снова обнаружим нас самих

И как бы это не казалось сложным

На том пересечение всех прямых

В том далеке, где все еще возможно

Гаснет свет. На сцене Прохожие. Медленно проходит Ася, не глядя ни на кого.

1-й Прохожий:       Смотри! Ты видел ее?

2-й Прохожий:      Кого?

1-й Прохожий:      Эту женщину! Ты видел ее лицо?

2-й Прохожий:      Лицо? Симпатичная, конечно. Но ничего особенного. Что с тобой?

1-й Прохожий:       (оглядывается) Ничего. Ничего.

Песня:            И вспоминая всплеск родных ресниц

Ты вырвешься, оставив осторожность

Сквозь всю непотревоженность границ

В тот странный миг, где все еще возможно

Прорвав невероятности тиски

В мистерию таинственных имен

Ворвешься ты наперекор и вопреки

Всей перпендикулярности времён.

Приговоренные к жизни

(старая версия)

Действие происходит параллельно в двух плоскостях:

Участвуют только два артиста

Главное действие происходит в больничной палате в Израиле. Рувен (Альгис) и Натан (Павел).

Интермедии. Освещается другой участок сцены и артисты переходят туда. В каждой интермедии один из артистов продолжает играть своего героя, а второй играет его оппонента. Таким образом Клокке играют оба по очереди. Играющий оппонента надевает соответствующий головной убор.

Действующие лица:

Альгис Вайткус (Рувен Файенсон), oн-же играет оппонентов Натана

Натан Йозефавичус (Павел Вуколов), он же играет оппонентов Альгисa

Действие 1-е

(Два матраса изображают койки в больничной палате. Кресло (для Натана). Альгис лежит на одном матрасе)

Альгис: Вы знаете, ко всему можно привыкнуть: и к пальмам вместо берез и к хамсину по субботам вместо дождичка в четверг. Вот только к отсутствию снега я никак не смог привыкнуть за 30 лет. Раньше мы садились в машину и неслись на Хермон каждый раз как по радио обещали снег. Неслись, или точнее, пробирались сквозь пробки. Но это было раньше… Однажды, то-ли в 92-м то-ли в 93-м снег лежал на Голанах целых два дня…

(поет)

Снег упал на базальтовый склон

…поседели дома

Я в недолгий мороз влюблен

..на Голанах – зима

Запорошенный шрам скалы

…снег не падает вниз

Лишь пятнают его следы

…обезумевших лис

Ночь разбрызгала белый свет

…на унылом плато

И звезда покивает вслед

…если что-то не то

Голубые сугробов горбы

…сторожат вдоль дорог

И таинственный свет луны

…необычен и строг

Но недолгий зимы покой

…не продлится и дня

Полдень выплавит солнца зной

…обнажится земля

И последний снежок зимы

…унесется один

Посылая глоток воды

…ожиданию равнин

Я безмoлвно печаль несу

…эта ноша легка

Снег упал на мою судьбу

..и не стаял…пока

(Прожектор освещает Натана. Он только что вошел)

Натан: Не помешаю?

Альгис: Мир входящему.

Натан: Мне сказали что вы сами хотели соседа. А то неудобно как-то. Была отдельная палата, а теперь....

Альгис: Все верно. Видите-ли – как-то неуютно умирать в одиночестве.

Натан: Ну что вы так. Выглядите вы совсем неплохо.

Альгис: Я тоже так думаю. Но у моих почек, знаете-ли, сложилось свое мнение. Впрочем, против трех-четырех месяцев они не возражают.

Натан: (растеряно) Извините.

Альгис: За что? Это вы извините, что так ошарашил. И, если не хотите соседствовать с умирающим, то я вас пойму и не обижусь.

Натан: Я вообще-то бывший военный, кое-где бывал и кое-что там видел. У вас-то, по крайней мере, руки-ноги на месте, простите за цинизм.

Альгис: Ой, да бросьте вы извиняться! Я хоть в армии и не служил, зато за 30 лет в стране тоже кое-что повидал.

Натан: Ну тогда позвольте представиться – Павел Семенович Вуколов.

Альгис: Очень приятно. Имя вроде не совсем еврейское.

Натан: Вообще-то я еврей по жене.

Альгис: Nobody is perfect

Натан: Что, позвольте?

Альгис: Да так, ничего…А здесь вы по какому поводу? Тоже последняя остановка?

Натан: Нет, мне вроде-бы приговор отменили. Теперь жду результатов анализов. (осторожно) Вот вы сказали "последняя остановка"?

Альгис: Еврейский юмор, знаете-ли.

Натан: Знаю, как не знать. Смех сквозь слезы. Только это и спасало нас в гетто.

Альгис: В гетто? В каком гетто?

Натан: В вильнюсском гетто…Про Понары слышали?

Альгис: (отворачивается, глухо) Кто-же не слышал.

Натан: (не замечая) Ну не скажите… Многие не слышали, а иным – все равно.

Альгис: (снова поворачиваясь) Тут иных нет. Но я не совсем понимаю. Вуколов Павел…Семенович? И вильнюсское гетто, (неуверенно) Понары. Как-то не очень…

Натан: Долгая история. Я ведь не всегда был Вуколовым.

Альгис: Я бы послушал долгую историю.

Натан: Это не так уж интересно, да и мне не не слишком приятно.

Быть жертвой – не самая приятная роль. Что может быть хуже?

Альгис: Наверное – быть палачом.

Натан: Ну это уже где-то за гранью, такое мне трудно себе представить…

Альгис: А вы пробовали?

Натан: Пробовал что?

Альгис: Представить себе то что чувствует палач.

Натан: Ничего он не чувствует. Откуда у него чувства?

(Альгис пристально смотрит на него) Ну нет, он конечно что-то такое…

Альгис: А что ощущал тот который повесил Эйхмана?

Натан: Это не одно и то же. Эйхмана следовало повесить.

Альгис: И исполнитель приговора искренне верил в это. А если те что стреляли в Понарах, тоже искренне верили, верили в какую-нибудь нелепую чушь. Во что только люди не верят по глупости…и по молодости.

Натан: (сердится) Так ведь можно все что угодно оправдать.

Альгис: Нет! Оправдать нельзя…невозможно. Разве что, пожалуй, можно попробовать понять. Но и это не обязательно.

Натан: Кого понять? Того кто хотел застрелить тебя только за то что ты еврей? Не хочу я его понимать и не буду.

Альгис: А вот если бы вы встретили сегодня на улице одного из тех, кто стоял там, в Понарах, над обрывом? Что бы вы сделали?

Натан: Я?

Альгис: Давайте упростим задачу. Пусть это будет не садист, получающий удовольствие от казни, вроде (замолкает, не договорив).

Натан: Вроде кого?

Альгис: Да нет, неважно. И пусть это будет не тот, кто подписывал…

Натан: Что подписывал?

Альгис: Приказы, конечно. Что с вами?

Натан: Нет, ничего. Продолжайте.

Альгис: Пусть это будет один из тех восторженных придурков что по глупости попали в Особый Отряд.

Натан: А вам ведь действительно не все равно. Мало кто слышал про Особый Отряд. Конечно, мне трудно представить себе такого придурка здесь, в этой стране, но разве что теоретически…

Альгис: Да, именно теоретически.

Натан: Вы конечно ждете чего-нибудь вроде – "Своими руками задушил бы поганца!!". Раньше, много лет назад я бы так и поступил. А теперь все оно перегорело что-ли. Не знаю. Наверное просто вызвал бы полицию и сдал его как можно быстрее чтобы не испачкаться.

Альгис: И вы бы даже не захотели спросить его?

Натан: Спросить? О чем?

Альгис: (приподнимается) Что-же это мы как не родные, все на вы и на вы. Я за 30 лет как-то отвык выкать. (драматическая пауза) Меня зовут… Рувен Фаенсон. Тоже из Вильнюса и тоже из гетто,

(Немая сцена. Натан пытается осознать сказанное)

Натан: Но ведь вся семья Фаeнсонов… У меня на глазах… Лейтенант Клокке.

Альгис: Все верно. Энрикас Клокке застрелил их…

Натан: (машинально) Выстрелил в затылок.

Альгис: Да, в затылок. Всем, даже младшим, даже детям… Всем, кроме Рувена. Мне он выстрелил в лицо… А еще там была семья Лошоконисов…

Натан: (прерывает) Но как же вы?

Альгис: ..ты

Натан: (машинально) Как же ты?

Альгис: Ты знал Рувена?

(Натан судорожно кивает)

Помнишь, как несколько еврейских семей, в слепом порыве ассимиляции, послали своих детей в литовскую гимназию? Там еще были Рувен Фаенсон и Натан Йозефавичус. Так ведь, Натан?

Натан: (отходит на шаг) Так это ты?

Альгис: Учитель Лошоконис рассадил их среди литовских детей. Натану досталось сидеть…

Натан: Альгис? Ты Альгис? Альгис Вайткус?

Альгис: Я был Альгисом Вайткусом.

Натан: И ты..

Альгис: Да, Альгис расстреливал людей в Понарах. Молодой, неопытный дурак.

Натан: Почему ты говоришь о себе в третьем лице.

Альгис: Не знаю. Мне так удобнее.

Натан: И ты убил Фаенсонов !?

Альгис: Нет, их убил Энрикас Клокке. А Альгис убил Лошоконисов.

-– Интермедия: Понары 1942. Альгис и Энрикас Клокке (кепи вермахта) –

Энрикас: Тебе следует называть меня Генрих а еще лучше – господин лейтенант.

Альгис: Слушаюсь, господин лейтенант Генрих.

Энрикас: Не юродствуй, а то забуду что мы учились вместе. Ты узнал учителя Лошокониса? Впрочем это я был у него лучшим учеником, а не ты.

Альгис: (в сторону) Лучшим учеником был ты, Натан, но оговорка Энрикаса вполне простительна, ведь он так старался быть лучшим.

(Энрикасу) Что он здесь делает? Да еще с женой и внуками?

Энрикас: Уже ничего. Он уже все сделал когда укрывал евреев. А теперь делать будешь ты. Помнишь, что следует делать с укрывателями?

Альгис: (без эмоций) Помню, господин лейтенант. Всех?

Энрикас: Да, всех.

Альгис: И детей?

Энрикас: И детей тоже. А ты что думал?

Альгис: (в сторону) Действительно, о чем же думал Альгис? Он уж точно не думал, что придется убивать своего учителя. И он не думал, что там будут дети. Похоже, он вообще не слишком думал.

Энрикас: А Рувена помнишь? Рувена Фаенсона. Именно его семью прятали Лошоконисы. Впрочем, Фаенсоны – это уже моя забота. А твоя – Лошоконисы.

Альгис: (в сторону) Вы когда-нибудь стреляли человеку в затылок? Они всегда падают вперед, так что при известной ловкости можно не запачкаться. Лишь бы ошметки мозга не брызнули во все стороны. Но и это легко отмывается. Госпожа Лошокойне стояла в начале строя, но Альгис первым убил старого учителя. Почему? Не знаю. В его так хорошо знакомую лысину трудно было не попасть. Потом пришел черед его жены. У нее были распущены волосы и Альгис увидел, что она давно не красилась, волосы были уже наполовину седые. Война, подумал Альгис, где сейчас достать басму. У Лошокойне была целая грива полуседых волос и Альгис боялся, что пуля пройдет через них минуя голову. Но он напрасно боялся – пуля вошла куда надо.

А следующим был ребенок. Внук. Альгис видел его перед войной но не помнил его имени. Юргис, что ли? Да нет, вряд-ли. Откуда у учительского внука деревенское имя. Но этот белобрысый затылок он определенно видел. Нужно было выстрелить. А потом сделать два шага в сторону и убить девочку, внучку. Но Альгис не выстрелил.

-– Конец интермедии –

Натан: (издевательски) Ясное дело, ты застрелил Клокке, перебил охрану и вывел всех в лес.

Альгис: (не обращая внимания) Альгис бросил пистолет…

Натан: (издевательски) Да, и заплакал горькими слезами раскаяния.

Альгис: .. Он сел и сидел тупо смотря перед собой пока Энрикас не сбил его на землю, ударил несколько раз сапогом…

Натан: (все так же) Ах ты бедняжка. Что, больно было?

Альгис: Потом Энрикас поставил Альгиса на ноги и заставил смотреть как он убивает Фаенсонов. Но вначале Энрикас застрелил маленьких Лошоконисов. Он сделал это походя, как будто они были ему не интересны. Ты ведь помнишь Клокке из айнзатцгруппы?

Натан: (хочет что-то сказать, но останавливается на полуслове).

Альгис: Литовская пылкость органично сочеталась в нем с немецкой добросовестностью. Он ничего не делал просто так, этот Энрикас. Ведь Альгис уже расстреливал людей. Но то была расстрельная команда, где каждому хочется думать что это не его пуля…

Натан: И ты, конечно, всегда стрелял в воздух.

Альгис: Нет Альгис не стрелял в воздух. И все же так было легче. А тут Энрикас дал ему свой пистолет и приказал стрелять в затылок. Он сам так делал, ты наверное знаешь.

Натан: (неопределенно) Знаю.

Альгис: И только Рувену он выстрелил в лицо. Но зачем ему нужен был Альгис? Зачем он так поступил? Зачем дал Альгису свой люгер. Что ему нужно было?

Натан: Почему ты все время говоришь о себе в третьем лице?

Альгис: Мне так удобнее.

Натан: Не поможет! Это ты, Альгис Вайткус, стрелял в евреев в Понарах. И это ты убил Лошоконисов.

Альгис: (неуверенно) Да, это был (пауза) я.

Натан: Ты! И тебя будут судить. Ты будешь сидеть за решеткой, а люди будут показывать на тебя пальцем как на животное.

Альгис: Заманчивая картина. Но, боюсь, ничего не выйдет. Вначале, наверное, будет следствие, долгое и основательное. Будут искать свидетелей, документы. У нас это умеют, ты же знаешь. Или не знаешь? Неважно. Я, конечно, во всем признаюсь, как признался тебе, но и это не намного ускорит процесс, который займет месяцы, если не годы. Потом Литва потребует экстрадиции, потом наш верховный суд эту просьбу рассмотрит. А мною уже давно будут лакомиться черви. Моя левая почка позаботится об этом, а правая ей с радостью поможет.

Натан: Значит тебе снова удастся сбежать? Как в 44-м?

Альгис: Не знаю. Может (нерешительно) Может быть ты возьмешься судить меня? А что? Будешь дознавателем, прокурором и судьей. А если хочешь, то и исполнителем приговора. Мы что-нибудь для этого придумаем. У нас, евреев, всегда найдется неординарное решение.

Натан: (вскакивает, он еще не осознал предложение Альгиса) Да какой ты еврей?!

Альгис: (ехидно) Как скажете, Павел Степанович.

Натан: (падает обратно в кресло) Судить?

Альгис: А что? Свидетельские показания не понадобятся ввиду чистосердечного… Ну ты же понимаешь…Взвесишь все за и против.

Натан: Какие еще "за"?

Альгис: Ты судья, тебе виднее.

Натан: Похоже ты хочешь исповедоваться. Но я тебе не ксендз.

Альгис: Да и я с 41-го не ходил к причастию. Последние годы я все больше в синагогу (Натана хочет что-то сказать, но сдерживается). У нас, евреев (Натан с большим трудом сдерживается), ведь нет отпущения грехов. Но высший суд есть и у нас. Правда сегодня не Йом Кипур. Так что вся надежда на тебя.

Натан: Надежда!? На меня! Да тебя надо немедленно сдать … в полицию, в зоопарк, в кунсткамеру, не знаю куда! Не понимаю, зачем я вообще тебя слушаю.

Альгис: Зато я понимаю. Тебе очень хочется узнать как из убийцы евреев Альгис сам стал евреем, израильтянином и сионистом… Стал Рувеном.

Натан: Ты не Рувен, никогда им не был и никогда не будешь!! (пауза) Но если откровенно, то я действительно хотел бы понять.

Альгис: И я тоже. Я ведь тоже не совсем понимаю… Предлагаю заслушать подсудимого.

Натан: (с трудом выдавливая слова) Ну ладно, выкладывай свое чистосердечное.

Альгис: После расстрела Фаенсонов и Лошоконисов Альгис не стал дожидаться решения лейтенанта Клокке и дал деру в лес благо с лесами в Литве все было благополучно. Был уже конец 42-го и Альгису оставалось продержаться меньше года. Он, впрочем, этого не знал. Долго рассказывать про этот год, да и не интересно. А интересно то что осенью 43-го Альгис оказался на маленьком хуторе недалеко от Игналина.

-– Интермедия: Хутор под Игналина 1943. Альгис и Хуторянин (картуз) –

Хуторянин: Ешь парень, ешь. Картошка хорошо уродилась, а скоро зима – все равно померзнет. Переночуешь в сарае на сеновалe. Вот кожушок возьми, чтоб не замерзнуть. А утром уходи… Еще затемно уходи, а не то собак спущу. Мне ни с теми. ни с этими ссориться не с руки. И кожушок вернуть не забудь, смотри у меня.

Альгис: А ты, как я посмотрю, неплохо устроился. И тем и этим… Или не тем и не этим. Один хрен. Только не надейся, что тебя оставят в покое. А твой нейтралитет вряд ли кого убедит.

Хуторянин: Ты брось тут ученые слова говорить…Нейтралитет…Ишь ты. Будто я сам не понимаю. Но я-то свою судьбу давно уже выбрал…И не изменишь ничего (наклоняется, громким шёпотом) А ты еще можешь!

Альгис (кричит): Что я могу? Что?

Хуторянин: Я тут порылся в твоей сумке… Да ты не вскидывайся на меня и за пистоль свой не хватайся. Мои собачки побыстрее пули будут. Так что не надо… И спасибо еще скажешь за добрый совет. У тебя там документ какого-то жидка, Рувена вроде. И карточка на нем. Так этот жидок сильно на тебя похож. А ты на него. Вот ты и стань им, этим Рувеном.

Альгис: Это как же? Скрываться под чужим именем. Так ведь разоблачат и все припомнят. Еще и поглумятся.

Хуторянин: Вот ты вроде грамотный, небось гимназию закончил, а простых вещей не понимаешь. Как раз если будешь скрываться, то найдут, непременно найдут и непременно поглумятся…

Альгис: Я что-то не совсем…

Хуторянин: А вот если станешь им, этим Ру…Рувеном. Наденешь его жизнь как тот кожушок. Начнешь думать как он, есть как он и спать как он, то может и не найдут. А может и найдут. Вот, к примеру, если родственники какие…

Альгис: Нету родственников.

Хуторянин: Ну, тебе парень виднее. Больше нам с тобой говорить не о чем, но ты все-ж подумай. Хорошо подумай.

-– Конец интермедии –

Альгис: И Альгис…Ну то есть я…Я хорошо подумал и стал Рувеном.

Натан: Шма Исроел! Так таки взял да и стал?

Альгис: Нет, не сразу. Нас, узников гетто (Натан пытается сказать что-то, но только машет рукой) не очень то трясли в СМЕРШе и я легко попал в Ленинград. Там трудно было кого-то удивить ассимилированным евреем, говорящим по-русски с сильным акцентом, но и на жаргоне знающем лишь пару слов. Я поступил в Электротехнический и вскоре получил диплом инженера. Ты же помнишь как легко давалась мне физика?

Натан: Да, учитель Лошоконис гордился бы тобой.

Альгис: Пожалуйста, не надо…Как-то летом 50-го, когда Альгис был еще весьма жив, а Рувен еще почти совсем мертв, мой однокурсник Сашка Шварцман затащил меня в синагогу на Лермонтовском. Молиться Сашка не собирался…

-– Интермедия: Синагога в Ленинграде 1950. Альгис и Сашка Шварцман (кепка) –

Сашка: Взгляни-ка наверх. Ты только посмотри, какой восхитительный курятник. Есть тут славные еврейские курочки на любой вкус. Вот эта длинноногая в очках – она для романтических прогулок под луной. Вон та, растрепанная – для нескучного времяпровождения вдвоем, А вон та, лупоглазая – для создания прочной советско-еврейской семейной ячейки. Прейскурант обширный, в основном, конечно, брюнетки, но и блондинки попадаются.

Альгис: Ты что, с ними всеми знаком?

Сашка: Ну нет, конечно! Но без проблем познакомлюсь. И тебя познакомлю.

Альгис: (со смехом) Тебе, конечно, рыженькую подавай. Знаю я твою слабость. А вот, кстати и кандидатка… Вон та, в уголке. Только странно.. Такая жара, а она – в кофте с длинным рукавом.

Сашка: (становится очень серьезным) Вот ее-то я как раз знаю. Она, наверное, единственная, кто приходит сюда помолиться. И она всегда надевает с длинным рукавом. Знаешь почему?

Альгис: (тоже становится серьезным) Почему?

Сашка: …Говорят, что они поженились за полгода до войны. Так что рожала она уже под немцами у мамы в Гомеле. Ее вместе с ребенком, мальчиком, отправили в Освенцим. А на руке у нее лагерный номер – татуировка, поэтому и рукава.

Альгис: А дальше?

Сашка: (неохотно) А что дальше? Ребенок умер в лагере, а ее освободили наши. Ну а тут, в Ленинградской квартире ее уже ждала похоронка. (пауза) Так что как бы я не любил рыженьких, это не для меня. У меня на это совести не хватит… И так у меня ее немного. (превращается в прежнего Сашку) Тем более, что товар в ассортименте.

Альгис: (в сторону) У Альгиса, похоже, с совестью проблем не было. (Сашке) Ты правда с любой можешь познакомить?

-– Конец интермедии –

Альгис: Вот так Альгис стал женатым человеком.

Натан: Это ты что, так грехи замаливал? Сначала убить сотню-другую евреев, а потом одну еврейку осчастливить?

Альгис: Ты кого спрашиваешь? Если Альгиса, то он, похоже, просто прикинул, что так ему еще лучше удастся натурализоваться. Так это вроде называется?

Натан: Альгиса, кого же еще? Потом ты ее бросил, верно?

Альгис: Сто сорок, семьсот пятьдесят два (долгая пауза). Это был Фирочкин номер. Через несколько лет она его уже не скрывала (пауза). "Этого не надо стыдиться, это надо нести гордо". Не помню кто так сказал. Может она, когда родилась наша старшая, а может и я, когда целовал ей руки. Нет, я ее не бросил. Это она меня оставила…Два года назад. Я на надгробии попросил выбить этот ее номер. Сделали, хотя никто так и не понял, что это такое. А я и не объяснял.

Натан: И ты ее обманывал все эти годы?

Альгис: Вроде бы так. Только вот, когда она уже лежала в больнице… Взял я ее левую руку, там где номер… А рука-то вся в морщинах. А я ее целую, эту ее ручку. И тут она и говорит: Прощай Альгис. Альгис – понимаешь?! Я сразу и внимания не обратил, а потом поздно было. Да и не стал бы я ее расспрашивать. Но как она знала?

Натан: Как, как! Мужчины во сне разговаривают. А женщины внимательно слушают. Но о Понарах она ведь не знала? Ведь правда не знала?

Альгис: Не знаю… Думаю, что она все знала. Ума не приложу как, да и не важно это.

Натан: Нет. Не могла она…Не простила бы.

Альгис: Ты ее не знал, мою Фиреле. Светлее ее человека не было и не будет. Все она могла принять и всех понять. Ты таких людей и не видел, а мне вот повезло.

Натан: А сюда как тебя занесло?

Альгис: Вот ехали мы ехали и, наконец, приехали.

Натан: Альгис Вайткус – сионист. Нарочно не придумаешь!

Альгис: А Альгису было все равно куда ехать. Лишь бы подальше от России. Он по глупости думал, что не будь советской оккупации, не было бы и Понар. Жаль не было там Энрикаса Клокке, чтобы объяснить ему как он ошибается. А Рувен, он хотел ехать туда, куда хотелось его девочкам. У нас уже росла наша старшая. И мы приехали сюда, в жаркую страну с крикливыми людьми, пыльными городами и войнами каждые несколько лет. Альгис с Рувеном недоуменно смотрели вокруг и не могли понять, что их здесь держит. А ведь что-то держало!

Натан: А потом?

Альгис: А потом я оказался на спасательном плоту посреди Средиземного моря. Ты слышал про эсминец "Эйлат"?

Натан: Нет. (отводя глаза) Не слышал

-– Интермедия: Акватория близ Порт-Саида, спасательный плот 1967. Альгис и старшина Гади (бейсболка израильских ВМС). –

Гади: И зачем только гражданских пускают на борт.

Альгис: Не стоило тебе жгут накладывать. Истек бы кровью себе спокойненько и не капал бы мне на мозги.

Гади: Да лучше кровью истечь, чем ждать пока за тобой придут из Порт Саида.

Альгис: Не придут. Наши им что-то серьезное взорвали неподалеку и им теперь не до нас. Так что лежи спокойно и жди вертолета.

Гади: А ты то как оказался у нас?

Альгис: У нас небольшая фирмочка под Хайфой. Выполняем оборонные заказы. Вот ваш главный радар…Впрочем, это тебе знать не надо.

Гади: Не очень-то и хотелось. А вот интересно думал ли ты у себя в Польше что будешь однажды куковать на спасательном плоту с одноногим старшиной родом из Касабланки.

Альгис: Все ты врешь, Гади. И я не из Польши и ты не из Касабланки и ноги у тебя на месте.

Гади: У меня бабка из Йемена, другая бабка из Будапешта, а деды из Алжира и Тегерана. Так что смело можешь считать что я из Касабланки. А что касается жены, так в ее семье все давно переругались на почве поиска корней. Ну и откуда же ты?

Альгис: Из Вильнюса, из Литвы.

Гади: То-то у тебя иврит такой, что так и тянет по уху заехать. Видно у меня на ашкеназов аллергия. Встретишь иногда этакого профессора Пастернака, в очках и с бородкой. Смотрит он на тебя свысока и за человека не считает потому что не тот университет ты закончил. И тоже хочется по уху заехать. А потом встретишь того же Пастернака где нибудь в вади на Синае. И форма на нем сидит как фрак на бедуине, и винтовка болтается у него за спиной как палка. Это он тебе, видите ли, воду привез, не расплескал, вошь тыловая. Так тут вдруг захочется обнять его, прямо как родного. Да и он на тебя смотрит так как будто на одном факультете лямку тянули. Или вот какой-нибудь гребаный литвак перевяжет тебе ногу и не даст спокойно истечь кровью и трындит тут что-то на своем корявом иврите. И уже не хочется по уху заехать.